Условность вымысла в сказке 1 страница

В.П.Аникин

Русская народная сказка

 

 

Без были нет сказки. Воображение,

мечта корнями своими уходят в быль.

Константин Федин.

 

 

Сказки—прекрасное творение искусства; Наша память нераз­лучна с ними. В простодушных и нехитрых историях о лисе и волке, цапле и журавле, дурачке Емеле, чудесах царевны-лягуш­ки нас привлекает острота социального смысла, неистощимость выдумки, мудрость жизненных наблюдений. С необычайной щед­ростью, во всем великолепии явлены в сказках сокровища народ­ной разговорной речи. Гибкостью, тонкостью смысла, многообра­зием и обилием оттенков слово в сказке удивляло даже самых взыскательных художников.

В мир сказок ребенок вступает в самом раннем детстве, как только начинает говорить. Школьник встречается со сказками и в букваре, и в первых книгах для чтения, и при изучении литера­туры в старших классах, когда знакомится с произведениями пи­сателей-классиков. Из сказок подросток узнает, что счастье не.мыслится без труда, без стойкости нравственных принципов. В сказках неизменно осуждаются насилие, разбой, коварство, чер­ное деяние. сказка помогает ребенку укрепиться в самых важных понятиях о том, как жить, на чем основывать отношение к своим и чужим поступкам. Сказочная фантастика утверждает человека в светлом приятии жизни, полной забот и свершений. Преследуя социальное зло, преодолевая жизненные препятствия, разоблачая козни против добра, сказки зовут к преобразованию мира на на­чалах человечности и красоты.

Социальная, художественная и педагогическая ценность народ­ных сказок несомненна и общепризнанна. Издательства страны ежегодно выпускают большое число сборников сказок разных эпох и народов. Немало существует и исследовательских книг, статей о сказках. Однако учебных книг о сказке почти нет. Небольшие и весьма общие разделы, отведенные сказке в справочной литерату­ре, в учебниках по фольклору, работы, написанные учеными на специальные темы (происхождение сказок, их композиция), не могут удовлетворить потребности школы.

В этой книге, адресованной учителям-словесникам, сделана по­пытка охарактеризовать русские народные сказки в целом, рас­крыть их идеи и образы, показать особенности сказочного стиля. Читатель познакомится с разными научными толкованиями ска­зочного вымысла. Лишь в итоге такого рассмотрения можно прий­ти к определению сказки. При кажущейся простоте определение сказки — одна из сложнейших научных проблем.

Уяснение специфики народной сказки требует многосторонних познаний не только в области фольклористики, литературоведе­ния, но и в области истории, этнографии. Рассматривая природу сказочной фантастики, необходимо обратиться к истории народной культуры и народного быта. Центральная проблема науки о сказ­ке — отношение фантастического вымысла к действительности. Без уяснения жизненной почвы народной фантастики невозможно понять сказку. При этом особенно важно сохранить четкость марксистско-ленинской оценки тех явлений, которые имеют отношение к постижению смысла и значения сказок. В работе подчеркивается своеобразие фольклора как специфической, отличной от литерату­ры области словесного искусства, характеризуется его творческий процесс.

Книга вводит читателей в обсуждение важнейших вопросов со­временной науки о сказках. Это потребовало соответствующего (хотя только минимального) обращения к специальной литерату­ре, ее оценки. Читатели, которые захотят ближе ознакомиться с этой литературой, найдут в конце книги список научных сборни­ков сказок и важнейших исследований о ней.

Народные сказки рассмотрены в книге по тем вариантам, кото­рые опубликованы в классических сборниках русского сказочного фольклора. Опорой для выводов и суждений автору служил под­линный фольклор, с научной точностью записанный известными собирателями: Александром Афанасьевым (1826—1871), Дмит­рием Садовниковым (1847—1883), Николаем Ончуковым (1872— 1942), Дмитрием Зелениным (1878—1954), Борисом Соколовым (1889—1930), его братом Юрием Соколовым (1889—1941). В по­собии немало внимания уделено поэтике и стилю сказок. Свойст­ва речевого своеобразия сказок еще недостаточно изучены наукой. Автор не восполняет этого пробела, но предлагает ряд конкретных решений.

