Часть 1 «наполовину измененный мир», наполовину измененное сознание

Г.

 

Первая часть и вступление к книге переведены командой EQUALITY в 2016 году

Иллюстрации: Ася Иванова

Редакция переводов: Наталия Буткова

Вступление

Перевод: Долой Тишину
Редакция перевода: Наталия Буткова, Лолита Акемино

 

Познакомьтесь с Эваном.

Когда его жена Джейн расстроена, он сидит с ней на диване и читает журнал или книгу, чтобы «отвлечься» от собственного дискомфорта, попутно обнимая Джейн одной рукой. После многих лет работы над этой неадекватной реакцией, он постепенно учится на самом деле утешать Джейн. И те из вас, кто политкорректен и/или не сведущ в науке, могут удивиться своеобразному поведению Эвана. Считает ли он, что Джейн непривлекательна? Находится ли он в медленном процессе восстановления после какого-нибудь глубоко травмирующего события? Наконец, воспитывали ли его волки до тринадцати лет? Ничего подобного. Он обычный парень, с обычным «мужским» мозгом, не устроенным для эмпатии. Такое простое действие, как успокоить другого человека – не часть поведенческого репертуара Эвана, и это вина нейронов, которыми наделила его природа. Нейронов, которые долгое время «мариновали» в разрушительном тестостероне. Нейронов, которым недостает «врожденной способности читать лица и определять по голосу эмоциональные оттенки»[1], которая есть у женщин. Другими словами, мужских нейронов.

Эван – просто один из нескольких любопытных персонажей из бестселлера «New York Times» Луэнн Брайзендин (Louann Brizendine) под названием «Женский мозг» («The Female brain»). По ее мнению, мужские способности к эмпатии похожи на попытки незадачливых туристов расшифровать иностранное меню и очень контрастируют со спокойной непринужденностью, с которой женский мозг справляется с теми же задачами. Вот, например, Сара. Сара может «определить и предвидеть, что [ее муж] чувствует – чаще прежде, чем он поймет это сам». Как фокусник, знающий, что вы выберете семерку бубен, прежде чем та покинет колоду, Сара может поразить мужа, благодаря своей невероятной способности угадывать его эмоции прежде, чем он сам их почувствует. (Та-да! Это твоя эмоция?). И нет, Сара не ярмарочный медиум. Она простая женщина, которая, как, по всей видимости, и все обладательницы женского мозга, наделена экстраординарным даром – телепатией:

«Маневрирующий, как истребитель «Игл», женский мозг Сары – это высокоэффективная эмоциональная машина, разработанная для отслеживания невербальных сигналов, выдающих самые глубокие чувства людей» [2].

Что же сделало женский мозг способным обнаруживать скрытые чувства людей так же, как хищник находит притаившуюся добычу? Почему, спросите вы, мужские нейроны неспособны на такие чудеса – но вместо этого лучше ориентируются в мужском мире науки и математики? Ответы на эти вопросы могут быть различными: будь то тестостерон, подавляющий нейронные связи в мужском мозгу на этапе эмбрионального развития; или большее мозолистое тело у женщин; или эффективная специализация мужского мозга; или примитивность подкорковых структур, отвечающих за эмоции у мужчин; или же плохо развитое белое вещество, отвечающее за визуально-пространственные способности у женщин – основная же мысль останется прежней. Мужской и женский мозг различны.

Например, в семье супружеские проблемы? Почитайте «О чем же он думает?»(«What Could He Be Thinking?»), написанную «преподавателем, психотерапевтом, корпоративным консультантом и <…> одним из самых продаваемых авторов New York Times»[3] Майклом Гарианом (Michael Gurian), и прозрение, настигнувшее автора и его жену Гейл во время работы с результатами МРТ (магнитно-резонансной томографии) и ПЭТ (позитронно-эмиссионной томографии) мужского и женского мозга, посетит и вас:

«Я сказал: ‘Мы думали, что знаем друг о друге многое, но, возможно, на самом деле знаем мы далеко не все’. Гейл сказала: ‘Действительно существует так называемый “мужской мозг”. Трудно спорить с МРТ’. После шести лет брака мы только теперь начали понимать друг друга и наши отношения, начали учиться общаться и поддерживать друг друга». Информация со сканов стала «спасением для брака» [4].

