Слушать, понимать, сочувствовать 7 страница

Следственный осмотр, как правило, — неотложное следственное действие, и производится он в целях обнаружения следов преступления и других вещественных доказательств, выяснения обстановки происшествия и иных обстоятельств имеющих значение для дела. Судебный же осмотр в большинстве своем направлен на проверку и оценку уже имеющихся доказательств путем непосредственного восприятия составом суда обстановки на местности или в помещении.

Изучение судебной практики показывает, что к наиболее типичным ситуациям, обусловливающим необходимость судебного осмотра местности и помещений, относятся следующие:

— выявление в ходе судебного следствия пробелов в осмотре места происшествия, проведенном на стадии предварительного расследования, которые можно восполнить (или попытаться восполнить) только путем непосредственного восприятия судом обстановки, где имело место криминальное событие;

— наличие существенных противоречий в показаниях подсудимого (подсудимых), потерпевшего, свидетелей, касающихся обстоятельств совершения или сокрытия преступления, которые могут быть устранены или оценены лишь при непосредственном осмотре местности, помещения судом в присутствии этих лиц;

— изменение показаний, данных на стадии предварительного расследования указанными выше лицами относительно обстоятельств совершения преступления, если проверка и оценка объективности показаний возможна только в результате судебного осмотра соответствующих участков местности или помещений.

Подготовка к судебному осмотру до выезда на место должна включать в себя в первую очередь определение круга лиц, которых следует к нему привлечь, и обеспечение их явки. Если при осмотре может возникнуть необходимость в реконструкции обстановки, то в подготовительный этап входит допрос в качестве свидетелей специалистов и понятых, участвовавших в следственном осмотре места происшествия (а иногда и производившего его следователя). Следует также тщательно продумать вопрос о способах фиксации хода и результатов осмотра и обеспечить его необходимыми техническими средствами. Учитывая, что судьи, как правило, не имеют достаточного опыта использования таких технических средств, как кинокамеры, видеомагнитофоны, при необходимости их применения к участию в судебном осмотре целесообразно привлекать соответствующих специалистов (экспертов экспертно-криминалистического отдела, техников-криминалистов органов прокуратуры).

Осмотр нужно начинать с обзора места происшествия и «привязки» объектов, подлежащих детальному исследованию, к остальной местности. При этом надо иметь в виду, что поскольку с момента следственного осмотра (если таковой проводился) проходит значительное время, обстановка на месте происшествия к началу судебного осмотра может существенно измениться. Поэтому суд должен выяснить путем постановки соответствующих вопросов подсудимому, потерпевшему и свидетелям из числа очевидцев преступления и лиц, участвовавших в следственном осмотре в качестве понятых и специалистов, какие изменения на этом месте произошли. Кроме того, изменения, происшедшие в обстановке, должны быть сопоставлены с данными протокола следственного осмотра и приложенными к нему схемами и фототаблицами места происшествия.

Если произошедшие изменения существенны и могут оказать влияние на результаты судебного осмотра, то суд на основе указанных выше материалов и показаний должен реконструировать обстановку, максимально приблизив ее к той, которая была на момент происшествия. В протоколе судебного заседания должен найти отражение не только сам факт реконструкции, но и то, в чем конкретно она выразилась. Желательно, чтобы место судебного осмотра было сфотографировано до и после реконструкции, а сам процесс ее зафиксирован путем киносъемки или видеозаписи. Это даст возможность объективно судить об обстоятельствах, вызвавших необходимость реконструкции, и соответствии реконструированной обстановки места происшествия первоначальной.

После реконструкции места происшествия тактика судебного осмотра зависит от судебной ситуации, обусловившей производство этого действия по проверке и оценке доказательств. Если необходимость его проведения вызвана недостатками следственного осмотра либо самим фактом его не проведения на стадии предварительного расследования, то в этих случаях к судебному осмотру применимы практически все тактические рекомендации, касающиеся следственного осмотра места происшествия.

Однако, как уже отмечалось, одной из типовых ситуаций, при которой суд принимает решение о производстве осмотра местности или помещения, является обнаружение противоречий в показаниях нескольких лиц (подсудимых, потерпевшего и др.). Представляется, что при таких обстоятельствах суду следует использовать тактические рекомендации, относящиеся к такому следственному действию, как «проверка показаний на месте» (ст. 194 УПК), естественно, с учетом специфики судебного следствия. Мы имеем в виду, в частности, производство осмотра с участием каждого подсудимого отдельно в отсутствие других подсудимых по делу.

