Система в состоянии войны с собой 4 страница

 

Левит, 11

² Вот животные, которые вас можно есть из всего скота на земле: ³ всякий скот, у которого раздвоены копыта и на копытах глубокий разрез, и который жует жвачку, ешьте; ⁴ только сих не ешьте из жующих жвачку и имеющих раздвоенные копыта: верблюда, потому, что он жует жвачку, но копыта у него не раздвоены, нечист он для вас; ⁵ и тушканчика, потому, что он жует жвачку, но копыта у него не раздвоены, нечист он для вас; ⁶ и зайца, потому, что он жует жвачку, но копыта у него не раздвоены, нечист он для вас; ⁷ и свиньи, потому что копыта у нее раздвоены и на копытах разрез глубокий, но она не жует жвачки, нечиста она для вас; ⁸ мяса их не ешьте и к трупам их не прикасайтесь; нечисты они для вас. ⁹ Из всех животных, которые в воде, ешьте сих: у которых есть перья и чешуя в воде, в морях ли, или в реках, тех ешьте; ¹⁰ а все те, у которых нет перьев и чешуи, в морях ли, или в реках, из всех плавающих в водах и из всего живущего в водах, скверны для вас; ¹¹ они должны быть скверны для вас: мяса их не ешьте и трупов их гнушайтесь; ¹² все животные, у которых нет перьев и чешуи в воде, скверны для вас. ¹³ Из птиц же гнушайтесь сих [не должно их есть, скверны они]: орла, грифа и морского орла, ¹⁴ коршуна и сокола с породою его, ¹⁵ всякого ворона с породою его, ¹⁶ страуса, совы, чайки и ястреба с породою его, ¹⁷ филина, рыболова и ибиса, ¹⁸ лебедя, пеликана и сипа, ¹⁹ цапли и зуя с породою его, удода и нетопыря. ²⁰ Все животные пресмыкающиеся, крылатые, ходящие на четырех ногах, скверны для вас: ²¹ из всех пресмыкающихся, крылатых, ходящих на четырех ногах, тех только ешьте, у которых есть голени выше ног, чтобы скакать ими по земле; ²² сих ешьте из них: саранчу с ее породою, солам с ее породою, харгод с ее породою и хагаб с ее породою. ²³ Всякое другое пресмыкающееся, крылатое, у которого четыре ноги, скверно для вас; ²⁴ от них вы будете нечисты: всякий, кто прикоснется к трупу их нечист будет до вечера; ²⁵ всякий, кто возьмет труп их, должен омыть одежду свою и нечист будет до вечера. ²⁶ Всякий скот, у которого копыта раздвоены, но нет глубокого разреза, и который не жует жвачки, нечист он для вас: всякий, кто прикоснется к нему, нечист будет [до вечера]. ²⁷ Из всех зверей четвероногих те, которые ходят на лапах, нечисты для вас: всякий, кто прикоснется к трупу их, нечист будет до вечера; ²⁸ кто возьмет труп их, должен омыть одежды свои и нечист будет до вечера: нечисты они для вас.

²⁹ Вот что нечисто для вас из животных, пресмыкающихся по земле: крот, мышь, ящерица с ее породою, ³⁰ анака, хамелеон, летаа, хомет и тиншемет, - ³¹ сии нечисты для вас их всех пресмыкающихся: всякий, кто прикоснется к ним мертвым, нечист будет до вечера. ³² И все, на что упадет которое-нибудь их них мертвое, всякий деревянный сосуд, или одежда, или кожа, или мешок, и всякая вещь, которая употребляется на дело, будут нечисты.

⁴¹ Всякое животное, пресмыкающееся по земле, скверно для вас, не должно есть его; ⁴² всего, ползающего на чреве, и всего, ходящего на четырех ногах, и многоножных из животных пресмыкающихся по земле, не ешьте, ибо они скверны.

