- Да-а... В былые времена хаживали вместе и на вальдшнепов и на уток. Но теперь...
Однако Классон настойчиво, требовательно торопил:
- Идемте, идемте. Тут недалеко, успеем до начала работы.
Они шагали по высохшим болотам, по усыпанным вместо росы торфяной крошкой перелескам, вдыхая свежесть раннего утра, невольно поддаваясь его очарованию. Вокруг были все знакомые места: здесь ловили с мальчишками вьюнов бельевой корзиной, там собирали голубику - поместному «гонобобель», и Зина вырезала корень «волчьего лыка», очень похожий на гнома, радовалась, как девчонка, а потом вдруг заплакала: «Ну почему?.. За что?.. Нет у нас детей...»
Над ближайшим карьером висели гул машины и отборная брань множества людей. Там работали тридцать мужчин и двадцать женщин. Глебу Максимилиановичу не нужно было их пересчитывать: не хуже Классона знал, сколько рабочих требует элеваторный способ добычи.
Стоя на уступах, выбранных в торфяном откосе, мужики-«ямщики» нарезали лопатами пласты «болотного шоколада» и бросали их в стальной желоб элеватора, отшлифованный до блеска. Скребки подхватывали темно-коричневую грузную массу и гнали наверх, в приемную воронку пресса. Из мундштука этой машины торф ложился непрерывным сырым брусом на доски. Женщины грузили их в этажерочные вагонетки, откатывали, расстилали торф по полю для просушки, собирали освободившиеся доски...
Комары вились вокруг людей, роились над просоленными, выгоревшими, истлевшими рубахами. Даже в нынешнюю сушь на дне карьера было мокро и душно - уже с утра.
Да, занятие не для барышень: и сила нужна, и выносливость, и тренировка с юных лет. Недаром эта «пожизненная каторга» стала наследственным отхожим промыслом крестьян самых голодных, самых перенаселенных губерний: Рязанской, Калужской, Тульской. Прежде отцы приезжали, теперь - сыновья и дочери. Многих Глеб Максимилианович знал в лицо.
- Матвеич! - Классон легко сбежал по откосу, остановился возле приземистого жилистого мужика, который вместе с другими тянул за веревку пень, мешавший брать торф. - Где же вы пропадали?
- Да так... - Матвеич замялся, поправляя слинявшую солдатскую бескозырку времен японской войны и трепеща, вернее, показывая, что трепещет перед начальством. Ощупал окладистую русую бороду, словно хотел убедиться, на месте она или нет, хитро, значительно глянул на молчавших товарищей.
- Как «так»?! Вся смоленская артель на день задержалась! Договаривались только праздники отгулять.
- Да ты не серчай, Робер Едуар, - Матвеич принялся виновато оправдываться. - Вишь какая оказия вышла... Приехали мы, стало быть, на вокзал к сроку, день в день, по уговору. Торкнулись в кассу, а там бумага: завтра подешевление билетов, стало быть.
- Аш на целый пятак! - вставила разбитная ладная дивчина. Не отрываясь от работы, она уминала ржаной домашний пирог с морковной начинкой. Лицо ее, густо набеленное, от загара, казалось неестественно плоским. Но когда она, усмехаясь, косила глазами, на нем особенно рельефно обозначались ямочки-живинки. На голове бог весть что: чалма не чалма, тюрбан или платок до самых бровей - опять же от солнца. Не то кофта, не то жупан покойной бабушки. Лапти с витыми мочальными обвязками делают ноги похожими на тумбы. Вся как есть, как полагается - натуральная, стопроцентная Марфушка-торфушка. Кричит по-мужичьи:
- Я им говорила! Я упреждала! Просидели сутки на вокзале - дождались подешевления, дурни можайские! Ездили нёпочто - привезли ни шиша...
Классон только плюнул с досады и пошел прочь.