Кроме того, оказывается, если немного разбираться в науке о мозге, можно научиться понимать не только своих супругов. Издательская аннотация к влиятельной книге «Почему важен гендер» («Why Gender Matters») Леонарда Сакса (Leonard Sax), основателя и главного директора Национальной Ассоциации за раздельное обучение (NASSPE, National Association for Single Sex Public Education), обещает читателям научить «признавать и понимать <…> врожденные различия [между полами], чтобы помочь каждой девочке и каждому мальчику раскрыть свой потенциал» [5]. Также в недавней книге, изданной Институтом Гуриана (Gurian Institute), есть информация для родителей и учителей о том, что «исследователи [используя МРТ] буквально увидели то, о чем мы всегда догадывались. Существуют фундаментальные гендерные различия, и они видны в самой структуре человеческого мозга»[6]. Таким образом, Гуриан считает, что «входить в школьный класс или дом, не зная ничего о работе мозга и не учитывая различий в обучаемости мужского и женского мозга - это сильно отставать от того уровня, на котором мы можем и должны быть как учителя, родители и воспитатели» [7]. В книге говорится, что даже генеральным директорам знания о половых различиях в мозге могут пойти на пользу. Недавняя книга «Лидерство и пол» (Leadership and the Sexes) «связывает научно доказанные различия в женском/мужском мозге с каждым аспектом бизнеса» и «предоставляет читателям научные инструменты, с помощью которых они могут заглянуть в мозг мужчины и женщины, дабы понять самих себя и окружающих их людей». Согласно аннотации, «гендерная наука» в книге «успешно используется такими корпорациями, как IBM, Nissan, Proctor&Gamble, Deloitte&Touche, PriceWaterhouseCoopes, Brooks Sports и многими другими» [8].

Вы поинтересуетесь, реально ли ожидать от людей с настолько разными мозгами одинаковых ценностей, способностей, достижений и жизней? Если различными нас делает по-разному сделанный мозг, то можно сесть и расслабиться. Если вы хотите понять сохраняющееся гендерное неравенство, то прекратите с подозрением всматриваться в общество и взгляните, пожалуйста, на этот скан головного мозга.

Если бы только все было так просто.

Около двухсот лет назад английский священник Томас Джисборн (Thomas Gisborne) написал книгу, которая, несмотря на довольно непривлекательный, на мой вкус, заголовок, – «Расследование обязанностей женского пола» (An Enquiry into the Duties of the Female Sex) – стал бестселлером восемнадцатого столетия. В ней Джисборн аккуратно излагает различные умственные способности, необходимые для выполнения мужских либо женских ролей:

«Законодательство, юриспруденция, политическая экономика; управление государством; глубокомысленные исследования для эрудиции <…> знания, незаменимые для обширного поля коммерции <…> эти и другие науки и занятия, изучаемые и исполняемые практически исключительно мужчинами, требуют усилий ума, способного делать внимательные и всесторонние умозаключения, а также методической и интенсивной работы» [9].

По мнению автора, кажется вполне естественным, что «женский разум менее щедро наделен этими качествами», потому как женщины не нуждаются в таких талантах при исполнении своих обязанностей. Женщины не ниже, понимаете, они просто другие. В конце концов, если взять женские сферы жизни, тут уж «женскому разуму нет равных», ведь он обладает «несравненным умением разгладить наморщенный лоб ученого, развлечь усталый ум мудреца и распространить на всех домочадцев свою ободряющую и милую улыбку жизнерадостности»[10]. Как же здорово вышло, что эти женские таланты ровнехонько совпадают с обязанностями женского пола.