В книге воспроизводятся известнейшие иллюстрации к рус­ским сказкам. Тут и лубочные иллюстрации, и живописные полот­на (В. Васнецов, М. Врубель), и книжная графика, ставшая клас­сикой (И. Билибин, Е. Поленова, А. Афанасьев), тут и талантли­вейшие работы, выполненные советскими художниками: Ю. Вас­нецовым, Е. Рачевым, К. Кузнецовым, Я. Манухиным, Т. Мавриной и др. Народная сказка издавна служила художникам источ­ником творческого вдохновения. Знакомство с их работами поможет лучше понять сказку.

Изучение сказок позволяет раскрыть тайну их непреходящей идейно-художественной ценности. Они еще долго будут занимать ум, чувства и воображение. Сказки нам дороги, как родина, как их творец — народ.

 

 

Глава первая КАК ТОЛКУЮТ СКАЗКУ

 

Ученые по-разному толковали сказку. Одни из них с безус­ловной очевидностью стреми­лись охарактеризовать сказоч­ный вымысел как независимый от реальности, а другие желали понять, как в фантазии сказок преломилось отношение народных рассказчиков к окружающей действительности. Считать ли сказкой вообще любой фантастический рассказ или выделять в устной народной прозе и другие ее виды — несказочную прозу? Как понимать фантастический вымысел, без которого не обхо­дится ни одна из сказок? Вот проблемы, которые издавна волно­вали исследователей. Было бы излишним приводить все сущест­вующие определения сказки: их такое множество, что для раз­бора всех пришлось бы писать отдельную книгу. Рассмотрим лишь некоторые из них.

Ряд исследователей фольклора сказкой называли все, что «сказывалось». Так, академик Ю. М. Соколов писал: «Под народной сказкой в широком смысле этого слова мы разумеем устно-поэтический рассказ фантастического, авантюрно-новелли­стического и бытового характера». Брат ученого, профессор— Б. М. Соколов, тоже считал, что сказкой следует называть «вся­кий устный рассказ». Оба исследователя утверждали, что сказ­ки включают в себя «целый ряд особых жанров и видов» и что каждый из них можно рассматривать «особо». Ю. М. Соколов считал нужным перечислить все разновидности сказок, а Б. М. Соколов указал на их занимательность: по его словам, сказки — это рассказы, сообщаемые «в целях занимательности». Ученые, по-видимому, исходили из того, что сказка всегда со­держит занимательный фантастический вымысел, независимо от того, какой характер свойствен повествованию: будет ли это легендарная, волшебная, авантюрно-новеллистическая или бы­товая сказка.

Что же понимать под занимательным фантастическим вы­мыслом? Ведь даже в детской прибаутке о том, как таракан дрова рубил, а долгоногий журавль на мельницу ездил, не говоря о преданиях и легендах, есть фантастический вымысел и зани­мательность.

Без фантастики немыслима ни одна сказка. Такое понима­ние близко нашим обиходным понятиям о сказке. Мы и сегодня, желая указать на несоответствие какой-нибудь речи истине, го­ворим, что она — сказка. Именно так понимали сказку и ее пер­вые издатели. Сказки в XVIII и XIX столетиях включались в сборники с характерными названиями: «Пересмешник, или Словенские сказки» М. Чулкова (1766—1768), «Веселая ста­рушка, забавница детей, рассказывающая старинные были и небыли» П. Тимофеева (1790), «Деревенская забавная старуш­ка, по вечерам рассказывающая простонародные веселые ска­зочки» (1804) «и разные старинные небылицы» (прибавлено в издании 1865). «Собрание простонародных русских сказок, слу­жащих увеселением и забавою любителям простого слова» (1790—1796). Взгляд на сказку как на развлечение и досужую выдумку в полной мере выразил один из составителей сборника сказок, обратившийся к читателям с такими словами: «Любез­ный читатель! Причина, побудившая меня собрать сии сказки, есть следующая: известно, что много находится таких людей, которые, ложась спать, любят заниматься слушанием или чи­таемых каких-либо важных сочинений, или рассказывания бы­лей и небылиц, а без сего никак не могут уснуть. Почему я, желая услужить охотникам до вымышленных вздоров, поста­рался собрать столько, сколько мог упомнить, и сказать оные в свет» (Тимофеев Петр. Предуведомление к читателю. — В кн.: Русские сказки. М., 1787). «Вымышленный вздор» — нельзя выразиться точнее и определеннее.

