Глава 7 равноправие начинается (или заканчивается) дома

 

Перевод: Алиса Нефёдова

 

Мы с С. решили пожениться в следующем году, после того, как пройдем лечение <...> Я сказала ему, что ничего не смыслю в домоводстве. На что он ответил, что я и не обязана; что он не видит причин, почему женщины должны любить готовку или мытье посуды больше, чем мужчины. Поскольку мы получили абсолютно одинаковое образование <...> было бы не честно, если бы мне пришлось выполнять всю ‘грязную работу’ <...> Поэтому мы решили, что одну неделю заниматься домашними обязанностями буду я, следующую - он <...> От счастья я не могла вымолвить ни слова <...> Мы собираемся поделить обязанности по уходу за ребенком так же, как поделили их и по дому.

Доктор Мейбел Улрих (Mabel Ulrich), выпусница университета Джонса Хопкинса (1933)

От этого многообещающего подхода пришлось отказаться через пару недель, сообщает Регина Морантс-Санчез (Regina Morantz-Sanchez) в журнале Sympathy and Science. «Мы отказались от разделения обязанностей по дому по принципу 50-50. Мы продержались где-то месяц, но под конец первой недели я поняла, что домохозяин из С. просто ужасный <...> Он всегда забывает про стирку <...> Но опять же, он, естественно, занят, а я - нет» [1].

Доктор Улрих в первой половине 20 века боролась против непреодолимой психологической силы брачного контракта представителей среднего класса. В соответствии с этим традиционным и очень знакомым всем устройством, муж - это кормилец, работающий вне дома и финансово снабжающий семью. Со своей стороны, жена – сама либо через слуг - в ответе за всю домашнюю работу, а также за поддержание здорового эмоционального фона в семье: все домочадцы должны быть довольны, дом убран, еда приготовлена, одежда постирана, дети воспитаны. Потому как это стало женской работой, работодатели были абсолютно свободны увольнять или отказываться нанимать замужнюю женщину - такая ситуация продолжала оставаться абсолютно законной в Соединенных Штатах до 1964.

Обе эти роли – кормильца и воспитателя - конечно же, в равной степени важны. Без кормильца не будет денег на еду. Но без воспитателя еда не будет приготовлена и не найдется чистой тарелки, на которую можно было бы эту еду положить; одичалые и перепачканные дети будут бегать голышом по огороду и общаться при помощи примитивных рыков. Эти 'разные сферы ' для мужчин и женщин (его – общественная, ее – межличностная) кажутся гармоничными и равнозначными, но, как в «Скотном Дворе», одна сфера равнее других. Когда я говорю 'глава семьи ', вы тут же понимаете, о ком из супругов я говорю (и это не 'миссис Джон Смит'). До совсем недавнего времени последнее слово было закреплено за мужчинами законом. Лишь в 1974 у замужних женщин в США появилось право брать кредит на свое имя. И только в 1994 году британский закон признал, что муж может изнасиловать свою жену. Я перечисляю эти факты не для того, чтобы вас расстроить, я лишь хочу подчеркнуть неравномерное распределение власти и статуса в традиционном браке.

Современные женщины, кажется, едва ли успешней Мейбел Улрих справляются с попытками уговорить своих партнеров вступить в традиционно женскую личную сферу. Мы с мужем с готовностью подтверждаем, что при построении равноправного брака возникают трудности – особенно когда дело доходит до воспитания детей. Вы, конечно же, слышали, высказывание «личное – это политическое». Опираясь на свой собственный опыт в браке, в котором мы стараемся договориться и делить обязанности поровну, мой муж придумал свою собственную, расширенную версию этого высказывания: «Подвозить детей в школу – это политическое; сидеть с детьми на больничном – это политическое; составить список покупок – это политическое; покупать подарки на дни рождения – это политическое; искать няню для присмотра за детьми – это политическое; собирать детям в школу обеды – это политическое; думать, что приготовить на ужин – это политическое; не забывать подстричь детям ногти на ногах – это политическое; спрашивать, где лежит масло – это политическое <…>». Ну вы поняли. Однажды я обязательно спрошу его, каково это - быть женатым на ком-то, кто, задумчиво прищурившись, поглядывает на него поверх статей по социологии с названиями типа "Кто больше выигрывает в браке: Мужчины или Женщины?" Конечно, у нас бывают разногласия. Когда, например, пара грязных кружек являются проявлением мужской привилегии, а когда это просто немытая посуда? Пусть все те данные, что я собрала для этой книги, располагают меня видеть неравенство и в раковине с грязной посудой, однако мой муж может утешиться тем, что, благодаря тем же данным я понимаю, насколько редки такие мужчины как он.

