Титанический труд! Труд - пример, обещание, пророчество. Именно пророчество. Потому что, верится, он породит в нашей жизни счастливую традицию праздников труда. От него войдут в обычаи подвиги труда, честь и славу станут воздавать героям труда и писать слово «Труд» с большой буквы.
«Под дых его! Под дых!» - звучали в ушах Глеба Максимилиановича слова Ленина, представлялся он сам, раскалывавший каменные глыбы, и словно такт шагам отбивал: работать, работать, работать!
Конечно, «умники» и сегодня не упустили случай - разве могут они упустить? Вон на углу, неподалеку от Пресни, около бездействующей пивной вполне активные «бывшие» - в бархатных жилетах и хромовых сапогах, лабазники, может быть, или содержатели извозных заведений, или перекупщики с Тишинского рынка, с лопатами, метлами, граблями, мобилизованные домовым комитетом. Демонстративно не работают, глумятся над интеллигентным молодым человеком, нагружающим в тачку их же мусор. Больше всех усердствует подгулявший сытый дворник, желающий, как видно, угодить своим недавним господам и благодетелям:
- Как же так, товарищ красный педагог?! За что кусок отбивать изволите? Все работаете, работаете - когда же думать будете?
Учитель молчит, непривычно поднимает тачку, двигает ее - на месте груды мусора чисто. Дворник не унимается.
- «Всей России баню зададим! Изо всех щелей паразитов выгоним!» - выкрикивает он, пародируя чьи-то призывы.
Глеб Максимилианович не выдерживает, решительно подходит к нему:
- А вы, почтеннейший, из какой щели?..
- Я-а?! - Дворник оторопело смотрит на Кржижановского, на его красный бант, скребет затылок: - Чаво из-волите-с?
Кржижановский идет своей дорогой.
«Черт с тобой! Смейся, умнейший обыватель всея Руси - от пьяного дворника до Мартова. Красная Пресня - это не ты, не с тобой она... Никогда еще мы так не работали, никогда не успевали так много.
Вот так же сейчас в Мосальске и Саратове, в Омске и Ростове-на-Дону, в Казани и Тамбове - везде вышли на улицы люди, чтобы чистить Россию, чтобы стереть с лица земли понятия «голод», «нищета», «разруха». Так же вышли в Шатуре, в Кашире, на Волховстройке. Так же двинем - не можем не двинуть - и план и всю электрификацию, что бы вы там ни говорили, как бы ни смеялись!»
Дойдя до мастерских, Глеб Максимилианович задержался у ворот, обдумывая предстоявшее выступление.
Вдруг земля радостно, предвещающе вздрогнула: навстречу из депо выкатил, попыхивая дорогим сердцу, так хорошо памятным - угольным, а не дровяным! - дымком, только что отремонтированный паровоз. Сиял надраенной медью и свежей краской, дышал-отдувался во весь дух, орал во всю глотку:
- Вот он я! Жив! Живу-у-у!..
Горячую грудь его обтягивал кумач, и по нему неумелой, но твердой рукой:
«Не сдадимся, выдержим, победим».
Рабочая Пресня била под дых...
...Когда поздно вечером изнемогший Глеб Максимилианович вернулся домой и улегся в постель, он заснул тотчас же, словно в прорубь ухнул. Ничто не потревожило его сон - никто не приснился. Никогда еще он не спал так крепко.
Лицом к огню
Чем старше становишься, тем, кажется, короче дни, тем быстрее они мелькают. В них непримиримо сталкиваются, переплетаются дела войны и труда.
Четвертого мая на Черноморском побережье сдались остатки армии Деникина и Кубанской рады.
Шестого мая войска Пилсудского захватили Киев.
Восьмого - по заданию Кржижановского инженер Август Адамович Вельнер подготовил для ГОЭЛРО доклад о водных силах Ангары и возможностях их использования:
- Участок реки выше села Братского имеет все данные для развития. С одной стороны - Байкал, связанный с Восточной Сибирью, а на Западе - Енисей. Оба эти водные пути пересекает железная дорога...
- Долина Ангары и прилегающие области богаты железом, золотом, каменным углем...
- Гидроэлектрические установки, которые предполагается соорудить, настолько мощны, что не приходится говорить, хватит или не хватит энергии...
