Допрашивая обвиняемого в разбойном нападении на водителя автомашины, следователь поставил ему следующий вопрос: "Вы видели у меня в кабинете эту удавку, какого она цвета, что собой представляет, кому ранее могла принадлежать? Ответ: «Да, я видел удавку, она зеленого цвета и представляет собой шнурок от куртки».
Совершенно очевидно, что вопрос обвиняемому, впоследствии отказавшемуся от своих "признательных" показаний, следователем поставлен с позиций криминалистики некорректно", а ответ обвиняемого был неполным.
Криминалистически, конечно же, важно было выяснить мнение допрашиваемого не об удавке, которую показал ему следователь, а той, которая использовалась при разбойном нападении. Очевидно, что и вопрос должен был быть задан в другой интерпретации, например: «Что представляла собой удавка, использованная при разбойном нападении на водителя, какого она цвета, кому принадлежала?». А после удовлетворительного ответов на эти вопросы допрашиваемого, предъявить изъятую удавку подозреваемому для опознания.
Однако защиту такой «стиль» расследования устраивал, почему адвокат и пропустил эти ошибки следователя и впоследствии использовал и для обоснования своей позиции по делу.
Существенней, специфичней и сложней представляется деятельность защитника на заключительном этапе судебного процессе обусловливается это рядом причин: во-первых, тем, что протокол судебного заседания, включающий в себя и описание сущности результатов всех действий следственного характера, является продуктом "творчества" не только непосредственных участников (суда, прокурора, защитника, подсудимого, потерпевшего и т.д.), но и секретаря, его ведущего. И последний, увы, далеко не всегда полностью и адекватно отражает в нем значимые моменты судебного следствия (зачастую в связи с профессиональной неопытностью, отсутствием специального образования, другими субъективными обстоятельствами).
Во-вторых, по окончании отдельного судебного действия следственного характера адвокат не имеет представления о том, насколько адекватно его ход и результаты своевременно зафиксированы секретарем как в дальнейшем (об этом подробнее скажем чуть ниже) они найдут свое отражение в протоколе судебного заседания. Заметим, что на практике, чтобы обеспечить точное фиксирование в протокол хода судебного разбирательства, судья, как правило, обращает внимание секретаря на наиболее важные части показаний допрашиваемых, повторяя их или задавая повторные, уточняющие вопросы. Однако этого, видимо, далеко не всегда достаточно для отражения в протоколе обстоятельств судебных действий следственного характера, в которых заинтересован защитник.
Поэтому, заметив, что председательствующий не акцентировал внимания секретаря на том или ином интересующем защиту моменте и (либо), опасаясь, что тот не найдет в дальнейшем своего отражения протоколе судебного заседания, защитник должен принять меры к изменению такой ситуации. В частности, при завершении отдельного судебного действия следственного характера (допроса подсудимого, потерпевшего, свидетеля, осмотра вещественного доказательства, оглашения документа и т.п.), адвокату следует обратить внимание суда на определенный интересующий защиту факт (факты), выявленный в процессе действия, и просить в обязательном порядке удостоверить его в протоколе.
Право на подобное реагирование предоставлено защитнику в общем виде ст. 259 УПК ("В протоколе судебного заседания обязательно указываются… обстоятельства, которые участники уголовного судопроизводства просят занести в протокол»), и конкретизировано в ряде других норм уголовно-процессуального закона: ст. 284 УПК — "лица, которым предъявлены вещественные доказательства, вправе обращать внимание суда на обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела".