Попытку отличить сказку от других жанров фольклора предпринял более ста лет назад К. С. Аксаков. Говоря о различии между сказками и былинами, он писал: «Между сказками и пес­нями, по нашему мнению, лежит резкая черта. Сказка и песня различны изначала. Это различие уставил сам народ, и нам всего лучше прямо принять то разделение, которое он сделал в своей литературе. Сказка—складка (вымысел), а песня—быль, гово­рит народ, и слова его имеют смысл глубокий, который объясняет­ся, как скоро обратим внимание на песню и сказку».

Вымысел, по мнению Аксакова, повлиял и на содержание сказок, и на изображение места действия в них, и на характеры действующих лиц. Свое понимание сказки Аксаков уточнял та­кими суждениями: «В сказке очень сознательно рассказчик на­рушает все пределы времени и пространства, говорит о тридеся­том царстве, о небывалых странах и всяких диковинках» (выде­лено мной.— В. А.).

Аксаков считал, что самое характерное для сказок — вымы­сел, причем сознательный вымысел. С этой трактовкой сказок не согласился известный фольклорист А. П. Афанасьев. «Сказка — складка, песня — быль, говорила старая пословица, ста­раясь провести резкую границу между эпосом сказочным и эпо­сом историческим. Извращая действительный смысл этой по­словицы, принимали сказку за чистую ложь, за поэтический обман, имеющий единою целью занять свободный досуг небыва­лыми и невозможными вымыслами. Несостоятельность такого Воззрения уже давно бросалась в глаза», — писал этот ученый. Афанасьев не допускал мысли, что «пустая складка» могла со­храняться у народа в продолжение целого ряда веков и на ог­ромной протяженности страны, удерживая и повторяя «одни и те же представления»: «Что творится произволом ничем не сдерживаемой фантазии, то не в состоянии произвести такого полного согласия и не могло бы уцелеть в такой свежести; твор­чество не остановилось бы на скучном, тождественном повторе­нии одних и тех же чудес, а стало бы выдумывать новые». Афанасьев сделал следующий вывод: «Нет, сказка не пустая складка, в ней, как и вообще во всех созданиях целого народа, не могло быть и в самом деле нет ни нарочно сочиненной лжи, ни намеренного уклонения от действительного мира». Афанась­ев был прав, хотя и исходил из особого, мифологического пони­мания генезиса сказки.

Признак, принятый Аксаковым за существенный для ска­зочного повествования, был положен с некоторыми уточнения­ми в основу определения сказки, предложенного советским фольклористом А. И. Никифоровым. Никифоров писал: «Сказ­ки — это устные рассказы, бытующие в народе с целью развле­чения, имеющие содержанием необычные в бытовом смысле со­бытия (фантастические, чудесные или житейские) и отличаю­щиеся специальным композиционно-стилистическим построени­ем». Поясняя смысл своего определения, Никифоров указывал на «три существенных признака» сказки: «первый признак — целеустановка на развлечение слушателей»; «второй признак со­временной сказки — необычное в бытовом плане содержание»; «наконец, третий важный признак сказки — особая форма ее по­строения». Ученый уточнил смысл народного изречения: «Сказ­ка—складка (вымысел)», говоря о «целеустановке на развле­чение» и о «необычном» как о характерной примете содержания сказок.

Известный советский сказковед Э. В. Померанцева приняла эту точку зрения: «Народная сказка (или казка, байка, побасен­ка) — эпическое устное художественное произведение, преиму­щественно прозаическое, волшебное, авантюрного или бытового характера с установкои _на_ вымысел. Последний признак отличает сказку от других жанров устной прозы: сказа, предания и былички, т. е. от рассказов, преподносимых рассказчиком слу­шателям как повествование о действительно имевших место со­бытиях, как бы маловероятны и фантастичны они иногда ни были». Уточняя определение, Э. В. Померанцева в книге «Русская народная сказка» (М., 1963) пишет: «Подчеркнутая, сознатель­ная установка на вымысел — основная черта сказки как жанра».

