Глава вторая Из рассказов капитана Пикара

Вам, как сухопутному офицеру, должно быть все равно: приватир, капер, корсар, флибустьер – для вас они все на одно лицо, все пираты. Так и для меня, человека, отдавшего жизнь морю, неважно, как вы называете свои войска – легкой пехотой, пионерами, вольтижёрами, берсальерами, пандурами или егерями – все они для меня нерегулярные части, а значит, обыкновенные разбойники. Вам хорошо известен принцип набора войск в Европе. Не стоит отрицать, что любой никогда не служивший аристократ сразу может получить чин капитана или полковника, если навербует и будет содержать за свой счет роту или полк. Причем статус этой части у вас не вызывает никаких сомнений в том, что она не разбойничья. Однако червь сомнения начинает точить ваше сознание, когда купец снаряжает судно для ведения военных действий с неприятелем. Уж не пират ли он?

Вы, наверное, думаете, что самое большое гнездо пиратов Вест-Индия? Нет, поскольку вы забываете о знаменитых приватирах Дюнкерка, Остенде и других налетчиках с побережья Северного моря. Но считать ли их пиратами? Они ведь с разрешения властей вели что-то вроде партизанской войны на море. Однако и флибустьеры Сан-Доминго никогда не выходили из порта без этого пресловутого разрешения, которое называли комиссией. Если это, по-вашему, не считается, то тогда всех партизан можно записать в разбойники, и в первую очередь знаменитых венгерских гусаров. Известно, что этот род легкой кавалерии создан именно для налетов, разрушения вражеских складов, коммуникаций и всей продовольственной базы противника, для стычек, а не для участия в открытом сражении. Горе тому полководцу, кто попробует применить в большом сражении этот тип легкой кавалерии и пустить их на неприятеля. Это будет первая и последняя атака. Надеюсь, теперь вы понимаете, насколько они отличаются друг от друга?

Например, знаменитый капитан Вильям Кредо. Кажется, он до сих пор жив. Сейчас ему, наверное, где-то около 45. Он нанес огромный вред Франции, но я не считаю его пиратом. Он честно воевал против наших кораблей в Северном и Средиземном морях, у африканского побережья и в Вест-Индии. Говорят, он захватил более двухсот французских судов, да и сейчас продолжает участвовать против нас в войне за испанское наследство. Все это напоминает мне рассказы про «своих партизанов» и «чужих лесных братьев», про «наших разведчиков» и «чужих шпионов». Не правда ли, похоже на обыкновенную пропаганду, жертвой которой так легко стать, когда отключаешь мозги?

Однако я обещал рассказать вам о флибустьерах, одним из капитанов которых мне выпала судьба быть. Не знаю, с чего начать мою историю. Начну, пожалуй, с того места, когда я очутился на Сан-Доминго. Что мне больше всего тогда запомнилось, так это дожди. Там они всегда идут с конца весны до начала осени. И когда я с несколькими бедолагами попал на этот остров, то не сразу привык к этим частым и коротким осадкам. Помню один день, когда дождь был каким-то особенно сильным и все никак не затихал. Работать было невозможно, воды по колено, нужно было ждать, пока она сойдет, что мы с радостью и делали. Сидя под навесом из пальмовых листьев, предавались воспоминаниям, а то и мечтали вслух. Но больше всего нам нравилось расспрашивать нашего Мартена о Сан-Доминго: большой ли остров, какие на нем реки, горы, города, селения, где кто живет. Нам хотелось больше узнать о месте нашего пребывания.

– На острове кроме нас, французов, и, естественно, испанцев, которые открыли его лет 150 назад и первыми обжили, есть поселения англичан и голландцев, – с готовностью откликался Мартен.

Он вообще любил поговорить, может быть, потому, что всегда был весел и общителен, а может, из-за того, что ему действительно было что рассказать, особенно таким новичкам, как мы.

