Председатель тов. Клейман. 1 страница

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:

Будем продолжать нашу работу.

На нашем собрании присутствует Секретарь Горкома партии тов. СЕРДЮК. Есть предложение избрать тов. СЕРДЮКА в прези­диум. Кто за это предложение? Кто против? Принимается.

Слово имеет тов. ЦИРУЛЬНИЦКИЙ.

Тов. ТТИРУЛЬНИПКИЙ:

Я считал, что секретарь парткомитета, выступая по существу по­становления Центрального комитета партии и Совета Народных Комиссаров об ошибках и искривлениях в наших органах и о меро­приятиях по исправлению этих ошибок, выступит вместе с тем и как оперативный работник, как ответственный оперативный работник, прекрасно знающий, как мы проводили работу, и назовет ряд кон­кретных фактов этой, по существу, вражеской деятельности. Этого тов. МЕДВЕДЕВ не сделал.

На последнем заседании парткомитета, в порядке подготовки это­го партийного собрания, тов. МЕДВЕДЕВУ было указано на то, что он должен выступить на партийном собрании и задать на партийном собрании соответствующий тон, который бы мог обеспечить вскры­тие до конца тех безобразных вещей, которые творились в нашем об­ластном управлении, и конкретно укажет, что нам необходимо сде­лать, чтобы эти ошибки исправить.

Можно было бы тов. МЕДВЕДЕВУ лучше не выступать, а просто приступить к выступлениям товарищей. Я считаю, что тов. МЕДВЕ­ДЕВ должен это учесть. Не знаю, чем руководствовался тов. МЕД­ВЕДЕВ, делая такое выступление, которое по существу дезоргани­зует нашу парторганизацию, не направляет на правильный путь по

исправлению допущенных ошибок. А ошибки у нас были, крупные ошибки.

Я не согласен с тов. ВАРАКОВЫМ, который заявляет, что все мы виноваты, что все мы сели в лужу. То, что все мы виноваты, это правильно, мы творили вражеское дело, или, вернее говоря, враги на­шими руками творили вражеское дело. Мы — коммунисты чекисты должны отвечать за то, что мы делаем, но все-таки надо посмотреть поглубже и порыться, а кто все же больше виноват, а кто же все-таки нами руководил, а чьи же вражеские установки мы выполняли, как допускали до того, что слепо [или] не слепо... но мы же, товарищи, применяли фашистские методы работы в наших органах.

Так неужели уже нет ответственного лица или нет ответственных лиц, которые понесли бы за это строжайшую ответственность.

Я, например, не допускаю ни в каком случае, чтобы ЦК партии и наше правительство дало бы нам указания на то, чтобы мы применя­ли фашистские методы в деле следствия. ЦК таких директив не да­вал. ЦК о тех фашистских методах, которые применялись в наших органах, не знал.

Я могу привести вам один пример: недавно из тюрьмы на имя тов. ХРУЩЕВА проникло заявление от арестованного БУШЛЕРА из Умани. Это заявление направляется тов. ХРУЩЕВЫМ тов. ДОЛГУ -ШЕВУ с резолюцией: «Немедленно расследовать и доложить мне».

Это было 19-го ноября. Этот факт, кстати сказать, до сих пор не расследован.

[...]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Слово имеет тов. РОТШТЕЙН. тов. РОТШТЕЙН:

Товарищи, для всех нас не секрет, что наши органы, в особенности за последнее время, примерно за год-полтора пополнялись новыми кадрами — комсомольцами, коммунистами — людьми, которые не со­прикасались раньше с оперативной работой и которые вообще были далеки в некотором отношении от наших органов.

Сейчас этот новый народ влился к нам, полон желания работать. Что же получается? Вместо того, чтобы их с первого же момента взять в соответствующее окружение, со стороны «стариков» было проявлено к ним формальное отношение. Мы этих молодых людей окунули в опе­ративную работу, причем не с той стороны, с которой следовало бы.