Глеб Максимилианович по обыкновению представил все это для себя и уяснил из цифр:
«Полная стоимость работ - около трехсот пятидесяти миллионов рублей. Потребно бетона - пятьсот четыре тысячи кубических сажен или цемента - пять миллионов четыреста семьдесят тысяч бочек, железа - миллион семьсот восемьдесят три тысячи шестьсот пятьдесят пудов...»
По пустынно-белой карте, приложенной к докладу, от одиннадцати гидростанций расходились черные, голубые, красные волны, охватывая миллионы верст, с илимскими острогами, Красноярсками, Верхоленсками и другими каторжными норами, где во глубине сибирских руд надрывались Радищевы, декабристы, народовольцы.
Так же как во время доклада Александрова, Глеб Максимилианович смотрел на Вельнера и думал:
«Экой ты какой! Молодчина. Вырос там в Эстонии, где тихие ручьи да форелевые речушки, а замах - как у эпических героев «Калевипоэга». Должно быть, нелегко тебе приходится? Мещане из «вумников» и «вумники» из мещан, которым для удобства и спокойствия жизни обязательно надо все высокое низводить до собственного уровня, поди, посмеиваются над тобой, объявляют выстраданное, выношенное тобою прожектерством, мечтанием...
Крепись. Все они на один лад, все подобны слепням, которые мешают лошади пахать землю. Это они считали изобретателя паровоза сумасшедшим, вальсы Штрауса отлучали от искусства, Чехову предрекали смерть в нищете и безвестности, а «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина называли вздором...
Погоди, Август Адамович! Дай срок, и Ангару, и Братское, и Шу-шу поставим в порядок дня - не для ссылки, не для каторги, а как празднества Труда, как символы решающих его побед...»
Девятого мая на артиллерийских складах в Москве возник пожар.
Одиннадцатого в центральных и северных губерниях страны введено военное положение.
Пятнадцатого Глеб Максимилианович представил коллегам австрийского профессора Эрнста, приехавшего из Сибири. Эрнст уже говорил с Лениным, предлагал знакомить зарубежные фирмы с работой ГОЭЛРО, а ГОЭЛРО - с техническими достижениями Запада.
«Черт возьми! - мелькает в голове у Кржижановского. - Что, если?.. Грешно упустить такую возможность. Непростительно! А что, если?..»
- Как вы думаете, товарищи?..
Решили командировать профессора в Европу, оказать ему помощь «для безболезненного переезда границы».
Представитель питерской группы ГОЭЛРО пожаловался на то, что комиссар продовольствия Бадаев не дает сотрудникам обещанные пайки:
- А ведь речь идет о Петрограде, побившем все рекорды голода и дороговизны. У Гостиного двора, который давно заколочен, коробок спичек продают из-под полы за сто рублей. Свеча стоит пятьсот! Фунт муки - тысячу! Я уж не говорю о карандашах, линейках, готовальнях. Их не купишь ни за какие деньги.
- Безобразие! - негодует Глеб Максимилианович, срываясь с места. - Этого я так не оставлю...
Вечером, как обычно, он звонит Владимиру Ильичу, рассказывает, что сделано за день, вспоминает - «кстати!» - о злосчастных пайках.
Назавтра, шестнадцатого мая, летит письмо - товарищу Бадаеву или его заместителю:
«Прошу предоставить петроградской группе Государственной комиссии по электрификации... 50 тыловых красноармейских пайков и 9 семейных пайков довольствия...
Прошу известить меня телефонограммой, когда именно и сколько дано.
Ленин».
Двадцать второго мая Советское правительство обратилось к странам Антанты с протестом против поддержки польского наступления.
В тот же день Глеб Максимилианович просил коллег хорошенько продумать:
- Строительство гидроустановок на Туломе, Коле, Ниве, Ковде, Суне, Волхове, Свири и сооружение Онежско-Беломорского, то есть Беломорско-Балтийского, водного пути...
- Превращение Мурманска в центр кораблестроения и морского промысла, способного удовлетворить рыбой не только Россию, но и Западную Европу...
- Перспективы производства и применения минеральных удобрений, развернутые членом-корреспондентом Российской академии наук Дмитрием Николаевичем Прянишниковым.
Седьмого июня войска Врангеля начали наступление на север.
Восьмого конница Буденного прорвала польский фронт на Украине.
Двенадцатого красные войска освободили Киев. Отступая, польская артиллерия подвергла город разрушительной бомбардировке.