– Наш поселок находится в Свободной гавани на северо-западном побережье, потому так и называется – Свободная Гавань. Рядом много французских поселений, здесь, на севере Сан-Доминго, множество рек впадает в океан, образуя хорошие гавани. А там, где пресная вода, селится человек. Восточнее большие поселения в заливе Марго и Ле-Кап, вокруг которых масса мелких. Их не сосчитать. Ибо что в Европе называется хутором, у нас – поселением. На западе, в заливе Москитов, есть поселок англичан, чтоб эти москиты их сожрали…

– Мартен, ты не любишь англичан?

– А ты их любишь? Чего ждать от этих жадных картавых. Они норовят все прибрать к своим рукам. Помню, я жил некоторое время на Тортуге… Это было еще до Левассёра… Так вот, они и там решили, что самые главные и что избирать губернатора можно только среди них.

– А что потом?

– Что потом… С Сент-Кристофера приплыл дворянин Левассёр и вышвырнул всю их компанию с острова. С тех пор они и обосновались в заливе Москитов. Но помяните мое слово, эти англичане еще не раз попытаются здесь взять верх.

– Почему?

– Да в их дикой стране неизвестно что творится. Короля своего казнили, вместо него теперь правит мясник. Слыханное ли дело. Совесть совсем потеряли.

– Скажи, Мартен, а где это место – Кюль-де-Сак?

– Эх, крабики вы мои малокопченые. Так называется огромная бухта на западе Сан-Доминго. Если плыть от нас на заход солнца, а затем обогнуть мыс Сент-Николя, где, кстати, поселения голландцев, попадешь в Кюль-де-Сак. Это огромный залив между двумя полуостровами – Северным и Южным, посередине его большой и пустынный остров Гонав. По берегам этого огромного залива также много наших поселений: Гонаив, Мирбалете, Пти-Гоав, Гранд-Кайман. А на другой стороне Южного полуострова вокруг поселка Кайон, что рядом с островом Ваш, живет много французов.

– Откуда ты все это знаешь, Мартен?

– Как же мне не знать, когда я тут родился. Я даже знаю, что раньше местность, где мы сейчас живем, индейцы называли Харагуа.

Последние слова вызвали у нас смех. Уж больно диковинным казалось это слово для юнцов, которые только недавно попали в столь сказочно экзотический Новый Свет.

– А как было основано наше поселение в Мирной гавани?

– Так же, как и все остальные. Первыми поселились буканьеры. А потом, это было совсем недавно, лет десять назад, к их букану присоединились разные мастеровые и плантаторы. Букан разросся и уже стал больше похож на поселок, чем на стан охотников. Рассказывают, что до буканьеров тут было испанское поселение, которое лет 20—25 назад разорили голландцы. Кстати, именно эти бестии и очистили от проклятых папистов весь северо-запад Сан-Доминго.

– А буканьеры – это те охотники, что коптят мясо?

– Нет, сынок. Если я скажу, что это охотники, которые коптят мясо свиней или диких коров, это будет неправдой. Так говорят лишь те, кто ни черта не знает и кому все едино, что флибустьер, что пират. Но мне, родившемуся и выросшему на этом острове, не пристало повторять глупости недалеких людей, поскольку я знаю больше, чем они. Буканьеры – это не просто охотники. Это – дикие звери, при встрече с которыми у испанцев кровь стынет в жилах. Это люди, умеющие выжить в любых условиях. Это люди, способные на любые лишения. Это те, кто после истребления индейцев стали настоящими хозяевами острова. Они непревзойденные стрелки, отличные следопыты, обладающие к тому же беспримерным мужеством. А ты говоришь – коптят мясо…

Кстати, это делают не буканьеры, а их слуги, шляпа ты соломенная. Все буканьеры живут особняком, у них свои отношения и порядки. Их объединения называют не только буканами, но и матлотажами. Никто толком не знает, что это означает. Сами же буканьеры говорят, что это просто тесно сплетенный союз. Ну словно корзинка, что ли. Только мне представляется, что оно скорее всего образовалось от слов «моряк» и «компаньон». Один капитан мне рассказал, что у голландцев, чьи суда бороздят моря и днем и ночью, есть такой обычай у матросов на кораблях дальнего плавания. Для экономии места на судне двое делят одну кровать. Пока один матрос спит, другой стоит на вахте. Но как бы там ни было, эти матлотажи, в моем понимании, самые дикие и развратные сообщества, которые только есть на земле.