В подобных случаях целесообразно после прибытия на место осмотра, объявления судебного заседания продолженным и реконструкции (при необходимости) обстановки, дальнейший осмотр производить раздельно с каждым из лиц, в чьих показаниях имеются существенные противоречия. Для этого суд удаляет остальных подсудимых с места, подлежащего осмотру. Возникает вопрос: не противоречит ли данная тактическая рекомендация ст. 287 УПК, согласно которой судебный осмотр местности и помещения производится в присутствии сторон (следовательно, подсудимого, а также потерпевшего и других лиц, перечисленных в названной статье уголовно-процессуального закона)? Мы полагаем, что нет. Как известно, закон допускает допрос одного подсудимого в отсутствие другого, когда этого требуют интересы установления истины (ст. 275 УПК). Постановка вопросов подсудимому в связи с судебным осмотром в ходе судебного следствия по существу является продолжением его допроса, проводимого, правда, в специфических условиях и сопровождающегося в ряде случаев демонстрацией им определенных действий, связанных с инкриминированным ему событием.

При рассмотрении уголовного дела по обвинению несовершеннолетних братьев П. и Т. по ч. 2 ст. 158 УК РФ подсудимые, признавая себя полностью виновными, давали противоречивые показания о месте и способе проникновения через забор на территорию сахарного завода для совершения кражи сахара, который был обнаружен при обыске в их доме. Суд по ходатайству государственного обвинителя, руководствуясь изложенными выше тактическими рекомендациями, произвел осмотр места происшествия отдельно с каждым подсудимым. Выяснилось, что П. вообще не смог преодолеть забор названным им способом, а Т. показал не тот пролом в заборе, через который по выводам органов предварительного следствия была совершена кража. В ходе дальнейшего судебного разбирательства было установлено, что П. и Т. оговорили себя в совершении кражи, которую в действительности совершил их отец — рабочий сахарного завода.

Последнее замечание по поводу судебного осмотра местности и помещения. Нам представляется, что с учетом определенной законом ролью суда в исследовании доказательств, инициатива при проведении данного судебного действия следственного характера, а следовательно, и тактика его осуществления, принадлежит профессиональному представителю той состязающейся в суде стороне, по ходатайству которой оно производится, в нашем случае, государственному обвинителю. И в тоже время она, как отмечалось выше, в существенной степени подконтрольна и корректируется тактическими соображениями и допустимыми тактическими действиями представителя другой стороны, в частности, защитника подсудимого.

И в заключение рассмотрения этого вопроса хотелось бы высказать мнение о возможности производства в суде таких следственных действий, как предъявление для опознания лица, обыск и выемка.

Как сказано, у нас нет сомнений в возможности производства в суде, как по ходатайству государственного обвинителя, так и по собственной инициативе названных выше проанализированных действий следственного характера, в том числе и предъявления для опознания предметов или их же, а также лиц, осуществляемого по фотографиям. Достаточно показательный пример такого опознания приводится в литературе.

По делу об убийстве в качестве обвиняемых было привлечено 4 человека, в том числе ранее неоднократно судимый Р. Подсудимые, первоначально признавшие себя виновными, в суде согласованно изменили показания и пояснили, что в совершении преступления участвовал не Р., а некий К., который в это время находился в розыске за совершение не связанных с данным делом преступлений.

Для проверки указанных заявлений всем подсудимым по отдельности были предъявлены для опознания фотокарточки К. и людей, сходных с ним по внешности. Ни один из подсудимых не смог опознать К., вместе с которым они якобы совершили преступление. Впоследствии выяснилось, что показания в суде обвиняемые дали из страха перед Р. [106]

Но возможно ли предъявить в суде не фотография лица, а само лицо для опознания?

Очевидно, что предъявление для опознания в суде возможно лишь при соблюдении всех условий, предусмотренных ст. 193 УПК (за исключением необходимости участия в том понятых). Напомним наиболее существенные из их: опознающие предварительно допрашиваются об обстоятельствах, при которых они видели предъявленные для опознания лицо или предмет, а также о приметах и особенностях, по которым они могут его опознать; не может проводиться повторное опознание лица или предмета тем же опознающим и по тем же признакам; перед началом опознания опознаваемому предлагается занять любое место среди предъявляемых лиц; наводящие вопросы недопустимы.