«Хороша торфушка! - думал Глеб Максимилианович, нагоняя его и оглядываясь. - Вот такой же помнится тетя Надя на пожаре... С виду вроде и незатейлива, а уперлась покрепче в землю-матушку, ухватила доску с торфом, и - одеваются литой броней паровозы в Москве, летят на Врангеля бомбардировщики, да какие: «Илья Муромец», самые тяжелые, самые сильные в мире - целая эскадра! Да еще аэропланы на поплавках, которые «черный барон» с почтительной злобой величает «гидрой и боится пуще всех страстей ада».
- Вот народ! - перебил его мысли Классов. - Прохарчились на вокзале, потеряли дневной заработок из-за пятака! Нет, эти люди еще ждут своего Шекспира, который сделает их психологию понятной!
Бесспорно, торфяники несли в себе все причуды и противоречия русской деревни. Глеб Максимилианович отлично помнил, как еще до революции, чтобы поднять добычу, увеличили расценки. Однако у «отходников» была своя политическая экономия: заработать за сезон восемьдесят целковых, а там хоть трава не расти. При высоких расценках они зашибли положенную деньгу раньше и - по домам. Выходило: чтобы добывать больше, надо платить меньше. Тут, пожалуй, и Шекспир не помог бы разобраться.
«Но других людей у нас нет, строить - с этими. Конники Буденного, бойцы Тухачевского, Егорова, Фрунзе из таких же мужиков, а бьют академических генералов, ясновельможных панов, получивших образование в Сорбоннах и Оксфордах. Нет - избавь меня бог! - я не восхваляю невежество или косность. Я знаю: мужики-красноармейцы побеждают потому, что сознание высокой цели делает их сильными, умными, окрыленными, потому, что другие мужики, несмотря ни на какие лишения, пустили производство на важнейших заводах - превратили Брянск, Тулу, Сормово, Петроград, Москву в арсеналы Революции. И Ленин верит: простые русские мужики не так уж просты. Как панов и генералов, одолеют они разруху, нищету, отсталость. И я верю. А Классон?.. Конечно, Роберт Эдуардович - золотой человек, человек-коренник: вошел в упряжку и повез, какие бы пристяжные ни были. Но при всем желании о нем не скажешь, что он демократ».
Возле соседнего карьера стояла машина, похожая на пушку. Только налила она водой в торф, который размывался, стекал жидкой кашицей в карьер. Толстый, гудевший хобот, подвешенный на подъемном кране, хлебал эту трясину и гнал ее по трубам в пруд неподалеку. Оттуда насос перекачивал торфяную жижу на поля сушки.
- За три минуты мы перешли из прошлого в будущее, - обернулся Классон.
В последние годы он «болел» усовершенствованием добычи торфа с помощью водяной струи. Для первого опыта в карьер привезли паровую пожарную машину. Под напором ее струи торф лишь слегка окрасил воду.
- Ну и кофей вы заварили! - смущенно улыбались инженеры: - Жидковат, не на чем погадать.
Вскоре место пожарной машины занял мощный насос - и торф потек, как надо, «гидромассой». Струя вышибала его из переплетения древесных корней и перемешивала. На пути торфа поставили «сита», но громадные решетки в течение нескольких минут забивались пнями, щепками, мусором - очистить торфяную массу и поднять насосом на поле было немыслимо.
Всякий другой опустил бы руки, но Классон... Классон изобрел торфосос - машину, которая висела на крюке крана, втягивала массу, измельчала ее, перерезала волокна и... не засорялась. На создание ее ушло ни много ни мало - три года.
Однако Глеб Максимилианович хорошо знал и то, что в прошлом году новым способом добыли больше, чем когда бы то ни было, но почти весь разлитый торф, так и не высохнув, ушел под снег, попал в топки лишь весной.