Если честно, то не люблю я этих буканьеров. Как вы знаете, у нас на Сан-Доминго почти нет женщин, но это не значит, что все мы из-за этого должны стать мужеложцами. Хотя они и говорят, что это помогает им более тесно сплачиваться во время войны с испанцами, мне это неважно. Они живут парами, называя друг друга компаньонами, и совместно владеют имуществом, словно семья. Тьфу, мерзость какая. Даже по виду этих бородатых и косматых громил, выходящих из леса в своих вонючих, пропитанных кровью одеждах, видно, что занимаются они чем-то нечистым. Испанцы их уже давно считают такими же дикарями, как индейцы, только во много раз опаснее. Единственное, чем отличаются буканьеры от дикарей, они не едят человечины и молятся Христу.

– Расскажи нам о голландцах.

– А, эти. Они словно морские цыгане. Везде снуют их корабли, но базу, пусть и маленькую, на нашем острове тоже устроили. Я уже говорил, она находится около мыса Святого Николая. Там есть очень удобная бухта и еще соляные копи. А где соль, там и голландцы. Мне один капитан флибустьеров на Тортуге рассказывал, что эти торгаши специально обосновались на подветренных островах, чтобы можно было контролировать прибрежную полосу Новой Гранады Пуэнта-де-Арайю, богатую месторождениями соли.

– А где это, Новая Гранада?

– На юг от Сан-Доминго через море. Это на материке. Испанцы еще называют это место Маленькой Венецией или Венесуэлой. Это потому, что местные индейцы строят там свои дома на воде, на сваях.

– Мартен, скажи, испанцы вот так запросто разрешают нам, французам, селиться на их землях? А где они, в таком случае, сами живут? Ты там бывал?

– Если бы разрешали. А то проклятые кастильцы все захапали себе и не пользуются ничем. Словно собаки на сене. Сами не едят и другим не дают. Они претендуют на весь остров, хотя живут-то только в трех местах. Самое большое из них – это район южного побережья, который местные индейцы называли Хигуэй. Там находится испанская столица Санто-Доминго. Большой порт и сильная крепость на берегу широкой реки Романы, многочисленный гарнизон, ров, каменные стены, бастионы. Второе место вокруг города Сантьяго-де-лос-Кабальерос в центре острова, в долине реки Вака-дель-Норте, между Кордильера-Сентраль и Кордильера-Септентриональ. Город тоже находится на реке, но укрепления только природные. Третье место, где живут в основном испанские пастухи, так это вокруг города Сан-Хуан-де-Гоава, в долине между гор Плин-дю-Сюль-де-Сак и Кордильерой-Сентраль.

– А как сюда попали французы, если это земля испанцев?

– Как попали? Вам лучше знать, ведь вы же тоже французы. Как вы сами-то сюда попали, помните? Вот и остальные так же. Мне рассказывали старики, что испанцы сначала очень хорошо обжили Сан-Доминго. Тут было много плантаций, ферм, где разводили коров, свиней, лошадей, много народу, но после того как местные поселенцы поняли, что больше здесь, у индейцев, золота нет, а в это время на континенте золото потекло рекой, они все побросали и устремились туда. Зачем содержать хлопотные хозяйства на этом острове, когда золото можно легко отобрать у дикарей. Сначала сотнями, а потом тысячами испанцы стали покидать остров и переселяться сперва в район Новой Испании, потом в район Новой Гранады, потом в Перу и Чили.

– Значит, испанцы ушли за золотом из этих мест, где мы сейчас живем?

– Из этих мест они ушли еще раньше. Здесь, где-то в районе нашего поселка, у Свободной гавани, впервые пристали их корабли. Они основали первые поселения и плантации, но вскоре вспыхнула страшная эпидемия, и испанцы бежали из этих мест на южное побережье, основав там новую столицу Санто-Доминго. Словом, нагадили и ушли. С тех пор эта земля была ими почти брошена. Оставались лишь незначительные поселки.

