– Хорошо выглядишь, мам, – только и сумел проговорить он.
Мать села рядом с Алексом и взяла его за руку. Шаман взялся за поводья, а Даг сел на лошадь, привязанную сзади к двуколке.
– А где Олден? – спросил Шаман.
– Прикован к постели. Он совсем плох, Шаман, дрожь усилилась. Пару недель назад он поскользнулся и упал, когда вырезал прорубь на реке, – рассказала Сара.
Алекс жадно рассматривал окрестности, пока они ехали домой. Шаман последовал его примеру – почему-то он чувствовал себя не так, как раньше. Как дом миссис Клэй никогда не станет для нее прежним, так изменилась и его жизнь. Он убил человека. Казалось, мир перевернулся с ног на голову.
На закате они вернулись домой. Уложили Алекса в его старую кровать – он лежал с закрытыми глазами, его лицо выражало неописуемое удовольствие.
Сара приготовила роскошный ужин в честь возвращения своего блудного сына. Она накормила его жареной курицей и картофельным пюре с морковью. Не успел он доесть, как на Длинной тропе появилась Лилиан, которая везла с собой супницу с бульоном.
– Твои голодные дни сочтены! – сказала она Алексу, поцеловав его и поздравив с возвращением домой.
Она сказала, что Рэйчел осталась дома, с детьми, но обязательно приедет поздороваться утром.
Шаман оставил их одних, чтобы они могли спокойно поговорить – мать с Лилиан придвинулись к Алексу настолько близко, насколько это было вообще возможно. Когда он вошел в комнату, Олден спал. Шаман сразу почувствовал сильный запах крепкого виски. Он тихо вышел и поехал по Длинной тропе. Снег на дороге был хорошо утоптан, а потому покрылся ледяной коркой, и копыта лошади иногда скользили. Добравшись до дома Гайгеров, он увидел свет в окошке Рэйчел – она сидела и читала у камина. Женщина сразу отложила книгу, услышав, как он легонько постучал в окно.
Они поцеловались так, будто один из них был при смерти и этот поцелуй должен был стать последним. Она взяла его за руку и повела наверх, в свою комнату. Дети спали в гостиной внизу, ее брат Лайонелл чинил упряжь в сарае. Мать могла вернуться домой в любую минуту, но они все равно занялись любовью на кровати Рэйчел прямо в одежде – сладко, решительно, отчаянно.
Пока он ехал по Тропе обратно, все в его мире снова стало простым и понятным.
Фамилия Алекса
У Шамана сердце упало, когда он увидел, что Олден вышел работать на ферме. Его плечи и шея были практически парализованы, а лицо превратилось в суровую неподвижную маску – выражение не менялось даже тогда, когда случался очередной приступ дрожи. Он выполнял ту же работу, но медленно и не торопясь, будто двигаясь под водой.
Однако разум его был чист. Он пришел к Шаману в сарай и принес небольшую витрину, которую соорудил для скальпеля Роба Джея, а еще – новый бистури, который Шаман просил его сделать. Он усадил доктора на стул и отчитался о том, как ферма пережила зиму – о количестве животных и оставшегося корма, а также о перспективах весеннего увеличения поголовья животных.
– Я велел Дагу натаскать хворосту в плавильню, так что мы сможем варить сироп сразу, как только тростник дозреет.
– Хорошо, – сказал Шаман. Он решил не откладывать на потом неприятный разговор и обыденным тоном сообщил Олдену, что поручил Дагу найти хорошего работника, чтобы тот помог ему с весенней работой в поле.
Олден медленно кивнул. Он долго откашливался, чтобы прочистить горло, а потом причмокнул губами.
– Такого расторопного, как я, не найдет, – сказал он, будто бы не желая мириться с неожиданной новостью.