В третьих, протокол судебного заседания — обычно весьма объемный документ (особенно, если судебный процесс состоялся по многоэпизодному делу с большим количеством подсудимых, потерпевших, свидетелей и экспертов) — изготовляется в окончательном виде и подписывается уже после постановления судебного решения (приговора, определение). УПК (ст. 259) указывает, что он должен быть изготовлен и подписан председательствующим и секретарем не позднее, чем через трое суток по окончании судебного заседания. Но на практике и этот срок зачастую не соблюдается (и, действительно, вряд ли он реален для изготовления протокола судебного заседания, продолжавшегося, скажем, два — три, а то и более месяца). А то не исключает, что протокол может приводиться в соответствие с принятым судом по делу решением (хотя, естественно, в принципе должно было бы быть наоборот: последнее решение суда — вытекать из фактов и обстоятельств, зафиксированных в протоколе судебного заседания).
Заметим, что данная статья содержит новеллу о том, что «Протокол в ходе судебного заседания может изготавливаться по частям, которые, как и протокол в целом, подписываются председательствующим и секретарем. По ходатайству сторон им может быть предоставлена возможность ознакомиться с частями протокола по мере их изготовления» (ч. 6 ст. 259 УПК). К сожалению, закон не указал на право сторон ходатайствовать о таком порядке составления протокола судебного заседания, и обязанности суда в случае удовлетворения подобного ходатайства в некий фиксированный срок представлять им для ознакомления части протокола судебного заседания. До настоящего времени факты составления протокола судебного заседания по частям, нам не встречались.
В-четвертых, в соответствии с ч. 1 ст. 260 УПК замечания на протокол судебного заседания (что является единственным средством реагирования адвоката на его качество), которые можно подать в течение трех суток после ознакомления с протоколом судебного заседания, рассматриваются председательствующим по делу единолично даже, когда дело рассматривалось коллегиально, и, как наглядно показывает практика, как правило, отклоняются. Надо сказать, чаще всего такое решение — результат не "злого умысла" судьи, а так называемой "психологической накладки", обусловленной сложившимся у него убеждением по существу дела, выраженном в уже постановленном решении.
Напомним, что по УПК РСФСР определение судьи, вынесенное в отношении замечаний на протокол, обжалованию и опротестованию не подлежало (ч. 1 п.3 ст. 331); из текста ст. 355 действующего УПК, на наш взгляд, какого – либо однозначного вывода о возможности обжаловать определение судьи в отношении замечаний на протокол, сделать весьма затруднительно: можно лишь, предположить, что, поскольку это ходатайство заявляется за пределами непосредственного судебного разбирательства (после превозглашения приговора или иного итогового решения суда), то защитник, как и другие представители сторон, имеет право на кассационное обжалование такого определения суда.
Сказанное отнюдь не означает бесцельности ознакомления защитника с протоколом судебного заседания и принесения на него при наличии на то оснований замечаний. Напротив, выявление защитником существенных недостатков протокола является веским процессуальным поводом для отмены судебных решений и возвращения дела на новое судебное рассмотрение, о чем со всей убедительностью свидетельствует опубликованная судебная практика.
Конечно же, оптимальным средством обеспечения адекватности протокола процессу и сущности судебного разбирательства, а, следовательно, его объективности, явилась бы фиксация его путем использования соответствующих технических средств (аудио- или видеозаписи). И хотя возможность этого законом не отрицается ("Для обеспечения полноты протокола при его ведении могут быть использованы стенографирование, а также технические средства» – ч. 2 ст. 259), такие факты крайне редки, если сказать, единичны.
А потому, на наш взгляд, следует признать правомерным и допустимым использование соответствующей технической аппаратуры (в частности, диктофона) при производстве как следственных действий, так и судебных действий следственного характера (впрочем, и не только их, но для фиксации всего хода судебного разбирательства дела) самим защитником. Приложенная к замечаниям на протокол следственного действия или судебного заседания, аудио – или видеокассета (и, может быть, и текст ее расшифровки) даст возможность председательствующему объективно оценить обоснованность приведенных адвокатом замечаний на этот принципиально важный для судьбы подзащитного документ.
В заключение рассмотрения этого вопроса скажем, что, на наш взгляд, защитник не должен испрашивать согласия следователя или суда на применение технических средств. Однако этика взаимоотношений адвоката со следователем и судом, как представляется, предполагает необходимость поставить о том и следователя, и суд в известность.