Девятнадцатого Графтио беспокоился об электрификации Кавказа:
- Царское правительство не давало развиваться здесь промышленности. Между тем народы, населяющие этот сказочно богатый край, талантливы, трудолюбивы и способны перейти к современной культуре.
Глеб Максимилианович вскочил, забегал по комнате:
- Да вы понимаете, дорогие друзья, что это такое? Что значит наша работа в политическом отношении? Надо составить план в таком духе, чтобы для всего населения Кавказа было ясно стремление Советской России к его процветанию... Первый раз, так сказать, в фундамент многонациональной страны закладывается не разъединение, а содружество. Прошу иметь в виду, как определяющий принцип: мы должны предусмотреть экономическое единство, гармоническое развитие всех народов и народностей... Потом, торопясь в Совнарком с отчетным докладом ГОЭЛРО, он встретил Ленгника.
- Салют, Глеб!
- О! Фридрих! Что же ты не заходишь?
- Все дела, дела... А у тебя как?
- Да тоже: ни дня, ни ночи не вижу. - Глеб Максимилианович рассказал о замыслах и первых наметках плана, о предложении Близняка соединить Черное море с Каспийским через Маныч и Терек, о проекте Александрова. - Но, понимаешь, Фридрих, туго дело подвигается. Даже у вас, в ВСНХ, многовато моих «заклятых друзей». А меньшевики - так те просто осатанели. Доходят до личных выпадов, оскорбляют. Знаешь, есть такой анекдот: человек в зоопарке увидел верблюда - «Боже мой! Что большевики сделали с лошадью!» Так и про меня: «Вот что большевики сделали из талантливого инженера - барона Мюнхаузена!»
- Не горюй. Все это просто объяснить. Друзья одобряют твою работу, считают ее благом, которое само собой разумеется. А враги, как всегда, воют, лают на ветер.
- Понимаю, но иногда так мерзко на душе... Слушай, Фридрих, мне пора. Приходи, а?!
На следующий день Глеб Максимилианович получил такое послание:
«Глебася, черт этакий! Я всю ночь... не мог спать из-за твоих фантазий... Приду к тебе сегодня ночевать...
Я во что бы то ни стало должен прочесть твой доклад, так как все равно ни о чем, как о ваших фантазиях, думать не смогу.
Я чувствую, что всем нам, всей России, надо будет в течение ближайших десятилетий плясать под вашу дудку и потому хочу заблаговременно подготовиться к этой пляске под музыку волн российских источников тепла, света и жизни.
...Какой гений придумал плотину у Александровска - ведь это что-то небывалое по своей простоте и действенности.
Твой Ф. Ленгник».
И вот они сидят далеко за полночь в кабинете Глеба Максимилиановича: хозяин - на подоконнике, гость - в кресле за столом.
Чай давно допит и угощение - ржаные, круто посоленные сухарики - доедено. Ленгник прочитал доклад ГОЭЛРО, и речь заходит о будущем сельского хозяйства.
Издавна считается, что крестьяне олицетворяют практический разум. К ним не подступишься с одной словесностью. Недаром Ленин предупреждает, что самая большая опасность для плана электрификации - это если крестьянство скажет: «Мы видим, что вы ребята хорошие, желаете хорошего, но хозяева вы никудышные». Отсюда - особая забота ГОЭЛРО об осушении болот, об орошении засушливых степей и пустынь, о подъеме нечерноземной России, о химических удобрениях, тракторах и так далее и так далее...
Ленгник считал все это бесспорным, но раздумывал сейчас о другом. Вот Глеб жалуется, что сегодня один очень почтенный товарищ сказал ему: план электрификации будет выполнен через... триста лет. Конечно, все это не поднимает настроение. Но и сам он, Глеб, где-то виноват во всем этом. Побойчее надо быть, позадиристее. Да, да. Мало пропагандирует ленинский «загад», свою работу, свои замыслы. О них надо кричать на весь мир. Бить в колокола! Как раз этим-то и можно завоевать российскую, интеллигенцию.
За окнами широко, раздольно дышит беззвездное небо, Послезавтра, вернее, уже завтра - самый длинный день. Есть в этом что-то навевающее грусть, жалость к убегающему времени, к уходящей жизни. Был самый длинный - и уже не будет его целый год. Промелькнет, а ты так и не отметишь его чем-то необычным, по-особому, не воспользуешься им. Поди ухватись за него - останови мгновенье.
Нет, не остановишь...
Как раз в тон, в лад, под настроение тихая мелодия «Фауста» плывет из трубы граммофона, заткнутой подушкой с дивана.
