В порядке первого приближения

Зима... Русская зима...

За последние годы эти слова потеряли свой романтический смысл, полностью лишились поэзии. С ними связывали наивысшее напряжение - пик холода и голода, агонию транспорта.

В губернских городах и Москве жилось особенно тяжко. Березовые поленья продавали по весу - на фунты. Суп из воблы и пшена почитали за роскошь. И никакой юмор не действовал, ничьи шутки не помогали взбодриться, когда за дверью в тифозном бреду стонал сосед.

Но здесь, в Архангельском, начинало казаться, будто ничего подобного вокруг нет.

За окнами уютного барского особняка, среди которых Зина не нашла двух одинаковых, и это, неведомо почему, до сих пор ее тешило, как девчонку, - за окнами усадьбы, превращенной в дом отдыха, безмятежно разлеглись снега.

Февральское солнце, уже склонившееся к черно-сизым лесным далям, казалось, вот-вот подпалит сороку на макушке вековой ели, оплавит голубые, багряные, розовые гребни наметов по краям рощи. Но сероватая дымка над дорогой, над поймой, пронизанная дрожавшими ниточками света, уверяла, что надежда на тепло - пока только надежда и к ночи мороз завернет еще злее.

Ну и пусть!

Рядом, обжигая колени, потрескивали и слезились смоляными каплями сосновые плахи. Теплые зайчики скользили по изразцам камина, танцевали на шелковистых обоях, прыгали с тарелки на тарелку. А добрая фея, наряженная в белый халат и принявшая облик сестры-распорядительницы, пела:

- На обед лапша домашняя и кулебяка с осетриной.

Глебу Максимилиановичу опять стало неловко за то, что он благоденствует в этаком раю. Вспомнилось, как Ленин выпроваживал его из Москвы, измотанного, изнемогшего, падавшего с ног, - выпроваживал и выпроводил. Так что теперь Кржижановский объяснял свое пребывание здесь виновато и не иначе как только словами: «Я выслан сюда Ильичем».

Ленин обещал навестить его в Архангельском, да разве выберется, оторвется от дел? Эх! Разве ему, Ленину, меньше нужен отдых? Разве сейчас время отдыхать, когда все еще так зыбко, так туманно? Когда в Москве, в Высшем совете народного хозяйства есть люди, которые открыто говорят, что ГОЭЛРО будет выполнен через несколько столетий? Когда надо не покладая рук действовать, действовать, действовать?

Ведь еще в ноябре прошлого года правительственная комиссия предложила проект общепланового органа при Совете Труда и Обороны, не приняв во внимание... ГОЭЛРО. И Ленин тут же запротестовал:

- Чего стоят все «планы» (и все «плановые комиссии» и «плановые программы») без плана электрификации? Ничего не стоят.

Спешная подготовка к Восьмому съезду как-то засло-пила эту проблему. Теперь же к ней предстояло вернуться.

О ней нельзя было забыть, даже если б захотелось. О ней напоминали и те делегатские записки, которые он любовно хранил в портфеле и принялся перебирать, придя в свою комнату номер пять после обеда.

Химическим карандашом на листах в клетку из тетрадей:

«Каковы запасы торфа и подмосковного угля? Оправдают ли себя такие постройки, как Шатурка или Каширка, при имеющихся залежах?..»

«Почему так мало обращено внимания на Азиатскую Россию в смысле электрификации?..»

«Каким же образом, т. Кржижановский, Советская Россия, не имея ломаного гроша в кармане, осуществит сей грандиозный проект, требующий громадных капиталов? На иностранный капитал, конечно, рта разевать не приходится...»

На листке из блокнота, на обрывке газеты, на клочке пергамента, пахнущего селедкой:

«Сообщите о литературе по электрификации...»

«Имеет ли теория Эйнштейна отношение к электрификации? Если да, то какое?..»

«В какой степени эксплуатируется Ниагара?..»

Записки, записки... Пестрые, разные, за каждой - человек, живой, особенный. Но всех одинаково интересует одно и то же дело. Все равно требуют: скорей, быстрей, немедля - «вынь да положь». А он, Глеб Кржижановский, еще далеко не на каждое «почему», не на каждое «когда» может ответить даже самому себе.

Задумавшись, он вдруг уловил какой-то гул, возвысившийся над монотонным шорохом ветра за окном.

Да, это рев мотора. Не может быть!.. Не так часто в здешних местах услышишь дыхание машины. Но по снежной целине, курившейся белесой пылью, карабкался, тяжело переваливался через переметы зеленовато-серый экипаж. Ближе, ближе...

Автомобиль «роллс-ройс»! Только передние колеса поставлены на широкие лыжи, а вместо задних - резиновые гусеницы.

Скрип снега под полозьями. Стук металлической дверцы. Суматоха в коридоре:

- Ленин!

- Ленин!

- К нам!..

Распахнув полы шубы, разрумянившийся, борода, усы, ресницы заиндевели, он деликатно оттеснял наседавших и слева и справа отдыхающих, спешил по коридору навстречу выбежавшему Кржижановскому.

- Привет! Не ждали? Как видите, я держу слово.