– Пусть кто-то другой пашет землю весной. Незачем управляющему фермы делать тяжелую работу, когда можно дать молодым поразмять руки, – подвел итог Шаман. Олден снова кивнул и вышел из сарая. Шаман видел, каких усилий ему стоило просто сдвинуться с места – он тужился так, будто ему никак не удавалось помочиться. Но только лишь он тронулся с места, его ноги задвигались сами собой, и Олден пошел, как по инерции.
* * *
Шаман решил, что будет неплохо вновь заняться своими пациентами. Как бы хорошо за ними ни ухаживали монахини, они все равно не сумели бы заменить настоящего врача. Несколько недель он работал без устали, делая все откладываемые ранее операции и выезжая на дом каждый день, как и раньше.
В монастыре его радушно встретила матушка Мириам Фероция, которая с тихой радостью выслушала его рассказ о возвращении Алекса. У нее тоже были новости.
– Епархия прислала письмо, наш предварительный бюджет уже утвержден, и они просят нас приступить к постройке больницы. Епископ лично изучил и одобрил наши планы, но он против того, чтобы мы строили больницу на монастырских землях. Он считает, что монастырь находится слишком далеко от реки и главных дорог. Так что теперь нам нужно найти подходящее место.
Она поднялась со стула и передала Шаману два тяжелых кирпича кремового цвета.
– Что скажешь?
На вид кирпичи были прочными, а когда он легко ударил их один о другой, раздался ровный звонкий звук.
– Я плохо разбираюсь в кирпичах, но выглядят они отлично.
– Из них стены получатся, как у настоящей крепости, – сказала настоятельница. – В больнице будет прохладно летом и тепло зимой. Это остеклованные кирпичи, они не будут пропускать воду. А делает их мастер, который живет совсем рядом, его зовут Россуэлл. Он построил печь для сушки и обжига прямо у залежей глины. Сейчас у него достаточно материала для того, чтобы начать стройку, и он может сделать еще. Он говорит, если мы захотим цвет темнее, то он может прикоптить кирпичи дымом.
Шаман взвесил на руке кирпичи, и они показались ему такими твердыми и настоящими, что ему показалось, будто в руках у него целая больница.
– Думаю, этот цвет нам идеально подходит.
– Я тоже, – согласилась матушка Мириам, и они радостно улыбнулись друг другу, как дети, которых угостили сладостями.
Поздно ночью Шаман сидел на кухне и пил с матерью кофе.
– Я рассказала Алексу о… его родстве с Ником Холденом, – сказала она.
– И как он отреагировал?
Сара пожала плечами.
– Он просто… смирился, – грустно улыбнулась она. – Он сказал, что нет особой разницы, кто его настоящий отец – будь то Ник Холден или тот мертвый разбойник.
Она на миг умолкла, но тут же снова взглянула на Шамана, и он заметил, что она нервничает.
– Преподобный мистер Блэкмер уезжает из Холден-Кроссинга. Священника баптистской церкви из Давенпорта отозвали в Чикаго, и паства предложила ему занять его место.
– Жаль. Я знал, как высоко ты его ценила. Значит, теперь нам нужно искать нового священника.
– Шаман, – перебила она, – Люциан позвал меня с собой. Позвал замуж.
Он взял ее за руку, которая была холодной как лед.
– А чего хочешь ты сама, мама?
– Мы стали… очень близки после смерти его жены. Когда я овдовела, он стал для меня настоящей каменной стеной. – Она крепко сжала руку Шамана. – Я любила твоего отца. И всегда буду любить.
– Знаю.
– Через несколько недель будет годовщина его смерти. Ты станешь презирать меня, если я снова выйду замуж?
Он поднялся с места и подошел к ней.
– Мне нужно быть чьей-то женой, такова моя натура.
– Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, – сказал он и обнял ее.
Ей пришлось отстраниться, чтобы ему было видно ее губы.
– Я сказала Люциану, что выйду за него замуж лишь тогда, когда Алекс встанет на ноги.