Поет Маргарита - голос Неждановой, записанный на пластинку.
Торжественно, приосанившись, слушает Ленгник, с явным удовольствием, мечтательно улыбаясь, - Глеб Максимилианович.
Ни стука, ни шороха во всем доме. В распахнутое окно слышно, как далеко на Москве-реке поскрипывают уключины. Лодок там, как обычно, немало, и каждый рыболов спешит занять облюбованное заранее «клевное» место: ужение нынче не забава - оно помогает кормить семью...
Свободно вливается рождающая что-то высокое, теплое мелодия в тишину комнаты - в душу. Вдруг открывает в окружающем мире или в тебе самом то, о чем и не подозревал до сих пор.
Экая силища! Экая красота!
Пусть ниспровергают ее новомодные мнимореволюционеры от искусства, пусть кричат о том, что устарели Гуно, Пушкин, Толстой, объявляют их скучными и не созвучными... Красота живет, здравствует.
- Вот так и ваш «загад», - Ленгник словно подслушал мысли Глеба Максимилиановича. - Мы уйдем, забудут нас, а «загад» останется...
Какая это сила - музыка и Фауст в одном заряде!.. Эпопея исканий, надежд и любви. Поколения людей сгинули, пришли в упадок целые народы, разрушились государства и цивилизации, а она... еще ближе, еще нужнее людям.
Ленгник опять нарушил молчание:
- Недаром даже «сам» Маркс к числу своих любимейших женских типов отнес Маргариту.
А Маргарита - Нежданова тем временем пела о короле, что до самой смерти верен был...
Глеб Максимилианович прикинул: ведь скоро, гораздо скорее, чем хотелось бы, он станет - без грима! - похожим на того старенького короля. Расчувствовался. Думал о Зине.
«Если мне доведется умереть после тебя, я просил бы лишь об одном: чтобы последние минуты передо мной держали твой портрет... Ну и ну! Неужто я это подумал? Не ожидал! Что за сентиментальщина?! Хорошо, что никто не слышит и не услышит никогда. Фу!.. И все-таки это есть во мне, это верно, как верно и то, что не стоит жить без великих чувств».
- Ну-с хорошо... - произнес Глеб Максимилианович, вставая с подоконника. - «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Счастлив тот, кто со свежими силами строит новую жизнь».
- И опять и в этом тысячу раз прав Маркс! - Ленгник тоже поднялся. - А на мещан наплюй. Если б жизнь текла по их «загадам», люди до сих пор ходили бы на четвереньках. Слушай, Глеб, я соберу стариков - мы ведь теперь уже старые большевики, - создадим что-нибудь вроде комитета содействия ГОЭЛРО.
- Официально?
- Зачем? От души...
Двадцать первого июня наши войска отняли у белополяков Коростень и Овруч.
Двадцать пятого - Врангель отнял у нас Бердянск.
Двадцать шестого, закрывая очередное заседание Комиссии, Кржижановский предложил перебраться на «Электропередачу», где в нынешнюю жаркую и бесхлебную пору будет лучше работать. Предложение было тут же одобрено:
- Дело! Даешь пленер!
- Свежий воздух, парное молоко!
- Отменно!
Автомобиль свернул с печально прославленной Владимирки на шоссе. Да, шоссе хорошее, ровное, с прочным покрытием. А восемь лет назад, в первый год строительства электрической станции, там, где она теперь стоит, паслись лоси... На месте шоссе, по которому свободно катит «храпучая раздряга», теснились березы да елки. Их валили прямо в топь, укладывали на них рельсы, крепили земляной насыпью - и лошадь тащила вагонетку с пожитками пионеров «Электропередачи» за четыре версты целый чае.
Таково начало всех цивилизаций, в том числе и этой. Немало потрудились для нее и Радченко, и Винтер, и сам он, Кржижановский, но основатель первой нашей районной электростанции, бесспорно, Роберт Эдуардович Классон.
Этот неистовый потомок варягов, сын обрусевшего шведа хорошо запомнился Глебу Максимилиановичу еще по Технологическому институту. Вот он шагает по длинному коридору... Стройный, с горделиво поднятой головой. Смелый взгляд выдает недюжинный запас сил и веселое устремление вперед, ввысь.
Должно быть, с детства так и осталось ему неведомо состояние равновесия, и каждый шаг, каждый порыв его казались разрядами особой зажигательной энергии.