– И тогда появились буканьеры?

– Само собой, свято место пусто не бывает. После того как испанцы устремились на континент, бросив свои хозяйства, коровы, свиньи и лошади разбрелись по острову и за несколько десятков лет (а может, и за сто) расплодились в огромном количестве. Ведь у них тут нет никаких естественных врагов, кроме человека. А людей здесь и не было. Индейцев – и тех испанцы всех повывели. Они заставляли их работать на плантациях, а местный индеец ленивый, он скорее умрет, чем будет работать. Вот они и передохли. Поскольку север Сан-Доминго был испанцами почти не заселен, здесь обосновались наши соотечественники, приплыв с острова Сент-Кристофер. Начали промышлять одичавшими свиньями и коровами. Много их разных на моем веку сходило с кораблей, чтобы заняться охотой. Сначала их так и называли – убийцы коров, но потом всплыло старинное индейское слово «букан». Это такой способ коптить мясо. Вскоре это дело стало не менее прибыльным, чем плантаторское. Любому кораблю, который останавливался у нас перед переходом через Атлантику, требуется не только свежая вода, но и еда в дорогу. Так вот эти охотники коптят особым способом мясо, которое может не портиться на протяжении нескольких недель, и продают его на корабли. Раньше у нас останавливалось очень много корсаров из Европы, которые с добычей шли домой, поэтому могли хорошо заплатить за провиант. В связи с этим число желающих стать охотниками все возрастало. Да и сейчас возрастает, несмотря на их дикие нравы и порядки с матлотажами.

– А почему ты не стал буканьером?

– Я хороший специалист по плантациям, по расчистке леса, по выращиванию разных культур, я не охотник. Охота мне не нравится, хотя это не значит, что я никогда не охотился и не держал мушкета в руках.

– А кто становится буканьером?

– Да любой, кто захочет.

– А сейчас на Сан-Доминго совсем нет индейцев?

– Совсем. Если не считать привезенных из других мест или полукровок. И тех наберется не больше сотни, живут они порознь в услужении у разных испанских сеньоров.

– А скажи, негры у испанцев тоже есть? Как и на наших плантациях?

– Есть, а как же. Негры не такой глупый народ, как были местные индейцы. Чернокожие умеют работать, потому что хотят жить. За что и ценятся. Их привозят сотнями в Санто-Доминго. Там большой рынок, куда съезжаются испанские плантаторы со всего острова и даже со всей Вест-Индии.

– А ты сам как попал сюда?

– Этого я не знаю, но не из Африки, уж точно. Сколько себя помню, я всегда жил здесь. Возможно, родители привезли меня сюда совсем маленьким, а может быть, я родился уже здесь. Не могу знать, так как рассказать было некому. Отец и мать умерли, когда мне было еще совсем мало лет, и меня воспитывали чужие люди. Если мне сейчас 40, то, возможно, родители прибыли сюда где-то около 1620 года. Старики говорили, что тогда многие корабли из Франции, Голландии и Англии останавливались на наших пустынных берегах на обратном пути в Старый Свет, чтобы набрать воды, еды, да и починиться, если нужно. Здесь они находили все, что нужно: и корабельный лес, и еду, и отменную воду. Говорят, что те немногие испанские поселенцы, которые тут еще оставались, зарабатывали на этом неплохие деньги. Вскоре к ним стали присоединяться голландцы и французы с кораблей, приходивших в Вест-Индию для продажи контрабанды. Ведь испанское правительство не разрешает чужеземцам торговать со своими колониями, поэтому все, что привозят наши соотечественники, считается контрабандой.

– А ты сам никогда не занимался контрабандой, чтобы заработать?