Перенесемся на двести лет вперед, откроем страницу «Существенного различия» (The Essential Difference), очень влиятельной книги двадцать первого столетия о психологии мужчин и женщин, и здесь мы увидим Кэмбриджского психолога, Саймона Барона Коэна (Simon Baron-Cohen), выражающего очень схожую мысль: «Женский мозг преимущественно настроен на эмпатию. Мужской мозг – на понимание и создание систем» [11]. Точно так же, как и Джисборн, Барон Коэн считает, что «мужской мозг» создает лучших ученых, инженеров, банкиров, адвокатов, благодаря его способности фокусироваться на различных аспектах системы (будь это биологическая, физическая, финансовая или правовая система) и желанию понять, как все это работает. И даже схожее утешение, что у женщин тоже есть собственные особые таланты, остается на месте. Далее, со всей «шедевральной снисходительностью»[12], Барон Коэн объясняет, что склонность женского мозга понимать и симпатизировать мыслям и чувствам других людей идеально подходит к профессиям, произрастающим из традиционных женских ролей: «Люди с женским мозгом – лучшие консультанты, учителя в начальной школе, медсестры, сиделки, психотерапевты, социальные работники, специалисты по регулированию конфликтов, координаторы или кадровики»[13]. Краткое резюме тезиса Барона Коэна, сделанное философом Нилом Леви (Neil Levy): «в среднем, женский интеллект лучше всего справляется с задачами, направленными на создание комфорта для других людей, тогда как мужчины лучше всего справляются с изучением мира, изобретением и починкой вещей, в которых мы нуждаемся» [14] – напоминает нам о жене восемнадцатого века, описанной Джисборном, которая только и делает, что «разглаживает сморщенный лоб» ее ученого мужа.

Барон Коэн, должно сказать, усердно подчеркивает, что не все женщины имеют женский, сопереживающий мозг, точно так же, как и не все мужчины имеют мужской, систематизирующий мозг. И хотя автор может считать иначе, на самом деле эта уступка не делает его теорию настолько уж отличающейся от традиционного понимания гендерных различий. Уже в 1705 году философ Мэри Эстел (Mary Astell) заметила, что про женщин, достигших больших высот в мужских областях, мужчины говорят, что они «воспарили над представителями своего пола. Этим, полагаю, они пытаются сказать своим читателям, что эти люди, делающие Великие дела, не женщины, а мужчины в юбках!»[15]. И несколько столетий спустя про интеллектуально талантливых женщин «говорят, что у них “мужской разум”» [16]. Как один писатель высказался в Ежеквартальном Научном Журнале:

«Женщины-ученые, как и женщины-атлеты – это просто аномалия, исключительный случай. Они держат позицию где-то между двумя полами. В одном случае наблюдается аномальное развитие мозга, в другом – мышц» [17].

Барон Коэн, конечно, не называет женщин, проявляющих хорошие способности к систематизации, «отклоняющимися от нормы». Но при этом можно понять, что автор считает, что мужской мозг не подходит женщинам, а женский – мужчинам.

Удивительно, насколько глубоко въелась и насколько живуча эта мысль – что мужская и женская психики по существу различны. Неужели на самом деле существуют встроенные в мозг психологические различия между полами, объясняющие, почему даже в более эгалитарном обществе двадцать первого века женщины и мужчины продолжают исполнять заметно различные роли?

Для многих людей опыт родительства быстро хоронит любые мысли о том, что мальчики и девочки рождаются более или менее похожими. Когда Майкл Киммел (Michael Kimmel), ученый, изучающий гендер, стал отцом, он сообщил, что его старый друг загоготал: «теперь ты увидишь, что все это биологически обусловлено!» [18]. И что может стать более убедительным доказательством для родителя, чем увидеть собственного отпрыска, бросающего вызов благонамеренным попыткам гендерно-нейтрального воспитания? Это общий опыт, подмеченный социологом Эмили Кейн (Emily Kane). Многие родители дошкольников (в основном, белые семьи со средним и выше среднего достатком) методом исключения пришли к выводу, что различия между мальчиками и девочками – биологические. Родители верят, что в воспитании детей они строго следуют гендерно-нейтральным принципам, таким образом, объяснение, что «биология берет свое» (по выражению Кейн), остается для них единственно возможным [19].