- Владимир Ильич! Как добрались?

- Не спрашивайте! Не дорога, - проклятье. Каких-то тридцать верст... Выехали из Кремля в половине первого, А теперь? Ого! Без малого три часа ковыляли.

- По нынешним временам и то сверхскоро. Машина у вас молодец.

- Молодец-то молодец, да вот снег набивается между гусеницей и роликом. То и дело приходится останавливаться, вышибать его оттуда...

- Чуть бы пораньше! Мы только что пообедали. Ну, да придумаем что-нибудь. Зина! Куда ты запропастилась? Вечно она...

- Спасибо, спасибо, не хлопочите. Стакан чаю погорячее - не откажусь. А вот Тиля накормите непременно. Ну-с, как вы тут отдыхаете?

- Пойдемте, Владимир Ильич, я вам глухариное зимовье покажу и заячьи тропы. Ох, и охота здесь должна быть!..

- Как-нибудь в другой раз, - улыбнулся Ленин, уже входя в комнату и пристраивая шапку на оленьи рога, служившие вешалкой. - У меня ровно час. Не уговаривайте. К семи я должен быть в Москве. Так что прямо к делу. Ты уж нас извини, Булочка.

Усевшись за стол, он размял застывшие пальцы, выложил привезенные бумаги:

- Завтра в Совете Труда и Обороны мой доклад о реорганизации ГОЭЛРО в общеплановую комиссию. Что вы скажете по этому поводу?

- Владимир Ильич! - взмолился Кржижановский. - Как же я могу здесь сидеть, когда там...

- Вам необходим отдых, - перебил его Ленин. - Это приказ. Давайте не отвлекаться интеллигентскими всхлипываниями. К делу, к делу, дорогой Глеб Максимилианович!

- Я же зиаго, как вам тяжело. Сколько недругов у этого начинания!..

- Вот черновой проект. Просмотрите, пожалуйста.

Глеб Максимилиановиче пододвинул листок, протянутый Лениным, и стал читать. Потом они вместе принялась перечеркивать, переписывать, подправлять и наконец набросали:

«При СТО создается Общеплановая комиссия для разработки единого общегосударственного хозяйственного плана на основе одобренного VIII съездом Советов плана электрификации и для общего наблюдения за осуществлением этого плана».

- Та-ак. - Кржижановский еще раз поглядел на исчерканный листок. - Это главная задача новой комиссии.

- Коротко и ясно, - согласился Ленин. - Все сказано.

Морозный румянец сошел с его щек, и Глеб Максимилианович увидел, какое усталое и озабоченное у Ильича лицо.

Есть от чего нынче устать, есть чем озаботиться. Достаточно вспомнить хотя бы названия последних его статей: «Кризис партии», «Еще раз о профсоюзах, о текущем моменте и об ошибках товарищей Троцкого и Бухарина»... Только на завтра, в повестке одного заседании Совета Труда и Обороны, кроме организации Государственной общеплановой комиссии, доклад о работе транспорта во второй половине минувшего года - «больные» паровозы, взорванные, погребенные подо льдом мосты, разбитые в щепу вагоны, - потом о невыдаче Сормовскому заводу и Приок-скому округу продовольствия и так далее и тому подобное.

До боли захотелось как-то поддержать, обогреть Владимира Ильича. Пока он смотрел в окно, Глеб Максимилианович подсыпал ему в чай две ложкн сахару, достал из тумбочки пшеничный сухарь. Эх, меду бы хорошо для поддержки сердца! Шепнул:

- Зина! Добудь меду. У Ленгника есть баночка...

- Да, - отвечая на свои мысли, Владимир Ильич отвернулся от окна. - Я должен предостеречь вас. Для вас, конечно, не новость, что идея создания государственного общепланового органа отнюдь не пользуется в советских руководящих верхах всеобщей поддержкой.

- Я уже привык к этому. - Кржижановский обиженно вздохнул и прикусил губу. - Все время слышишь: кто-то где-то что-то обронил, кто-то намекнул, стоит ли проводить ГОЭЛРО в жизнь.

- Сплетня любит темноту и безыменность!

- Но я знаю и другое, Владимир Ильич! Самыми строгими нашими критиками всегда были и остаются те, кто не верят в силу и возможности советского строя. Да, да, я могу заранее сказать, как тот или иной деятель отнесется к нашему плану, если известно, по какую сторону баррикад устремлены его симпатии. Скажи мне, кто твой друг...

- Ну, это слишком упрощенно. Тут дело хитрее, хотя в общем-то вы правы... Рыков просит не торопиться, тянет, откладывает. Милютин, Ларин, Крицман выдвигают контрпредложения, суетятся, дебатируют. Как будто холод и голод подождут, и мы можем сидеть сложа руки, философствовать на манер гоголевского Кифы Мокиевича: «А что было бы, если бы слон родился в яйце?»

- И это в то время, - добавил Кржижановский с грустной улыбкой, - когда его сын Мокий Кифович, «двадцатилетняя плечистая натура», дурашливый и буйный богатырь, никому не дает проходу - ни дворовой девке, ни дворовой собаке, крушит все подряд в соседстве и в доме, даже собственную кровать!