Один из первых марксистов России, он руководил кружком, в который вместе с другими входила и Надежда Константиновна Крупская. Знал не понаслышке, что такое арест и надзор полиции. А с девяносто четвертого года в квартире начальника мастерской Охтинского порохового завода инженера Классона образовалось нечто похожее на политический салон, где бывал Владимир Ульянов. Участники кружка много, а иногда жестоко спорили между собой. «Салон» просуществовал около года и заглох после ареста основателей «Союза борьбы».
С той поры пути разошлись: Глеб со Стариком угодили в ссылку, а Классон порвал все политические связи, ни к какой партии не примкнул, целиком отдался технике. Строил первую в России передачу высокого напряжения на Охтинских пороховых заводах, первую городскую электрическую станцию в Москве, мощнейшие Для начала века станции на Бакинских нефтяных промыслах.
Одиннадцать лет назад, когда Глеб Максимилианович работал в Питере, московский директор «Общества электрического освещения...» Классон искал кабельного инженера. Красин рекомендовал ему Кржижановского. Роберт Эдуардович приехал специально для переговоров и заставил Глеба Максимилиановича, успешно продвигавшегося по службе, выбирать: либо остаться в северной столице на еще более заманчивых условиях, либо предпочесть Москву, где пока неизвестно, как и что будет, но, наверно, будет увлекательно и интересно.
Роберт Эдуардович всегда отличался неуступчивостью, гранитным упорством, умением во что бы то ни стало утвердить выношенное, до конца продуманное. С каким убеждением, с каким азартом он принялся рассказывать о размахе работ, предстоявших для освещения белокаменной!
Как-то забывалось, что перед тобой директор могущественного акционерного общества, получавший десять тысяч золотых в год, не считая премии за усердие и успешную коммерцию. Перед тобой был юноша из Киева, который самозабвенно играл в мяч, охотился на уток, любил греблю, фигурное катание и учился до седьмого класса, говорят, кое-как, сидел по два года во втором и пятом классах, но однажды взялся за ум - окончил гимназию с серебряной медалью, выдержал конкурсные экзамены в институт, лучше всех учился на механическом отделении, влюбился в технику. И она ответила взаимностью: еще в молодые годы открыла ему и позволила то, чем иные не удостаиваются за всю жизнь.
Он стал ее избранником, фаворитом, преданным ей романтиком - подлинным рыцарем техники. Словом, Классон увлек Глеба Максимилиановича. Глеб Максимилианович сдался - переехал в Москву и не пожалел об этом...
Между тем лес по сторонам дороги сменился пустошью. Лишь кое-где из земли торчали корявые чахлые березки да виднелись обугленные пни. Лотом девятьсот двенадцатого здесь полыхнуло пламя - пожар длился восемь суток. Строительство станции почти не пострадало, и сама торфяная залежь, слава богу, уцелела: болото было сырое - сгорели только моховой покров да деревья. Так что теперь на месте памятной непролазной чащобы простиралась гаревая пустыня, за которой уже возвышался бастион «Электропередачи» с черными жерлами труб, закоптивших полнеба.
«Что это так сердце стучит? Нет, не каждый - не каждый! - может сказать, что построил электрическую станцию. А я могу. Впрочем, стоит ли хвастать? Но... Как же не хвастать? Врангель прет. Паны не устунают. Воробьи вьют гнезда в заводских трубах. А эта... Дыми, милая! Дыми во всю ивановскую! Наперекор, назло всем панам и Врангелям! На страх и на радость!.. Привыкли дивиться афродитам, врубелевским демонам, тициановым мадоннам, а ты?.. Если бы люди смогли ощутить, сколько изящества и грации в каждом изгибе тавровой балки, сколько разумной гармонии в твоих кирпичах, в бессмертном монолите бетонных блоков, неизвестно тогда, что бы им показалось красивее... Да-а... Разве только пожары пришлось одолеть, чтобы ты задымила?»
...Московская электрическая станция работала на нефти, и, когда Классов узнал, что неподалеку продается богатое торфяное болото, он решил строить там районную станцию, постарался привлечь иностранные капиталы: свои, отечественные, «хозяева» и слушать не хотели о каких-то электрических предприятиях, суливших в лучшем случае восемь процентов годовых.
Ясно, как вчерашний день, помнится Глебу Максимилиановичу ноябрь одиннадцатого года - первый приезд сюда, осмотр, обмер, исследование торфяника.