– Мам, он поправится скорее, если ты перестанешь стоять у нас над душой.
– Правда?
– Правда.
Ее лицо просияло. У него сердце замерло, потому что она как будто помолодела на его глазах.
– Спасибо тебе, мой замечательный сын. Я скажу Люциану, – сказала она.
Культя Алекса отлично заживала. Вокруг него постоянно суетились мать и сестры из монастыря. Хотя он и набирал вес и все меньше походил на скелет, но редко улыбался, а в глазах его скрывались тени.
Один человек по имени Уоллес из Рок-Айленда заработал себе репутацию и кучу денег на изготовлении искусственных ног, и после долгих уговоров Алекс согласился, чтобы Шаман отвез его к нему. На стене мастерской Уоллеса, как на витрине, висел ряд вырезанных из дерева кистей, стоп, ног и рук. С полного лица мастера не сходила улыбка, так что казалось, будто он всегда весел, но держался он исключительно серьезно. Больше часа он делал измерения, заставляя Алекса встать, согнуть ногу в колене, сесть, вытянуть ногу, лечь, встать на колени – это походило на финальную разминку перед ответственной игрой. Затем Уоллес сказал, чтобы они приехали за ногой через шесть недель.
Алекс был лишь одним из огромного числа тех, кто вернулся со службы калекой. Шаман встречал таких на каждом шагу – бывших солдат с ампутированными конечностями, многие из которых потеряли не только ногу или руку, но и дух. Старый друг его отца Стивен Хьюм дослужился до бригадира, получив это повышение в битве при Виксберге, через три дня после которой судьба наградила его пулей, угодившей прямо под правый локоть. Руку он не потерял, но из-за ранения разрушились нервы, так что он не мог даже пошевелить конечностью, поэтому Хьюм всегда носил черную перевязь, как будто у него постоянно была сломана рука. За два месяца до его возвращения домой умер почтенный Дэниел Аллан, судья федерального окружного суда штата Иллинойс, и губернатор предложил отличившемуся в бою генералу занять его место. Теперь судья Хьюм заслушивал дела в суде. Шаман знал, что многие бывшие солдаты сумели вернуться к гражданскому образу жизни, но некоторые так и не смогли уйти от проблем, которые преследовали их и разрушали их жизни.
Он попытался посоветоваться с Алексом касательно будущего фермы. От наемных рабочих толку пока было мало, но Даг Пенфилд нашел нового работника по имени Билли Эдвардс, у которого уже был опыт работы с овцами в Айове. Шаман поговорил с ним и счел его достаточно сильным и усердным, к тому же парня горячо рекомендовал Джордж Клайберн. Шаман спросил Алекса, не хочет ли он сам побеседовать с Эдвардсом.
– Нет, мне это не нужно.
– А мне кажется, тебе бы не помешало общение. Ведь этот мужчина будет работать на тебя, когда ты снова сможешь управлять фермой.
– Сильно сомневаюсь, что смогу вернуться к работе на ферме.
– Что?
– Лучше я буду с тобой работать. Я смогу быть твоими ушами, как тот парень из больницы в Цинциннати, о котором ты мне рассказывал.
Шаман улыбнулся.
– Мне не всегда нужно слушать сердцебиение пациентов. К тому же я могу обратиться за помощью к кому угодно, если мне она понадобится. Серьезно, ты уже думал о том, чем собираешься заниматься?
– Я правда не знаю.
– Что ж, у тебя есть еще время подумать, – ответил Шаман и поспешил оставить эту тему.
Билли Эдвардс оказался хорошим работником, но стоило ему сделать перерыв и оторваться от дела, он тут же начинал болтать. Болтал о качестве почвы и корма для овец, о ценах на зерно и пользе железной дороги. Но когда он заговорил о возвращении индейских племен в Айову, Шаман заинтересовался.
– Что ты имеешь в виду? Они вернулись?