«Хороши бы мы были зимой с нашей «Электропередачей», если бы понадеялись только на гидравлический способ!..» - Глеб Максимилианович с нескрываемой досадой смотрел на Классона. Давно же все ясно, все смотрено-пересмотрено сотню раз: рано пока всерьез говорить о новом методе. И вообще, вода и топливо - совместятся ли они, примирятся ли когда-нибудь? Недаром и председатель Главторфа Иван Иванович Радченко и Александр Васильевич Винтер - начальник строительства Шатурской станции, светлые головы, и в чем, в чем, а в консерватизме и склонности к рутине их не заподозришь, - оба не признают за гидроторфом будущего.
Классон, должно быть, догадался, о чем думал спутник, торопливо, но не теряя достоинства, объяснил:
- Наконец удалось добиться истирания одновременно со всасыванием массы.
- А торфяные кирпичи по-прежнему никудышные.
- Нет, теперь они будут отличные при любой погоде.
- У вас они уже есть?
- Пока еще нет, но... Сохнут.
- Вот когда высохнут...
- Они будут плотные и прочные. Я ручаюсь! Нельзя обходить такое дело в плане развития страны на ближайшие десять - пятнадцать лет!
- Нельзя включать в этот план недостаточно продуманные, сырые идеи.
- «Сырые»?! Да вы посмотрите, какая масса идет!.. Шоколад! Какао «Эйнем»! Это ли не сюрприз! - Классон потянул его напрямик по грязи вдоль трубопровода к пруду, наполненному блестевшей жижей.
Но раздался грохот, скрежет - и механик, стоявший у щита, рванул на себя рычаг рубильника.
Кржижановский чуть было не позлорадствовал: ну, вот, мол, опять «бенефис»! - обернулся и осекся. В какое отчаяние приходил Роберт Эдуардович, когда что-то не ладилось! Кинулся к подъемному крану - помог, поправил. Но уже не осталось прежнего запала, задиристой убежденности.
Злясь на себя, на Глеба Максимилиановича, на белый свет, он всю обратную дорогу ворчал:
- Предполагаем в плане повысить производительность труда за счет интенсификации, механизации и рационализации. Хорошо. А где организация?
- Самый трудный вопрос - Едва поспевая за ним, Глеб Максимилианович вздохнул. - Людей, наделенных талантом организатора, мало.
- У нас... - подхватил Классон и почти побежал, - у нас инженеры вообще отвыкают думать. Все время уходит на сметы-анкеты.
- Верно, многие ищут спокойную жизнь в главках и конторах.
- Недавно нам приказали спешно дать справку, сколько рабочих пьет чай и по скольку раз в день! Это не бред сумасшедшего - у меня хранится бумага!.. В то же время сотни пудов топлива летят на ветер из-за того, что никак не получим реактив для контроля за условиями сгорания... Хочешь отремонтировать котел - подай смету в восьми экземплярах. Ходит, ходит она по инстанциям, урезается, согласовывается, наконец возвращается утвержденная. Но работать но ней уже нельзя: время упущено, цена денег упала или что-нибудь еще.
- Бюрократизм страшнее Врангеля! Владимир Ильич доходит до неистовства - дерется с бюрократами не на жизнь, а на смерть.
- Существуют государственные органы снабжения, но каждое предприятие держит собственных «толкачей», без которых ни одна работа не идет. Почему? Да потому, что в основе неверная мысль: будто всякий чиновник центрального управления компетентен во всем, что ему дают на подпись. Единственная область, в которой компетентность профессионалов продолжает признаваться, - искусство: в театре по-прежнему поют Шаляпин и Нежданова. Да еще, пожалуй, в медицине. Ведь никто не решится подвергнуться операции, если ему скажут, что человек, который будет оперировать, не хирург...