В семьях с детьми, где оба супруга работают полный рабочий день, женщины выполняют работу по дому и заботятся о детях вдвое больше, чем мужчины – это пресловутая 'вторая смена', описанная социологом Арли Хохшильд (Arlie Hochschild) в ее одноименной книге, уже ставшей классикой[2]. Вы, вероятно, думаете, что даже если это не очень справедливо, это хотя бы логично. Когда один человек зарабатывает больше, чем другой, он (скорее всего) обладает большим весом в «переговорах между работодателем и работниками», которыми для некоторых становится брак. Конечно же, в соответствии с этой неромантичной логикой, когда финансовый вклад женщины приближается к заработку ее мужа, объем выполняемой ею работы по дому уменьшается. Чтоб вы понимали, что брак на самом деле не становится равноправным. Просто менее неравным. Но только до того момента, пока ее заработок не сровняется с его. После этого - когда она начинает зарабатывать больше, чем он – начинает происходить что-то очень любопытное. Чем больше она зарабатывает, тем больше работы по дому она выполняет [3]. В своем исследовании социолог Сампсон Ли Блэр (Sampson Lee Blair) увидели «комично-грустную картину»: «когда она работает, а он нет <...> даже тогда вы обнаружите, что жена выполняет большую часть работы по дому» [4].

Что вообще стоит в истоках этой невероятной несправедливости, когда она возвращается домой после тяжелого трудового дня и пылесосит под его удобно устроенными ногами? Несколько популярных авторов выдвинули пару необычных предположений. Джон Грей (John Gray), автор книги “Мужчины с Марса, Женщины с Венеры” недавно высказал неожиданную мысль о том, что выполнение рутинной работы по дому на самом деле выгодно именно для женщин, включая – или даже в особенности - женщин со сложной работой. Его гипотеза (которая, насколько мне известно, не была подтверждена опытным путем) заключается в том, что у современной работающей женщины, отдалившейся от традиционной домашней сферы с ребенком, детьми и друзьями, которых можно пригласить на ужин, уровень окситоцина в крови сильно понижен. (Окситоцин - гормон, который вырабатывается у млекопитающих и ассоциируется с социальными связями и общением.) Хотя, к счастью, «в занятиях по дому, способствующих выработке окситоцина, как, например, стирка, покупки, готовка и уборка» недостатка нет. Фух! Что интересно, на мужчин такие обязанности оказывают негативное воздействие. Для них самыми важными являются задания, «способствующие выработке тестостерона» - без прилива этого полового гормона у мужчин иссякает их мужская сила (и не та, которая необходима для таскания бревен). Таким образом, «восстановление порядка после потопа или катастрофы» вызывает выработку тестостерона, но «если он ежедневно будет работать по дому и помогать ей, то он в итоге измотается». Трудно сдержать злобную ухмылку, когда Грей утверждает, что если он помогает с посудой, то, исключительно во имя защиты его мужского нейроэндокринного статуса, «кто-то другой должен принести тарелки, разложить все по местам и вытереть со стола». Как он объяснил, «каждый раз спрашивать партнершу, нужно ли оставить эту еду или нет, и помнить, куда что класть - для мужчины это очень утомительно»[5]. Остается только надеяться, что у Миссис Грей выделяется окситоцин каждый раз, когда она напоминает мужу, где стоят тарелки.

Или вот еще нейронаучное объяснение, данное ‘ социальным философом ’ Майклом Гурианом (Michael Gurian) в его известной книге «О чем он думает?» («What Could He Be Thinking?»). В главе под названием «Мозг мужчины дома» (‘The Male Brain at Home’) мы узнаем, что так как «мозг женщин воспринимает больше сенсорной информации», женщина вероятнее «на нейронном уровне заметит клочок бумаги, собачью шерсть, детскую игрушку, засунутую в диван». «Женский мозг» также «скорее отметит книгу, как-то не так лежащую на журнальном столике, пыль на полке и неидеально заправленную кровать» [6].

Если вы скептически относитесь к идее, что женщины с высоким заработком больше работают по дому из-за внутренней потребности поднять свой уровень окситоцина как можно выше, в то время как их безработные мужья защищают свой эндокринный статус, обходя стирку стороной, или что их нервная система просто менее способна понять необходимость стирки - то у социологов для вас есть другое, более правдоподобное объяснение. Они называют этот необычный феномен «нейтрализация гендерной девиантности» (gender deviance neutralisation) [7]. Супруги пытаются преодолеть дискомфорт, который появляется у них, когда женщина нарушает традиционный брачный контракт и берет на себя роль главного кормильца. Очень интересное исследование, проведенное социологом Вероникой Тиченор (Veronica Tichenor) методом интервью, выявило психологические усилия, которые прикладывают как мужья, так и их жены с большим заработком, чтобы продолжать «играть по гендерным правилам», несмотря на нетрадиционную расстановку сил в их семье [8]. Например, большинство жен, зарабатывающих больше своих мужей, сообщили, что также выполняют «бóльшую часть» работы по дому и работы по воспитанию детей (такие же результаты были получены в исследованиях с количественными опросами). Иногда некоторые из них возмущались таким положением вещей, и это становилось предметом разногласий в семье. Но остальные «с готовностью брали на себя домашнюю работу, чтобы доказать, что они хорошие жены». Как отмечает Тиченор, это значит, что «культурные ожидания того, какой должна быть хорошая жена, влияют на распределение обязанностей в семье с нетрадиционным типом заработка; мужья получают меньше обязанностей, и вся обуза домашних хлопот ложится на плечи жен».