- Вот именно! Но вернемся к делу. Вам предстоит строить и - я верю - построить государственный орган, какого еще не было в истории.

- Я здесь на досуге уже прикидывал кое-что, Владимир Ильич...

За полями, за снегами, в цепеневших от стужи далях тонуло пунцовое солнце. Гуще гудело в печной трубе. И даже по узорчатой наледи оконных стекол было заметно, как быстро крепчает мороз.

А двое за столом в тесноватой комнате горячились, спорили, каким быть Госплану, чем заниматься... Перспективы страны и задачи ближайших лет. Город и деревня. Производство и знание. Исследования и пропаганда. Подчиненность. Взаимоотношения с другими организациями. Бюджет. Наконец, подошли к составу.

- Итак, председатель комиссии - Кржижановский, - с веселой торжественностью объявил Ленин, прищурился, сдержал улыбку. - У кого есть замечания, возражения по поводу данной кандидатуры?

Глеб Максимилианович смутился.

- Может быть, у вас, товарищ Кржижановский? Нет? Хорошо. Тогда у меня есть. Уж не прогневайтесь: вы излишне доверчивы. Когда вы научитесь сдерживать себя? Вы каждому готовы высказать все, что чувствуете. Вы думаете, все - ваши друзья-приятели. Вы не обиделись? Не могу сейчас не сказать об этом, предлагая вас на такой высокий государственный пост.

- Зато у меня способности дипломата, - пробурчал Кржижановский, потупившись и как бы в отместку.

- Что-о?! - Ленин обернулся к нему, откинулся на стуле, упер руки в бока и зашелся тем характерным смехом - от души, до слез, который объяснял, почему его любят дети.

Пока он смеялся, Глеб Максимилианович невольно припоминал, как когда-то Володя катался на коньках куда хуже него, Глеба, старался во что бы то ни стало обогнать товарища, но никак не мог. Однажды Глеб уступил, и надо было видеть, как Ульянов, взрослый, серьезный Ульянов, только что закончивший фундаментальное «Развитие капитализма», радовался той крошечной победе...

- Что-о?! - повторил он сквозь смех, - Какие у вас еще есть способности?

- Да что же... Я в общем-то... - Кржижановский сконфуженно оправдывался. - Я ведь, собственно, не администратор.

- Не беда. Вы должны быть «душой» дела и руководителем идейным (в особенности отшибать, отгонять нетактичных коммунистов, способных разогнать спецов)... Ваша задача выловить, выделить, приставить к работе способных организаторов, администраторов... - дать Центральному Комитету РКП возможность, данные, материал для оценки их. Вы понимаете, что это значит?

- Куда уж! Ой! - притворно покряхтывая, кивал Глеб Максимилианович. - Все та же ниточка: революция - интеллигенция - все так же тянется через меня, грешного.

- Итак, - Ленин провел по лбу ладоныо, стараясь сосредоточиться, сдвинул брови, - в нашей комиссии уже есть душа, есть административное тело... - но не сдержался: - Заведете специального помощника, который бы охранял «душу» в лице вашей особы от всяких случайных «тел».

- Владимир Ильич...

- Не буду, не буду больше. Пойдем далее.

- Профессора Круга привлечь, - предложил Кржижановский.

- Та-ак, - Ленин одобрительно склонил голову.

- Рамзина.

- Первоклассный ученый, но, боюсь, академичен.

- Ничего, Владимир Ильич! Будет на месте.

- Не забудьте Александрова.

- Разве можно его забыть? Да! Вот еще: нужен ученый секретарь. Я думаю, что лучше Евгения Яковлевича Шульгина, пожалуй, не найдешь. Вы знаете, что это за человек?..

Каждого сотрудника Глеб Максимилианович старался похвалить, отмечал достоинства. Добавлял все новые и новые штрихи. Об Александрове, например, сказал, что главная черта его проектов - смелость. Это пламенная натура, презирает равнодушие, страстно утверждает на земле свое... А Графтио? Человек феноменальной трудоспособности! Хорошо зарегулированная гидростанция, которая исправно несет «базисную» нагрузку, не теряя способности выдерживать и «пиковую». Знает английский, французский, немецкий, итальянский, шведский... Крушение попыток использовать энергию Иматры для Питера до сих пор личная трагедия инженера Графтио. До сих пор он с яростью вспоминает, как после его доклада финляндскому сейму о строительстве гидростанции к нему подошел представитель германского банка и сказал: «Неужели вы допускаете возможность создания таких мощностей для петербургской промышленности вне нашего контроля?..»

Глеб Максимилианович углубился в подробности, так что Ленин должен был напомнить: времени в обрез.

- Хорошо, - произнес Владимир Ильич. - Александров, Шульгин, Графтио, Шателен.

- Ну конечно, конечно. Потом Прянишников, Вашков, Коган, - предложил Кржижановский, - и непременно Есин.

- Это кто такой? - Ленин насторожился.