– Частично вернулись племена сауки и мескуоки. Они уехали из своей резервации в Канзасе и вернулись в Айову.
Как и племя Маква-иквы, подумал Шаман.
– И как им живется? Люди, живущие по соседству, им не докучают?
– Нет. Им докучать никто не посмеет. Ведь умные индейцы выкупили эту землю, все по закону. Отвалили кругленькую сумму наличными, – ухмыльнулся он. – Конечно, земля, которую им выделили, – худшая во всем штате, сплошной желтозем. Но они настроили там хижин и засеяли несколько полей зерновыми. Там у них настоящий маленький городок. Назвали его Тама, в честь одного из своих вождей, как мне рассказывали.
– И где находится этот городок?
– Примерно в сотне миль к западу от Давенпорта. К западу и немного на север.
Шаман решил, что обязательно отправится туда.
Хотя через несколько дней ему и представилась возможность расспросить об этих племенах самого комиссара бюро по делам индейцев, он не стал проявлять любопытство. На ферму Коулов пожаловал сам Ник Холден – приехал в новом экипаже с кучером. Когда Сара и Шаман благодарили его за помощь, Холден вел себя вежливо и дружелюбно, но было понятно, что он приехал увидеться с Алексом.
Он все утро провел в комнате Алекса, сидя у его постели. Когда Шаман закончил всю работу в амбулатории и вернулся домой, то с удивлением обнаружил, что Ник вместе со своим кучером усаживают Алекса в экипаж.
Их не было почти весь день и большую часть вечера. Когда они вернулись, Ник и кучер помогли Алексу добраться до постели, вежливо пожелали всем доброго вечера и уехали.
Алекс не слишком распространялся о том, чем они занимались весь день.
– Мы съездили кое-куда. Поговорили, – улыбнулся он. – То есть больше говорил он, а я лишь слушал. Вкусно пообедали в номерах Анны Вайли. – Он пожал плечами.
Однако Алекс весь вечер был очень задумчивым и рано лег спать, должно быть, утомившись после прогулки.
На следующее утро Ник вернулся. В этот раз он возил Алекса в Рок-Айленд, и вечером Алекс снова рассказывал о прекрасном обеде и ужине, которые им подавали в отеле.
На третий день они отправились в Давенпорт. Алекс вернулся домой раньше, чем в предыдущие два дня, и Шаман услышал, как на прощание брат желает Нику приятного путешествия в Вашингтон.
– Я буду на связи, если ты не против, – пообещал Ник.
– Буду только рад, сэр.
В ту ночь, когда Шаман уже собирался ложиться спать, Алекс позвал его к себе.
– Ник хочет признать меня, – поделился он.
– Признать?
Алекс кивнул.
– В первый день, когда он только приехал, он рассказал мне, что президент Линкольн предложил ему уйти в отставку, так что он подыскивает себе замену. Ник говорит, ему самое время вернуться в родные края и обосноваться здесь. Жениться он не хочет, но сыну будет рад. Говорит, он всегда знал, что я – его сын. Мы три дня провели вместе, разъезжая по окрестностям, осматривая его владения. Ему принадлежит прибыльная фабрика по производству карандашей в западной Пенсильвании, и, возможно, это еще не все. Он хочет сделать меня своим наследником и дать мне свою фамилию.
Шаман немного расстроился и даже разозлился.
– А на ферме ты работать отказался.
– Я сказал Нику, что мне не важно, кто мой отец по крови. Мой настоящий отец – Роб Джей Коул – принимал меня со всеми моими юношескими выходками, несмотря ни на что; настоящий отец научил меня дисциплине и искренней любви. Я сказал, что не откажусь от фамилии Коул.
Шаман коснулся плеча брата. Он не мог подобрать нужных слов, поэтому просто кивнул. Потом он поцеловал Алекса в щеку и ушел спать.