Правильны ли эти определения? «Складка», сознательная установка на вымысел, «целеустановка на развлечение», соче­тающаяся с обращением к необычному в повествовании, — все это невозможно признать достаточным для определения сказки. Было время, когда в истину сказочных повествований верили так же непоколебимо, как мы верим сегодня историко-документальному рассказу и очерку. В свое время Н. А. Добролюбов писал: «Верили ли, например, в народе в ту разумность отноше­ний между зверями, какая высказывается во многих сказках? Или же подобные сказки принимаются в народе таким же об­разом, как мы читаем поэмы Гомера? Думают ли сказочники и их слушатели о действительном существовании чудного триде­сятого царства, с его жемчужными дворцами, кисельными бере­гами и пр.? Считают ли действительностью войну царя Гороха с грибами, могущество разного рода знахарей, колдунов, ведьм и пр., помощь доброго волшебника, защищающего невинность, и т. д.? Или же, напротив, все это у них не проходит в глубину сердца, не овладевает воображением и рассудком, а так себе, го­ворится для красы слова и пропускается мимо ушей... Подобные вопросы тысячами рождаются в голове при чтении народных сказок, и только живой ответ на них даст возможность принять народные сказания за одно из средств для определения той сте­пени развития, на которой находится народ». Не решаясь дать одностороннего ответа, Добролюбов отмечал: «Без сомнения, от­веты должны быть весьма разнообразны для разных случаев и разных местностей. Здесь верят в одно и не верят в другое; тут рассуждают больше, там — меньше; в одном месте верование тусклее и холоднее, чем в другом; для одних уже превращается в забаву то, что для других служит предметом серьезного любо­пытства и даже уважения или страха». Суждения Добролюбова убеждают нас в том, что даже в середине XIX в. многие сказки не отличались «установкой на вымысел» (в том смысле, в кото­ром о вымысле говорится во многих определениях сказок). В ре­альность многих сказочных историй верили.

Автор новейшей книги «Образы восточнославянской волшеб­ной сказки» Н. В. Новиков привел многочисленные свидетельства собирателей фольклора, которые признавали существование «веры в языческое чудесное». Однако очень часто сказочники сказку считали вымыслом. Поэтому Новиков полагает, что признак «ве­рят или не верят рассказчик и его слушатели в реальную возмож­ность» сказочных чудес, не может быть сочтен определяющим для сказки. Сказка независимо от этого обстоятельства «остается сказ­кой» ¹

Конечно, теперь среди нас не найдется человека, который ве­рил бы в существование разумных отношений в мире животных и в реальность «тридевятого царства». Время, когда сказочный, не­существующий мир представал в воображении человека как ре­альный, давно ушло. Поэтому еще в 1928 г. академик П. Н. Сакулин заметил, что «сказка по преимуществу есть устная беллет­ристика ирреального склада». Однако это не означает, что опре­деление сказки может быть дано на основе того, как современный человек относится к сказочному вымыслу, — оно прежде всего должно быть историчным. Необходимо учитывать историческое развитие сказочного вымысла вплоть до наших дней, когда вымы­сел действительно стал восприниматься как воображаемый, нере­альный мир выдумки.

Односторонность существующих определений сказки понимали и сами ученые. Так, Никифоров относил свое определение только к современным сказкам, ссылаясь на то, что «построенные учены­ми картины прошлой жизни сказки все спорны». Однако, как бы ни были спорны разные концепции, несомненно, что исследовате­ли, не учитывающие историческое движение и развитие сказки, не могут в своих определениях глубоко раскрыть ее природу.

Некоторые из приведенных нами определений сказки, несмот­ря на их недостатки, свидетельствуют о стремлении ученых уяс­нить характер фантастического вымысла. Действительно, для вер­ного определения сказки необходимо понять специфические осо­бенности сказочной фантастики, но отметим неприемлемость такого понимания, согласно которому фантастика в сказке не свя­зана с отражением реальности. Такое понимание сказки превраща­ет ее вымысел в художественную самоцель. Так, в одной из доре­волюционных книг мы читаем: «Сказка — рассказ, не имеющий иной цели, как действовать на фантазию слушателей, и в основе своей заключающий вымышленное событие, интересное или самой своей невероятностью, или юмористическими ситуациями». С по­зиции «общественно-исторического понимания сказки» выразила свое несогласие с такими взглядами советский педагог-филолог М. А. Рыбникова ².