Интересно, что многие, кто присматривается к обществу в целом, также используют биологию как единственное объяснение существующих порядков. В своей недавней книге «Половой парадокс» («The Sexual Paradox») журналист и психолог Сьюзан Пинкер (Susan Pinker) рассуждает на тему, почему «одаренные, талантливые женщины с большим выбором и большими свободами не выбирают то же и в таких же пропорциях, как мужчины вокруг них. Даже если барьеры отброшены, они не ведут себя как копии мужчин». Рассматривая этот неожиданный для некоторых результат, Пинкер интересуется: «Является ли биология пусть и не судьбой как таковой, но отправной точкой в дискуссии о разнице полов?» [20]. Гендерный разрыв, предполагает она, имеет «нейробиологические или гормональные основания» [21]. Преграды, воздвигнутые сексистским обществом, постепенно разрушаются, и кажется, будто остается все меньше и меньше социальных «козлов отпущения», которыми можно было бы объяснить продолжающиеся гендерное неравенство и профессиональное разделение. Когда мы не можем найти внешние факторы, объяснившие бы сложившееся положение вещей, все взгляды направляются внутрь – к различиям в структуре и функционировании женского и мужского мозга. В отличие от мужчин, устроенные по-другому женщины не принимают (в терминах Пинкер) «ванильную» мужскую поведенческую модель – когда карьера ставится выше семьи – и имеют другие интересы.

Кажется, что эта теория о врожденных психологических различиях между полами получает впечатляющую научную поддержку. Во-первых, прилив тестостерона при созревании мужского, но не женского, зародыша. В «Мозговой пол» («Brain Sex») Энн Мор и Дэвид Джессел (Anne Moir and David Jessel) так описывают это важное событие:

«[На] шестой или седьмой неделе после зачатия <…> нерожденный ребенок начинает «включать мозги», и мозг начинает развиваться по мужской либо женской схеме. То, что происходит в этот важный момент в темноте матки, определяет структуру и организацию мозга: и это, в свою очередь, влияет на тип мышления» [22].

Как и другие популярные писатели, Мор и Джессел уж точно не недооценивают значения того, что происходит «в темноте матки» для психики ребенка. В то время как Луэнн Бризендайн говорит только, что влияние тестостерона на мозг эмбриона «определяет нашу биологическую судьбу» [23], Мор и Джессел открыто ликуют. «[ Дети ] способны, в буквальном смысле слова, ‘определиться’ уже в матке, вдали от легионов социальных инженеров, с нетерпением ждущих их появления» [24].

Во-вторых, вот различия между мужским и женским мозгом. Быстрый прогресс в нейровизуализационных технологиях позволяет нейробиологам увидеть половые различия в структуре и функционировании мозга. Но ведь если различаются структуры мозга, то, наверняка, различается и мышление? Вот, например, в статье New York Times о так называемой революции «сознательного ухода» (когда женщины бросают карьеру, чтобы вернуться к традиционной роли матери-домохозяйки), одна из опрошенных Лизой Белкиной (Lisa Belkin) сказала, что «‘ все видно на МРТ’, <…> [ссылаясь на] исследования, которые показывают, что мозг мужчин и женщин по-разному ‘светится’, когда они думают или испытывают чувства. И эти различные мозги, утверждает она, неизбежно будут делать разные решения» [25]. Нейробиологические особенности, о которых мы читаем в журналах, газетных статьях, книгах и иногда в серьезных изданиях, свидетельствуют о наличии о двух типов мозгов – разных по существу – и создающих постоянные и неизменные психологические различия между полами. Это весьма привлекательная гипотеза, ведь она дает удобное и исчерпывающее объяснение и оправдание гендерному «статусу кво» [26].

Мы это уже много раз проходили.

В семнадцатом веке у женщин не было возможности получать образование; к примеру, развиваться политически им мешал «недостаток формального образования в политической риторике; официальное отсутствие гражданских прав и запрет на участие в управлении; представление, что женщины не должны быть включены в политические дела, и мнение, что для женщины даже уметь писать – нескромно» [27]. Несмотря на то, что женщинам абсолютно очевидно (с современной точки зрения) не давали развиваться интеллектуально, считалось, что женщины «от природы» хуже мужчин. Проанализировав подобное положение вещей, кажется очевидным, что превосходство мужчин обуславливалось не лучшим по сравнению с женщинами развитием мозга, а другими факторами, но в то время это не было очевидно каждому.Как выразилась одна феминистка семнадцатого века, «мужчина не должен считать, что он мудрее, чем женщина, если этому поспособствовали его преимущества в получении образования: это то же самое, как если бы он хвастался своей храбростью, избивая человека, чьи руки были связаны» [28].