Глеб Максимилианович невольно рассмеялся, а Клас-сон с ходу выломил, точно срубил, гибкую лозину, стеганул ею по припудренному рыжей пылью голенищу добротного ялового сапога, продолжал серьезно, жестко даже... Он говорил страстно, увлекался, перегибал, но это говорил человек с размахом, инженер в высшем смысле слова, наделенный творческой фантазией. Понятно, он был далеко не единомышленник, не подбирал выражения, не стеснялся - бросал обидные слова прямо в лицо, выкладывал то, что думал, что наболело. И когда он закончил, Глеб Максимилианович вполне искренне, без тени обиды был благодарен ему:
«Не зря прогулялись - есть над чем подумать всей Комиссии».
Никогда еще Глеб Максимилианович не ждал с таким нетерпением дождь, как в нынешнее лето. Утром, едва поднявшись, он спешил посмотреть, не хмурится ли, не заволакивает ли на западе или юге. Даже на восток оглядывался, хотя давно известно, что оттуда ветер дождя не принашивал.
Откладывал работу, подходил к барометру, щелкал по стеклу, но вороненая стрелка ни в какую не двигалась с отметки «Великая сушь».
С детства хорошо знал он народные приметы, знал, что по ним безошибочно предсказывают дождь, и жадно вглядывался в живой мир, прислушивался к нему. Но вороны не каркали, лягушки не прыгали, ласточки - экое окаянство! - парили в вышине, в мутном, прокаленном небе.
День за днем солнце садилось в безоблачно чистое, багряное марево. И по ночам над горизонтом вспыхивали зарницы далеких пожаров.
«Ох, не дай бог, полыхнет и у нас. Болота пересохли - одной спички, окурка довольно. А сколько вокруг людей недоброй воли, которые не хуже нас понимают, что значит здешний торфяник для «Электропередачи», для Москвы, для страны...»
«Пожар возник внезапно...»
Нет! Его ждали, боялись, и - вот случилось. Занялось ночью - сразу с трех сторон, и, вскакивая с постели, натягивая ставшую пунцовой в зловещих отсветах сорочку, Глеб Максимилианович успел подумать: наверняка не само собой занялось и не по небрежности...
Когда прибежали на горевший торфяник, там уже был Классон. Крупный силуэт его - болотные сапоги, брезентовый плащ с откинутым капюшоном - темнел среди синеватых курившихся язычков пламени.
Только теперь Глеб Максимилианович опомнился и понял, что в руках у него лопата: не растерялся все-таки, прихватил - и кстати!
Запыхавшийся Угримов, потом Круг, Вашков, Близняк остановились рядом - копали ту же канаву.
Классон командовал всей обороной: распоряжался, кому куда стать, что делать.
Подвезли гидромонитор - и Роберт Эдуардович ухватил рукоять ствола брандспойта, хлестанул водой по огню, сбил пламя с одной делянки, с другой, направил струю на третью.
Но тут же на первой из-под шипевших, стлавшихся клубов пара вынырнул желтый язычок, разросся, взмыл голубым пламенем. Опять! Словно недра земли отрыгнули огонь, опять заполыхала, закурилась едким удушливым чадом земля.
Не дай и не приведи - пожар на болотах!
Не знаешь, где горит, где прорвется, куда перекинется. Трещит, завывает и сверху и в глубине. Были случаи, когда копавшие ров далеко впереди фронта огня вдруг проваливались и сгорали, словно в преисподней: из ямы в горящем сыпучем торфе никому еще не удавалось выбраться...
Гудит, курится под ногами земля. Дым щиплет ноздри, веки. Никак не вздохнуть. Все же выкопали канаву, почитай, на пол сажени - заступ уходит с черенком.
Что такое?.. Почему дымится дно? Одевается золой, белеет пеплом... Шибануло из-под канавы... Прорвало искрящим свищом позади нее, дальше, дальше... Зря копали. Забежать! Опередить! Снова копать!
Глеб Максимилианович оглянулся: уже рассвело. Два костра-исполина бушевали за лесом, но казалось, так близко, что протяни руку - и обожжешься. В прозрачных, почти бесцветных смерчах огня вырывались к небу головешки, ветви, обугленные стволы. Ни птичьего гомона, ни запаха лугов. Только въедливая гарь, только треск - сухой, невозмутимый, мерный: «хруп, хруп, хруп».