Тиченор также предположила, что женщины «осознанно» отдают мужчинам ответственность за принятие решений, потому как не хотят выглядеть сильными, доминирующими или главенствовать над мужчинами. Пары также изменили значение слова ‘ кормилец ’, таким образом, чтобы мужчина продолжал вписываться в него. В традиционных парах кормилец - это тот, кто приносит домой самую большую зарплату; однако в семьях с нетрадиционным распределением доходов зачастую тот, кто ведет семейный бюджет или делает какой-то другой не-денежный вклад, считается кормильцем. Например, Бонни зарабатывает $114 000 в год, тогда как ее муж получает $3 000, но все же считает, что они «оба кормильцы». Занимательно то, что эти женщины очень часто прекрасно понимают, что большая зарплата не дает им той же власти в семье, которую получил бы мужчина при таком положении дел [9].

Эти психологические игры наглядно показывают, насколько люди стремятся сохранить те самые викторианские гендерные роли в браке. Как отметил Майкл Селми (Michael Selmi), несмотря на то, что более 80% людей, рожденных в 1965-1981, поддерживают идею равного распределения обязанностей, реальный прогресс в достижении равноправия «заторможен» [10]. Почему же это до сих пор так сложно и так редко встречается? Мэйбел Улрих предположила:

«Возможно, мужчина на интеллектуальном уровне вполне поддерживает стремления женщины. Но только 10% решает разум - оставшиеся 90% это эмоции. И эмоциональная модель С. была сконструирована его матерью, когда он был еще ребенком. Трудно быть мужем ‘современной’ женщины. Она являет собой все, чем не была его мать - полная ее противоположность» [11].

Предположение доктора Улрих вполне подтверждает странное расхождение между сознательной поддержкой идеалов гендерного равенства и автоматическими гендерными ассоциациями, которые влияют на мысли и поведение, тем самым сводя на нет эту сознательную поддержку [12]. Например, одно исследование обнаружило, что группа бездетных студенток колледжа ценят образование в колледже выше материнства. Однако при проведении имплицитного ассоциативного теста IAT им было легче связать личные местоимения (как Я, мне, и сама) с картинками, изображающими атрибуты материнства (такими как детская кроватка и коляска), чем с картинками на тему учебы (например, мантии выпускников и дипломы) [13]. Эти бессознательные установки влияют на наше поведение гораздо больше, чем декларируемые нами ценности [14]. Одно исследование даже обнаружило, что только такие /бессознательные установки/ коррелировали с карьерными целями женщин. Лори Рудман (Laurie Rudman) и Джессика Хеппен (Jessica Heppen) измерили, насколько молодые женщины подсознательно ассоциируют романтического партнера с образом рыцаря в сверкающих доспехах из сказок, а также спросили их мнение по поводу таких розовых мечтаний. Удивительно, что именно подсознательные романтические фантазии-ассоциации, а не личная позиция в духе ‘давайте без этих глупостей’, которые она эксплицитно высказывает, обратно коррелируют с ее заинтересованностью в достижении высокого статуса и профессий, требующих высокого уровня образования [15]. Исследование формирования автоматических ассоциаций все еще находится на ранней стадии, но, по предварительным данным, как и предполагала Улрих, на них, вероятно, оказывает сильное влияние ранний детский опыт [16]. В таком случае не удивительно, что имплицитные гендерные ассоциации следуют традиционным стереотипам (об этом мы еще раз поговорим в третьей части этой книги).

Люди могут и действуют против подсознания и более в соответствии с сознательно выбранными ценностями. Но если ее подсознание или социальная роль матери или жены заставляют ее загружать стиральную машинку, доставать посуду из посудомоечной машинки и складывать вещи детей, в то время как его подсознание бесполезно в подобных делах – тогда, не успев и глазом моргнуть, вы будете, по выражению социологов, «активно обсуждать и постоянно оспаривать преобладающие гендерные установки, касающиеся ролей на работе и в семье», или, простым языком, затевая «старые добрые ссоры» [17].