Вскоре Классон отправился в Берлин. Энциклопедически образованный, знающий основные европейские языки, он за два дня уговорил немецких и швейцарских банкиров - нужные кредиты были получены.
Сколько раз ногами Классона и твоими ногами, Глеб Кржижановский, измерены вдоль и поперек эти просторы!..
Работали до упаду в буквальном смысле слова - пока не валились с ног. И все равно не избежали ошибок, упущений, ненужных затрат энергии. Да и не мудрено: ни Классон, ни ты не сталкивались прежде с торфом. Особенно ощутимым оказался просчет в смете: ведь в таких заброшенных местах нужно строить не только жилые дома, но и школы, больницы, склады, бани - в общем, целые города...
Все это, весь этот опыт весьма и весьма пригодится Государственной комиссии по электрификации России!
Классон тогда не опустил руки: снова кинулся в кабинеты берлинских воротил, которые прозвали его «пожирателем миллионов», но рискнули новыми миллионами.
Через одиннадцать месяцев после закладки были пущены первый котел и первая турбина. «Электропередача» дала энергию собственным торфяным промыслам - новым элеваторным машинам. Немецкие мастера приезжали только монтировать турбины, все остальное сделали русские рабочие, подготовленные на Московской станции.
Поднять современную электроцентраль было еще не самым трудным. Самое трудное ожидало впереди - прокладка линии к Москве. Естественной казалась трасса вдоль Владимирки: кратчайшая и удобная. Однако за право прохода воздушной линии над обочиной шоссе земство захотело получить в будущем всю электрическую станцию. То же самое потребовали городская управа - за ввод энергии в Москву да еще Богородск - за пропуск подвесных кабелей над его территорией.
Нет, это не глупый сон, не дурной анекдот. Это будни дореволюционного электрификатора: за линию от станции к потребителю отдай три станции!
Одновременно началась травля общества «Электропередача» в газетах и журналах. Не проходило дня, чтобы «беспартийное» «Русское слово», ревностно пекшееся об интересах отечественных хозяев, не ошарашивало читателей какой-нибудь сенсацией, вроде той, что электросиндикат скупил все торфяные болота и угрожает развитию нашей промышленности, хотя куплено было только одно болото в Тверской губернии для постройки второй районной станции.
Вся эта агитационная кампания обернулась неожиданным курьезом, еще раз подтвердив справедливость пословицы: «Нет худа без добра». Общество стали осаждать владельцы гиблых мест, желавшие продать их. Благодаря этому вскоре на стол перед Глебом Максимилиановичем легла точнейшая и подробнейшая карта торфяных угодий под Москвой и в соседних с ней губерниях - куда точнее и подробнее официально изданной!
Борьба против первой в мире районной электростанции достигла такого накала, что был обвинен в продажности и с позором смещен председатель губернской земской управы Грузинов - единственный представитель власти, стремившийся достичь разумного и обоюдовыгодного согласия.
Переговоры тянулись два с лишним года и не привели ни к чему. Пришлось отодвинуть трассу на север от Владимирского шоссе и прокладывать ее по землям Богородско-Глуховской мануфактуры, полям двадцати крестьянских общин и по Измайловскому зверинцу. Но даже после этого влиятельные земцы и городские тузы продолжали мешать: богородский уездный съезд отменял решения крестьян о сдаче земли в аренду для установки опор. Под разными предлогами, а на деле из-за того, что, централизованная подача энергии ущемила бы интересы владельцев мелких станций, торговцев керосином и иных прочих торговцев, земство запрещало освещать деревни, приказывало сносить уже врытые столбы. Обходная трасса вышла изломанной, длинноватой. Но - вышла!. Для ввода энергии в Москву завод Гужона; расположенный за чертой города, но связанный с его кабельной сетью, подключили к линии от «Электропередачи». Усилия Московской и районной станций слились словно две реки - зародилась первая объединенная электрическая система - маленький прообраз будущих производительных сил, далеко не желанный для любых хозяев и хозяйчиков гость из социалистического завтра...
- Вот и приехали! Добрый день, Роберт Эдуардович! - Кржижановский легко выпрыгнул из авто, размялся, огляделся.
Казалось, будто знойная сушь обволокла все вокруг, сковала, припорошила пылью и кусты сирени возле трехэтажного, с красивой, на европейский лад, мансардой дома правления, и просторное здание гостиницы, и летние бараки в поселке, видневшиеся вдали.