Как будто из-под воды доносятся крики рабочих, окапывающих болото:
- Лошадь провалилась!
- Не ходите туда, не ходи-ите-е! «Нет, самим нам не сладить».
- Роберт Эдуардович! Я - в правление...
И вот уже ладонь на рукояти знакомого дубового ящичка:
- Барышня? Немедленно телеграфируйте в Москву, Ленину, от председателя ГОЭЛРО. Да, да! Что тут непонятного? ГО-ЭЛ-РО... «Станция в величайшей опасности, мы не можем гарантировать ее бытие».
Теперь скорее погрузить в автомобиль драгоценные материалы Комиссии, отправить в Москву, пока дорога не отрезана пламенем, и - на пожарище.
Классон по-прежнему палил из своей водяной пушки.
Огонь рычал, шипел, прятался в облаках дыма и пара, прорывался в новом месте, но упругая вода настигала. Под ее непрерывным ударом торф потек в канаву.
Роберт Эдуардович отвернул ствол брандспойта, подбежал к канаве, зачерпнул в горсть липкую торфяную кашицу и поднес ее Глебу Максимилиановичу, словно уличая его:
- А все-таки именно в этом будущее. В этом!
Слова его прозвучали подобно утверждению Галилея «А все-таки она вертится!» и настолько неожиданно, что все тушившие огонь невольно рассмеялись, на мгновение позабыв, где они и что делают.
Довольный, захваченный радостью, Классон вернулся к монитору и стеганул по пламени с новой силой.
К вечеру два отборных карельских полка, посланные Лениным, пробились наконец сквозь огненное кольцо. С марша - в дело: пущены в ход саперные лопаты, топоры, плуги, прицепленные к артиллерийским передкам. Рядом с красноармейцами и рабочими всю следующую ночь до утра трудились на пожарище инженеры и профессора Государственной комиссии по электрификации России.
Подавили последний очаг, придушили тлевшие ветки, затоптали угольки и тут же рухнули на спасенный торфяник, теплый, пахнувший пожарищем. Полежали, помолчали, перевели дыхание.
- Хорошо бы закурить, - улыбнулся Борис Иванович Угримов.
- Я вам покурю! Я вам покурю! - Классон поднялся, погрозил пальцем.
- Мы осторожно. В кулачок, - упрашивал Глеб Максимилианович с притворным подобострастием. - А пепел в кармашек. - Достал портсигар, обрадовался: - Чудо! Сухие! - Угостил всех курильщиков. - А вот спички... У кого спички есть?
Спички у всех намокли.
- Где вы раньше были? - возбужденно шутил Кржижановский. - Раньше надо было прикуривать... Хоть бы один очажок оставили!.. Славно погуляли вы, друзья мои, на пленере! Подышали свежим воздухом! Пора и за дела. Только, скажу вам по секрету, сводный доклад будем писать дома, в Москве.
Опять работа, работа, работа.
О ней Глеб Максимилианович потом скажет:
- Девять месяцев Комиссия рожала план.
А пока... Ясно почти все для Северного, Центрально-промышленного, Донецкого, Уральского и Волжского районов.
Для решения главных проблем хозяйства и согласованности в работе всех сотрудников на пленумах Комиссии уже сделаны основные доклады.
Дальше, дальше! Не задерживаясь! Скорее!
Введена в действие временная станция в Шатуре, но не совсем удачно. Котлы, снятые с миноносцев на Балтике и с таким трудом доставленные, не желают «привыкать» к торфу.
- Почему? Как исправить? Что думает Винтер?
Ленин по-прежнему ни на день не выпускает из виду
ГОЭЛРО, с пристрастием следит за каждым шагом, внимательно изучает информационные бюллетени Комиссии, делает пометки, чтобы не упустить важное, а иной раз и отчитывает Глеба Максимилиановича:
-...до сих пор, в целых пяти №№ «Бюллетеня».., только «схемы» и «планы» далекие, а близкого нет.