- О! Это замечательный человек. Жаль, что титулы «бесподобный», «крупнейший» мы привыкли применять только к художникам, философам, изобретателям. Василий Захарович Есин - выдающийся рабочий. Монтер, выросший у нас на «Электропередаче». Большевик с тринадцатого года. Участник Октябрьских боев в Москве. Командир красных автомобильных частей на гражданской войне...

- Остановитесь, Глеб Максимилианович! Я надеюсь, вы не станете упрекать меня в недооценке рабочего класса, но в вашей комиссии должны быть специалисты - ученые.

- Все это так, Владимир Ильич. Но тут, с Есиным, исключительный случай... Борис Иванович Угримов, как вы знаете, теперь особоуполномоченный Совета Труда и Обороны в комиссии «Электроплуг». А Есин работает на месте профессора Угримова - начальником отдела электрификации сельского хозяйства. И хорошо работает. Иному «спецу» сто очков даст! Истинный самородок!

- Ох, Глеб Максимилианович!.. Не слишком ли? Не увлекаетесь ли?

- А по-моему, лучше перехвалить человека, чем недооценить. Слышали бы вы, как Есин отбрил одного высокообразованного пошляка, который увидал в плане ГОЭЛРО лишь возможность для молодых крестьянок завивать волосы электрическими щипцами!..

- Ну, что же, - подумав, уступил Ленин. - В виде исключения - пусть, - и черканул в конце списка:

«Есин (НКЗ)».

Помолчали, допили чай с медом. И Глеб Максимилианович вдруг почувствовал, что не только настроение, но и самочувствие улучшилось.

Отчего бы?.. Разве не ясно? Сделали много: часу не просидели, а сделали!..

Он попросил:

- Остались бы, Владимир Ильич!.. Как же так? Столько верст туда-обратно, по такой дороге, в этакое лихо, а с нами - только час...

- Не удерживайте. Спасибо. Это мне полезно - проветрить голову. Я очень доволен. О-чень! Счастливо отдыхать вам.

И укатил.

 

Ленин оттолкнулся вместе с креслом от стола, глянул на часы, покачал головой: ровно шесть. До начала заседания считанные минуты, а никто из противников не зашел, не прислал свои возражения.

В чем дело? Что это, случайное совпадение? Или тактика - не раскрывать до поры свои карты, не давать лишнее время на размышления, на подготовку?

Позвонил секретарю.

- Пожалуйста, поторопите Милютина, Ларина и Крицмана с присылкой тезисов об едином хозяйственном плане.

Вскоре уже пора перейти из кабинета в зал заседаний...

 

И вот длинный-предлинный стол в этом зале. Пятнадцать мест с одной стороны, пятнадцать с другой. Ведущие политические и хозяйственные деятели страны: Аванесов, Рудзутак, Брюханов, Попов, Халатов, Ломов, Милютин...

Вдоль стены со строгими деревянными панелями, с глубокими проемами четырех окон, за которыми в слепой пустоте ночи надрывается метель, расселись приглашенные товарищи, докладчики, эксперты.

Во главе стола, точнее, уже за другим, приставленным к нему, как перекладина буквы Т, - Ленин. В левой руке - часы, правая - над листком для заметок.

Рывком поднимается Михаил Александрович Ларин - тот самый, что слывет старым партийным работником и литератором. В былые годы - меньшевик, а в девятьсот седьмом - автор самого правого из проектов созыва «широкого рабочего съезда», которым пытались заменить партию. Во время войны примкнул к Мартову...

Опять Мартов и мартовцы - пусть бывшие! - против Ленина, против ГОЭЛРО...

Ларин так долго подавался вправо, что оказался слева: после Февральской революции он занял самую левую позицию среди меньшевиков-интернационалистов, после июльских событий вошел в большевистскую партию и ныне трудится на посту заместителя председателя Высшего совета по перевозкам. Самонадеян, самоуверен, привык идти напролом, без оглядки и полагает это главным достоинством революционера.

Перед началом заседания, прочитав проект положения о Государственной обще плановой комиссии, подошел к Ленину и шепнул на ухо как бы в шутку:

- Вы дали нам мизинец, мы возьмем всю руку,

Для себя Ленин называет его «архиловким нахалом», смеется:

- Если Ларин просит миллион, то давать ему надо полтинник.

Ларина, и прежде всего его, имел в виду Владимир Ильич, когда предупреждал Кржижановского, что придется отшибать нетактичных коммунистов.

С убежденностью всезнающего метра, с апломбом пророка Ларин бросает в лицо Ленину:

- Как можно признавать ГОЭЛРО основным планом восстановления всего народного хозяйства? Как можно всерьез говорить о немедленном приступе к практическому проведению этого плана в жизнь, если жизнь сплошь и рядом на каждом шагу опрокидывает куда более скромные наши наметки?..

В плане. ГОЭЛРО, составленном техниками, хромает экономическое обоснование. Не учтен прирост населения. Слабы расчеты необходимого ввоза и так далее и так далее...

Я считаю, что во главе технической группы, предложенной товарищем Лениным, если хотите, над ней, надо обязательно поставить экономический президиум...

Он говорит многозначительно и запальчиво, то и дело снимая и надевая очки. Отирает взмокший, начинающий лысеть - «бог лица прибавляет» - лоб.