В данном месте нашей работы представляется необходимым и логически целесообразным, хотя бы вкратце высказать свое мнение по такому весьма актуальному и дискуссионному вопросу, как право защитника на собирание доказательств, реализация которого, несомненно, носит тактический характер.
Действительно, если ст. 70 УПК РСФСР 1960г. лишь декларировала, что доказательства могут представляться защитником, то ст. 86 УПК говорит о нем как о субъекте, наделенном правом на собирание доказательств путем получения предметов, документов и иных сведений, опроса лиц с их согласия, истребования справок, характеристики и иных документов. При этом обратим внимание, что та же статья УПК ограничивает участие в доказывании подозреваемого, обвиняемого его правом собирать и представлять письменные документы и предметы для приобщения их к уголовному делу в качестве доказательств (везде выделено нами – авт.).
Такая формулировка ст. 86 УПК позволила отдельным авторам трактовать ее как реальное проявление принципа состязательности на стадии предварительного расследования преступлений[207]. Мы, увы, не может присоединиться к этой точке зрения, и вынуждены согласиться с А. Давлетовым, что действующего механизма реализации права на собирание доказательств защитником на досудебной части уголовного судопроизводства уголовно–процессуальный закон к настоящему времени не создал, такое право осталось лишь декларацией[208].
Дело здесь в таком свойстве любого судебного доказательства как допустимость – получение информации в предусмотренных уголовно–процессуальном законе формах, только из источников, перечисленных в ч. 2 ст. 74 УПК. Никаких указаний в этом перечне на такой, в частности, источник получения сведений, как "«опросы лиц с их согласия"» УПК не содержит. Доказательства не грибы, и не ягоды. По большому счету, они не возникают, а их формируют соответствующие компетентные лица – осуществляющие уголовное преследование на досудебной части уголовного процесса, и суд при рассмотрении уголовного дела. А защитник и другие заинтересованные в определенном исходе дела лица лишь содействуют этому процессу, представляя им сведения о лицах, которые обладают значимой для его разрешения информацией, предметы и документы, которые содержат или несут на себе такую информацию.
И лишь тогда, когда субъекты, осуществляющие доказывание (дознаватель, следователь, прокурор – в первой стадии, суд – во второй), по ходатайству, в данном случае, защитника, сформируют на их основе в соответствии с надлежащей процессуальной формой из них доказательство, оно и станет таковым[209].
Исключением из этого нашего вывода можно счесть лишь получение защитником заключения специалиста, которое, как уже упоминалось, с недавних пор признано самостоятельным источником доказательств, который может и должен активно использоваться защитником. Но, как известно, исключения лишь подтверждают правило. Но даже оно это доказательство может быть введено в материалы уголовного дела лишь после удовлетворения о том ходатайства защитника лицом, осуществляющим по нему производство.
§ 5. Тактико – этические принципы
и проблемы коалиционной защиты
Как известно, любые взаимодействия между людьми носят кооперативный характер. «Два субъекта, - писал Т. Котарбинский, - взаимодействуют, если хотя бы один из них помогает или препятствует другому», а потому такая кооперация может быть как позитивной, так и негативной[210]. В современной социальной психологии эти виды взаимодействий именуют соответственно коалиционными и коллизионными взаимодействиями.
Для взаимодействий при осуществлении профессиональной деятельности наиболее значимы те из них, которые сказываются на качестве таковой деятельности, в рассматриваемом случае на качестве осуществления адвокатом профессиональной защиты по уголовным делам. Субъектами этих видов взаимодействий являются все: как профессиональные (адвокаты), так и непрофессиональные представители стороны защиты по уголовному делу (подозреваемый, обвиняемый, подсудимый, его законный представитель, гражданский ответчик, его представитель).