А может все не так уж глубоко зарыто? Социальные нормы все еще рассматривают дом и детей как ее первостепенные обязанности, пусть теперь от него и ожидается помощь. Восхитительный постер, сделанный Великобританской Национальной Лигой против женского избирательного права (National League for Opposing Woman Suffrage) изображает мужа, возвращающегося в «дом суффражистки». Комната находится в жутком беспорядке, плачущие дети одеты в дырявые носки, а от лампы без масла исходит не свет, а только дым. Единственное свидетельство существования заблудшей жены и матери это постер «право голоса для женщин», на котором прикреплена записка с безразличными словами «вернусь где-то через час». Просто замените слова «суфражистка» на «работающая мать», и постер можно будет вполне действенно использовать и сегодня. Пока существуют целые главы – и даже книги - посвященные проблемам работающих матерей, в книгах по воспитанию детей вы не найдете хотя бы абзац, описывающий сложности со временем и ответственностью, с которыми сталкиваются работающие отцы.

Эта социальная норма ставит женщин на слабую позицию – позицию уговоров. Как показывает опыт, многие матери, с которыми я разговаривала, уже исключили - как будто их никогда и не существовало - любые карьерные опции, которые потребовали бы большей (или хоть какой-то) ответственности за ребенка со стороны отца. И, само собой разумеется, из-за этого сразу же пропадает целый ряд карьерных возможностей. Иногда это может быть обосновано реальными практическими и финансовыми соображениями. И всё-таки, почва уходит из под ног, когда смотришь на круговорот факторов, приводящих к таким решениям [18]. Одно из последствий аккуратного разделения труда кормилец/домохозяйка – это ожидание неутомимого трудоголика, который может полностью посвятить себя работе, так как время как обязанности по дому и уход за детьми лежат на ком-то другом. Это ожидания не изменятся до тех пор, пока женщина продолжает заниматься домашними обязанностями. Конечно, некоторые профессии не подразумевают особой гибкости. Однако любопытно, насколько податливой и гибкой женщина может сделать профессию, которая кажется намного более жесткой и негибкой, когда ее выполняет мужчина. Автор «Деля все на два» (Halving It All) Франсин Дойч описала две знакомые пары. В одной паре он работает профессором колледжа, а она - врач, а в другой она - профессор колледжа, а он врач. Но в обоих случаях «как муж, так и жена считали мужскую работу менее гибкой» [19]. Кроме того, существует ‘ штраф за материнство ’ (помимо остальных гендерных экономических неравенств), который увеличивает финансовый разрыв между зарплатами женщин и мужчин [20]. Далее, чем больше женщина подстраивает свою карьеру под семейные обязанности, и чем дольше это продолжается, тем больше увеличивается разница между заработком мужа и жены, и в итоге становится все более логичным ей продолжать жертвовать своей карьерой ради его.

Можно заметить, что те намечающиеся зачатки равного партнерства, которого пары хотели когда-то придерживаться, оборачиваются ничем иным, как наивность молодости [21]. Мейбл Улрих потратила несколько лет, совмещая частную медицинскую практику (которую она в итоге бросила), семью и ребенка. Отказавшись от предложения работы, чтобы избавить мужа от неудобств, связанных с переездом его медицинской практики, она написала: «Я не верю, что работа женщины для нее настолько же важна, как и для мужчины – его» [22]. Пыталась ли Улрих таким психологическим пластырем залатать рану, нанесенную ее удручающе неравным браком? Или, как сторонники идеи заложенных гендерных различий могут предположить, были ли ее абстрактные феминистские идеалы вытеснены биологической реальностью? Луэнн Бризендин (Louann Brizendine), например, предположила, что женский мозг реагирует на совмещение работы с уходом за семьей «повышенным чувством стресса и беспокойства, а также сокращением интеллектуальных ресурсов, доступных для выполнения материнских обязанностей и ухода за детьми», и что совмещение материнства с карьерой приводит к неврологическому «перетягиванию каната из-за перегрузки нейронной цепи» [23].

Перегруженные нейронные цепи... или же перегруженный список дел? Утверждение Бризендин о том, что «понимание нашей внутренней биологии помогает нам лучше планировать наше будущее» [24] не показалось мне особо интересным. Полагаю, большинство работающих женщин с детьми нашли бы иные решения более действенными: например, рабочие места, где учитывались бы интересы семьи; или отцов, которые забирали бы детей из садика, собирали им обед, брали бы больничные по уходу, вставали по ночам к проснувшемуся младенцу, готовили ужин, помогали детям с домашней работой и звонили педиатру во время своего обеденного перерыва. На самом деле, всего этого не было в жизни так называемых ‘новых традиционных жен’, которые жертвуют своими зачастую престижными, прибыльными и с трудом завоеванными карьерами, чтобы посвятить себя дому и семье. Их выбор обычно приписывают зову иначе устроенных женских внутренних механизмов. И все же детальное интервью-исследование 54 таких женщин социологом Памелой Стоун (Pamela Stone), описанное в ее книге «Предпочтение? Почему же на самом деле женщины бросают работу и выбирают дом» (Opting Out? Why Women Really Quit Careers and Head Home) показало удивительную и сложную картину, в которой гендерное неравноправие дома (вместе с местом работы, не допускающем какой-либо гибкости) являлось главным фактором в большинстве решений интервьюируемых бросить свою горячо любимую и успешную работу. Их мужья, у которых также была ответственная работа, часто описывались женами как «поддерживающие» и дающие им «выбор». Но никто из них не предоставлял женам реальный шанс, предлагая подстроить свою карьеру под нужды семьи:

«Оказалось, что женщины и их мужья воспринимают обязанности мужчины исключительно как обеспечение жены достаточной финансовой поддержкой, чтобы те могли уйти с работы. А совсем не как помощь жене в разделении семейных обязанностей, что могло бы поспособствовать продолжению ее карьеры. ‘Это твой выбор’ можно также воспринимать как ‘Это твоя проблема’ <...> Прикрывающиеся, казалось бы, равноправными речами о ‘поддержке’ и ‘выборе’, мужья фактически дают женам разрешение бросить свою карьеру, и в тоже время сигнализируют о том, что карьеры женщин не на столько стоящие, чтобы заслуживать хоть каких то поведенческих изменений с его (мужа) стороны» [25].

И хотя мы привыкли думать, что, возможно, из-за гормонов это естественно для отцов быть не при делах, однако наша биология гораздо более гибка, чем мы думаем. Гормоны это не просто внутренние механизмы, которые определяют нас в конкретное окружение и влияют на наше поведение: тут есть и обратное влияние. Стимул в окружающей обстановке - будь это ребенок, успех на работе или трогательный эпизод из шоу Опры Уинфри - может вызвать гормональные изменения [26]. Наши гормоны реагируют на жизнь, которую мы ведём, разрушая ложные границы между внутренним естеством и внешней окружающей средой. Так что нас не должно сильно удивлять то, что не только материнские гормоны изменяются с рождением ребенка, но и отцовские. (Хотя исследований в этой области и не так много, было замечено, например, что выработка тестостерона подавляется при рождении ребенка, в то время как уровень пролактина - по названию понятно, что это гормон, задействованный в лактации - увеличивается) [27]. При изучении равноправных родительских пар - где и отец и мать в равной степени разделяют обязанности и удовольствие домашних хлопот - Франсин Дейтч (Francine Deutsch) обнаружила, что отцы, наравне с женами ухаживающие за ребенком, развили такую близость с ребенком, которую мы обычно ассоциируем с матерями. Как сказал отец девочки подростка, который «выразил то, что многие [равноправно разделяющие обязанности отцы] чувствовали: “ Я бы многое хотел поменять в своей жизни, но (отцовство) я бы не стал менять. Это лучшее, что я сделал за свою жизнь”» [28].

И если это вас не убедило, подумайте о крысах. Крысы-самцы не испытывают гормональных изменений, которые проявляются у крыс-самок при материнстве. Они никогда нормально не участвовали в воспитании детенышей. И все же, если поместить крысенка в клетку вместе с крысой-самцом, то через несколько дней он начнет заботиться о детеныше, как если бы он был матерью. Он будет подбирать детеныша, класть его рядом с собой точно так же, как это бы сделала заботящаяся самка, содержать его в чистоте и порядке и даже построит гнездо [29]. Родительские установки находятся в мозгу самцов, даже у тех видов, у которых отцовская забота обычно отсутствует [30]. Если даже крыса может вдохновиться стать родителем и без помощи справочника по уходу за детьми Уильяма Сирса (William Sears), то, могу предположить, перспективы отцов-людей довольно радужные.

Вопреки мнению о том, что общий уход – это современная глупая мода, современные отцы менее вовлечены в воспитание детей, чем они были две или три сотни лет назад. Из нескольких доступных нам обрывков информации об отцовстве в раннем периоде Америки историк Джон Демос (John Demos) предложил «картину, помимо всего прочего, весьма активного и всеобъемлющего отцовства, вплетенную в общее полотно домашней и производственной жизни <...> Отцовство, таким образом, было продолжением, если не постоянной частью ежедневной рутины» [31]. Когда в 19 веке работа мужчины значительно вышла за пределы дома, в историях появилось противодействие между карьерой и жизнью дома. Демос описывает придуманного отца из выпуска Журнал для Родтаителей (Parents’ Magazine) от 1842 года (даже название журнала более передовое, чем большинство современных заголовков), который стал настолько занят, что не может приходить домой вовремя и проводить семейные молитвы. В конце концов, отец пришел «в себя и к своей ответственности: “Лучше потерять пару шиллингов,” заключил он, “чем стать умышленным убийцей моей семьи и инструментом, разрушающим мою душу”»[32]. Проблема надлежащей заботы о душе находится далеко за рамками этой книги. Но твердо закрепившиеся представления обо всех мужчинах, как о целеустремленных и сфокусированных только на карьере, упускают появляющиеся факты - некоторые мужчины больше не хотят быть разрушительным инструментом, они желают посвящать больше времени семье, друзьям и сообществу [33].