Но Ленин умещает суть его выступления в строку:

...«Дело не кончается одной техникой»...

В три строки - следующее выступление, заместителя председателя Высшего Совета Народного Хозяйства Милютина.

«Ларин часто путает (Милютин)

\\ Задача эпопомически-политичееная

[Ниразу не возразил Ленин}»

Раскинув перед собой широкие сухие руки так, что левая легла на общий стол, а правая уперлась в тот, за которым сидел Ленин, Рыков поморщился: нет, ни Ларин не произвел впечатления, ни зам не сверкнул красноречием, хотя все же сказал, что с точки зрения методологической план ГОЭЛРО построен неправильно. Взял слово.

Председатель Высшего Совета Народного Хозяйства говорит не торопясь - отмеривая, процеживая каждое слово, каждый вздох: у зама одна ответственность, у преда - иная. Привычно заикаясь, он растягивает начальные согласные - выгадывает секунды, чтобы отмерить, взвесить еще и еще раз:

- Н-н-не надо спешить. В-в-ведь прежде, чем выполнять ГОЭЛРО, его н-н-необходнмо еще утвердить. Можно его утвердить н-немедля, с-сейчас? Можно. А нужно ли?.. Может быть, лучше утвердить после съезда электротехнического - после, как сказано в постановлении Совнаркома от восьмого сего февраля, «всестороннего обсуждения технико-экономических вопросов, связанных с осуществлением плана электрификации России»?

Всем своим видом - и тем, как сжимает в кулаке карандаш, как отмахивает такт своим словам, как придерживает вытянутыми пальцами другой руки бумаги на столе, но не заглядывает в них - по памяти безошибочно цитирует нужные параграфы, - всем своим видом Рыков как бы внушает Ленину: «Без моего благословения ГОЭЛРО не отправится в путь. Я могу дать «добро», могу и не дать».

- Ш-ш-што, если в результате упомянутого «всестороннего обсуждения» упомянутый план электрификации окажется планом электрофикции?.. - Он прикрывает рот ладонью, будто бы разглаживая усы, сдерживает улыбку. - Н-н-не скрою, д-да, я слыхал, что есть ошибки. Товарищ Ларин, товарищ Милютин пять минут назад подтвердили нам это. - И тут же великодушно защищает председателя ГОЭЛРО от Ларина и Милютина: - Кржижановский не только теоретик, но и практик... Однако излишней нервозностью, чрезмерной поспешностью, - смотрит на Ленина, - затемняется существо дела.

Ленин буквально хватает последнюю фразу - с маху так и записывает:

«...затемняется существо дела...»

По тому, как задиристо он склоняет голову, как наперекор противнику - размашисто и стремительно - мчит по листку свой толстый черный карандаш, нетрудно заметить, что он повторяет эту фразу про себя с иной интонацией, вкладывает в нее совсем иной смысл.

Тем временем предложенный Лениным проект атакует уже новый оратор - Валериан Валерианович Осинский, заместитель народного комиссара земледелия. Это экономист и литератор, во время Брестских переговоров - глава «левых коммунистов», сторонник продолжения «революционной» войны, теперь один из вождей фракционной группы «демократического централизма»:

- Легкомыслие - утверждать!.. - Обращается он исключительно к Ленину и с присущей ему особенностью во всем усматривать политиканство, козни, направленные против него, подозрительно щурится, встряхивает густой шевелюрой: - Легкомыслие - утверждать план электрификации! Нарушать решения Восьмого съезда Советов, который не утвердил, а одобрил! Кржижановскому задание не было дано выработать государственный план. Общеплановая комиссия будет наполовину административная комиссия, а Кржижановский не администратор. Разве не так, Владимир Ильич? Сами же вы признавали...

Спокойно, сдерживая себя, Ленин кивает, стискивает зубы так, что желваки играют на лице.

- Вот видите! У него в ГОЭЛРО буржуазные спецы, правые эсеры и прочие, коммунистов мало. ГОЭЛРО должна дать кадры экспертов, а не общеплановой комиссии. И вообще!.. - вдруг махнув рукой, срывается Осинский. - Я всегда был против! Никогда не верил! Почему электрификация, а не газификация, скажем? Все равно пустое фантазерство. Сначала восстановим хоть частью старое, прежде чем строить новое. Я не полагаюсь на Кржижановского. Пусть экономист просмотрит, только экономисты могут сделать...

Его сумбурное, переполненное эмоциями выступление подлило масла в огонь. Дебаты пошли по второму кругу: снова Рыков, снова Милютин, снова Ларин...

«Опять об одном и том же! - недовольно усмехнулся про себя Ильич. - Мешают додумать».

Он пришел в свое обычное, преобладающее настроение - напряженной сосредоточенности, набрасывал план заключительного слова.

А перед ним в зале за столом шумели, то и дело повторяли:

- Экономика...

- Экономист...

- Экономический...

Ленин как бы отодвинулся от наседавших противников, сдержал себя, собрался, записал, сжимая каждое слово до предела - в слог: «отн к эк» - «отношение к экономике», - прислушался к тягучему тенорку Рыкова, помедлил, добавил: «(Далеко, в куток!) «Мозг»».