Говоря о последнем законодательном запрете, сразу скажем, что предъявление для опознания в суде недопустимо, если участие опознающего в процессе предварительного следствия повлекло за собой создание, так называемого, «наводящего эффекта». Данный эффект, на наш взгляд, не только может, но и неукоснительно возникает, например, если опознающему при расследовании предъявлялась для опознания фотография предмета, который непосредственно, «в натуре» предполагается предъявить этому же лицу в суде. Поэтому мы категорически не можем согласиться с мнением авторов, в частности В.В. Воскресенского, Г.А. Воробьева и др., что такая ситуация не только не препятствует предъявлению для опознания в суде, но является одной из типовых, вызывающих потребность проведения рассматриваемого судебного действия[107].

И в целом, по нашему глубокому убеждению, специфика судебного разбирательства уголовных дел практически исключает возможность создания условий, обеспечивающих гносеологическую и процессуальную чистоту предъявления лица для опознания, как минимум, по таким причинам.

Во-первых, подсудимый (а вопрос об опознании чаще всего касается именно его) всегда выделен из числа лиц, находящихся в зале суда: он либо находится за ограждением (в «клетке»), охраняемый конвоем, либо располагается в первом ряду зала судебного заседания отдельно от потерпевших, свидетелей и других присутствующих на слушании дела лиц.

Во-вторых, именно в этих условиях опознающий должен быть предварительно допрошен по вопросам, регламентированным ч. 2 ст. 193 УПК; иными словами, расположение в зале подсудимого при допросе опознающего неукоснительно создает для него указанный выше «наводящий эффект».

В-третьих, наконец, как за всю нашу многолетнюю практику участия в судебных разбирательствах уголовных дел в качестве адвоката, так и по всем изученным нами уголовным делам, мы не встретили ни одного случая, когда узнавание кого – либо в суде (а такие факты не единичны и иногда суды ссылаются на них в приговорах) обладали всеми необходимыми свойствами, позволяющими бы использовать результаты его в качестве полноценного допустимого судебного доказательства.

В подтверждение такой нашей позиции, думается, есть смысл прокомментировать несколько примеров, приведенных в литературе, как позитивные случаи и приемы предъявления для опознания лица в суде.

При рассмотрении судом дела об умышленном убийстве, совершенного во время драки на дискотеке, допрашивался свидетель. Он показал, что видел, как незадолго до драки, потерпевший пришел на танцплощадку с незнакомой свидетелю девушкой. Государственный обвинитель прервал допрос и попросил очевидца опознать эту девушку, сидевшую в зале среди публики, что очевидец уверенно сделал. Тем самым была сразу подтверждена достоверность показаний свидетеля в данной части, после этого допрос был продолжен.

В этом случае, на наш взгляд, государственным обвинителем не были соблюдены, как минимум, два перечисленных выше необходимых условия предъявления для опознания: а) предварительного допроса опознающего о приметах и особенностях, по которым он может осуществить опознание; б) опознаваемому лицу не было заранее предложено занять любое место среди лиц, предъявляемых для опознания; боле того, неизвестно, кто именно сидел в зале, и не только были ли предъявляемые в этом режиме лица сходны между собой по внешности, но, более того, не была ли опознанная единственной женщиной среди лиц, находившихся в этот момент в зале судебного заседания.

Н.Н. Гапанович предлагал формулировать опознавательные задачи в суде следующим образом: «Посмотрите на подсудимых и скажите, кого из них, когда, где и при каких обстоятельствах видели, по каким признакам опознаете?» или: «Когда, где и при каких обстоятельствах вы видели подсудимого, по каким признакам опознаете?»[108]. Нет сомнений, что и в данном случае практически ни одно из процессуальных требований, предъявляемых к порядку предъявления для опознания, не может быть соблюдено.

Таким образом, по нашему мнению, узнавание лица в суде есть действенный тактический прием допроса, в отдельных ситуациях может обладать признаками улики, но никак не может быть расценено как прямое судебное доказательство.

И, наконец, о проблеме производства обыска и выемки в процессе судебного разбирательства уголовных дел. Она связана с тем, что с одной стороны, суд вправе использовать все источники доказательств, что и прокурор, и следователь, и дознаватель, в том числе, стало быть, и получаемые в результате обыска и выемки (ст.74 УПК); с другой, глава 37 УПК, регламентирующая порядок производства судебного следствия, как уже отмечалось выше, не опосредует возможность производства обыска и выемки в суде (заметим, что такие же положения содержались и в УПК РСФСР 1960г.).