Коалиционные взаимодействия защитника носят, преимущественно, горизонтальный характер. У субъектов этого взаимодействия не только единая цель, но и средства ее достижения. Субъекты же коллизионных взаимодействий, как правило, не только имеют различные в нем цели, но и различные способы их достижения. К примеру, скажем, что взаимодействующие с защитником субъекты уголовного преследования и суда обладают властными полномочиями реализации средств достижения своих целей во взаимодействии, которыми не наделен адвокат. А потому такие взаимодействия можно определить как вертикальные. Эти виды взаимодействий можно графически представить следующим образом (см. схему).
Виды и субъекты взаимодействий при профессиональной
защите от уголовного преследования
В тоже время следует обратить внимание и на некоторую условность предлагаемой классификации. Так цели взаимодействий адвоката могут отличаться от целей взаимодействующих с ним защитников соучастников подзащитного, и потому приобретать характер не горизонтальных, а вертикальных взаимодействий, и т. д.
Данные взаимодействия, суть и проблемы которых мы рассмотрим чуть ниже, непосредственно вплетаются в канву всей деятельности защитника, существенно влияют на ее эффективность на всех стадиях и этапах уголовного и исполнительного судопроизводства – с момента вступления адвоката в уголовное дело в качестве защитника подозреваемого, обвиняемого до его участия в рассмотрении вступившего в законную силу приговора суда в надзорном порядке, обеспечения возмещения имущественного и морального вреда реабилитированному подзащитному в порядке главы 18 УПК, либо при его работе по условно – досрочному освобождению или помилованию осужденного.
Термин «коалиция» (от лат. – coalitus, объединенный) в своем словарном значении определяется как объединение, союз на добровольных началах для достижения общих целей [211]. С этих позиций под коалиционной защитой мы понимаем такие взаимодействия адвоката со своим подзащитным, его представителями, другими его адвокатами, защитниками других обвиняемых по уголовному делу, которые характеризуются не только единством цели их деятельности в уголовном судопроизводстве (это предполагается здесь a priori), но и консенсусом между ними относительно планируемых и реализуемых защитником средств ее достижения.
Основной тактической задачей адвоката в условиях коалиционной защиты по вполне, на наш взгляд, допустимой аналогии с тактикой предупреждения и разрешения противоречий в деятельности других профессиональных участников уголовного судопроизводства, в частности, следователя, является сохранение именно указанного выше характера взаимодействий.
И решаться она должна непосредственно с момента первого контакта адвоката с другими представителями стороны защиты по уголовному делу, в первую очередь, с подзащитным и клиентом.
Мы полагаем, что в контексте рассматриваемых здесь проблем следует различать также категории взаимодействующих с адвокатом лиц.
При этом в частности, под подзащитным мы понимаем подозреваемого или обвиняемого в совершении преступления, защиту которого по соглашению или по назначению принял на себя адвокат. Здесь возможны две ситуации: во-первых, данное лицо общалось с конкретным адвокатом по своему делу до приобретения им одного из названных процессуальных статусов по нему; во – вторых, начало их общения связано лишь с момента вступления адвоката в уголовное дело. Тут также возможны две вариации: конкретный адвокат приглашен для защиты по делу клиентом (понятие его будет дано чуть ниже); дознаватель, следователь или суд в силу либо прямого предписания закона, либо тактических соображений[212] приглашает адвоката для представления интересов подозреваемого, обвиняемого по уголовному делу.
В качестве клиента мы рассматриваем лицо (или лиц), обратившееся к адвокату с просьбой принять на себя защиту подозреваемого или обвиняемого. Очевидно, что чаще всего клиентами выступают родители, супруг, братья, сестры и другие родственники или близкие потенциального подзащитного, содержащегося под стражей. Обратим внимание и на то, что иногда в качестве таковых выступают и иные лица имеющие свой процессуальный либо непроцессуальный интерес по уголовному делу (например, представляющие по нему интересы других подозреваемых, обвиняемых или, напротив, потерпевших)[213]. Тут же заметим то, что между данными лицами по поводу приглашения конкретного адвоката, как и способов защиты (а в ряде случаев скрываемых от адвоката и целей самой защиты) представляемого ими человека, также могут возникать как коалиционные, так и коллизионные взаимодействия, рассмотрение которых, однако, не входит предмет нашего исследования.