Ведь это же не секрет, что мы молодых людей, пришедших к нам в органы впервые, не учили работать оперативному делу, а учили из­бивать арестованных, требуя признания своей вины. Это была непра­вильная ориентация.

Ведь это же, как говориться, горькая правда, не скроешь. Сейчас поздно бить себя в грудь и говорить, что мы натворили немало бед

благодаря тому, что нами руководили руководители наподобие Ба-лицкого, Леплевского, Успенского, которые давали нам установки контрреволюционного порядка.

Мы добивались от арестованных показаний в большинстве случаев палкой, кулаком, и в результате в полусознательном состоянии люди, подчас невинные, давали показания, лежа на полу подписывали про­токолы о своей причастности к контрреволюционной организации.

Я скажу из опыта Харьковского областного управления, где мне пришлось поработать. Мне дали арестованных: ШАПОВАЛОВА и САМОХВАЛОВА — двух студентов, один 1909 года рождения, другой 1908 года рождения. На этих людей была справка: будучи в комсомоле, в 1927 году по одному разу посетили квартиру, в которой собирались комсомольцы и зачитывали какой-то троцкистский до­кумент, вот вся справка. Людей арестовали. И что вы думаете? Они успели просидеть по году и два месяца, до того как попали ко мне, — молодые люди, сорванные с 5-го курса технологического института, люди, которые могли бы принести пользу нашей Советской стране, которая так нуждается в преданных технических кадрах.

Они год и два месяца просидели в тюрьме по чьей воле? По вра­жьей воле. И когда я изрядно поработал с ними, но без мордобоя, я убедился, что эти люди не заслуживают того, чтобы быть осужден­ными. Я пришел и говорю: тов. ЗАМКОВ, эти ребята должны быть освобождены, нет веских данных содержать их под стражей. Они в 1928 году, будучи комсомольцами, один раз посетили квартиру и прослушали какой-то троцкистский документ. Это не может служить причиной, чтобы их осудить. В ответ на это «ортодокс» ЗАМКОВ мне ответил[:] а ты добейся показаний, ты «оппортунист». Я так и уехал в Киев с именем оппортунист. А эти невинные люди остались сидеть в тюрьме.

Я три раза писал об их освобождении, но СИМХОВИЧ, началь­ник IV-ro отдела, говорил: «Пойдите к ФЕДОРОВУ». ФЕДОРОВ говорит: пойдите к СИМХОВИЧУ. Потом говорит: «Оставьте поста­новление у меня, вы не так разобрались в этом деле, как это требует­ся, мы дадим более молодому работнику, чем вы, и он разберется».

В результате, если их не лишили жизни, они, безусловно, выйдут на свободу, потому что правда всегда должна восторжествовать.

А что делала парторганизация УГБ в Харькове и здесь? Пле­лись в обозе. Я здесь пять месяцев и партийной работы не вижу, над нами не работают. Мы чекисты, и только. Парткомитет, как будто бы единодушно избранный нами, не работал. Партийную работу та­кую, как требуется в каждой парторганизации, не проводил, все шло самотеком.

Тов. СЕРДЮК, мы все, сидящие здесь по воле вражеского ру­ководства, превращались в какую-то касту. Между работниками ЧК-ГПУ-НКВД и партией была создана врагами китайская стена: это им было выгодно, и никак эту стену нельзя было пробить. Где, скажите пожалуйста, видано, чтобы чекист превратился в какой-то манекен? Приказание начальника для него святое дело. А какое приказание отдавалось — мы разбирались? Выполняли его часто по-казенному, а не по-партийному.

Очень часто это ограничивалось тем, что стал во фронт: «Есть, ваше приказание будет выполнено».