Мы видим, что в восемнадцатом столетии Томас Джисборн не нуждался в альтернативном объяснении его взгляда на половые различия в обществе. Писательница Джоан Смит (Joan Smith) отметила:

«Очень мало женщин, выросших в Англии в конце восемнадцатого века, понимали что-либо в юриспруденции или навигации, но это исключительно потому, что им было отказано в доступе к этим знаниям. В наше время это стало очевидным, но сотни тысяч читателей, покупавших его книги, принимали все аргументы за истину, потому что они соответствовали их предрассудкам» [29].

И в конце девятнадцатого, и в начале двадцатого столетий женщины так же не имели такого же доступа к высшему образованию, как и мужчины. И в то время известный психолог Эдвард Торндайк (Edward Thorndike) объявил: «женщины могут и, несомненно, будут учеными и инженерами, но Джозеф Генри, Роуланд и Эдисон будущего будут мужчинами». И если учесть, что в то время женщинам еще не был предоставлен полный доступ к таким университетам как Гарвард, Кембридж или Оксфорд, не кажется ли это уверенное утверждение – ну, не знаю – несколько преждевременным? И если учесть, что в то время женщины не могли голосовать, нельзя ли назвать опрометчивыми слова Торндайка о том, что «даже если все женщины проголосуют, их роль в Сенате будет незначительна»[30]? Ограничения, накладываемые на женщин того времени абсолютно очевидны на современный взгляд. «Эй, профессор Торндайк», – мы можем подумать про себя,– «может, сначала хотя бы подумаете о допуске женщин в Королевское научное общество или предложите им такое ‘незначительное’ гражданское право, как возможность голосовать, прежде чем бросаться громкими заявлениями об их ограниченности в науке или политике?» Однакодля многих живущих в то время эта несправедливость была абсолютно неочевидна. Поэтому в 1869 году отрицание философом Джоном Стюартом Миллем (John Stuart Mill) того, что «кто-либо понимает или способен постичь природу обоих полов, поскольку пока что их лишь наблюдали в современном соотношении»[31], казалось революционным и было высмеяно. Несколько десятилетий спустя, в начале двадцатого века, исследовательница ‘выдающихся женщин’ Кора Кастл (Cora Castle), застенчиво усомнилась: «Кроется ли причина небольшого числа выдающихся женщин в их врожденной неполноценности или же в том, что цивилизация еще не предоставляла им возможности развивать свои внутренние силы и способности?»[32]

Идея рассматривать мозг, чтобы объяснить и оправдать гендерный статус кво также не нова. В семнадцатом столетии французский философ Николя Мальбранш (Nicolas Malebranche) объявил женщин «неспособными постигать истины, которые не так уж трудно открыть», добавив, что «все абстрактное непостижимо для них». Нейробиологическое объяснение этому, предполагает он, лежит в «слабости мозговых волокон»[33]. Предположим, что абстрактных мыслей слишком много, и – бзынь! – те волокна треснут. За прошедшие столетия по ходу улучшения и усложнения нейробиологических исследований появлялись все новые объяснения разным мужским и женским ролям, занятиям и достижениям. Первые ученые, специализировавшиеся на работе мозга, использовали передовые техники своего времени, в частности: деловито заполняли пустые черепа перловкой, тщательно классифицировали формы голов, используя рулетки, а также посвящали значительную часть своей карьеры взвешиванию мозга [34]. К сожалению, эти исследования привели к печально известному предположению: женский интеллект неполноценен, так как мозг женщин меньше и легче. Этот феномен стал широко известным викторианской публике как «недостающие пять унций женского мозга»[35]. В то время считалось, что эти половые различия в мозге создают глубокие психологические различия между мужчинами и женщинами. Главным приверженцем этих гипотез был Пол Брока (Paul Broca), один из наиболее влиятельных ученых того времени. Только когда у ученых не осталось сомнений в том, что масса мозга не связана с уровнем интеллекта, ученым пришлось признать, что более крупный мужской мозг может просто соответствовать их более крупному телу. Это сподвигло исследователей искать такую относительную, а не абсолютную, массу мозга, которая позволила бы полу с большим абсолютным размером мозга оставаться впереди. Историк науки Синтия Русетт (Cynthia Russett) пишет:

«Пытались использовать много коэффициентов: отношение массы мозга к росту, к массе тела, к мышечной массе, к размеру сердца и даже (видимо, кто-то совсем отчаялся) – к какой-нибудь кости, например, бедренной» [36].