Не проехал, а проплыл паровоз, тянувший по узкой колее состав с торфом. И сама станция, с пристройкой для вагонных весов и разгрузки, с элеваторами топлива и внушительной - одиннадцать секций - котельной, с машинным залом и подстанциями, от которых по проводам неслась жизнь в окрестные фабрики и к самой Москве, - все, казалось, уплывало куда-то в размагничивающее душное марево.
- Ну и жарища! - Глеб Максимилианович вздохнул. - По дороге, в машине, еще как-то обдувало... Сама природа против нас.
- Хотите ванну принять? - Классон, как хозяин - он и в самом деле был полновластным хозяином здешних мест, - встречал приехавших, помогал разместиться, устроиться.
Работникам ГОЭЛРО отвели целый дом - подальше от станции, на островке-суходоле среди торфяников. Тихая обитель! Выглянешь в окно - и улыбку не сдержать, и слеза наворачивается: кулики попискивают, жаворонок заливается где-то в вышине, трясогузки хлопочут. Брусника устилает нежно-бордовые, голубоватые, серебристые мхи, Ветер доносит медовый дух трав. И не верится, что где-то, не так уж в общем далеко отсюда, идут бои за Дубно, за Минск и Вильно, готовится открытие Второго конгресса Коминтерна, страждут, бьются не на жизнь, а на смерть люди - миллионы людей...
Но - некогда философствовать. С места в карьер надо приниматься за дела, вернее, продолжать начатую работу. Надо: а) готовить план возрождения существующих станций для немедленной помощи изнывающим от разрухи городам, заводам, шахтам; б) план постройки новых станций и сетей на десять - пятнадцать лет; в) определить способы подъема сельского хозяйства и лесной промышленности; г) выработать план электрификации водных путей, железных и грунтовых дорог; д) делать обзоры добывающей промышленности, металлургии и других важнейших отраслей в связи с программами их производства на предстоящие десять лет; е) давать записки о развитии восьми районов - Северного, Центрального, Приволжского, Уральского, Южного, Кавказского, Туркестанского, Западно-Сибирского...
Словом, и здесь, на лоне природы, «в спокойной обстановке», жизнь продолжала катиться по тому же принципу, что и в Москве: «Работаем раз в день - целый день».
Инженеры и ученые, привлеченные в Комиссию, уже подготовили около двухсот записок, обзоров, карт. И Глеб Максимилианович озабоченно усмехался:
- Мы должны опровергнуть извечную мудрость поговорки: объять необъятное. Во что бы то ни стало!
Весь этот поистине необъятный материал об экономике самой большой страны мира, о возможностях и перспективах ее предстояло, что называется, переварить - осмыслить, обдумать, обсудить с коллегами, обобщить, свести воедино - в сводную карту и сводный доклад об электрификации России. Так что и председатель ГОЭЛРО и все прибывшие с ним работали в день приезда допоздна. Только на ночь позволили себе роскошь - искупаться в старом, выработанном карьере, неподалеку от дома, где обосновалась Комиссия.
Вылезая на крутой илистый берег, Борис Иванович Угримов старался показать, что получил удовольствие, подбадривал товарищей шутками;
- Молочка парного захотели? А водица как парное молоко не подойдет?
На следующее утро, едва Глеб Максимилианович проснулся, в комнату постучал Классон - вошел, подмигнул, глянул, как заговорщик:
- У меня для вас есть сюрприз. Пойдемте.
«Опять гнездо какое-нибудь или земляника-рекордистка? - недовольно подумал Глеб Максимилианович, потягиваясь и устало поворачиваясь на постели. - Когда он только успевает? Не меньше остальных занят в ГОЭЛРО: на нем электрификация Центрально-промышленного района и текстильной промышленности, будущее развитие Москвы, использование торфяных богатств для электрификации. А еще - заботы по станции. А еще - вот это...»
Энергичность и деятельность сочетаются в нем с чувствительностью. По долгу службы и профессии разрушитель природы, он заботливо любит ее. Как-то раз на площадке «Электропередачи» отозвал Глеба Максимилиановича в сторону, повел через горы щепок, извести, грунта, остановился перед одинокой березкой на крошечной куртине, зеленевшей посреди строительства, присел и молча кивнул на ядреный белый гриб. А потом пожаловался: «Из-за этого молодца пришлось пустить в обход трубопровод, который должен был здесь пройти».