Некоторые современные исследователи, указывающие на фан­тастику как на самый существенный признак сказок, не видят свя­зи фантастического вымысла с реальностью. Известный исследова­тель фольклора В. Я. Пропп писал: «Сказка есть нарочитая по­этическая выдумка» и еще: «Она (т. е. сказка. — В. А.) никогда не выдается за действительность». Это верно, но далее ученый пи­шет: «Ни рассказчик, ни слушатель не относят рассказа к действи­тельности. К действительности его может и должен отнести иссле­дователь и определить, какие стороны быта вызвали к жизни этот сюжет (речь идет об одной из бытовых сказок. — В. А.), но это от­носится уже к области не художественного восприятия, а научного» ³. Получается, что художественное восприятие вымысла сказки со стороны рассказчиков и слушателей исключает соотнесенность выдумки с реальностью. В чем же тогда смысл сказок, смысл их выдумки? В самом вымысле? И как исследователь может соотно­сить сказку с действительностью, если сказочная выдумка в своей художественной сути исключает эту соотнесенность?

Здесь будет уместным обратиться к глубоким суждениям М. В. Ломоносова о природе фантастического в искусстве, кото­рые оказались забытыми. В «Кратком руководстве к риторике, на пользу любителей сладкоречия сочиненном» есть большая и содер­жательная глава, посвященная «вымыслам», т. е. фантастике. Ло­моносов обобщил наблюдения над фантастическим вымыслом в искусстве, начиная с греческих мифов и кончая произведениями Франсуа Фенелона, Джонатана Свифта. Фантастический вымысел, писал Ломоносов, есть «идея, противная натуре или обыкновениям человеческим, заключающая в себе идею обыкновенную и нату­ральную и оную собою великолепнее, сильнее или приятнее пред­ставляющую» ⁴. В определении заключена глубокая мысль: фанта­стический вымысел нарушает реальные отношения вещей и явлений — он «противен» натуре, но в основе его положена «идея обыкновенная и натуральная». Фантастика сознательно представ­ляет вещи и явления непохожими на те, которые мы привыкли видеть в жизни. Это смещение реального плана в изображении действительности оправдано назначением фантастики как особого приема поэтизации или нарочитого снижения изображаемого жиз­ненного явления.

Ломоносов усмотрел в фантастике «живое» изображение. Фан­тастика, по словам ученого, представляется в художественном произведении «как нечто чувствительное», это представление чего-либо нереального в виде полных, законченных картин, доступных нашему созерцанию. Ломоносов тонко заметил, что фантастика должна в определенной мере соблюдать «подобие вымышленного изображения с самою вещию, которая под таким видом представ­ляется» ^5.

Оценив значение фантастического вымысла в художественном творчестве, Ломоносов в соответствии с духом времени в своем руководстве за образы взял классические сочинения древних авто­ров. В «Правилах к составлению вымыслов» ученый назвал цен­тавров, сирен и химер: «Так у древних стихотворцев центавры вы­мышлены — одна половина из человека, а другая — из коня; сире­нам дана верхняя часть девицы, нижняя — рыбы; химере — голова львиная, хвост — змеиный, а середка — козья». В другом «прави­ле» ученый говорит об обыкновении придавать «бессловесным животным слово», а «людям — излишние части от других животных, как сатирам — рога и хвост, медузе — ужи и змеи на голову, Персею и Пегазу — крылье, бесплотным или и мысленным существам, как добродетелям и действиям, — плоть и прочая». В некоторых из­даниях «Риторики» дано определение басни и притчи. Образцовое использование фантастики Ломоносов находит в притче «о журав­ле и о лисице». Фантастический вымысел этой притчи близок фан­тастике сказок о животных. Ломоносов называет образцовым вы­мысел мифов об одноглазом Циклопе, гиганте Атласе, стоглазом страже Аргусе, трехглавом Цербере, двуликом Янусе. Ученый ре­комендовал использовать также прием перемещения героев и пред­метов «с места на место или из одного времени в другое» и пр.