 

Все интерпретации, делавшиеся до сих пор, делятся на две группы: правила эти либо признаются бессмысленными, произвольными, поскольку имеют дисциплинарное, а не доктринальное предназначение, либо они рассматриваются как аллегорическое изображение добродетелей и пороков. Придерживаясь той точки зрения, что религиозные предписания практически свободны от символизма, Маймонид писал:

 

Закон, говорящий, что жертвоприношения должны совершаться, безусловно, имеет большое практическое значение... но мы не можем сказать, почему в одних случаях в жертву должен приноситься ягненок, а в других баран, и почему необходимо определенное их число. Те, кто пытаются отыскивать причины для какого-либо из этих подробных правил, по-моему, просто безумцы...

 

Будучи средневековым доктором медицины, Маймонид также был склонен верить в то, что диетарные предписания имеют разумное физиологическое обоснование, но во второй главе мы уже показали недостатки медицинского подхода к символизму. Современный вариант рассмотрения диетарных предписаний не как символических, но как этических и дисциплинарных, можно найти в написанных на английском комментариях Эпштейна к вавилонской части Талмуда, а также в его популярной истории иудаизма (1959, c.24):

 

Оба списка законов имеют одну общую цель... Святость. В то время как установление позитивных предписаний осуществлялось для воспитания добродетели и для развития тех возвышенных качеств, которые являются отличительной чертой истинно религиозного и этического существа, негативные предписания вводились для борьбы с пороками и для подавления прочих вредных тенденций и инстинктов, которые стоят на пути человеческого стремления к святости.... С негативными законами религии связываются также образовательные цели. Среди них на первом месте стоит запрет есть некоторых животных, отнесенных к "нечистым". Этот закон не имеет ничего общего с тотемизмом. В Писании это явным образом связывается с идеалом святости. Истинное назначение этого закона в том, чтобы воспитать израильтян способными к самоконтролю, - необходимая первая ступень для достижения святости.

 

Согласно исследованию профессора Штейна Диетарные законы в раввинистической литературе и в произведениях отцов церкви, этические интерпретации этих правил восходят ко времени Александра Македонского и эллинистического влияния на еврейскую культуру. В письмах Аристея, написанных в первом веке нашей эры, проводится мысль, что законы Моисея не только представляют собой ценное учение, "предохраняющее евреев от необдуманных и несправедливых поступков", но они также согласуются с тем, что простой здравый смысл счел бы необходимым для ведения праведной жизни. Так что эллинистическое влияние делает возможным сочетание медицинских и этических интерпретаций. Филон утверждает, что принцип, которым руководствовался Моисей, заключался в отборе наиболее вкусных видов мяса:

 

Законодатель накладывает суровый запрет на всех животных, живущих на земле, в море или в воздухе, мясо которых наиболее изыскано и жирно, таких, как свиньи и безчешуйчатые рыбы, поскольку он осознает, что в них заключена ловушка для самого рабского из всех чувств, для вкуса, и что из этого происходит обжорство,

 

(и далее следует чисто медицинская интерпретация)

 

зло, опасное как для души, так и для тела, поскольку обжорство ведет к несварению желудка, а в этом - причина всех болезней и немощей.

 

В другой интерпретаторской традиции, идущей от Робертсона-Смита и Фрэзера, англосаксонские исследователи Ветхого Завета склоняются к тому, чтобы просто считать эти предписания произвольными, поскольку они иррациональны. Например, Натаниэль Миклем пишет:

 

Комментаторы обычно уделяют много места обсуждению того, почему такие-то и такие-то существа, такие-то и такие-то состояния и симптомы оказываются нечистыми. Не имеем ли мы дело, например, с первобытными правилами гигиены? Или - не были ли определенные существа и состояния нечистыми потому, что в них видели проявления каких-то определенных грехов или их символы? Можно с определенностью сказать, что ни гигиена, ни какой бы то ни было символизм не являются основой нечистого. Эти предписания не подлежат рациональному истолкованию. Их происхождение, быть может, очень неоднородно и восходит к доисторическому времени...