«Да, вот главное. Именно мозгом должен стать Госплан. А эти... Живую работу заменяют интеллигентским и бюрократическим прожектерством! Конечно, «планы» - вещь такая, говорить и спорить можно бесконечно, Но неумно допускать общие разглагольствования и споры о «принципах» построения плана, когда подо ваяться за изучение уже данного, единственно научного плана, исправить его на основании... опыта!» - Снова черканул, еще стремительнее, словно досаждая, словно наперекор, в пику своим оппонентам:

«{хоз здр смысл)» - «(хозяйственный здравый смысл)».

Рослый, прямой, застегнутый на вое пуговицы, с аккуратно зачесанными назад волосами, с крупными, чуть вывернутыми губами, делающими его лицо обиженным, Милютин перебирает на столе бумаги, обдает прокуренным, табачным дыханием, долго ищет нужную.

Почему-то нелегко поверить, что из тридцати семи своих лет половину этот человек отдал революции, семь провел в тюрьмах и ссылке, после Февральского переворота был председателем Саратовского Совета, на Апрельской конференции избран в ЦК, большевиков, в Октябре - народный комиссар земледелия первого Советского правительства. Пост, впрочем, вскоре им оставленный из-за несогласия с позицией Ленина и ленинцев. В это, к сожалению, поверить уже легче...

Сейчас Владимир Павлович больше напоминает учителя, старающегося вдолбить школярам трудный урок.

- Тезис первый, - монотонно читает он. - Единым хозяйственным планом называется совокупность... - Тезис второй. Осуществление единого хозяйственного плана ста­новится возможным только после свержения капитализ­ма... Тезис третий... Тезис четвертый...

«Какая скученция! - думает Ленин.-- Дельный эконо­мист, вместо пустяковых тезисов, засядет за изучение фак­тов, цифр, данных, проанализирует наш собственный опыт и скажет: ошибка там-то, исправлять ее надо так-то....» - Он опускает карандаш на бумагу так, точно надоедливого и нудного Милютина отметает: обводит слова «(хозяйственный здравый смысл)» густой черной рамкой. Дает слово следующему оратору.

Опять - Ларин.

Щуплый, юркий, желчный, Ларин едва успел раскрыть рот - уже сказал всем что-нибудь неприятное, даже единомышленников своих не пощадил, увлекшись.

«Б-да-а... - глядя на него, задумывается Ленин. - Коммунист, не доказавший своего умения объединять и скромно направлять работу специалистов, входя в суть дела, изучая его детально, такой коммунист часто вреден. Таких коммунистов у нас много, и я бы их отдал дюжинами за одного добросовестно изучающего свое дело и знающего буржуазного спеца».

Рука его опускается на листок, второй рамкой - еще раз! - выделяет и подчеркивает слова «(хозяйственный здравый смысл)», двумя четкими линиями отбивает от дальнейшего, останавливается, будто насторожившись, прикидывая, и решительно продолжает:

««Дело затемняется»...

бюрократизмом (Рыков)...

и литературщиной

(Милютин, Ларин и О синений)».

Набрасывая свой план, Ленин то и дело косится на брызжущего слюной Ларина, который уже противопоставляет тезисам Милютина собственные тезисы, пересыпает речь шутками вроде:

Мужик рубит

Лошадь везет...

И вдруг... Вдруг Владимир Ильич просто-напросто взрывается смехом.

Но это совсем не тот радушно-заразительный ленинский смех. Это смех-вызов, смех-горечь, ирония, смех-выстрел. Недаром на листок для заметок он ложится строками, напоминающими беспощадно злую частушку:

«Мужик рубит

Лошадь везет

Советский служащий крадет

Экономист пишет тезисы».

 

Наконец выговорились все противники. Владимир Ильич спокойно отложил толстый черный карандаш, откашлялся, уперся руками в край стола:

- Тяжелое впечатление производят ваши разговоры... - И тут же всегда так ярко выраженная у него потребность высказаться, выяснить суть взяла верх над сдержанностью:

- Пустейшее говорение. Рассуждения о том, как надо подойти к изучению, вместо изучения... Пустейшее «производство тезисов» или высасывание из пальца лозунгов и проектов! Высокомерно-бюрократическое невнимание к тому живому делу, которое уже сделано и которое надо продолжать. Да, да, товарищ Осинский! Не смотрите зверем. Единственная серьезная работа по вопросу об едином хозяйственном плане есть «План электрификации РСФСР». Он разработан - разумеется, лишь в порядке первого приближения, - Ленин усмехнулся тому, что невольно употребил излюбленное выражение Глеба Максимилиановича и повторил с особым ударением для Рыкова, Милютина, Ларина и всех тех, кто чересчур напирает на допущенные ошибки, стараясь тем самым перечеркнуть всю работу ГОЭЛРО, - лишь в порядке первого приближения - лучшими учеными силами нашей республики по поручению высших ее органов. И борьбу с невежественным самомнением сановников, - взгляд на Рыкова - Осинского, - с интеллигентским самомнением коммунистических литераторов, - кивок в сторону Ларина - Милютина, - приходится начать с самого скромного дела, с простого рассказа об истории этой книги, ее содержании, ее значении.