Это солдафонство должно быть выкорчевано, это не партийный стиль работы. Нас партия так не учит. Мы ежедневно, ежечасно долж­ны изучать историю партии, на ее традициях должны строить свою работу, но мы ее не изучаем: если мы приходим на партийную школу, то мы отсиживаем эти часы, потому что мы не имеем возможности изучать историю партии. Мы раньше (в особенности) от усталости валились с ног. Мне скажут, возможно, что это неправда. Нет, прав­да, товарищи. Я лично кончал работу, начиная с августа 1937 года по 25-е июня 1938, в 6-7 часов утра. Я не зная отдыха, очень часто без выходных дней я не имел времени, чтобы уделить внимание себе, де­тям своим, которых я должен воспитать в большевистском духе.

Кто, скажите пожалуйста, создал такой стиль работы, когда чекист, который отдает свою жизнь на пользу нашей стране, нашей партии, не имеет времени отдохнуть? Я считаю, что такие установки — ра­ботать от зори до зори — это тоже было вредительство. Пошлите лю­бого чекиста на врачебную комиссию — если он не полный инвалид, то полуинвалид, неврастеник, страдающий суставным ревматизмом, у многих товарищей организм основательно подточен. Наши кадры нужно беречь, как и каждого честного гражданина нашей родины.

Кто когда-либо интересовался здоровьем чекиста, чтобы он мог работать как следует и выполнять волю партии? Никто, никого это не интересовало. Бывало, уходишь в 4-5, в полшестого утра. Начальник отдела, который высыпается от часу до четырех в своем кабинете, на­чинает под утро обходить комнаты работников и дергать двери. Нет работника — дает секретарю приказание записать его для очередного морального внушения, а на завтра вызывает, и ты жизни не рад тако­му вызову.

Почему это все так делалось? Потому что мы вышли из поля зре­ния парторганизации, потому что ЦК КП(б)У нами в должной мере не занимался, потому что горком партии к нам относился формально. Предоставлял нас самим себе.

Где ваши глаза были? Почему вы не помогли нам разобраться в этой запутанной обстановке. Вы решили, очевидно, что мы сами смо­

жем справиться и выполнить то великое дело, на которое нас ведет наша партия, тов. СТАЛИН. Вы ошибаетесь. При такой обстановке, как была, мы с этой задачей не справились бы. Вот вам результат на­шей работы. Мы же смело отправили людей на тот свет, которых не нужно было отправлять. Товарищи, об этом многие говорили, и мы работники Харькова можем подтвердить, что это именно так.

Трудно говорить, что мы, коммунисты, выполняли волю фаши­стов, волю контрреволюционеров. Позор нам.

Надо эту стену, которую умышленно создали враги между чеки­стами и партией, раз и навсегда сломать. Мы имели до сих пор такое положение, когда мы, коммунисты, были неодушевленным предме­том. Захотел начальник отдела кадров переставить коммуниста с ме­ста на место — делал, а ты не спрашивай за что, не твоего ума дело. Правая нога захотела. Разве мы не знаем ряд вопиющих случаев, когда честных коммунистов, преданных борцов за дело ЛЕНИНА — СТАЛИНА, снимали с оперативной работы потому, что они крепко били врагов, и отправляли их на строительные участки. Врагам их работа не пришлась по вкусу.

Такими людьми является старший лейтенант госбезопасности тов. ШИРИН, не один год проработавший в органах и, в частности, в Харькове, который не одно групповое дело провел по правым троц­кистам, который без единого щелчка подводил людей к расстрелу, по­тому что это были заядлые враги. Он свою работу делал именно так, как нас учит тов. СТАЛИН. Старший лейтенант Госбезопасности тов. ЧАЙКОВСКИЙ, отдавший свою жизнь партии, с 1918 года член пар­тии, с 1920 года в органах ЧК. Этих двух людей, до конца преданных партии, отправили начальниками строительных участков, удалили от оперативной работы и на их место поставили преданных людей, но неопытных, не научившихся еще рубить врага с плеча (движение в зале).

Я в данном случае применил кавалерийский термин. Таких случа­ев у нас много, людей снимают, им ничего не говорят.