 

Сравните это с тем, что пишет Драйвер (1895):

 

Однако тот принцип, в соответствии с которым проводится граница, разделяющая животных на чистых и нечистых, не назван; то, в чем он заключается, - предмет многих споров. До сих пор, по-видимому, не удавалось найти единого принципа, который охватывал бы все случаи, и можно предположить, что тут задействовано более одного принципа. Некоторые животные могли быть запрещены из-за их отталкивающего вида или грязных привычек, другие по соображениям санитарного характера; в каких-то еще случаях запрет имел, вероятно, религиозную основу, в частности, животные могли, как змей в Аравии, считаться воплощением сверхчеловеческих или демонических существ, или они играли роль священных в языческих ритуалах других народов; тогда запрет мог быть реакцией на эти верования...

 

В Католическом комментарии на Святое Писание (1953) Сейдон придерживается той же точки зрения, признавая свою связь с Драйвером и Робертсоном-Смитом. Создается впечатление, что с тех пор, как Робертсон-Смит связал некоторые элементы религии евреев с представлениями о первобытности, иррациональности и необъяснимости, они, определенные таким образом, по сей день остаются неизученными.

Нужно ли говорить, что такие интерпретации на самом деле никакие не интерпретации, поскольку они не признают за этими правилами вообще никакого смысла. Это - ученый способ ответить на вопрос, ответа на который не знаешь. Миклем более откровенен, когда пишет о Левите следующее:

 

Главы с 11 по 15 - это, вероятно, наименее привлекательное место во всей Библии. Для современного читателя большая их часть представляется бессмысленной или отталкивающей. Речь в них идет о ритуально "нечистом" в связи с животными (11), с рождением детей (12), с кожными болезнями и зараженной ими одеждой (13), с ритуалами очищения при кожных болезнях при проказе (14) и при различных выделениях человеческого тела (15). Кого кроме антрополога могут интересовать подобные предметы? Какое это имеет отношение к религии?

 

Общая позиция Пфайффера строится на критическом отношении к жреческим и юридическим элементам жизни Израиля. Так что он своим авторитетом также поддерживает точку зрения, согласно которой предписания, изложенные в Жреческом кодексе, имеют по большей части случайный характер:

 

Только жрецы, бывшие в то же время законодателями, могли увидеть в религии теократию, управляемую божественным законом, устанавливающим жестко, а значит - в не обсуждаемом порядке, произвольно, священные обязанности людей по отношению к их Богу. Таким образом освящались внешние проявления религии, и из нее выбрасывались как этические идеалы Амоса, так и возвышенная эмоциональность Осии, а образ Творца Вселенной опускался до уровня непреклонного деспота.... От обычаев незапамятных времен Жреческий кодекс воспринял два фундаментальных представления, которые отличают его законы: физическая святость и регламентирующий характер установлений - архаичные концепции, которые отвергались пророками-реформаторами ради духовной святости и морального закона. (c.91)

 

Возможно, что законники действительно склонны мыслить точными кодифицированными категориями. Но дает ли нам что-нибудь утверждение, что они склонны кодифицировать сущую бессмыслицу - произвольные установления? Пфайффер утверждает и то, и другое, подчеркивая законодательную жесткость авторов-священников, и вместе с тем указывая на недостаток упорядоченности в соответствующей главе, чтобы обосновать свою точку зрения о произвольности этих предписаний. Произвольность - это решительно не та черта, которую можно найти в Левите, на что мне указал преподобный профессор Ричардс. Источниковедение относит Левит к Жреческому кодексу, для создателей которого идея порядка была доминирующей. Так что авторитет источниковедения послужит нам поддержкой на пути поиска других интерпретаций.

Что касается идеи о том, что эти предписания представляют собой аллегории добродетелей и пороков, то профессор Штейн выводит эту получившую широкое распространение традицию все из того же раннеалександрийского влияния на мысль иудаизма (с.145 и далее). Цитируя письмо Аристея, он пишет, что первосвященник Елезар:

 