В тот день, когда мастер Уоллес должен был закончить искусственную ногу, они вернулись в город, чтобы забрать свой заказ. Уоллес искусно вырезал ногу, на нее можно было надевать сверху носок и ботинок. Протез Уоллеса полностью соответствовал форме культи и крепился к ней с помощью кожаных ремешков, обвязываемых вокруг колена.
Только лишь попытавшись надеть протез, Алекс возненавидел его. Протез причинял ему сильную боль.
– Это потому, что твоя культя еще не полностью зажила, – объяснил Уоллес. – Чем чаще будешь носить протез, тем скорее образуется костная мозоль. Совсем скоро тебе не будет больно.
Они заплатили за протез и забрали его домой. Но Алекс спрятал его в шкаф и отказался носить. Он ходил лишь при помощи костыля, который ему сделал Джимми-Джо в лагере для заключенных.
Была середина марта, когда однажды утром Билли Эдвардс выезжал с телегой бревен со двора, пытаясь обойти стадо быков, позаимствованное у молодого Мюллера. Олден стоял позади телеги, опершись на трость, и выкрикивал указания окончательно сбитому с толку Эдвардсу:
– Отгоняй их, парень, сдай назад!
И Билли послушался. На его месте было вполне логичным ожидать, что раз Олден приказал ему сдать назад, то сам отступит в сторону. Год назад Олден спокойно сделал бы это и ничего бы не произошло, но теперь, хотя умом старик и понимал, что ему нужно отойти в сторону, болезнь замедлила его реакцию и ноги ослушались его. Бревно съехало с телеги, ударило его в правую сторону груди и отбросило на несколько футов назад. Он неподвижно лежал на грязном снегу.
Билли ворвался в амбулаторию, где Шаман как раз осматривал новую пациентку по имени Молли Торнуэлл, которая, несмотря на беременность, проделала сюда долгий путь из Мэйна.
– Олден! Кажется, я убил его, – кричал Билли.
Они занесли Олдена внутрь и положили на кухонный стол. Шаман разрезал на нем одежду и тщательно осмотрел старика.
Побледневший от страха Алекс вышел из комнаты и самостоятельно спустился по лестнице. Он вопросительно посмотрел на брата.
– У него сломано несколько ребер. Ему нельзя оставаться в хижине. Посели его в гостевой комнате, а я перееду к тебе.
Алекс кивнул. Он отошел в сторону, наблюдая, как Шаман и Билли заносят Олдена наверх, чтобы уложить его в кровать.
* * *
Немного позже Алексу представилась возможность стать ушами Шамана. Он внимательно прослушал грудь Олдена и рассказал, что услышал.
– С ним все будет в порядке?
– Не знаю, – пожал плечами Шаман. – Его легкие не пострадали. Сломанные ребра – не проблема для сильного и здорового человека. Но в его возрасте и учитывая его болезнь…
Алекс кивнул.
– Я посижу с ним, поухаживаю…
– Уверен? Я могу попросить матушку Мириам, чтобы она прислала своих монахинь.
– Пожалуйста, позволь мне этим заняться, – попросил Алекс. – У меня уйма свободного времени.
Таким образом, помимо пациентов, которые вверяли ему заботу о своей жизни, двое членов его семьи тоже нуждались в его профессиональной помощи. Хотя он всегда проявлял сочувствие во время работы, он вдруг понял, что заботиться о своих родных – это совсем не то же, что работать с пациентами. Появилась какая-то новая, особая грань и первостатейная важность в ответственности и повседневной работе. Когда он спешил домой после каждого рабочего дня, ему казалось, будто тени сгущаются над ним.
Однако случались и моменты радости. Как-то раз, к его удовольствию, в гости пришли Джошуа и Хетти. Это было их первое самостоятельное путешествие по Длинной тропе, и они с достойным и очень серьезным видом спросили Шамана, не найдется ли у него времени поиграть с ними. Ему доставило несказанную радость прогуляться с ними по лесу около часа и увидеть первые васильки и четкие следы оленя.