Вот я с 1927 года в партии, с 1924 года в комсомоле, работал на заводах, на фабриках, сам рабочий. Если меня раньше спрашивали: «Тебя, РОТШТЕЙН, с суппортно-шлифовального станка перевести на дрыгалку?» — я отвечал: не хочу. Почему? Потому что хочу повы­сить свою квалификацию. Возьмем маленькое второстепенное пред­приятие. Кустарное предприятие, там также, когда хотят перебросить человека с одного станка на другой, его руководитель предприятия спрашивает, хочет ли он. Почему же у нас не хотят считаться с чело­веком. Ведь мы, тов. СЕРДЮК, были форменным образом бесправ­ными людьми.

Вот возьму хотя бы пример с себя. Прошу, конечно, не относить за счет того, что у меня накопилось злоба. Назначают меня оперуполно­моченным Сталинского Горотделения. Очень хорошо. Тов. ЗЛОТИН не даст соврать, что я не имел карьеристских тенденций. Тов. ЗЛО-ТИНА назначают в Ленинский райотдел начальником. Я к нему все время приставал: забери меня к себе. Как будто бы все было на мази. Вдруг вызывает тов. ДОЛГУШЕВ и в присутствии СПЕКТОРА кое о чем расспросил и сказал: «Вы пойдете в Сталинское райотделение, организуйте его и приступите к работе». Хорошо. Поработал июль, август, сентябрь, октябрь, до 20-го ноября. Я не скажу, что у меня в работе не было шероховатостей. Недостатки были. Я в жизни не был на руководящей оперативной работе, я об этом честно сказал тов. ДОЛГУШЕВУ, что я не был на самостоятельной работе. Все же тов. ДОЛГУШЕВ сказал: идите, работайте. Я пошел — назначил старший товарищ.

Представьте себе, вдруг 16-го числа случайно я узнаю от тов. ЦИ-РУЛЬНИЦКОГО, что меня снимают: 19-го числа приходит новый товарищ, сдавай дела, иди в отдел кадров.

Я никогда не претендовал на должность начальника райотделе-ния, но за что сняли? Вот это важно знать. Мне сказали: будете рабо­тать здесь, в областном аппарате.

Я знаю, почему меня сняли. Меня сняли после того, как я был на приеме у УСПЕНСКОГО. Это точно. А Вы, тов. ДОЛГУШЕВ, вы­полнили его вражеское распоряжение. Так не поступают с комму­нистами. Постановление ЦК партии вышло немного поздновато, но хорошо, что сейчас хотя бы оно есть. Партия рубит руки тем, кто по­сягает на традиции нашей партии. Не даст воли тем, кто захочет жон­глировать коммунистами.

Партия должна призвать к порядку наших руководителей, не же­лающих считаться с низовыми оперативными работниками. Почему у нас, низовых работников, нет контакта с руководящим составом? Почему в любой парторганизации гражданского типа коммунисты, низы тесно спаяны с руководителями? Потому что там существовала и существует партийная, большевистская традиция, а у нас ее нет, ее третировали.

Давайте прямо скажем: кто хорошо отзывается о тов. ДОЛГУШЕ-ВЕ, кто на него смотрит как на старшего товарища, чтобы прийти к нему в любую минуту и поговорить с ним, как с товарищем? Нельзя было. Боишься потому, что и взгляд неприветливый, и обстановка та­кая. Я считаю, что этому нужно положить конец.

Кончая, я хочу сказать, что нам надо немедленно перестроиться по-новому, нам нужно создать парторганизации, парткомитет такой, чтобы мы от партийной жизни не отставали, чтобы оперативную ра­

боту тесно связывали с партийной, чтобы большевизма в нашей рабо­те мы никогда не теряли.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Слово имеет тов. КОВТУНЮК.

Тов. КОВТУНЮК:

Товарищи, я не буду долго задерживать внимание, остановлюсь на отдельных практических моментах, с которыми сталкиваюсь по­вседневно в своей работе, и скажу о недочетах, которые у нас имеют место.

Прежде всего я остановлюсь на той обстановке, какая существует у нас в практике нашей следственной работы, а также хочу сказать, как ее воспринимают выдвинутые низовые кадры и как приходится работать в такой обстановке.