соглашается с тем, что большинство людей находят ограничения, накладываемые Библией на пищу, не поддающимися пониманию. Если Бог - это Создатель всего сущего, то почему Его закон настолько суров, что не допускает даже прикосновения к некоторым животным (128 f)? Его первый ответ увязывает диетарные ограничения с опасностью идолопоклонства.... Второй ответ представляет собой попытку опровергнуть определенные нападки, перейдя к аллегорическому истолкованию. Каждое предписание, касающееся запрещенной еды, имеет свои глубокие причины. Моисей упоминает мышь или ласку не от того, что они составляют предмет его особой заботы (143 f). Наоборот, мыши - исключительно неприятные существа по причине производимых ими разрушений, а ласка - настоящий символ злой сплетницы, потому что зачатие у нее происходит через ухо, а потомство она производит через рот (164 f). Эти священные предписания были даны нам скорее во имя справедливости, для того, чтобы пробудить в нас праведные мысли и воспитать нас (161-168). К примеру, птицы, которых евреям разрешено употреблять в пищу, - они все домашние и чистые, поскольку питаются исключительно зерном. Иначе обстоит дело с дикими и плотоядными птицами, которые нападают на ягнят и коз, а иногда и на людей. Моисей, называя последних нечистыми, призывает верующих не причинять вреда слабым и не полагаться на свою силу (145-148). Животные, копыта которых раздвоены и имеют глубокий разрез, символизируют то, что все наши поступки должны быть этически обоснованы и вести по пути праведности. Жевание жвачки, с другой стороны, обозначает память.

 

Далее профессор Штейн цитирует Филона, прибегающего к аллегории для интерпретации диетарных предписаний:

 

Рыбы, имеющие плавники и чешую, разрешенные законом, символизируют постоянство и владение собой, в то время как запрещенных рыб уносит течение, и они не в силах противостоять силе потока. Рептилии, передвигающиеся извиваясь на чреве своем, означают людей, поглощенных ненасытными желаниями и страстями. Однако те пресмыкающиеся, которые имеют голени и, таким образом, могут скакать, чисты, поскольку они символизируют преуспевших на пути морали.

 

Христианское учение с готовностью восприняло традицию аллегорических интерпретаций. В датированном первым веком послании Варнавы, написанном с целью убедить евреев, что их закон получил свое завершение, чистые и нечистые животные сопоставляются с различными типами людей, проказа символизирует грех и т.п. Более поздним примером той же традиции являются комментарии епископа Челонера к Вестминстерской Библии, написанные в начале нынешнего века:

 

Копыта разделены и жвачку жует. Раздвоенность копыт и жевание жвачки обозначает способность отличать добро от зла и размышление о законе Божьем; и если что-то из этого отсутствует, человек нечист. И по той же причине рыбы, не имеющие плавников и чешуи, названы нечистыми: имеются в виду души, не возносящиеся в молитве и не покрывающие себя чешуей добродетели. (Комментарий на стих 3).

 

Это не столько интерпретации, сколько благочестивый комментарий. Это не проходит как интерпретации, поскольку здесь нет ни единства, ни широты видения. Для каждого животного приходится подыскивать свое объяснение, и число возможных толкований не ограничено.

Другой традиционный подход, также восходящий ко времени писем Аристея, заключается в том, что запрещенное для израильтян было запрещено исключительно для того, чтобы оградить их от чужого влияния. Например, Маймонид считал, что варить козленка в молоке матери его было запрещено потому, что в религии ханаанеев это был культовый акт. Этот аргумент нельзя признать исчерпывающим, так как нельзя сказать, что израильтяне отвергали все без исключения элементы чужих религий и всегда придумывали что-то совершенно оригинальное. Маймонид придерживается той точки зрения, что некоторые из наиболее загадочных предписаний закона имеют целью жесткий разрыв с языческими практиками. Так, израильтянам запрещалось носить одежду, сотканную из шерсти со льном, сажать вместе разные виды растений, совокупляться с животными, употреблять мясное вместе с молочным - просто потому, что все это фигурировало в обрядах их соседей-язычников. Допустим, это действительно так: введение закона служило преградой распространению языческих форм ритуала. Но в таком случае, почему некоторые языческие практики были разрешены? И не просто разрешены - если рассматривать жертвоприношение как практику, общую для язычников и израильтян, - но занимали безусловно центральное место в религиозном культе. Ответ Маймонида, во всяком случае данный им в Путеводителе колеблющихся, заключался в том, чтобы рассматривать жертвоприношение как переходную стадию, слишком языческую, как это ни печально, но по необходимости разрешенную из практических соображений, так как едва ли было бы возможно отучить израильтян от их прошлых языческих привычек сразу. Это очень необычное утверждение, если вспомнить, что оно вышло из-под пера ученого раввинистической традиции; и действительно, в серьезных трудах по религии Маймонид не пытался отстаивать эту мысль; напротив, там он рассматривал жертвоприношение как наиважнейший в иудаизме религиозный акт.