Скользнув взглядом по заметкам на листке, Ленин напоминает, что главной задачей, поставленной ВЦИК Кржижановскому и его Комиссии, была «научная выработка государственного плана всего народного хозяйства». Результатом работ ГОЭЛРО стал обширный - и превосходный - научный труд.

Обстоятельно и увлеченно Владимир Ильич говорит о том, что для правильной оценки труда, совершенного ГОЭЛРО, надо обратиться к примеру Германии. Там аналогичную работу проделал ученый Баллод. Он составил научный план социалистической перестройки всего народного хозяйства. В капиталистической Германии план повис в воздухе, остался литературщиной, работой одиночки...

План электрификации России - это точные расчеты специалистов по всем основным вопросам, по всем отраслям промышленности... вплоть до расчета производства кожи, обуви по две пары на душу... В итоге - и материальный и финансовый баланс электрификации... Баланс рассчитан на увеличение обрабатывающей промышленности за десять лет на восемьдесят процентов, а добывающей - на восемьдесят - сто. Дефицит золотого баланса... «может быть покрыт путем концессий и кредитных операций». Электрификация сама - золото: использование половины мощностей Северного района для увеличения заготовок и сплава леса через Мурманск, Архангельск и другие порты за границу могло бы дать до полумиллиарда валютных рублей в год! И не когда-нибудь, а в ближайшее время! Вот это и называется - «работа государственного мозга». Вот это и есть хозяйственный здравый смысл, воплощенный в научно обоснованном плане.

Он рассказывал им так, точно тыкал их носом в то, что все они хорошо знали, - и это шокировало их всех. Рассказывал так, будто сам написал каждую строку, выносил каждую цифру, - и его слушали с невольным вниманием. Хотя и Ларин, ни секунды не сидевший спокойно, и монументально-неприступный Осинский, и Рыков, то и дело наклонявшийся к Милютину, с улыбкой шептавший что-то на ухо, - все они, раскрасневшиеся, даже чуть взмокшие ад напряжения, по-прежнему стеной держались против Ленина, показывали ему: «вы - мечтатель, мы - реалисты, говорите, говорите...»

Он видел это, чувствовал, понимал. Но не раздражался от того, что мечту его хватали, сдерживали, давили грубыми руками, а с еще большим воодушевлением бросался на штурм стены.

- Непонимание дела чудовищное! Господство интеллигентского и бюрократического самомнения над настоящим делом. Насмешечки над фантастичностью плана, вопросы насчет газификации и прочее обнаруживают самомнение невежества. - Он подался вперед и, не задев рукавом ни ту, ни другую крышки чернильниц на столе, выбросил над ними широкую ладонь, точно выкладывая перед Осинским его же собственные «идеи»: - Поправлять с кондачка работу сотен лучших специалистов, отделываться пошло звучащими шуточками, чваниться своим правам «не утвердить», - разве это не позорно?

Ленин не усидел - быстро обошел свой стол, остановился позади покатой, туго обтянутой суконным френчем спины Осинского, так что оказался прямо против Рыкова. Теперь Ленин возражал ему одному, словно тот только что бросил реплику:

- Конечно, право «утверждать» и «не утверждать» всегда остается за сановником и сановниками. Если понимать разумно это право... то под утверждением надо понимать ряд заказов и приказов: то-то, тогда-то и там-то купить, то-то начать строить, такие-то материалы собрать и подвезти... Если же толковать по-бюрократически, тогда «утверждение» означает самодурство сановников, бумажную волокиту, игру в проверяющие комиссии, одним словом, чисто чиновничье убийство живого дела. - И опять широкий жест, привычно-ленинское движение правей рукой вперед и вправо: «возьми себе все, что ты подарил мне».

Рыкова передернуло. Он начал оправдываться, возражать.

Но:

- К порядку! К порядку! Я вас не перебивал. - И Владимир Ильич обратился к Милютину.

Резким движением Рыков достал кожаный портсигар, примял, сунул в рот папиросу, глянул на Ленина с той виновато-боязливой неприязнью, с какой курильщики смотрят на тех, кто не терпит курения, отошел к печке, запрокинул голову, пустил струю дыма в вытяжку.

В зале тем временем все звучал громкий грудной баритон:

- Надо же научиться цедить науку, отвергать «коммунистическое» чванство дилетантов и бюрократов, надо же научиться работать систематично, используя свой же опыт, свою же практику! Дело идет у нас уже давно не об общих принципах, а именно о практическом опыте, нам опять в десять раз ценнее хотя бы буржуазный, но знающий дело «специалист науки и техники», чем чванный коммунист, готовый в любую минуту дня и ночи напасать «тезисы», выдвинуть «лозунги», преподнести голые абстракции.