У Олдена начались сильные боли. Шаман давал ему морфин, но лучшим обезболивающим для него был выдержанный виски.
– Хорошо, давай ему виски, – сказал Шаман Алексу, – но в умеренном количестве. Понятно?
Алекс кивнул и четко выполнил его указания. В комнате больного теперь пахло алкоголем – так же, как и в хижине Олдена, хотя ему и выдавали лишь положенные две унции днем и две унции вечером.
Иногда, сменяя Алекса, за стариком ухаживали Сара или Лилиан. Однажды вечером Шаман сидел с Олденом и читал журнал по хирургии, который получил недавно из Цинциннати. Олден метался на кровати, изредка проваливаясь в беспокойный сон. Когда ему удавалось задремать, он бормотал что-то во сне, разговаривая с какими-то незримыми тенями, выдавая указания Дагу Пенфилду, проклиная хищников, которые охотились за их овцами. Шаман смотрел на его морщинистое лицо, усталые глаза, большой красный нос с крупными ноздрями, из которых торчали волосы, и вспоминал того Олдена, которым он был раньше – сильного и сноровистого, бывшего солдата, который учил мальчишек Коул драться.
Олден на некоторое время успокоился и провалился в глубокий сон. Шаман сумел дочитать до конца статью о переломах по типу зеленой ветки и как раз приступил к статье о катаракте глаза, когда вдруг поднял глаза и увидел, что Олден спокойно смотрит на него ясным уверенным взглядом, какой бывает у человека в момент облегчения.
– Я не хотел, чтобы он убил тебя, – сказал Олден. – Просто надеялся, что он тебя припугнет.
Путешествие в Нову
Живя в одной комнате, Шаман и Алекс снова почувствовали себя детьми. Лежа в кровати без сна, однажды утром, на рассвете, Алекс зажег лампу и стал описывать брату звуки природы, расцветающей весной – трели птичек, звон ручейков, бегущих к морю, оглушительный рев реки, грохот трескающегося льда. Но Шаман мало думал тогда о сущности природы. Он больше размышлял над сущностью человеческой и вспоминал события и происшествия, которые вдруг оказались непосредственно связанными между собой. Он не раз просыпался среди ночи и бродил по холодному полу, надеясь вспомнить что-нибудь из дневников отца, что поможет ему все понять.
Он с особой тщательностью ухаживал за Олденом, со странной чуткой нежностью, несмотря на свои крепнущие подозрения. Иногда он смотрел на старика новыми глазами, будто видел его впервые.
Олден все никак не мог уснуть, лишь иногда проваливаясь в беспокойную дрему. Но однажды вечером, когда Алекс прослушивал его сердце с помощью стетоскопа, его глаза вдруг расширились от удивления.
– Какой-то новый звук… такой бывает, когда берешь в руку две пряди волос и перетираешь их пальцами.
Шаман кивнул.
– Такие звуки называются хрипами.
– Что они означают?
– Что-то не так с его легкими, – сказал Шаман.
Девятого апреля Сара Коул и Люциан Блэкмер поженились в Первой баптистской церкви Холден-Кроссинга. Церемонию провел преподобный Грегори Бушман, пост которого должен был занять в Давенпорте Люциан. Сара надела лучшее серое платье, которое Лилиан освежила новым воротничком и рукавами из белой шерсти, – Рэйчел закончила их вязать за день до свадьбы.
Мистер Бушман сказал много хороших слов – очевидно, ему доставляло удовольствие женить своего товарища и священника во Христе. Позднее Алекс рассказал Шаману, что Люциан произнес свою клятву ровным тоном священнослужителя, в то время как голос Сары был нежен и кроток. Когда церемония подошла к концу, Шаман видел, как мать улыбается всем из-под своей короткой вуали.