[...]

Спрашивали об этом КРЕТОВА. Он говорил: «Я ничего не знаю», но сказал: «Если вас посылают, значит вам, по-видимому, доверяют». А о том, что по указаниям УСПЕНСКОГО, — этого и не слыхал.

И считаю, что молодые работники все-таки должны больше си­деть в районе. Я, например, сейчас имею серьезные сигналы о поло­жении в районе, а оперативного ничего не могу сделать, так как сижу на следствиях в области. Я с июня начальник райотделения. А в райо­не если был два месяца с перерывом, то это хорошо. Я считаю, что в этом отношении нужно будет областному руководству подумать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Товарищи, есть предложение предоставить слово тов. ДОЛГУШЕВУ, поскольку большинство выступавших то­варищей в своих выступлениях касались главным образом руковод­ства, что имеет прямое отношение к т. ДОЛГУШЕВУ.

(ГОЛОСА: Дать слово.)

Тов. ДОЛГУШЕВ:

Товарищи, решение ЦК ВКП(б) и Совнаркома Союза от 17-го но­ября 1938 года кладет конец всем тем безобразиям, которые были на протяжении ряда лет в работе Наркомвнудела. Последние два года нашей работы извращения в следствии и пренебрежение агентур­ной работой стали системой. В течение последних двух лет мы со­вершенно не занимались агентурной работой и в вопросах следствия допустили грубейшие извращения. Массовые аресты и упрощенче­ская форма следствия, которые были на определенном этапе, враги использовали в своих вражеских целях и избивали честные кадры нашей страны. Факты уже здесь приводились. Это имело место и на Украине, имело место и в Киевской области. Привилась такая систе­ма, когда раньше сажали, а потом разбирались. Я в Киевской области работаю 6 месяцев, и мы знаем, что в течение этих 6-ти месяцев мы только разбираемся с тем, что насажали в течение марта и апреля ме­сяцев. У нас были единицы арестов, а главным образом мы сидим на

тех арестованных, которые нам остались с февраля - марта и апреля по массовым операциям.

Как людей сажали? Здесь особенно бросается в глаза мартовская операция, кажется, по белой контрреволюции. По неправильным шпаргалочкам посадили за одну ночь 500 или 600 человек, на кото­рых не было никаких конкретных данных, изобличающих их в пре­ступлении, и людей брали на раскол. Когда я пришел, большую долю этих людей освободили, потому что люди были ошибочно арестова­ны, написано, что он белый офицер, но он и в армии не служил.

Я помню: в июне свыше 2000 человек сидело в тюрьмах Киевской области, которые в течение 3-4 месяцев не были ни одного раза до­прошены. И естественно, что весь этот период приходилось разби­раться в этой куче арестованных по массовым операциям, которые и на сегодняшний день есть. И, естественно, в вопросах следствия весь чекистский аппарат был не на разворот глубокого следствия, а на рас­колы, а там, где не удавался раскол, — на документацию свидетель­ских показаний. Весь аппарат так и работал.

Особенно бросался 3-й Отдел, где больше всего проводились мас­совые операции. Взять 1937 год, когда особенно начали входить во вкус извращенного следствия и 3-й отдел всякие допросы вместо объективного следствия начинал с палки; весь аппарат знал об этом. РАКИТА был в отделении, он начинал допрос с палки, получал пока­зания: один протокол — и следствие закончено. Никакого объектив­ного следствия, и естественно, что кое-кто на этом деле погрел руки и наделал массу ляпсусов и извращений.