Спасет ли это их души, точно сказать не могу. Но одно я знаю точно. Было бы лучше, если бы у мужчин, в противоположность мужу Мэйбл Улрих, появилась возможность заниматься стиркой. И стирка важна. Как Глория Стейнем недавно напомнила журналисту: «‘Получить все’ не значит ‘все делать’. Мужчины – это тоже родители, и, на самом деле, женщины не получат равноправия за пределами дома, пока мужчины не будут иметь равные обязанности внутри дома» [34].

ГЛАВА 8 РАВЕНСТВО 2.0

Перевод: Maria Patoka

Пора ли открывать шампанское и праздновать наступление Гендерного Равенства 2.0, пересмотренной версии равенства, где женщины и мужчины не одинаковы, но одинаково свободны выражать свою различную природу? У западных женщин есть контрацепция, законы о равных правах, они могут работать ради удовлетворения амбиций, а не только ради денег. Тем не менее, до сих пор мужчины и женщины выбирают разные жизненные пути. «Но, - спросит автор ‘Полового Парадокса’(Sexual Paradox)Сьюзан Пинкер, - разве это то, что нужно менять?»[1]. Разве не пришло время принять, что женщины и мужчины могут жить разной жизнью?

Я симпатизирую этой мысли. Иногда мы с мужем (строительным подрядчиком) смеха ради представляем, каково было бы поменяться работами. Чтобы написать электронное письмо, мой муж тратит час времени, а на выходе это читается, как послание от 10-летнего друга по переписке из Франции (Дорогой Майкл. Как дела? Сегодня было жарко.). А еще он заметно бледнеет от мысли написать книгу. А если бы он попал в ужасную аварию в начале ремонтного проекта, который мне бы пришлось заканчивать, он потратил бы свой последний вздох на диктовку инструкций мне: Корделия, помни: канализация и электропроводка перед стенами идут наверх! Я люблю... [бульканье, глухой звук]. Общество не станет лучше, если такие как мой муж будут писать книги, а такие я - заниматься ремонтами. Возможно, женщины действительно менее заинтересованы или способны в отраслях, в которых преимущественно работают мужчины: науке, технологии, инженерии и математике; потому что эти занятия хуже подходят для мозга, склонного к эмпатии. И если уж большинство женщин запрограммировано на уход за человечеством, а не на его прогресс, то неудивительно, что так мало женщин прорывается в престижные, но беспощадные профессии и достигает в них высот. Если различное естество мужчин и женщин разводит большинство из них по разные стороны горизонтальной (гендерный дисбаланс в различных профессиях) и вертикальной (большее количество мужчин на высших уровнях во всех профессиональных областях) сегрегации, тогда идеальное равенство кажется бессмысленным и контрпродуктивным – с этим я согласна.

Тем не менее, не торопитесь опускать руки. Гендерное Равенство 2.0 обосновывает статус-кво, при котором политика, богатство, научные и культурные достижения сосредоточены в руках (белых) мужчин. Это не умаляет важность и ценность работы, которую традиционно делали женщины, или женских черт характера. Но стоит задуматься над сентенцией философа Нила Леви (Neil Levy): то, что женщины преимущественно способны к эмпатии, а мужчины – к систематизации – «это не повод для установления равенства. Не случайно Нобелевской премии за то, что вы помогли кому-то почувствовать себя в своей тарелке, нет» [2]. Когда ребенок цепляется за желанную игрушку, и заявляет, что его приятелю «эта игрушка не нужна», я считаю что есть смысл ему не верить. Здоровый скептицизм действует и в нашем случае.

В комиксе из журнала «Нью Йоркер» (New Yorker), которым долгое время была украшена стена моего офиса, крыса в костюме бизнесмена разговаривает по телефону за своим столом. На стене за его спиной расположены рычаг и лампочка. Удобно устроив ноги на столе, крыса-бизнесмен говорит: «Да, неплохо. Как только загорается свет, я жму на рычаг, и мне выписывают чек. А у тебя как?»[3]. Не будем забывать, что это основной принцип нашей психики – нам нравится, когда мы получаем поощрения - будь то искренняя похвала, статус, деньги, новые возможности, повышение, аплодисменты или действительно хороший обзор в газете. Как-никак, каждый чувствовал этот прилив гордости, когда другие замечали хорошо выполненную нами работу или наш талант. Дети требуют поощрения. (Смотри, мама. Посмотри... на... МЕНЯ!). И хотя мы, взрослые, более сдержанны в нашей потребности признания, мы, тем не менее, хватаемся за него при каждом случае. (Не думаю, что это только я.) На утренних тренировках в моем клубе по теннису все собирались вокруг тренера Саймона. Саймон мог сказать что-то хорошее о каждом из нас с такой изобретательностью и щедростью, на которую он только был способен (Хорошо ставишь ноги, Корделия), даже если в это времямяч летел через забор в окно проезжающего автомобиля.