Милютин справедливо принял все это на свой счет, заерзал, готовясь к отпору, но Ленин уже обогнул стол в обратном направлении и остановился против Ларина - лицо в лицо, глаза в глаза:

-...не командовать, а подходить к специалистам науки и техники чрезвычайно осторожно и умело, учась у них и помогая им расширять свой кругозор, исходя из завоеваний и данных соответственной науки, памятуя, что инженер придет к признанию коммунизма не так, как пришел подпольщик-пропагандист, литератор, а через данные своей науки, что по-своему придет к признанию коммунизма агроном, по-своему лесовод...

Ларин, до сих пор усмехавшийся, пожимавший плечами - воплощавший в себе упрек Ленину, который словами можно было бы выразить примерно так: «ну, стоит ли ломиться в открытую дверь?» - вдруг затих.

Ленин вернулся на свое место во главе стола, но не сел, а продолжал стоя:

- Никакого другого единого хозяйственного плана, кроме - ГОЭЛРО, нет и быть не может. Строить что-либо серьезное, в смысле улучшения общего плана нашего народного хозяйства, можно только на этой основе, только продолжая начатое, иначе это будет игра в администрирование или, проще, самодурство... Голосую за Государственную общеплановую комиссию на основе ГОЭЛРО во главе с Кржижановским - человеком широкого опыта, научно образованным, способным привлекать к себе людей. Кто за?

Ленин смотрел в упор на Рыкова, снова усевшегося на свое место.

На Рыкова - настороженно, выжидательно - смотрели и остальные.

Но Рыков не поднимал руку.

Против предложения Ленина было явное большинство.

- Та-ак... - Ленин потупился, опустил взгляд: - Заседание Совета Труда и Обороны объявляется закрытым, - и стремительно вышел.

В коридоре, у двери, он столкнулся с Глебом Максимилиановичем Кржижановским.

- О-о! Подслушивали! Как некрасиво!

- Я не подслушивал, Владимир Ильич!

- Да-а?.. А что же вы делали? Чуть-чуть не отбил вашей милости нос.

- Я не виноват, Владимир Ильич, что у вас такой зычный голос... Дверь была плохо притворена...

- «Плохо притворена»! Скажите!.. А может быть, вы ее сами приоткрыли?

- Может быть, и так, - признался Глеб Максимилианович и, несмотря на удручающую серьезность положения, улыбнулся доверительно.

- Все слышали? - спросил Ленин, вновь мрачнея.

- Все. Что же это такое? Обструкция? Бойкот?

- Почему? Лишь эпизод войны, которую приходится вести в партии. Предсъездовская дискуссия. «Рабочая оппозиция» - Шляпников, Коллонтай, Троцкий с его «перетряхиванием» профсоюзов. «Буферная группа» Бухарина, Ларина, Преображенского. «Демократический централизм» платформы Бубнова - Сапронова - Осинского... Партия больна. Партию треплет лихорадка...

Только теперь Глеб Максимилианович до конца осознал весь смысл происшедшего. Он негодовал на людей, виновных в болезни партии - той партии, которую Кржижановский вместе с Лениным вынашивал, взращивал еще в юности... Да, нужно мужество и мужество, чтобы так, как Ленин, посмотреть в лицо горькой истине...

Владимир Ильич кивнул на дверь, из-за которой молча, по одному, выходили так и не побежденные им противники:

- Все это по беспроволочным сплетням немедленно передается буржуазии. Все это завтра же кумушки советских учреждений будут, подбоченясь, повторять со злорадством!.. Погодите! - вдруг спохватился он. - Вам велено было отдыхать. Почему вы здесь? Как добрались из Архангельского?

- Пустяки. Важно, что добрался.

- На чем?

- Где на лошади, где пешком, а от Подольска - па паровике... Владимир Ильич! А все же в тезисах Милютина есть, мне кажется, та широта, которой возможно, не хватает нам?

- Вздор} Самая большая опасность, это - забюрократизировать дело с планом государственного хозяйства. Это опасность великая. Ее не видит Милютин. Очень боюсь, что, иначе подходя к делу, и вы не видите ее, Глеб Максимилианович!

- Ну, уж положим!..

- Да, да! - От неприятных переживаний он уже переходил к делу, и дело, как всегда, волновало его. - Мы нищие. Голодные, разоренные нищие. Целый, цельный, настоящий план для нас теперь «бюрократическая утопия». Не гоняйтесь за ней. Тотчас, не медля ни дня, ни часа, но кусочкам выделить важнейшее, минимум предприятий и их поставить. Пойдемте ко мне - поговорим.

Кржижановский хотел нейти, но увидел в конце коридора, у дверей ленинской квартиры, Мартенса. Людвиг Карлович Мартенс два года был неофициальным представителем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики в США. Он только что, сегодня, вернулся в Москву, и Ленин специально посылал за ним автомобиль...

- Лучше завтра, - сказал Глеб Максимилианович, - уже без двадцати одиннадцать.

- Ну что ж, завтра так завтра! - понимающе улыбнулся Ленин и задумчиво припомнил: - «где на лошади, где пешком...» Молодец, что приехали! Завтра вы мне очень понадобитесь. На Совете Труда и Обороны свет клином не сошелся. Есть Политбюро. Есть Совнарком. Отдохните как следует. Выспитесь хорошенько.

- Что же все-таки делать, Владимир Ильич?

- Как «что делать»? Драться!