В этой связи, мнения по обозначенной проблеме в литературе различаются в самом широком диапазоне – от обоснования возможности производства обыска самим судом (Г.А. Воробьев) и производства обыска на основании определения и поручения суда органами дознания (С.С. Степичев) до вывода о неуместности самой постановки вопроса о праве суда на производство обыска (А. Л. Альперт и др.).

Так, по убеждению Г.А. Воробьева, «суд не только может, но и должен реализовать свое право на обыск»[109]; поддерживая противоположную точку зрения, А.Р. Ратинов писал: «Это действие не может производиться и по уголовному делу, находящемуся в производстве суда … обыск может производиться по постановлению органа дознания или следователя и только с санкции прокурора»[110]. Тут же заметим, что большинство работ, в которых анализировалась проблема обыска в суде, основывались на уголовно-процессуальном законодательстве РСФСР, подчеркивавшем активную роль суда в собирании доказательств, а потому не ставившем под сомнения возможность производства им любых действий следственного характера. В известных же нам работах последних лет по проблемам обыска и судебного следствия их авторы (В.Ю. Щепитько и С. Ф. Денисюк, В. Г. Ульянов и др.) вопроса о возможности производства обыска в суде вообще не касаются.

Рассмотрим некоторые ситуации, при которых в принципе может возникнуть вопрос о производстве обыска. При этом воспользуемся литературными источниками, ибо ни по одному из известных нам уголовных дел обыск в суде не производился.

1. В суде становится известным местонахождение неких объектов (предметов, документов), имеющих отношение к доказательственной базе по рассматриваемому делу.

В судебном заседании по делу обвиняемого в хищении О. суду была передана записка находящегося в зале С., что О. до ареста два чемодана с ценностями передал для укрытия М., в квартире которого эти ценности находятся и в настоящее время.

2. Суду становится известно о факте и местонахождении предмета, нахождения которого у лица является самостоятельным уголовно–наказуемым деянием, с рассматриваемым уголовным делом не связанным.

В судебном заседании по делу несовершеннолетних Б., Н., Р., обвиняющихся в совершении разбойных нападений, Н. заявил, что у Р. есть пистолет, но при совершении преступлений они им не пользовались. Хранится он в сарае дома Р. Показания Н. в суде подтвердил и подсудимый Б. [111].

3. В суде появляются достаточные данные полагать, что у подсудимого при себе имеются предметы или записки, полученные от другого подсудимого или иного лица. Они могут как иметь отношение к рассматриваемому делу (например, записки с советами о той или иной линии поведения при рассмотрении дела), так и свидетельствовать о совершении противоправного деяния, с рассматриваемым делом непосредственно не связанном (например, приобретении и хранении наркотиков, оружия).

На наш взгляд, вторая и третья выделенные ситуации в контексте рассматриваемой проблемы разрешаются достаточно просто и не требуют производства в суде обыска или выемки.

Во второй из них выемка пистолета (это будет именно выемка, т.к. подлежит изъятию строго определенный объект и точно известно его местонахождение) должна быть осуществлена либо в рамках незамедлительно возбужденного прокурором самостоятельного уголовного дела по признакам преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 222 УК РФ, либо осмотра места происшествия органом дознания, основанием для которого служат заявления Н. и Б.

В третьей – досмотр подсудимого на предмет обнаружения у него названных объектов подлежит осуществлению конвоем в рамках Федерального закона от 15 июля 1995г. «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений». Акт досмотра вместе с изъятыми в подсудимого объектами начальником конвоя представляется суду либо государственному обвинителю, по ходатайству которого суд приобщает эти материалы к уголовному делу, а затем исследует их по существу.

Более сложна первая ситуация – когда в судебном заседании становится известным местонахождение объектов, имеющих отношение к доказательственной базе по рассматриваемому судом делу. Уйти от необходимости обнаружить и исследовать эти объекты в данной ситуации, видимо, невозможно, также как, скажем, и необходимо произвести выемку записки или незаконно хранящихся предметов у подсудимого, не содержащегося под стражей, либо иного лица, находящегося в зале судебного заседания. В таких случаях, если пользоваться уголовно – правовой терминологией, суд поставлен в условия крайней необходимости, и потому, как верно отмечает В. М. Бозров, «вообще исключить возможность производства обыска и выемки в судебном следствии нецелесообразно»[112].

Однако, с учетом современной роли суда при рассмотрении уголовного дела, нам представляется, что, вынося постановление или определение о производстве выемки (а на наш взгляд, и здесь речь должна идти не об обыске, а выемке), суд должен в нем указать, что производство выемки поручается профессиональному представителю стороны (государственному обвинителю или защитнику), обоснованно заявившей ходатайство о производстве такового действия. К осуществлению в суде выемки, на наш взгляд, применительна большая часть рассмотренных выше тактических рекомендаций по производству судебного осмотра местности и помещения.