Совершенно очевидно, что тактические приемы коалиционной защиты различаются в зависимости от того, взаимодействует ли при этом адвокат с подзащитным или клиентом. Однако, на наш взгляд, основываются они на одних принципах, и многие проблемы, при этом возникающие, едины. К таким наиболее общим принципам и проблемам коалиционной защиты мы бы в настоящее время отнесли:
Слушать, понимать, сочувствовать
Эти требования к адвокату составляют непременную основу любой коалиционной защиты. Дело в том, что сам факт осуществления против лица уголовного преследования (задержания, ареста, применения к нему другой любой меры пресечения, предъявления обвинения и т. д.) чаще всего вводит его – не может не вводить (за исключением, может быть, крайне редких случаев уголовного преследования в отношении профессиональных преступников) - в состояние стресса.
Очень точно, думается, описано такое состояние лица, подвергающегося уголовному преследованию, Жоржем Сименоном: «Он задрожал всем телом, но не от страха, а от жестокой тоски, от сознания, что тебя не поймут посторонние, что ты один против всех, ты загнан, окружен, отдан на растерзание чиновникам»[214].
И в таком состоянии, как о том свидетельствует теория стресса и что достаточно очевидно даже на уровне сугубо практической психологии, первая потребность субъекта – выговориться, пообщаться с человеком, искренне желающим его выслушать, посочувствовать и понять.
С позиции адвоката это общение с лицом, подвергающимся уголовному преследованию, есть психологическое за ним наблюдение, суть которого совершенно точно (особенно при интерпретации его к данному виду взаимодействия) Фридрих Ницше обозначил как «размышление о человеческом, слишком человеческом»[215].
Можно привести здесь еще один афоризм этого выдающегося философа, на наш взгляд, как нельзя лучше характеризующий самую направленность общения адвоката со своим подзащитным: «Наше преступление против преступников состоит в том, что мы относимся к ним как к негодяям»[216].
И с этими принципиальными для коалиционной защиты постулатами связан весьма интересный, имеющий повышенную практическую значимость вопрос: должен ли адвокат удовлетворяться версией своего подзащитного о событии, его обстоятельствах и своем участии (неучастии) в нем, относительно которого осуществляется против него уголовное преследование, либо настаивать, чтобы подзащитный раскрыл перед ним фактические обстоятельства происшедшего и свою действительную роль в нем (разумеется, если он совершал преступление или принимал в том участие)?
«Безусловно, - отвечают на этот вопрос А. В. Лившиц и Л. А. Зашляпин, - что он (защитник – авт.), в целях обеспечения эффективного участия в предстоящих следственных действиях, должен знать истинные обстоятельства происшедшего – всю «тайну преступления», если таковое имело место. Это побуждает адвоката – защитника к применению эффективных приемов установления доверительного контакта с заподозренным, влекущего раскрытие последним всех обстоятельств происшедшего»[217].
С этим мнением мы согласиться не можем, исходя, хотя бы, из следующих соображений.
Начнем с того, что ситуация, когда подозреваемый, обвиняемый с самого начала своего общения с защитником по собственной инициативе излагает ему действительные обстоятельства произошедшего события, которые скрываются им от следователя (здесь и далее, если не оговаривается иное, под следователем понимается также дознаватель и оперативные работники органа дознания), весьма редка. Обычно она возникает лишь в том случае, когда деловые и (или) личные связи между адвокатом и подзащитным существовали еще до начала осуществления в отношении последнего уголовного преследования по конкретному поводу.