Когда мы пытаемся, к примеру, выяснить причины, по которым продолжается вертикальная сегрегация, важно вспомнить идею, что «предпочтения у людей не берутся ниоткуда: их формирует общество, в котором они живут» [4]. Несмотря на прогресс прошлого века, мужская и женская жизнь на работе и дома остается очень разной, и причиной тому бессознательная либо преднамеренная дискриминация. Мы ведь не станем думать, что группа крыс, опускающая хорошо смазанный рычаг в просторной светлой клетке и получающая за это много хорошей еды просто ‘от природы’ более предрасположена к опусканию рычага, чем группа крыс, находящаяся в худших (или даже совсем плохих) условиях? Менеджеры, не получающие продвижения или зарплаты, которой они заслуживают; торговые представители и инвестиционные банкиры, решительно идущие в топлесс-бары и стрип-клубы для работы с клиентами; профессиональные ученые, вынужденные слушать «разговоры в курилке» - все они заслуживают того, чтобы существование до сих пор не исчезнувших барьеров не отрицалось.

То же относится и к барьерам дома. Женщины с детьми, которые решили не адаптировать карьеру к их семейной жизни могут ожидать ‘налогов’ за отклонение от гендерных норм – например, дополнительной работы по дому, дополнительного ухода за детьми, хождения на цыпочках вокруг его эго. Кто же знает, что происходит в отдельно взятых отношениях. Конечно, есть и исключения. Но факты из исследования преподавательского состава Калифорнийского Университета говорят за себя [5]. Преподавательницы с детьми работают 51 час в неделю, а также 51 час проводят за уборкой дома и заботой о детях – вот вам настоящая «вторая смена». 102 часа в неделю, если посчитать, это больше 14 часов в сутки. Добавить к этому 8 часов сна, 1 час на еду и базовую гигиену, итого у женщины для себя остается 26 минут в сутки. В то же время, преподаватели-отцы тратят только 32 часа в неделю на неоплачиваемую работу. Такой облегченный график не только позволяет им отработать дополнительные 5 часов в университете, но и дает им 2 часа ежедневно на – а кто ж знает на что, в то время пока преподавательницы стирают, готовят, проверяют домашние задания, умывают чумазые лица и читают сказки на ночь. За каждым великим мужчиной-ученым стоит женщина, но за каждой великой женщиной-ученым остается непочищенная картошка и требующий внимания ребенок. Женщины, стремящиеся к карьерным вершинам в академической сфере, не просто жертвуют своим досугом. Среди них меньше замужних с детьми (41% против 69% женатых мужчин-преподавателей); они, достигнув пост-репродуктивного возраста, в два раза чаще жалеют, что не завели больше детей. Проще говоря, для женщины карьера - это бÓльшая жертва, чем для мужчины. Получается, если женщина-академик, которой хотелось бы иметь больше нескольких минут в день на себя, а также завести семью, решит оставить свою перспективную работу и устроиться на более гибкую должность научного сотрудника без каких-либо перспектив роста - потому ли это происходит, что она «от природы» менее заинтересована строить карьеру или же потому, что в сутках всего 24 часа?

Также наше общество проваливает с треском тест на «естественность» горизонтальной сегрегации. Представьте себе общество, в котором мужчины хотят найти счастье не в работе, а в друзьях и семье. Представьте себе аудиторию, где одинаковое количество мужчин и женщин сидят на лекции по программированию и готовятся обеспечивать себя в будущем. Это не феминистические грезы о светлом будущем. Это Республика Армения. С 1980-х по 90-е года количество женщин в программировании там держалось в районе 75%. Сейчас, благодаря большей популярности программирования среди мужчин (а скорее - падению интереса среди женщин), армянские женщины составляют около половины программистов (по наблюдениям, во всех странах бывшего СССР этот показатель довольно высок [6]), тогда как в США женщины составляют лишь 15% от всех программистов. Асмик Гарибян (Hasmik Gharibyan), профессор политехнического университета Калифорнии, считает, что такой разрыв объясняется различием в культуре Армении и США. В Армении «нет культурного ожидания, что люди должны найти любимую работу». В каждом интервью, проведенном Асмик, молодые армяне «подчеркивают, что они ищут счастья в семье и дружбе, а не на работе». Напротив, и женщины и мужчины «стремятся найти профессию, которая гарантировала бы хороший уровень жизни и финансовую стабильность»[7].