§ 8. Тактические особенности
обвинительной речи прокурора

Участие прокурора в судебных прениях подводит черту под исследованием доказательств, представленных суду стороной обвинения. Прения, — писал А.Ф. Кони, — «… должны представлять собой оценку и критический разбор доказательств (и улик) в их логической силе и житейской связи»[113].

Прежде чем предложить ряд рациональных, на наш взгляд, тактических рекомендаций по содержанию обвинительной речи прокурора[114], следует напомнить несколько предписаний УПК (ст. 292), касающихся участия государственного обвинителя в судебных прениях и во многом его структурирующих:

а) обвинитель во всех случаях выступает в судебных прениях первым;

б) как и другие участники прений, государственный обвинитель не вправе ссылаться на доказательства, которые не рассматривались в судебном заседании или признаны судом недопустимыми;

в) продолжительность речи государственного обвинителя не ограничена, но, в тоже время, председательствующий вправе его останавливать, если он касается обстоятельств, не имеющих отношения к рассматриваемому делу, а также доказательств, признанных недопустимыми;

г) государственный обвинитель имеет право на выступление с одной репликой, которым он может воспользоваться после произнесения речей всеми участниками прений;

д) после окончания прений сторон, но до удаления суда в совещательную комнату государственный обвинитель вправе представить суду в письменном виде предлагаемые им формулировки решений по вопросам, указанным в п.п. 1 – 6 ч. 1 ст. 299 УПК (которые, разумеется, для суда обязательной силы не имеют).

Нам представляется, что речь государственного обвинителя в судебных прениях практически во всех случаях должна начинаться с изложения основных положений фабулы возбужденного против подсудимого прокурором государственного обвинения с указанием предлагаемой при этом уголовно–правовой квалификации его действий. Целесообразность такого подхода обусловлена тем, что именно данное государственное обвинение явилось предметом судебного разбирательства дела, рассмотрение которого, в сущности, и завершается судебными прениями.

Формула подобного пролога может выглядеть примерно таким образом: «Уважаемый суд! Против подсудимого Н. прокурором было возбуждено государственное обвинение в совершении преступления, предусмотренного п…. ч… ст… УК РФ, сущность которого заключена в следующем…».

Далее в своей речи прокурор должен высказать свою позицию по гносеологически и юридически, несомненно, основному вопросу завершающегося судебного разбирательства – что же в результате его установлено? Иными словами, подтверждено ли выдвинутое против подсудимого государственное обвинение материалами судебного следствия, в том числе и относительно уголовно – правовой квалификации его действий.

Очевидно, что обоснование своей позиции по данному вопросу требует от государственного обвинителя глубокого анализа всех исследованных в суде доказательств, как с точки зрения допустимости и весомости для обвинения каждого из них, так и достаточности их совокупности для соответствующего позитивного вывода.

Говоря об этом, напомним, что ст. 17 УПК требует от прокурора (также как от судьи, присяжных заседателей, следователя и дознавателя) оценивать по внутреннему убеждению, руководствуясь законом и совестью, именно совокупность имеющихся в уголовном деле доказательств, тогда как в соответствии с ст. 71 УПК РСФСР оценка доказательств этими лицами должна была основываться на всестороннем, полном и объективном рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности. Это различие весьма принципиально для проблемы оценки доказанности обвинения в уголовном судопроизводстве, будет (и уже стало) темой отдельных научных исследований и законодательных предложений. Однако, повторим, как известно, «закон есть закон», и государственный обвинитель обязан в настоящее время в своей речи в судебных прениях оценивать именно достаточность для обвинения совокупности имеющихся в деле доказательств.

Особое внимание при анализе исследованных в суде доказательств следует уделить позиции по делу подсудимого, которая, как показано выше, объективно (как говорится, «хотим или не хотим») во многом структурирует всю тактику государственного обвинения. Однако при этом целесообразно, думается, придерживаться следующих рекомендаций.

Если подсудимый виновным себя признает полностью, то его показания нужно исследовать в числе других показаний, не акцентируя на них особого внимания. Более того, возможно, следует, в первую очередь, показать суду, что виновность подсудимого объективно установлена другими доказательствами по делу, а показания подсудимого лишь не только им не противоречат, но полностью «вписываются» в их систему.