Чаще всего подзащитный в силу своей, вообще–то объяснимой, психологической установки склонен при общении и разговорах с любыми людьми, в том числе и своим адвокатом, придерживаться той версии (легенды), которую он выдвинул следователю в свою защиту (как минимум, для того, чтобы «не запутаться» в своих объяснениях).
Кроме того, как показывает практика, обвиняемые (здесь и далее под обвиняемым, если иное не оговаривается, подразумевается и подозреваемый) достаточно настороженно (тем более, в начале общения) относятся к ранее незнакомым им адвокатам как к возможным, по мнению бытующему в «уголовной» среде, «помощникам» следователя. Заметим, что особенно такая настороженность (увы, не всегда необоснованная) возникает при беседах обвиняемого с адвокатом, привлеченного к участию в уголовном деле в качестве защитника по назначению.
Мы также не думаем, что знание истинных обстоятельств дела, «всей тайны преступления» каким – либо образом положительно влияет, как это считают А. В. Лившиц и Л. А. Зашляпин, на эффективность участия адвоката в следственных действий. Напротив, по нашему глубокому убеждению, таковое знание чаще всего существенно затрудняет для адвоката осуществление защиты обвиняемого, ибо в таких случаях у него отсутствуют какие – либо внутренние сомнения в виновности подзащитного, невиновность которого он, однако, продолжает отстаивать. А если представить себе, что подзащитный «в картинках» поделился с адвокатом всеми обстоятельствами совершенного им исключительно дерзкого или циничного преступления (к примеру, изнасилований и убийств детей и т. п.) …
И хотя, как известно, защитник не является субъектом оценки доказательств по внутреннему убеждению и совести (ст.17 УПК), сомнения в инкриминируемой подзащитному виновности в совершении преступления и (или) в степени его вины – естественная и единственная психологическая основа удовлетворительного разрешения адвокатом своих внутренних по этому поводу конфликтов[218], а, следовательно, тактически рационального осуществления своей процессуальной функции в уголовном судопроизводстве. И именно с этих позиций, под углом таких сомнений защитник и принимает участие в производстве следственных действий, собирает доказательства в порядке ч. 3 ст. 86 УПК, изучает собранные следователем доказательства, исследует таковые в суде. Для успешной защиты необходима, воспользуемся словами Л. Н. Толстого, сказанными несколько по иному поводу, - «энергия заблуждения»[219].
Все это (и ряд других опущенных здесь соображений) приводит нас к убеждению, что адвокату не следует настаивать, чтобы подзащитный делился с ним истинными обстоятельствами совершенного им преступления.
С этой проблемой связан еще один весьма важный и далеко неоднозначно разрешаемый на практике вопрос, который мы, следуя принятой логики нашего исследования, рассмотрим чуть ниже.
Оказывать необходимую юридическую помощь и давать советы по тактике защиты.
В УПК РСФСР четко указывалось, что защитник в уголовном судопроизводстве обязан использовать все указанные в законе средства и способы защиты в целях выявления обстоятельств, оправдывающих подозреваемого или обвиняемого, смягчающих их ответственность, оказывать им необходимую юридическую помощь. В ряде своих предыдущих работ мы уже обосновывали мнение, что отсутствие в ст.53 УПК указаний на обязанности, которые возлагаются на защитника, является определенным недостатком действующего уголовно–процессуального законодательства [220].
Тем не менее, не вызывает сомнений, что именно оказание подзащитному юридической помощи составляет неотъемлемую и наиболее существенную часть деятельности адвоката. Диапазон собственно юридических советов адвоката весьма широк – от консультаций подзащитного по юридическим аспектам самого осуществляемого против него уголовного преследования до консультаций по связанным с этим правовым проблемам семейных и имущественных его отношений.