– Нет. Несмотря на то что я вырос у моря и не раз выходил на утлых суденышках на рыбалку, даже плавал к побережью Кубы и Малым Антилам, морской промысел меня никогда не прельщал. Я вырос здесь, где всего вдоволь. Зачем мне золото? Как его тут потратить? А уезжать в Европу я не собираюсь, потому что моя родина здесь. Мне всего хватает. Если хотите, то сейчас вы видите перед собой абсолютно счастливого человека. Помню, как я познакомился со своим нынешним хозяином. Давно это было. Я еще тогда совсем молодым был, лежал под пальмой, никого не трогал. Тут подходит Пету и говорит: чего зря лежать, нарви бананов, я их у тебя куплю, ты снова нарвешь, я снова куплю, а потом ты наймешь других, они будут рвать бананы, а ты лежать под пальмой и ничего не делать. Тогда я ему говорю: а я и так уже лежу под пальмой и ничего не делаю…

Мы посмеялись этой байке, я спросил:

– Зачем ты служишь Гийому Пету, если тебе ничего не нужно?

– Но должен же человек чем-то заниматься. Ведь суть жизни не в том, чтобы ничего не делать, а чтобы делать то, что нужно людям да и тебе самому интересно. Я же работаю у него главным по разбивке плантаций не из-за денег, которые, кстати, наш хозяин платит исправно. Я работаю ради того, чтобы спасать таких вот птенцов навроде вас. Да еще и для того, чтобы сделать эту страну более красивой и пригодной для житья. Если бы не я, вы бы умерли с голоду или, по крайней мере, терпели страшные лишения среди всего этого изобилия, как любой чужак, попавший на этот райский, но дикий остров. Я спасаю таких, как вы. Вот если Гийом Пету купит еще несколько белых батраков, я уйду от вас к ним и так же буду учить их выживать, как учил вас. За это меня даже называют профессором суровых наук.

– А Тортуга, расскажи нам об этом острове? Ты бывал там?

– Конечно. Я бывал и там, и у англичан в Самане, и у наших в Гонаиве и Кюль-де-Саке, и у голландцев в поселке Святой Николай, и даже у испанцев в Сантьяго и Санто-Доминго. Я же говорил вам, что если не родился, то вырос на этом острове, поэтому исходил его вдоль и поперек. Видел даже гору, на которой в самый лютый зной лежит снег. Видел саванны, где нет ни единой зеленой травинки, видел вечнозеленые леса, где сквозь деревья не могут пробиться лучи света, видел глубокие ущелья и бурлящие водопады, видел огромное соленое озеро, где, как это ни странно, живут кайманы. И Тортугу я знаю как свои пять пальцев. Раньше мы частенько туда наведывались за черепахами, которые облюбовали берега южной стороны острова. На Тортуге французские переселенцы поселились раньше всего, уже потом они перешли на большую землю, которую назвали Сан-Доминго. Во всяком случае, мне именно так рассказывали старики. По их словам, раньше на Тортуге жили в мире все три нации: французы, англичане и голландцы, но теперь разбрелись по разным углам…

Как-то раз был я на Самане. Это такой полуостров на восточном берегу Сан-Доминго, где живут английские буканьеры. Это место индейцы называли Магуа. Чудесный по красоте полуостров, к которому, однако, с суши подобраться совершенно невозможно из-за непроходимых болот с кишащими там кайманами. У англичан вдоволь и дичи, и рыбы, но вот дикие коровы там не водятся, поэтому местные буканьеры ходят за ними на каноэ на большую землю. Так вот, был я как-то у них весной и наблюдал уникальное явление: мимо берега плыли на юг сотни китов-горбачей, ими буквально кишело все море. Зрелище удивительное и завораживающее…

– Ты говорил, что много где побывал. Зачем ты столько мотался по острову?

– Эх, мелюзга вы еще зеленая, но я вам завидую. Все у вас впереди, в то время как у старика Мартена… Тогда я тоже молод был, верил во всякие бредни. Вот и носила меня судьба по острову за химерой.

– Ты что-то искал?