Чего именно (точно) не хватает для «ускорения пуска в ход существующих электростанций»?
В этом гвоздь. А об этом ни слова.
Чего не хватает? Рабочих? Квалифицированных рабочих? Машин? Металла? Топлива? Чего другого?
«План» добыть все нехватающее надо тотчас составить и опубликовать.
Работа, хлопоты, дела. И вдруг приглашают в Кремль на... просмотр киноленты.
В полутемном зале прохладно, тянет махорочным дымом. Почти все места заняты кремлевскими курсантами и работниками Главторфа. Поодаль, не глядя друг на друга, уселись Радченко и Классон.
Шум стал оживленнее, когда Ленин, вошедший вместе с Горьким, Калининым, Кржижановским, сказал:
- Здравствуйте, товарищи!
Владимир Ильич быстро прошел между рядами кресел, заметил Классона, остановился против него, протянул руку, задумался:
- Двадцать пять лет не видались. Целая жизнь... А помните, как вы тогда сомневались? А ведь революция-то свершилась...
Вокруг них собрались Крупская, Кржижановский, Калинин, Андреева, Горький. Алексей Максимович смеялся, указывая на сверток в кармане ленинского пальто:
- Угостите шоколадом!
- Потерпите. Будет вам и шоколад. Каждому овощу - свое время. - Владимир Ильич запрятал сверток поглубже и тут же обратился к кинооператору: - Неужто это вы, Юрий? Подумайте, какой вымахал! Вы меня помните? Я был у вас на Капри... Ну, что ж? Начнем? А потом уже поговорим.
Застрекотал аппарат. На экране возникло шишковатое - все в кочках - болото.
Оператор склонился к Ленину, стал объяснять вполголоса.
- Говорите, пожалуйста, громче: для всех.
В ярко высвеченном окне проплыла строительная площадка Шатуры, здание станции, подпертое лесами, потом добыча торфа лопатами, мужики, навалившиеся всей артелью на бревно, подведенное под пень. Все, что Глеб Максимилианович видал-перевидал. Но почему-то он заволновался: то ли магия кино подействовала, то ли смутное сознание какой-то вины.
Он знал, что муж старшей дочери Классона инженер Богомолов пригласил приемного сына Алексея Максимовича Горького Юрия на «Электропередачу» и тот заснял ленту о гидроторфе.
На первый взгляд, семейные дела. А если задуматься? Не по этой ли причине еще весной Ленин настоял, чтобы Сормовский завод, перегруженный заказами на пушки и броневики, в кратчайший срок построил гусеничный кран для торфососа, а теперь, узнав от Марии Федоровны Андреевой и Горького о фильме, немедленно заинтересовался им?
Когда экран заполнила пузырчатая влажная масса, Классон не удержался:
- Гидроторф! Вскоре вспыхнул свет.
Владимир Ильич выжидательно обернулся к собравшимся. Горький покачал головой:
- Не видал в кинематографе ничего более интересного!
- Да, - Ленин задумчиво вздохнул, - это не «романтика», не «беллетристика».
- Наши пнистые болота, - подхватил Клаосон, - одолеет только сверхмощная струя воды в руке человека.
- А что думает Главторф? - Ленин подошел к Рад-ченко, по-прежнему сидевшему в стороне.
- Главторф пока что срезал мне ассигнования и штаты, - пожаловался Классон, поднявшись вслед за Лениным. - Важнейшие механизмы, как вы только что видели, выполнены из дерева: металла не дали. Разрешили испытывать только один торфосос!
- И того много! - сорвавшись, вспыхнул Радченко, молчаливо крепившийся до поры. - Владимир Ильич! Нет, мы не против гидроторфа. Но в нем еще много спорного и сомнительного.