Ломоносов больше всего ценил в фантастике смысл. Именно потому он резко осудил те художественные произведения, которые лишены осмысленного использования вымысла. Назвав образцо­выми басни Эзопа, роман Апулея «Золотой осел», некоторые дру­гие произведения, Ломоносов тут же заметил, что «французских сказок, которые у них романами называются, в число сих вымыс­лов положить не должно, ибо оне никакого нравоучения в себе не заключают и от российских сказок, какова о Вове составлена, иногда только украшением штиля разнятся, а в самой вещи такая же пустошь, вымышленная от людей, время свое тщетно препро­вождающих, и служат только к развращению нравов человеческих и к вящему закоснению в роскоши и плотских страстях». Нельзя понимать эту оценку Ломоносова как его мнение о народных сказ­ках вообще. Ученый ценил сказки. В 1757 г. вышла «Российская грамматика» Ломоносова. Сохранившиеся черновые бумаги к ней предположительно датируются 1744—1757 гг., т. е. временем, когда ученый интенсивно работал и над «Риторикой». Черновые записи Ломоносова говорят о его занятиях сравнительной мифологией. Нептуну ученый нашел соответствие в «Царе Морском», герое ска­зок о Василисе Премудрой. Ученый усмотрел «соответствие» Плу­тона черту, тоже персонажу многочисленных сказок. В особый столбец Ломоносов выписал имена персонажей русских сказок, не нашедших соответствий в греко-римской мифологии: Змей лету­чий, Яга баба. В другом месте своих заметок ученый пишет: «Ле­шей, полудница, шиликун, водяной, домовой, бука, нежить, кики­мора, Яга баба, обмены — вспомятовать все их действия. Змей ле­тает. С лешим бутто бабы живут. Русалка.

Наш народ у Дуная живал и реку за бога почитал. Дунай.

Здунайко, Здунай, Здунанай. Царь Морской.

Черти живут в омутах и водоворотах» ⁶.

Эти записи Ломоносова говорят не только о стремлении понять народную русскую «демонологию», но и о том, что сказочные пер­сонажи: баба Яга, царь Морской, черти, змей—отнюдь не вызы­вали у него того отношения, которое он высказал по поводу французских сказок. Это уже не «пустошь», не бесцельный вымысел. Не без сожаления Ломоносов пишет о не использованных в древ­ности возможностях баснетворчества, основанного на народном фантастическом вымысле: «Мы бы имели много басней, как греки, есть ли бы науки в идолопоклонстве у россиян были» ⁶.

Ломоносов размышлял о природе, свойствах и особенностях фантастического вымысла вообще, а не только о вымысле гречес­кого мифа. Многое из высказанного им о фантастике применимо и к фантастике русских сказок.

Какие же «обыкновенные» и «натуральные» идеи представля­ют в своем вымысле русские сказки? Как относится вымысел к реальности? Как он исторически складывался? Какими художест­венными свойствами обладает фантастика русских сказок? Без ответа на эти вопросы невозможно определить, что же такое сказ­ка. Ее определение требует предварительного выяснения своеоб­разия той поэтической среды, в которой долгие века жила сказка.

 

Глава вторая

ТВОРЧЕСТВО КОЛЛЕКТИВА И

ОСОБЕННОСТИ СКАЗКИ

 

Только уяснив специфические черты устного народного твор­чества, частью которого являет­ся фольклорная сказка, можно понять ее особенности.

Нередко своеобразие фольклора пытаются устанавливать через сравнение его с литературой. При сравнении имеют в виду, что и фольклор как искусство слова, и литература имеют общие черты, равно отличающие их от всех других видов художественного твор­чества. Хотя фольклор и соединяется с исполнительским искусст­вом актера, мастерством рассказчика, искусством пения, музыки, но от этого отвлекаются.

При сравнении фольклора с художественной литературой вы­явились две тенденции: отождествление этих видов творчества и абсолютизация различия между Ними. Согласно первому взгляду фольклор ничем не отличается от литературы: его творят такие же художники, как в литературе, хотя и творят его устно. Еще до революции известный русский ученый академик С. Ф. Ольденбург писал, что необходимо полностью признать «большое значение сказочника, сказителя в создании народной сказки». По словам Ольденбурга, такое признание «стоит в тесной связи с тем пере­воротом во взгляде на так называемую народную словесность, ко­торый постепенно, но, по-видимому, прочно совершился в сознании ее исследователей...» «Мы, —продолжал ученый, —перестали ве­рить в то «массовое творчество», которое заслоняло от нас в народ­ной словесности создателя того или другого произведения этой словесности. Конечно, в памятниках народной словесности мы по­чти никогда не отыщем автора, который не заботился о своих авторских правах, но мы тем не менее твердо уверены в том, что он был». Если принять эту точку зрения, то все народное твор­чество становится совокупностью огромного числа произведений, созданных отдельными лицами. Согласно такому взгляду надо при­знать, что и сказки — творчество оставшихся неизвестными нам авторов