По крайней мере, Маймонид осознавал недостаток согласованности, и это приводило его к противоречию. Но позднейших ученых, по-видимому, очень устраивала возможность использовать довод борьбы с чужим влиянием то так, то иначе, - в зависимости от настроения. Профессор Хук с его сотрудниками четко установили, что израильтяне переняли от жителей Ханаана некоторые формы священнодействий, а у ханаанеев явно было много общего с культурой Месопотамии (1933). Но так нельзя ничего объяснить - если представлять Израиль то всасывающим чужие элементы как губка, то вслед за этим отвергающим их, если при этом не объяснять, почему одни элементы чужой культуры принимаются, а другие отвергаются. Что дает утверждение, что варить козленка в молоке его матери и совокупляться с коровами запрещено в Левите из-за того, что это входит в ритуалы плодородия соседей-неизраильтян (1935), если израильтяне заимствуют другие их обряды? Остается непонятным, в каких случаях сравнение со всасывающей губкой работает, а в каких нет. У Айхрода использование этого аргумента также неясно (с.с.230-1). Разумеется, никакая культура не возникает из ничего. Израильтяне легко заимствовали что-то у своих соседей - но далеко не все. Какие-то элементы чужой культуры оказывались несовместимы с конструирующими принципами их мира; другие были совместимы. Например, Цехнер высказывает предположение, что отнесение пресмыкающихся к скверным в иудаизме могло быть заимствовано из зороастризма (с.162). В независимости от того, подтверждается ли такое заимствование историческими фактами, мы увидим, что в самой модели их культуры было заложено соответствие между этим конкретным запретом и общими принципами, на которых строился их мир.

Любые интерпретации, которые рассматривают ветхозаветные "не делай" фрагментарно, обречены на неудачу. Единственно правильный путь - это забыть про гигиену, эстетику, мораль и инстинктивное отвращение, забыть даже про ханаанеев и про зороастрийских магов, - и сосредоточиться на текстах. Поскольку каждое запретительное предписание начинается с требования "будьте святы", то и объяснение им надо искать в этом требовании. Должна существовать какая-то противоположность святого и скверного, которая проливала бы свет на все частные ограничения.

Святость - это атрибут Божества. Этот корень в иврите означает "разделять". Что еще означает это слово? Любое исследование в области космологии следует начинать с выяснения принципов, определяющих могущество и опасность. В Ветхом Завете мы находим, что благословение оказывается источником всего хорошего, а утрата благословения - источником всевозможных опасностей. Благословение Бога делает землю пригодной для того, чтобы люди жили на ней.

То, что достигается благословением Бога, - это, в сущности, создание порядка, при котором человеческие дела идут благоприятно. Плодовитость женщин, скота и полей - обещанный результат благословения, и этого можно достичь, не нарушая союз, заключенный с Богом, и соблюдая все Его заповеди и обряды (Втор. 18.1-14). Там, где благословение утрачено и высвобождены силы проклятия, - там бесплодие, мор, беспорядок. И Моисей говорит:

 