- А конкретно? - не уступал Классон. - Говорите конкретно.
- Можно и конкретно: провал прошлогодней кампании.
- А нынешняя?!
- В кинематографе все гладко, а на болоте... Торфосос каждую минуту забивается.
- Ничего подобного. Я же показывал вам с Винтером последнюю модель - ту самую, что заснята. Нарочно целые кусты бросали - все проглатывает, истирает в пыль!
- А народу сколько занято?
- Вдвое меньше, чем на элеваторной добыче. Вы не учитываете, что самое замечательное в новом способе - транспорт гидромассы по трубам на далекие поля разлива. Работницам остается только нарезать подсохшую массу цапками и переворачивать кирпичи.
- Да где они, ваши кирпичи? Кто их видел?
- Погодите! - Ленин поднял руки, унимая специалистов, и вернулся к оператору: - Скажите, Юрий, где сняты штабеля торфа, которые мы видели?
- На «Электропередаче», конечно.
- Владимир Ильич! - решился наконец Кржижановский, потупился, но продолжал твердо: - В этом сезоне гидравлическим способом добыто триста сорок тысяч пудов отличного топлива - больше чем когда бы то ни было. Пора нам, Иван Иванович, признать свою ошибку.
Но Радченко упорствовал:
- Весь торф наверняка сырой...
Тогда Ленин достал из кармана сверток, разорвал бумагу и протянул на ладони аккуратный кирпичик «болотного шоколада»:
- Пробуйте...
«Нет, не только Радченко он высек этим, - думал Глеб Максимилианович по пути домой. - И поделом! Мало ли что заботы о гидроторфе не твоя прямая обязанность: все равно должен был приглядеться повнимательнее - кому, как не тебе? - не полагаться на мнения «китов» или мировой опыт, не плыть по течению. «Классов не демократ!..» - передразнил он себя. А делает для рабочих больше, чем ты... Ленин увидел в кино то же самое, что ты - в натуре, и сделал нужный вывод. Как всегда, он не давил никого своим авторитетом - подвел к истине почти незаметно, неотразимым доводом. Не было еще случая, чтобы он вмешался непосредственно в технические проблемы, а присутствие его чувствуется на каждом шагу...»
Кржижановский тут же вспомнил о том, что представлялось ему двумя противоположными формами назидания, а по сути, различными принципами отношения к людям и, если хотите, руководства: говорят, в Китае голову шофера, казненного за быструю езду, вывешивают на фонарном столбе, в Америке разбитый автомобиль оставляют на перекрестке, как предупреждение...
Уже назавтра, двадцать восьмого октября, Ленин дает письмо в Главторф, товарищу Радченко, копии Классону, председателю ГОЭЛРО Кржижановскому и другим:
- Признать работы по применению гидравлического способа торфодобывания имеющими первостепенную государственную важность и потому особо срочными. Провести это в субботу 30/Х, через СНК.
Тридцатого октября Совет Народных Комиссаров создает специальное Управление по делам гидроторфа во главе с Классовом.
Третьего ноября на очередном, тридцать седьмом, заседании Комиссии ГОЭЛРО идет к завершению работа над планом электрификации. Глеб Максимилианович говорит коллегам о перспективе перехода к единому государственному плану развития и государственного регулирования всего народного хозяйства республики.
Седьмого ноября - начинается штурм Перекопа.
Девятого на Пленуме Центрального Комитета Российской Коммунистической партии (большевиков) Ленин предлагает поручить Глебу Максимилиановичу Кржижановскому готовить доклад «Об электрификации России» к Восьмому съезду Советов.
Двенадцатого ноября - приказ Врангеля об эвакуации. Роспуск врангелевской армии.
Четырнадцатого - торжественное открытие электростанции в деревне Кашино.
Пятнадцатого - взятие красными войсками Симферополя, Севастополя и Феодосии. Бегство Врангеля из Крыма.