Более сложна следующая дилемма: может ли и должен ли защитник помогать своему подзащитному корректировать версию (легенду), которую тот излагает или готовится изложить следователю для объяснения в своих интересах обстоятельств произошедшего криминального события и своем в нем участии?
Суть проблемы в том, что адвокат обладает, как правило, глубокими профессиональными знаниями и имеет определенный юридический опыт, зачастую, не только адвокатский: многие адвокаты имеют и личный следственный или судейский опыт. Потому он, даже не владея большей, чем подзащитный, информацией, может более точно мысленно реконструировать произошедшее событие, рефлексивно представить себе типичные возможности следователя по изобличению обвиняемого и опровержению его версии своей защиты в конкретном уголовном деле. Нельзя не учитывать и то, что адвокат непосредственно и лично не заинтересован в определенном исходе дела, а, следовательно, имеет возможности все эти обстоятельства оценить более точно и объективно, чем подзащитный.
Верно в этой связи об этом пишут В. Н. Карагодин и И. В. Манохина: «С учетом полученной информации, а также ознакомившись с представленными следствием процессуальными документами, адвокат имеет возможность моделировать действия следователя в ходе предстоящего допроса, прогнозировать применение им определенных тактических приемов, постановку конкретных вопросов. В соответствии с этим прогнозом вырабатывается линия поведения и ответы подозреваемого, в его будущих показаниях выделяются ключевые моменты, избирается форма их изложения» [221].
С одной стороны, скажем так, с сугубо ригористических позиций, такое участие адвоката в создании подзащитному «удобоваримой» легенды отдельными исследователями этой проблемы рассматривается как форма противодействия защитника расследованию преступлений и объективности судебного производства по уголовным делам о них (В.Н. Карагодин в отдельных своих работах; как видно из приведенной выше цитаты в настоящее время его позиция по этому вопросу несколько изменилась, И. А. Николайчук, В.В. Трухачев и др.).
С другой стороны, абсолютное большинство опрошенных нами по этому вопросу адвокатов сообщили, что считают подобное поведение защитника одной из существенных частей его профессиональной деятельности, допустимой как с позиции уголовно–процессуального закона, так и норм адвокатской этики.
Мы понимаем всю, и теоретическую, и практическую, сложность какого – либо однозначного решения этой проблемы. И все же, в настоящее время, более склонны поддержать по нему позицию адвокатов.
Одним из доводов правомерности такой точки зрения, на наш взгляд, в частности, является законодательное недавнее расширение полномочий защитника за счет предоставления ему права давать своему подзащитному при производстве следственного действия краткие консультации в присутствии следователя (ст. 53 УПК в ред. Федерального закона «О внесении изменений и дополнений в уголовно – процессуальный кодекс Российской Федерации» от 4 июля № 92-ФЗ 2003г.). Очевидно, что такие консультации, даваемые защитником, как установил закон, в рамках оказания юридической помощи своему подзащитному, в первую очередь, касаются занимаемой последним позиции по уголовному делу. Иными словами, корректировки его защитной версии в отношении осуществляемого против него уголовного преследования.
С учетом ранее обоснованных и сформулированных критериев допустимости тактических средств защиты[222], ограничение в таком поведении адвокатов может быть, на наш взгляд, лишь в случаях, если а) корректировка им защитной версии своего клиента обусловливает переложение ответственности за совершенное преступление на невиновное в том лицо, либо возложение на иное лицо, участвовавшее в совершении преступления, большей степени ответственности, чем та, которая объективно имела место; б) подзащитный использует фальсифицированные доказательства или этого же требует использования при его защите от адвоката.
Не обещать ничего, кроме профессиональной защиты, неукоснительного соблюдения всех, не противоречащих закону интересов подзащитного и конфиденциальности сообщаемых ему, адвокату, сведений.
Этот тезис, пожалуй, является одним из наиболее практически актуальных постулатов, обеспечивающих бесконфликтный, коалиционный характер осуществления адвокатом защиты по уголовному делу.