Большой процент армянских женщин в программировании это лишь один пример, подтверждающий довольно неожиданный принцип: в богатых, развитых индустриальных обществах гендерная профессиональная сегрегация выражена гораздо ярче, чем в развивающихся и переходных обществах (а не менее, как можно было бы подумать). Например, опрос в 44 странах с переходной или развивающейся экономикой показал, что с улучшением уровня жизни женщины реже выбирают инженерные, математические и естественные науки (которые могут стать первым шагом к более высокооплачиваемым профессиям), предпочитая им более ‘женственные’ специальности в гуманитарных и социальных науках или в медицине. Однако в странах с процветающей экономикой гендерная сегрегация поддерживается не за счет экономических условий, а за счет разного отношения к математике и наукам среди мальчиков и девочек подросткового возраста. В богатых странах, чем больше различается интерес мальчиков и девочек к математике и естественным наукам, тем больше выражена гендерная профессиональная сегрегация [8]. Мария Чарльз (Maria Charles) и Карен Бредли (Karen Bradley), авторы опроса, считают, что обеспечение приемлемого материального уровня (для многих), а также важность личностного выбора и самовыражения в западной культуре означают, что самореализация через образование стала культурно одобряемой целью. Это главным образом относится к людям, полагающим, что их партнер возьмет на себя роль главного кормильца - т.е. к гетеросексуальным женщинам. (Интересно, что при отсутствии такой роскоши как мужчина-кормилец, карьерные устремления лесбиянок очень схожи с амбициями гетеросексуальных мужчин) [9].

Сьюзан Пинкер интерпретирует наличие гендерных различий в выборе профессий в таких странах как США, Австралия, Швеция, как отражение настоящих женских предпочтений, не искаженных финансовыми соображениями, давлением семьи или даже контролем государства. Но, как мы уже убедились, невозможно запереть свои карьерные предпочтения в своей голове, отрезав влияние извне. Мы видели эти культурные факторы, которые без труда изменяют предпочтения молодых людей в математике, науке и других мужских занятиях. Как соглашаются Чарльз и Бредли, как только мужчинам и женщинам становится не нужно гнаться за копеечкой, как за главным приоритетом, они «могут начать выражать ‘себя’ такими, как они есть» [10] - но как вы, я, Чарльз и Бредли знаем, грань между собственными желаниями и гендерными установками, а также культурной средой, в которой мы функционируем и развиваемся, весьма размыта. Странно, но когда речь заходит о гендерных стереотипах, люди в эгалитарных странах часто сами не придерживаются эгалитарных взглядов [11]. Чарльз и Бредли считают, что мы на продвинутом Западе «потакаем своим гендерным ‘я’», и в этой книге мы уже мельком увидели, откуда наши гендерные ‘я’ появляются. Культурные реалии и стереотипы о мужчинах и женщинах – выраженные в существующем неравенстве, в рекламе, в разговорах, в мыслях, ожиданиях, или поведении других - изменяют наше восприятие себя, интересы или поведение. Рассмотренные нами лабораторные эксперименты созданы, чтобы в контролируемых условиях воссоздать реальные (и куда более беспорядочные) факторы, влияющие на нас в реальном мире. Социокультурная среда – это не какая-то хитро сконструированная, высосанная из пальца реальность, существующая лишь в лабораториях социологической психологии. И вы в ней находитесь прямо сейчас.

Некоторые исследователи считают, что гендерные стереотипы со временем, кирпичик за кирпичиком, накапливаются. Например, заметив, что акцентуация на гендере участниц приводит к тому, что женщины проявляют более ‘женственные’ интересы (эксперименты описаны в Главе 1 – прим.ред.), Стил и Амбади (Steele and Ambady) задумались о том, что «наша культура постоянно подчеркивает стереотипы и связанную с ними идентичность, что, в итоге, сформирует отношение человека к определенным сферам» [12]. Сисилия Риджвей (Cecilia Ridgeway) и Шелли Коррел (Shelley Correll) соглашаются:

«Культурные стереотипы о гендере работают как гиря на весах, незначительно, но систематично меняющая поведение и оценку женщин и мужчин, изначально весьма схожих. Хотя влияние гендерных стереотипов на мужчин и женщин в каждой отдельно взятой ситуации невелико, индивидуальные жизни проходят во многих повторяющихся социальных контекстах... На протяжении карьеры и даже жизни эти незначительные факторы скапливаются, и в результате мы получаем абсолютно различное поведение, жизненные пути и социальное положение мужчин и женщин (со схожим социальным происхождением)» [13].

Эти гендерные пути являются частью социальной среды, окружающей наше сознание – и придающей гендерную окраску нашему внутреннему ‘я’, нашему социальному восприятию и поведению, которые, в свою очередь, становятся частью гендерного мира.

Но это происходит незаметно. И мы пытаемся найти ответы в чем-то другом.