Сейчас мы больше знаем о сложности мозга. Бесспорно то, что научный прогресс продвинулся в изучении мозга как такового, и что это лучше, чем изучение его внешнего корпуса. Это определенно был важный момент, когда передовой ученый девятнадцатого века, с напряжением теребя рулетку, был единственным, кто стал подозревать, что его анализы оставили множество важных деталей неохваченными, и сказал задумчиво: «Дайте мне, пожалуйста, тот мозг и те весы?». Но даже неискушенные обыватели двадцать первого столетия могут понять, что это лишь ненамного приблизило ученых к разгадке тайны создания мышления мозговыми клетками, и могут осознать, что предположение о женской интеллектуальной неполноценности, взвешенной в унциях – было слишком поспешно.

Может показаться, что такой вид предрассудков не мог закрасться в современные дебаты, потому что сейчас мы все очень просвещенные; возможно… даже слишком просвещенные? Те писатели, которые соглашаются с существованием врожденных различий между полами и оценивают существующее положение дел в вопросах гендера, часто любят позиционировать себя как смелых борцов за истину, храбро противостоящих удушающей идеологии политкорректности. Однако я подозреваю, что все эти заявления о «существенных различиях» – не более чем отражение мнения большинства, – которые, к тому же, придают этому мнению научную значимость [37]. Если история нас чему-то научила, так это тому, что нужно внимательней присматриваться к нашему обществу и науке. Это и есть основная цель книги «Заблуждения о гендере».

В центре внимания первой части этой книги, «Наполовину измененный мир, наполовину измененное мышление», лежит критическая идея, что душа – это «не дискретная сущность, упакованная в мозге. Скорее это совокупность психологических процессов, которые формируются под воздействием и, соответственно, отражающих культуру, которая их окружает» [38]. Мы зачастую не думаем о себе в таком ключе, и нам легко недооценить влияние среды на наше сознание. Когда мы уверенно сравниваем «женское мышление» и «мужское мышление», мы представляем себе нечто устойчивое, постоянное, продукты «женского» или «мужского» мозга. Но то, что очень детально изучили социальные и культурные психологи, совершенно не похоже на подобную точную машину по обработке информации. Как отметила психолог Гарвардского Университета Мазарин Банаджи (Mahzarin Banaji), нет «четкой линии, отделяющей личностное от культурного», и культура, в которой мы развиваемся и функционируем, оставляет «глубокий след» в нашем сознании [39]. Именно по этой причине мы не можем понять гендерные различия в мужском и женском мышлении – источнике наших мыслей, чувств, возможностей, мотиваций и поведения – пока мы не поймем, насколько психологически проницаемым является череп, который отделяет мышление от социокультурного контекста, в котором он находится. Когда среда заостряет внимание на гендере, происходит цепная реакция в сознании. Мы начинаем думать о себе в соответствии с нашим гендером, и гендерные стереотипы и общественные ожидания начинают влиять на наше мышление. Это может изменить самовосприятие, интересы, ослабить или усилить способности и непреднамеренно запустить дискриминацию. Другими словами, на то, кто вы есть, как вы думаете и что вы делаете, влияет социальный контекст. И эти мысли, мироощущения и в первую очередь поведение становятся частью социального контекста. Все взаимосвязано. И запутанно. Необходимо начать думать о гендере в другом ключе.

Кроме того, существует и более заметная, сознательная дискриминация против женщин, принимающая различные формы: исключение из определенных сфер, домогательства и различные проявления несправедливости, как в профессиональной сфере, так и дома. Причина этому – в не таких уж и древних, но до сих пор популярных идеях о правильных ролях и месте мужчин и женщин в мире. К концу первой части книги приходится задаться вопросом, не наткнулись ли мы на слепое пятно двадцать первого столетия. Как прокомментировала профессор математики Калифорнийского университета в Ирвайне Элис Силверберг (Alice Silverberg):