Такой взгляд на фольклор получил широкое распространение в 20-е и 30-е годы XX в. и выразился в трудах ученых, фольклористическаядеятельность которых была во многом весьма плодо­творной. Ю. М. Соколов писал о значении индивидуального твор­ческого начала в фольклоре: «Давно поставленная в русской фольклористике проблема творческой индивидуальности в настоя­щее время считается как будто разрешенной в положительном смысле, и старое романтическое представление о «коллективном» начале в области устного творчества почти отброшено или, во вся­ком случае, в очень сильной степени ограничено. И это есть со­лидное достижение русской науки». Ученый видел в каждом ис­полнителе устно-поэтических произведений в значительной степе­ни и творца — «автора их». Среди этих «авторов» он усматривал «не меньшее разнообразие индивидуальныхобликов, чем в пись­менной художественной литературе».

Выводы Ю. М. Соколова поддержали видные советские уче­ные: М. К. Азадовский, А. И. Никифоров и другие.

Принципиальная теоретическая ошибка в важных суждениях о творческой природе фольклора, а следовательно, и ошибка в выводах, которые были затем сделаны из этих суждений, состоит в том, что процесс создания произведений в фольклоре приравни­вался к индивидуальному процессу создания произведений в литературе. Только устность отличала фольклор от письменной ли­тературы в этой теории.

В науке о фольклоре существует и другое течение, которое ведет свое начало от фольклористики 40—60-х гг. XIX в., от «романтических», как их порой называли, теорий. Среди этих «романти­ков» были: Ф. И. Буслаев, О. Ф. Миллер, а также В. Г. Бе­линский, Н. Г. Чернышевский. В своих суждениях о фольклоре они исходили из того, что фольклор не может быть отождествлен с литературой не только по содержанию, но и по характеру твор­ческих процессов. Устная поэзия творится не отдельными лицами как полноправными самостоятельными авторами, а массой наро­да, коллективно, сообща. В рецензии на сборник Кирши Данилова и другие собрания устной русской народной поэзии В. Г. Белин­ский писал: «...автором русской народной поэзии является сам русский народ, а не отдельные лица...» ⁷. Н. Г. Чернышевский го­ворил о народных песнях как о «созданных всем народом», словно их творило «одно нравственное лицо». Этим Чернышевский отли­чал фольклорные произведения от произведений, «писанных от­дельными лицами»⁸. Ф. И. Буслаев говорил о создании мифов, сказаний, эпических песен, что «исключительно никто не был творцом ни мифа, ни сказания, ни песни...». «Отдельные же лица были не поэты, а только певцы и рассказчики; они умели только вернее и ловчее рассказывать или петь, что известно было всяко­му... Изобретение басни, лиц и событий — не принадлежало поэту...Рассказчик, или певец, довольствовался немногими прибавления­ми только в подробностях, при описании лица или события, уже давно всем известных; он был свободен только в выборе того, что казалось ему важнейшим в народном сказании, что особенно могло тронуть сердце. Но и при свободе рассказа поэт был не волен в выборе слов и выражений...»

Многие современные ученые восприняли и развили идею кол­лективного творчества в фольклоре. Профессор П. Г. Богатырев писал: «...романтики были правы постольку, поскольку они под­черкивали коллективный характер устно-поэтического творчест­ва...» Роль исполнителя фольклорного произведения, по словам ученого, «никоим образом не должна отождествляться ни с ролью читателя или чтеца литературного произведения, ни с ролью авто­ра». Считая необходимостью произвести «основательный пере­смотр» взглядам на тождество фольклорного и литературного твор­чества, Богатырев правильно настаивал на проявлении в фолькло­ре массовой среды как творческого фактора: «...все отвергнутое средой просто не существует как фольклорный факт, оно оказыва­ется вне употребления и умирает». И еще: «...произведение ста­новится фактором только с момента его принятия коллективом»⁹. Народно-массовое начало становится тем творческим фактором, который узаконивает устное произведение в правах фольклорного. Народная масса выступает не только в качестве санкционирующей среды — она властно определяет характер содержания фольклора и его форм.