После свадьбы вся паства переместилась на ферму к Коулам. Большинство прихожан принесли угощение с собой, но Сара с Альмой Шрёдер готовили праздничный стол целую неделю. Люди все ели и ели, а Сара не могла скрыть своего счастья.
– Мы израсходовали всю ветчину и сосиски из погреба. Вам нужно будет пополнить запасы в этом году, – сказала она Дагу Пенфилду.
– Конечно, миссис Блэкмер, – галантно ответил Даг, впервые назвав ее новой фамилией.
Когда уехал последний гость, Сара взяла свой заранее собранный чемодан и расцеловала сыновей. Люциан увез ее в двуколке в свой дом, предоставленный ему общиной, откуда они через несколько дней должны были отправиться в Давенпорт.
Некоторое время спустя Алекс подошел к шкафу и достал оттуда протез. Он сам надел его, даже не попросив брата о помощи. Шаман сидел в кабинете и, перечитывая журналы по медицине, наблюдал, как неуверенными шагами Алекс проходит мимо открытых дверей и, дойдя до стены гостиной, тут же возвращается обратно. Шаман чувствовал стук искусственной ноги об пол, который то приближался, то удалялся от кабинета, и лишь догадывался о боли, испытываемой братом при каждом шаге.
К тому времени, как он вошел в спальню, Алекс уже уснул. Протез, на который были надеты носок и ботинок, стоял на полу рядом с правым ботинком Алекса, так, будто там всегда было его место.
Следующим утром Алекс надел протез, когда они пошли в церковь по просьбе Сары. Братья вообще-то не посещали служб, но мать пригласила их в это воскресенье, поскольку служба была частью ее свадебной церемонии; она глаз не могла отвести от своего первенца, когда тот миновал проход и сел на переднюю скамью, которая предназначалась для членов семьи священника. Алекс опирался на ясеневую трость, которую Роб Джей держал в амбулатории для своих пациентов. Иногда он немного волочил ногу, а иногда – поднимал ее слишком высоко, но он совсем не шатался и не терял равновесия, поэтому уверенно прошел вперед и подошел к Саре.
Она сидела между двумя своими сыновьями и восхищенно смотрела, как ее новый муж ведет службу. Когда настало время проповеди, он в первую очередь выразил благодарность тем, кто стал вчера гостями на церемонии их с Сарой бракосочетания. Он сказал, что Господь привел его когда-то в Холден-Кроссинг, а теперь отправляет его в другое место, и потому он благодарен тем, из-за кого его служба стала его призванием.
Он с теплотой в голосе перечислял тех людей, которые помогали ему трудиться во благо Господа, как вдруг на улице раздался шум и грохот, которые доносились в церковь через открытые окна. Сначала послышались отдельные радостные выкрики, которые становились громче и громче. Раздался женский крик, а потом – ржание лошадей. На Мэйн-стрит прогремел выстрел, за которым последовала целая канонада.
Вдруг двери в церковь распахнулись, и на пороге появился Пол Вильямс. Он быстрым шагом прошел между рядами и что-то прошептал священнику.
– Братья и сестры, – торжественно начал Люциан. Казалось, ему сложно говорить. – В Рок-Айленд пришла телеграмма… Роберт Ли вчера капитулировал и передал войска генералу Гранту.
По залу пробежал шепоток. Некоторые поднялись со своих мест. Шаман увидел, как его брат откинулся на спинку лавки, с облегчением закрыв глаза.
– Что это значит, Шаман? – спросила его мать.
– Это значит, что война закончилась, мам, – выдохнул Шаман.
Куда бы Шаман ни заходил в течение следующих четырех дней, ему казалось, что все только и делают, что выпивают за мир и надежду. Повсюду люди веселились и смеялись. Но кое-кто и горевал, потому что почти каждый потерял кого-то в этой ужасной войне.
Когда в ближайший четверг он вернулся домой после обхода, то встретил радостного и оптимистичного Алекса, который сообщил, что в Олдене что-то изменилось. Глаза старика были открыты, он не спал впервые за долгое время. Но при прослушивании легких выяснилось, что хрипы в его груди усилились.