Если же не будешь слушать гласа Господа Бога твоего и не будешь стараться исполнить все заповеди Его и постановления Его, которые я заповедую тебе сегодня, то придут на тебя все проклятия сии и постигнут тебя. Проклят ты [будешь] в городе и проклят ты [будешь] на поле. Прокляты [будут] житницы твои и кладовые твои. Проклят [будет] плод чрева твоего и плод земли твоей, плод твоих волов и плод овец твоих. Проклят ты [будешь] при входе твоем и проклят при выходе твоем. Пошлет Господь на тебя проклятие, смятение и несчастье во всяком деле рук твоих, какое ни станешь ты делать, доколе не будешь истреблен, - и ты скоро погибнешь за злые дела твои, за то, что ты оставил меня. Пошлет Господь на тебя моровую язву, доколе не истребит Он тебя с лица земли, в которую ты идешь, чтобы владеть ею. Поразит тебя Господь чахлостью, горячкою, лихорадкою, воспалением, засухою, палящим ветром и ржавчиною, и они будут преследовать тебя, доколе не погибнешь. И небеса твои, которые над головою твоею, сделаются медью, и земля под тобою железом; вместо дождя Господь даст земле твоей пыль, и прах с неба будет падать, падать на тебя, [доколе не погубит тебя и] доколе не будешь истреблен. (Втор. 28.15-24)

 

Из этого уже ясно, что и позитивные, и негативные предписания выступают как действенные, а не просто экспрессивные: соблюдение их ведет к процветанию, пренебрежение ими навлекает опасности. Мы можем, таким образом, рассматривать их под тем же углом, что и первобытные ритуальные запреты, нарушение которых опасно для человека. Центральной для предписаний, так же как и для обрядов, оказывается идея святости Бога, которую человек должен воссоздавать в своей собственной жизни. То есть это мир, в котором человек процветает, придерживаясь святости, и в котором на человека обрушиваются кары, если он от нее отступает. Если бы даже мы не располагали никакими другими фактами, мы могли бы вывести суть идеи святости в иудаизме из анализа предписаний, с помощью которых человек обретает ее. Очевидно, что это не добро, если понимать под ним всеобъемлющую человеческую доброту. Справедливость и моральная праведность могут выступать как хорошие иллюстрации святости и быть частью этого понятия, но святость охватывает также и другие представления.

Если отталкиваться от того, что этот корень означает разделение, то следующая идея, которая приходит на ум, - это Святое как целостность и завершенность. В Левите много внимания уделяется физическому совершенству - необходимому требованию для всего, что в храме, и для людей, входящих в храм. Животные, приносимые в жертву, не должны иметь никаких изъянов, женщины должны очищаться после рождения ребенка, прокаженные должны быть отделены и ритуально очищены перед тем, как к ним будет разрешено приближаться, - если они излечатся. Все телесные недостатки оскверняют человека и делают его непригодным для входа в храм. Священник может касаться умершего только в том случае, если умирает его близкий родственник. Но первосвященник вообще никогда не должен касаться мертвого.

 

Левит, 21

¹⁷ скажи Аарону: никто из семени твоего во все роды их, у кого на теле будет недостаток, не должен приступать, чтоб приносить хлеб Богу своему; ¹⁸ никто, у кого на теле есть недостаток, не должен приступать: ни слепой, ни хромой, ни уродливый, ¹⁹ ни такой, у которого переломлена нога или переломлена рука, ²⁰ ни горбатый, ни с сухим членом, ни с бельмом на глазу, ни коростовый, ни паршивый, ни с поврежденными ятрами; ²¹ ни один человек из смени Аарона священника, у которого на теле есть недостаток, не должен приступать, чтобы приносить жертвы Господу;...

 

Другими словами, он должен быть совершенен как человек, чтобы быть священником.

Эта же мысль о физической цельности, в значительной степени повторенная, развивается и применительно к социальной сфере, в особенности - по отношению к военному лагерю. Культура израильтян достигала наиболее полного выражения в том, как они молились, и в том, как они сражались. Армия не могла одержать победу без благословения, и чтобы сохранить благословение, воины должны были отличаться особенной святостью. Так что военный лагерь должен был так же ограждаться от осквернения, как и Храм. И здесь любые телесные недостатки лишали человека права входить в лагерь, - также, как священнослужителя подходить к алтарю. Воин, у которого ночью случится истечение тела, должен весь день пробыть вне лагеря и вернуться после заката, вымывшись перед этим. Естественные отправления должны происходить за пределами лагеря (Втор. 23.10-15). Короче говоря, идея святости получала внешнее, физическое выражение в целостности тела, представляемого как совершенный сосуд.