«Когда я была студенткой, женщины старшего поколения рассказывали страшные истории о дискриминации и добавляли: ‘Но все изменилось. Этого никогда не случится с тобой’. Но дело в том, что подобное говорили и поколениям перед этим, и мое поколение будет говорить то же самое следующему. Конечно, годами позже мы всегда задаемся вопросом: ‘Как мы могли считать, что это и есть равноправие?’ И не оказываем ли мы следующему поколению медвежью услугу, говоря, что все равны, если на самом деле это не так?» [40]

Во второй части книге, «Нейросексизм», мы ближе взглянем на некоторые утверждения о мужском и женском мозге. Что имеют в виду люди, говоря, что это внутренние гендерные различия и что два пола с рождения предназначены для разных ролей и занятий? Джиордана Гросси (Giordana Grossi), когнитивный нейробиолог, заметила: эти легко используемые фразы, «как и постоянные отсылки к половым гормонам, создают иллюзию стабильности и постоянности: мужское и женское поведение различно, потому что структура их мозга различна» [41]. Заядлые читатели книг и статей в жанре популярной науки про гендер, вероятно, решили, что наука доказала: мужской или женский мозг складывается уже в утробе матери, и эти различные структуры мозга создают существенно различающиеся интеллекты. Что действительно существуют половые различия в мозге. Что также существуют большие (хотя в основном убывающие) половые различия в том, кто что делает и кто чего достигает. Может показаться, что эти факты связаны между собой, и, возможно, так оно и есть. Но если приглядеться к современной науке, мы найдем немало пробелов, предположений, противоречий, неудачных методологий и принятий на веру, не говоря уж об отголосках нездорового прошлого. Энн Фаусто-Стерлинг (Anne Fausto-Sterling), профессор биологии Брауновского университета, отмечает: «несмотря на множество недавних прорывов в исследовании мозга, этот орган остается неизведанной территорией, на которую можно легко (иногда и непроизвольно) спроецировать свои догадки о гендере»[42]. Сама сложность мозга дает возможность давать усложненные интерпретации и делать поспешные выводы. Изучив все противоречия, нам останется лишь задаться вопросом, а не присоединятся ли современные нейробиологические интерпретации гендера к давно отправленным на помойку измерениям веса и объема мозга и хрупкости нейронов.

Для ученых очень важно осознавать вероятность такого исхода, потому что чудовищные фикции популярных писателей берут корни в научных предположениях. Снова и снова так называемые эксперты производят сенсации, «прикрывая старые добрые стереотипы видимостью научной правдоподобности», предостерегают Кэрил Риверс и Розалинд Барнетт (Caryl Rivers, Rosalind Barnett) в «Бостон Глоуб»[43]. И этот «популярный нейросексизм» легко проникает в научные книги и статьи для интересующихся читателей, в том числе родителей и учителей [44]. Уже сейчас сексизм, замаскированный под нейронауку, проникает в сферу образования детей.

Нейросексизм отражает и подкрепляет культурные убеждения о гендере – и делает это очень убедительно. Сомнительные «факты о мозге» разных полов становятся общеизвестны. И, как я пишу в «Переработке гендера», третьей части книги, гендерный цикл готов запуститься и в следующем поколении, активизированный и подкрепленный нейросексизмом. Дети, желающие понять и найти свое место в обществе, четко разделенном на два, рождаются в наполовину измененный мир, родителями с наполовину измененным разумом.

Я не думаю, что при моей жизни женщина будет премьер-министром.

Маргарет Тэтчер (1971), премьер-министр Великобритании с 1979 по 1990 гг.

Стоит помнить, как сильно общество может измениться в относительно короткий промежуток времени. Прецеденты все еще устанавливаются. Сможет ли когда-нибудь существовать общество, в котором мужчины и женщины имеют равные положения? Иронично, но, вероятно, не биология мешает этому, а наши культурные позиции [46]. Никто не знает, смогут ли мужчины и женщины когда-нибудь насладиться в полной мере равенством. Но в одном я уверена: если возражения, собранные в этой книге и основанные на исследованиях, примутся к вниманию, то уже через 50 лет люди оглянутся на наши дебаты начала двадцать первого века и удивятся, как мы могли думать, что современное положение вещей – самое близкое к равноправию.

 

ЧАСТЬ 1 «НАПОЛОВИНУ ИЗМЕНЕННЫЙ МИР», НАПОЛОВИНУ ИЗМЕНЕННОЕ СОЗНАНИЕ