О вопросах палки здесь многие товарищи выступали и говорили, что кое-кто бил, применяли физические методы насилия. Все при­меняли эти методы насилия. Пусть кто-нибудь скажет, когда я при­шел сюда в июне. Поверьте, поветрие другое было насчет физических методов воздействия. На каждом оперативном совещании, в разгово­ре с каждым начальником отдела как ставился вопрос в отношении применения физических методов воздействия? Не трогать, под суд будем отдавать. Если к кому-нибудь нужно применять, то только с санкции нач. управления. Даже после того, на второй ее день, на опе­ративном совещании я заявил, что, если нужно к кому-нибудь при­менять методы физического воздействия, я могу применять или мой заместитель. А что получается сейчас? Получается, что большинство следователей до последних дней конспиративно пользовались этими методами следствия. Когда-то ШАПИРО был секретарем, когда я пришел в Облуправление, и я его каждую ночь гонял по двору, по ко­ридорам, смотрел в окна два-три раза в ночь. Он ходил и смотрел, где следователи стукают арестованного, и ничего мы не находили. Так вошли во вкус извращенного следствия, что начали конспиративно

работать. И сажали людей, сидели люди на гауптвахте, и это должно было насторожить людей. Когда я пришел в Облуправление, я резко поставил вопрос. И правильно отмечает решение Центрального Ко­митета: люди так вошли во вкус извращенного следствия, что некото­рые стали это считать прямо-таки системой работы.

Или второй вопрос, который характеризует общее настроение коллектива чекистов. Помню июнь, июль месяцы, когда стоял вопрос о том, что бы все дела послать на спецколлегию. Естественно, я поста­вил вопрос: мало того, что имеются показания, изобличающие его в том, что он член организации, но для характеристики этого человека, являющегося членом организации, к каждому арестованному нужно 2-3 свидетельских показания, характеризующих его, как антисовет­ского человека, и сделайте ему очную ставку.

Дело прошлое, но народ-то в штыки это принял. Мне следовате­ли очень много говорили, что это ненужное дело. Раз изобличает­ся член организации, зачем нужна эта характеристика, свидетель­ские протоколы об антисоветской агитации и действиях и очные ставки. А это одна из форм упорядочения следствия. Народ крепко сопротивлялся.

Я говорю: эти факты являются элементом, характеризующим, на­сколько мы втянулись в извращенные формы следствия.

По вопросам применения физических методов воздействия. Я помню еще работал в Наркомате, в Особом отделе, начальником отделения. Приезжал тогда из Москвы замнаркома ВЕЛЬСКИЙ. Он же всем дал ясную установку на оперативном совещании работников Наркомата: шпик или участник организации — все равно он будет расстрелян; так, чтобы взять от него [все], — дайте ему в морду. По­чему нельзя?

Все с одобрением отнеслись к этому. Помню, как постепенно нача­лось применение физических методов воздействия. Пошло это с Нар­комата, а глядя на Наркомат, и области начали применять эти формы следствия. Работники общаются, разговаривают между собой, как в той тюрьме, в той области, и это стало системой.

Отсюда я делаю вывод, что это не местное явление, а это опреде­ленная система в следствии.

Так что здесь в вопросах извращения и тех безобразий, какие мы натворили в вопросах следствия по фактам извращений, которые имеются и в Киевской области, нам ни в какой мере нельзя снимать с себя ответственности. Мы все виноваты в этом, и в первую очередь виноват я, как начальник областного управления, хотя я и принимал ряд мер, но, значит, плохо знал.

У нас и сейчас еще нет критического подхода к расследованию дел обвиняемых. Многими годами привилось такое чувство у работни­ков: раз посадили, значит, виноват.

Вот здесь тов. ШАМРИЛО уже бросил реплику: раз посадили — значит виноват. Надо садить виновного человека, но поскольку при массовых операциях много людей сажали при отсутствии каких бы то ни было материалов, то сказалось вкоренившейся практикой у на­ших работников, и она переложилась и на другой период. Раз поса­дили, обязательно старались достать какие бы то ни было свидетель­ские показания, чтобы человек был осужден. Считали позором, когда арестован и его освобождают.