Целостность используется также для обозначения завершенности в социальном контексте. Важное дело, если оно уже начато, не следует оставлять незавершенным. Недостаток целостности в этом смысле также делает человека непригодным для участия в сражении. Перед сражением военачальники должны объявить:

 

Второзаконие 20

⁵ кто построил новый дом и не обновил его, тот пусть идет и возвратится в дом свой, дабы не умер на сражении, и другой не обновил его; ⁶ и кто насадил виноградник и не пользовался им, тот пусть идет и возвратится в дом свой, дабы не умер на сражении, и другой не воспользовался им; ⁷ и кто обручился с женою и не взял ее, тот пусть идет и возвратится в дом свой, дабы не умер на сражении, и другой не взял ее.

 

Вроде бы нет причин считать, что это правило предполагает осквернение. Здесь не говорится о том, что человек, наполовину не доделавший какое-то дело, нечист так же, как нечист прокаженный. И действительно, следующий стих говорит о том, что боязливые и малодушные должны идти домой, так как иначе их страх может передаться остальным. Но в других местах встречается явно выраженная мысль, что если человек взялся за плуг, он не должен бросать начатое. Педерсен заходит так далеко, что утверждает:

 

во всех этих случаях человек начинает новое важное дело, и оно еще не завершено... возникает новая целостность. Отказаться от него до срока - то есть, когда оно еще не поставлено или не закончено, - значит серьезно рисковать, совершая грех. (Т.III, с.9)

 

Если следовать Педерсену, то для благословения и военного успеха от человека требовалось иметь целое неповрежденное тело, цельное искреннее сердце и не быть вовлеченным ни в какие незавершенные начинания. Отголоски приведенного выше отрывка можно найти в Новом Завете, в притче о человеке, устроившем большой пир, гости которого, приглашенные им, вызвали его гнев, отказавшись прийти под разными предлогами (Лука 14.16-24; Мат. 22. См. Black & Rowley, 1962, с.836). Один из гостей приобрел новое имение, другой купил десяток быков и еще не испытал их, третий только что женился. Если согласно старому Закону каждый из них мог считать свой отказ обоснованным, сославшись на текст Втор. 20, то эта притча подтверждает точку зрения Педерсена о том, что прерывание начатого в гражданских делах считалось столь же неблагоприятным, как и в военных.

Другие предписания развивают идею целостности в ином направлении. Метафоры, стороящиеся на физическом состоянии тела и на новых начинаниях, соотносятся с совершенством и завершенностью отдельного человека и его дел. Другие предписания развивают понятие святости применительно к видам и категориям. Гибриды и другие разновидности смешения называются скверными.

 

²³ И ни с каким скотом не ложись, чтоб излить [семя] и оскверниться от него; и женщина не должна становиться перед скотом для совокупления с ним: это гнусно.

 

Слово "извращение" представляет собой красноречиво неточный перевод с иврита редкого слова тебхель, значение которого - смешивание или перепутывание. Та же тема присутствует в стихе Левита 19.19.

 

Уставы Мои соблюдайте; скота своего не своди с иною породою; поля твоего не засевай двумя родами семян; в одежду из разнородных нитей, из шерсти и льна, не одевайся.

 

И все эти установления предваряются общим требованием:

 

Святы будьте, ибо свят Я.

 

Мы можем заключить, что святость проявляется в цельности. Святость требует, чтобы все соответствовало классу, к которому принадлежит. И святость требует, чтобы различные классы между собой не смешивались.

Ряд других предписаний развивают последнее положение. Святость означает четкое различение категорий мироздания. Это понятие, таким образом, включает определение, отличительные признаки и порядок. Под таким углом зрения все нормы половой морали оказываются выражением святого. Кровосмешение и прелюбодеяние (Лев. 18.6-20) противоречат святости просто в смысле отклонения от правильного порядка. Мораль не вступает в конфликт со святостью, но святость больше связана с разделением того, что должно быть раздельно, чем с защитой прав мужей и братьев.