– Искал – не то слово. Я просто бредил. Слышали легенду о потерянном золоте араваков? Нет? Ее на Сан-Доминго все знают. Так вот, я его и искал. Однажды, когда мне было чуть больше, чем вам, со мной на охоте произошел один случай. Пошел я подстрелить свинью в горы. Я имею в виду не те громады, что в центре острова, а те холмы, что находятся позади нас. Там тогда диких свиней было видимо-невидимо. Да и сейчас, наверное, не убавилось. Так вот, иду я и у одного ручья, которых там множество, вижу – лежит человек на животе, а голова в воде. По виду буканьер. Ну я уже тогда был наслышан про это зверье, что едят мясо сырым, так что был осторожен. Смотрю, лежит не шевелится, а от него по воде красный след идет. Ну, думаю, пристрелил кто-то. Окликаю, молчит. Подхожу, переворачиваю, а он в отключке. Слушаю сердце – еще стучит. Что делать с бедолагой? Осмотрел его, а в нем три дырки. Да такие, что палец можно всунуть. Но, видать, здоровый парень, раз не помер до сих пор. Снял я его старые повязки, которыми он раны завязывал, наложил новые, срубил пару деревьев, соорудил носилки да поволок. Думаю, перетащу к морю, там люди живут, помогут. Бросать-то совестно, ведь христианская душа, деревянный крестик на груди. Словом, тащу-тащу, передохну, благо под горку.

– Но это можешь не рассказывать, что дальше-то было?

– Цыц, перебивать вздумали. Ты знаешь, что такое лесом по горам тащить человека? Потом обливаешься, а вокруг тебя москиты роем кружат. Но тогда я молод был. Притащил все же. В поселке мне помогли, донесли бедолагу до моей хижины. Там я стал его выхаживать. И, к удивлению, буканьер через день открыл глаза. Этот парень, а звали его Оноре, рассказал, что подстрелили его в Опаленной саванне, что от нас вон за теми горами, в нескольких днях пути. Говорит, мол, зря я его подобрал, все равно чувствует, что помрет. Однако поблагодарил за мою сердечность и сказал, что отплатит по-христиански. Вот тогда-то я впервые и узнал о пропавшем золоте араваков. Оноре сказал, что лет сто назад араваки собрали золото со всего Сан-Доминго и спрятали его от испанцев в одной горной пещере. Про это огромное богатство он узнал от последнего вождя племени. А затем объяснил, как найти то место, где осталась карта. Вот такая история.

– Ну ты сразу отправился на поиски?

– Нет не сразу. Сначала похоронил бедолагу по христианскому обычаю на нашем кладбище. А уж потом двинулся на поиски.

– Ну и как, нашел?

– Нашел.

– Золотую пещеру?

– Да нет. Карту нашел. Она была сделана на плоской золотой бляшке с дырочкой с края. Буканьер говорил, что пять самых больших вождей острова разделили карту на пять частей. Сначала носили их у себя на груди, а потом зарыли каждый в своем районе обитания. Только соединив их вместе можно было понять, как найти клад, который, по словам умирающего буканьера, был в районе Центрального хребта. Карту Оноре составил со слов последнего вождя араваков. Писать он умел с трудом, поэтому многое отобразил в рисунках. Его каракули было трудно понять. Но то, что одну пластину он все-таки нашел, доказывало, что золотая пещера существует. Эта пластина была из района Арагуа.

– А что потом?

– Что-что… Вот я и начал по описаниям искать остальные бляшки. Мотался по всему Сан-Доминго. По всем бывшим индейским областям. Посетил Мариен, Магуану, Магуа и Хигуэй.

– Нашел?

– Нашел еще две. Одну в Самане, другую около Игуайо, а вот остальные не смог. Одна по описаниям должна быть на Тортуге, в каком-то городе мертвых. Весь остров я обошел, все излазил, никто никогда не слышал, чтобы на западном берегу около двух скал был какой-то город, или поселение, или что-либо еще. Нет там ничего. Только мы совсем заболтались, а между тем дождь уже прошел и нужно выходить на работу.

– Ну, Мартен! Расскажи легенду-то.

– Потом, потом. У нас впереди еще много времени. Я все расскажу. А теперь за работу.