Было же такое явление. Культивировали такое настроение. Вот, например, молодой работник НАЗАРЕНКО. Он несколько свиде­тельских показаний округлил на одном свидетельском показании, сам подделал подпись. Молодой товарищ, взяли на работу в июле-августе, рабочий, член партии. Он говорит, что, когда получил справ­ку об аресте, считал, что надо обязательно оправдать эту справку, подтвердить ее, и он всяческими формами и методами ищет свиде­тельские показания.

Преступление, но человек совершил это преступление лишь пото­му, что не знал форм и методов следствия. Правда, о нем решался во­прос в более острой форме, но сегодня вопрос решен и ограничились только 10 сутками ареста.

Мы часто сажали людей по одному показанию. Вот получили по­казания от арестованного. Сколько бы он не давал лиц, им завербо­ванных в организацию или известных организации, их сажали, аре­стовывали. К этим показаниям у очень многих товарищей не было критического подхода [...].

ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 31 (1951 г.). Д. 95. Л. 1-8, 25-34, 201-208. Оригинал. Машинописный документ.

№201

Постановление военного прокурора пограничных и внутренних войск УССР Морозова по результатам расследования убийства заключенного в Житомирской

тюрьме

16 декабря 1938 г.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ Гор. Житомир, декабря «16» дня 1938 г.

Военный Прокурор Пограничных и Внутренних Войск УССР во­енный юрист 1-го ранга МОРОЗОВ, рассмотрев материалы рассле­дования об убийстве заключенного СКРЫПНИКА В. М.,

НАШЕЛ:

27-го апреля 1938 г. Коростенским горотделом НКВД был аресто­ван бывший начальник Коростенской гор. милиции СКРЫПНИК Василий Мефодиевич и этапирован в Житомирское УНКВД.

В ночь на 26 июня 1938 г. СКРЫПНИК был вызван на допрос начальником 3-го отделения IV Отдела УНКВД — мл. лейтенантом госбезопасности МАЛУКА Д. И., который избил СКРЫПНИКА до такой степени, что, вернувшись в камеру, СКРЫПНИК в тот же день скончался.

Вечером 26-го июня 1938 г. начальник Житомирской внутренней тюрьмы ИГНАТЕНКО совместно с надзирателями той же тюрьмы ЛЕВЧЕНКО и ПЕТРОВСКИМ, в целях сокрытия следов престу­пления, выкопав во дворе УНКВД яму, зарыли труп СКРЫПНИКА.

Спустя некоторое время, ИГНАТЕНКО, ЛЕВЧЕНКО, при содей­ствии лейпома внутренней тюрьмы ГНЕНОЙ, в тех же целях соста­вили фиктивный акт о том, что СКРЫПНИК скончался от паралича сердца.

По указанию бывш[его] начальника УНКВД Вяткина, уже после смерти СКРЫПНИКА, дело о нем было проведено по протоколу за­седания Тройки, как осужденного к ВМН.

Принимая во внимание, что МАЛУКА, ИГНАТЕНКО, ЛЕВЧЕН­КО изобличаются в совершении и иных преступлений, что оставле­ние их на свободе может повлиять на ход следствия, —

ПОСТАНОВИЛ:

Мерой пресечения в отношении МАЛУКА Даниила, 1903 г. рож­дения, члена ВКП(б); ИГНАТЕНКО Феликса — кандидата в члены ВКП(б) и ЛЕВЧЕНКО Данила Власовича, 1911 г. рождения, беспар­тийного, избрать содержание под стражей.

Копию постановления направить начальнику Житомирского УНКВД для сведения и ареста указанных лиц.

Копию постановления направить Главному Военному Прокурору РККА для последующей санкции ареста МАЛУКА.

Военный прокурор Пограничных и Внутренних войск УССР военный юрист 1 ранга Морозов

Верно: Морозов

ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 31 (1951 г.). Д. 37. Л. 218-219. Заверенная ко­пия. Машинописный документ.

* Слова, выделенные курсивом, вписаны синими чернилами.