– Мне кажется, он горячий.
– Ты хочешь есть, Олден? – спросил его Алекс. Тот посмотрел на него, но ничего не сказал. Шаман попросил приподнять старика, и они дали ему немного бульона. Это удалось им с трудом, потому что его дрожь только усилилась. Уже не первый день они кормили его только супом или похлебкой, потому что Шаман боялся, что кусочки пищи могут попасть ему в легкие.
По правде говоря, у Шамана было очень мало средств, которые могли бы помочь Олдену, поэтому он так долго не мог выздороветь. Однажды он накапал терпентина в таз с кипящей водой и накрыл склонившегося над ним Олдена простыней, чтобы сделать ингаляцию. Олден долго вдыхал целительные пары и кашлял при этом так надрывно, что Шаман в конце концов убрал простыню и отказался от этого вида лечения.
Горько-сладкое счастье той недели в пятницу сменилось горем и унынием. Проезжая по Мэйн-стрит, Шаман сразу понял, что произошло что-то страшное. Люди собирались в маленькие группки и с трагическим лицами что-то обсуждали. Он увидел Анну Вайли, которая стояла, прислонившись спиной к колонне своего крыльца, и рыдала. Симеон Коуэн, муж Дороти Барнем, сидел в своей бричке, прикрыв глаза, и рассеянно гладил себя по подбородку.
– Что случилось? – спросил Шаман Симеона. Он уж было решил, что нарушено перемирие.
– Авраама Линкольна убили. Застрелили сегодня ночью в вашингтонском театре. Говорят, какой-то сумасшедший актер.
Шаман отказывался верить в эти новости, поэтому спешился и стал расспрашивать всех, кого встречал на улице. Хотя никто и не знал подробностей, очевидно было одно – история, рассказанная Симеоном, оказалась правдой, поэтому он поехал домой и поделился ужасными новостями с Алексом.
– Вице-президент займет его место, – сказал Алекс.
– Не сомневаюсь, что Эндрю Джонсон уже принял присягу.
Они долго сидели в гостиной, не произнося ни слова.
– Бедная наша страна, – сказал Шаман спустя некоторое время. Сейчас он видел в Америке пациента, который был болен чумой и долго боролся за свою жизнь, не жалея сил, а выздоровев, сбросился с утеса.
Для нации настали скорбные времена. Посещая пациентов на дому, он везде видел печальные лица. Каждый вечер в церкви били в колокола. Шаман помог Алексу взобраться на Труди. Брат сумел удержаться в седле – это был первый раз, когда он снова сидел верхом с тех пор, как его взяли в плен. Когда он вернулся, то рассказал Шаману о тоскливом и одиноком похоронном звоне, который разносился по всей прерии.
Сидя у кровати Олдена уже после полуночи, Шаман вдруг отвлекся от чтения и встретился глазами со стариком, который пристально смотрел на него.
– Тебе что-то нужно, Олден?
Он едва заметно покачал головой.
Шаман наклонился к нему.
– Олден, ты помнишь, как мой отец однажды выходил из сарая и кто-то выстрелил ему прямо в голову? Ты еще тогда обрыскал весь лес и никого не нашел.
Олден ответил ему немигающим взглядом.
– Это ты стрелял в моего отца?
Олден с трудом разлепил губы:
– Стрелял… не хотел попасть… только напугать…
– Принести тебе воды?
Олден промолчал, а потом спросил:
– Как ты… догадался?
– Ты сказал кое-что в бреду, пока я сидел с тобой, у меня на многое открылись глаза. Например, я понял, зачем ты отправил меня в Чикаго искать Дэвида Гуднау. Ты ведь знал, что он безнадежно болен, что он сошел с ума и утратил дар речи. И что я абсолютно ничего не узнаю.