Однако, если, как зачастую бывает, показания в суде претерпели негативные и существенные с позиции государственного обвинения изменения в суде, то в этом части своей речи от прокурора требуется их глубокий критический анализ в таких двух, как минимум, направлениях. Во-первых, исследования того, в чем эти показания противоречат системе других изобличающих подсудимого доказательств. Во-вторых, изучения диалектики показаний этого лица на протяжении всего осуществляемого в отношении него уголовного преследования, полученных, разумеется, в допустимом процессуальном режиме (данных при допросах в качестве подозреваемого или обвиняемого, произведенных с участием защитника; напомним, что в соответствии с п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК в противном случае такие показания apriori признаются недопустимыми доказательствами).

При этом опять же нужно обратить внимание суда на то, как «вписывались» те или иные показания этого лица, от которых подсудимый в суде отказался или существенно изменил, в ситуацию исследуемого криминального события, в объективно установленные по делу факты и обстоятельства (например, в данные осмотра места происшествия, заключения тех или иных экспертиз и т. п.), либо на то, что определенные изобличающие подсудимого доказательства были получены именно в результате проверки его показаний.

Эта часть речи государственного обвинителя должна содержать серьезный анализ и всех других доказательств, представленных в суде стороной защиты, в том числе, на наш взгляд, и «упреждающую» критическую оценку доводов и выводов, которые, возможно, прозвучат в заключительных выступлениях ее представителей (защитника, подсудимого в последнем слове).

К примеру, если позиция защиты основана на якобы имеющемся у подсудимого алиби, то государственному обвинителю необходимо показать, чем именно, какими доказательствами это алиби опровергается, либо в связи с какими причинами он предлагает суду критически оценить показания лиц, его подтверждающих (скажем, в связи с тем, что они являются близкими родственниками подсудимого и потому заинтересованы в исходе дела).

Такой упреждающий тактический ход позволит государственному обвинителю либо отказаться от своего права на использование реплики, либо позволит сократить ее содержание до краткого тезисного изложения своих ранее сформулированных доводов.

В конечном счете, анализ государственным обвинителем в своей речи исследованных доказательств должен привести его к одному из следующих выводов, который он обязан предложить суду:

Выдвинутое против подсудимого государственное обвинение полностью подтверждено материалами судебного следствия и действия его квалифицированы верно.

Фактическая сторона государственного обвинения полностью подтверждена, однако действия подсудимого подлежат квалификации по иной статье уголовного кодекса, предусматривающей менее тяжкое наказание, чем то, которое могло быть назначено подсудимому по ранее вмененной ему статье УК.

Отдельные эпизоды инкриминированной подсудимому преступной деятельности не нашли себе подтверждения при судебном разбирательстве. При этом: а) недоказанность их не влияет на юридическую оценку совершенного подсудимым преступления (преступлений) в целом или б) требует ее соответствующего изменения.

Выдвинутое против подсудимого государственное обвинение в суде полностью подтверждения себе не нашло.

Очевидно, что две последние ситуации обусловливают соответствующий частичный или полный отказ государственного обвинителя (но, повторим, отказ глубоко мотивированный результатами анализа исследованных в суде доказательств) от поддержания обвинения. Отметим, что, на наш взгляд, и предлагаемая прокурором переквалификация действий подсудимого на более «мягкую» статью также по существу означает отказ прокурора от поддержания обвинения именно по ранее вмененной подсудимому статье УК.

При этом возникает ряд весьма серьезных проблем, которые в силу своей значимости будут рассмотрены в следующем, заключительном параграфе нашей работы.

И, конечно же, государственному обвинителю на завершающем этапе своей речи в судебных прениях следует очень взвешенно и обоснованно подходить к главному практически для всех подсудимых, их родственников и всех других заинтересованных в судьбе последнего лиц, вопросу – формулированию своих предложений суду о наказании (не только основном, но и дополнительном, если таковое предусматривает уголовный закон), которое, по его мнению, заслуживает подсудимый.

Обычно именно эта часть речи прокурора вызывает наиболее эмоциональную реакцию не только подсудимых, но и всех присутствующих в зале суда, и потому требует от него обоснования своих предложений глубоким анализом всех смягчающих и отягчающих ответственность каждого конкретного подсудимого обстоятельств. Сказанное относится и к предложениям прокурора по вопросам удовлетворения требований потерпевших и гражданских истцов по возмещению им причиненного преступлениям материального ущерба и компенсации морального вреда, мнения по которым, на наш взгляд, и должны завершать выступление государственного обвинителя.