№202

Разъяснение наркомом внутренних дел СССР Л. П. Берией положений приказа № 00762

22 декабря 1938 г.¹

№ 38149 ИЗ МОСКВЫ

НИКОЛАЕВ УНКВД ВСЕМ НКВД И НАЧ. УНКВД КРАЕВ И ОБЛАСТЕЙ,

НАЧ. ДТО НКВД, НАЧАЛЬНИКАМ УПРАВЛЕНИЙ ЛАГЕРЕЙ НКВД

В связи с поступающими запросами дополнение к прика­зу № 00762 — разъясняю: порядки выполнения пунктов 14 и 15 приказа:

1. Все приговора Троек и других инстанций НКВД о ВМН, не при­веденные в исполнение до 17 ноября, счита[ю]тся утратившими силу, дела по этим приговорам подлежат доследованию и направлению по подсудности, в порядке приказа № 00762.

2. Постановления Особого Совещания, Троек НКВД, УНКВД и Милиции о заключении в лагеря, высылке и других ограничениях, не объявленные арестованным до 17 ноября, — считать утратившими силу, дела доследовать и направить по подсудности, невыполненные выписки протоколов Особсовещаний вернуть в 1-й Спецотдел НКВД для получения дел.

3. Осужденных, отбывши[х] наказание и получивших дополни­тельные меры наказания, если в решениях об этих мерах им до 17 но­ября объявлено не было, — освободить, выписку вернуть в 1-й Спец­отдел НКВД СССР.

Берия

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 672. Л. 201. Копия. Машинописный документ.

Дата указана по: Трагедия советской деревни... Т. 5. Кн. 2. С. 571.

№ 203

Докладная записка заместителя наркома внутренних дел УССР А. 3. Кобулова наркому внутренних дел СССР Л. П. Берии о ходе выполнения постановления Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» от 17 ноября 1938 г.

Конец декабря 1938 г.

Совершенно секретно НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

СОЮЗА ССР

КОМИССАРУ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

1 РАНГА тов. БЕРИЯ Л. П.

Во исполнение приказа НКВД СССР № 00762 от 26/XII-1938 го­да, для работы по оформлению и дальнейшему направлению нахо­дящихся в производстве следственных дел в суды и на Особое сове­щание НКВД СССР, с точным соблюдением соответствующих статей постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17/XI-1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведение следствия», в Особом от­деле КОВО создана временно следственная группа из квалифициро­ванных оперативных работников.

В этой работе принимают участие и работники военной прокура­туры Округа, в частности, Зам. Военного Прокурора КОВО военный юрист 1 ранга т. ХАГИ и военный прокурор ПО и ВО НКВД по Одес­ской области военный юрист 3 ранга т. БРАЦЛАВСКИЙ. Последние просматривают следственные дела, передопрашивают отдельных арестованных и дают по делам свои заключения.

Практика работы т. т. ХАГИ и БРАЦЛАВСКОГО показывает, что они или не поняли, или извращают постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17/XI-1938 года. Во всяком случае они не помогают быстрее и объективнее разобраться с имеющимися в производстве следственными делами, а, наоборот, вносят в эту работу путаницу, тормозят ее и деморализуют следственный аппарат.

т. т. ХАГИ и БРАЦЛАВСКИМ вся работа органов НКВД по след­ствию берется под сомнение, культивируется мнение, что большин­ство арестованных дали показания вымышленные, под влиянием фи­зических методов воздействия.

т. т. ХАГИ и БРАЦЛАВСКИЙ при передопросе арестованных в первую очередь стараются добиться, что показания этот арестован­ный дал в результате того, что его били и эти показания немедленно со всеми подробностями записываются в протокол.

Причем при получении этих показаний применяют не совсем до­бросовестные методы, лишь бы скомпрометировать оперативного ра­ботника УГБ.

Работников следственной части провоцируют на то, чтобы по­следние рассказывали о применяемых ими методах воздействия при допросах.

В заключениях по делам даются хотя формально и правильные, но по существу для дела значения не имеющие поручения, на выпол­нение которых требуются месяцы, что ведет к бесцельному затягива­нию с окончанием следственных дел.