II. Поминальные свечи в Боготе 17 страница

 

Реба положили в больницу для моряков в Тулоне. Врачи сказали, что его жизнь вне опасности, что он достаточно крепок, чтобы выжить, к тому же пули были мелкого калибра, а револьвер маломощный. Так что выстрелы слишком большого вреда не причинили.

Полицейское расследование ограничилось той же банальной версией, французские следователи в целом были удовлетворены, да и выбор-то у них был небольшой: версия Климрода и версия Диего Хааса. Что касается Джорджа Тарраса, то он придерживался указанной схемы.

Таррас пришел навестить Климрода, которого но прошествии двух первых дней перевели в частную клинику Мурийона.

— Я очень огорчен, Джордж, что вы оказались замешаны в историю, которая не должна была вас касаться и тем более причинять вам неприятности, — сказал Реб.

После чего очень естественно, словно речь шла о какой-то малозначительной случайности, перешел к другим вопросам. Он хотел, чтобы Таррас как можно скорее вернулся в Соединенные Штаты: «Час назад я говорил с Ником но телефону, у него что-то не ладится, он хотел бы посоветоваться с вами…»

Климрод продолжал говорить, поразительная, противоестественная память позволяла ему хранить в голове мельчайшие подробности каждого дела, вплоть до фамилий основных руководителей различных верфей как в Соединенных Штатах, так и в Японии.

— Джордж, будьте добры, скажите Нику, что я желал бы получить очень подробные сравнительные данные обо всем, что касается отгрузки цистерн. В некоторых пунктах японцы изменили цены по фрахтование, интересно, почему. Нумата и Камехиро предложили нам…

Медленный и размеренный голос называл экзотические имена и цифры с ошеломляющей и даже пугающей точностью. Таррас встал со стула. В окно он увидел что-то вроде белой горы — голый утес под ярким лазурно-голубым небом.

— Джордж!

Таррас не поддался импульсивному порыву и не обернулся. Он не хотел встречаться взглядом с Климродом. Но и молчать больше не мог.

— Чармен кое-что рассказала мне, — начал он, — и среди прочего упомянула о дружбе, которой вы меня, кажется, удостаиваете. По ее словам, я — единственный в мире человек, к кому вы питаете самые искренние дружеские чувства.

Молчание.

В конце концов Таррасу все же пришлось обернуться. И, естественно, Климрод просто испепелил его пылающим взглядом своих серых глаз. Но он выдержал его. И тогда произошло непостижимое: глаза отвел Реб.

— Я люблю эту женщину, Джордж. Нет, позвольте мне договорить, прошу вас… я не очень привык к откровенным признаниям. Она сказала вам, сколько времени мы с ней встречаемся?

— Около четырех лет.

Климрод кивнул. Теперь и он смотрел на белую гору.

— Она вам говорила, что хочет выйти за меня замуж и жить вместе со мной?

— Да.

— Мечтает иметь от меня детей?

— Да.

— И вы хотели бы знать причину, заставляющую меня так упорно отказывать ей в этом? Вы, наверное, считаете, что причина тому — безразличие с моей стороны, а скорее всего, чистый эгоизм, ведь моя главная забота — реализовать собственную мечту? Таков ваш ответ, не так ли, Джордж?

— Да.

Климрод немного помолчал, а затем совершенно чужим голосом произнес:

— Она уже четыре раза лежала в психиатрической больнице, Джордж. Я назову вам их адреса, имена врачей, лечивших ее, если вы не верите мне на слово. У нас уже был ребенок, два года назад. И она убила его через полтора месяца после рождения. Задушила. Сиделка находилась в соседней комнате и ничего не слышала, ничего не смогла сделать, несмотря на все предостережения с нашей стороны. После этого она снова лежала в больнице, и когда вышла — врачи считали, что она выздоровела, — сделала себе операцию и теперь никогда не сможет иметь детей. Трижды она пыталась покончить с собой, и теперь ее снова придется положить в больницу, еще раз попытаться… Продолжать дальше?

— Я проверю каждый факт, — ответил Таррас хриплым голосом, поразившись собственной решительности, но уже заранее страдая.

— Сделайте это.

В дверь комнаты постучали. Вошел Диего и застыл на пороге.

— Сейчас, Диего, — мягко сказал Реб, — нам недолго осталось.

Маленький аргентинец вышел. И снова воцарилось молчание. Подавленный, Таррас стоял, опустив голову, а когда поднял ее, увидел, что голова Реба покоится на подушках — веки закрыты, лицо исхудалое, щеки ввалились, он был очень бледен. И совсем неожиданно острейшее чувство жалости, стыда и боли — все вместе — охватило Тарраса, и взгляд его помутился.

— И еще одно, Джордж. Мы с Чармен женаты. Мы поженились 19 января 1951 года б Рино, в Неваде. Можете проверить. Мне даже хочется, чтобы вы проверили — и это, и все остальное… Я хотел бы… — Он остановился, глубоко вздохнул, ничем иным не выдав своих мучительных переживаний: — Джордж, мне хотелось бы еще раз убедиться, что в моей жизни было и другое, не только этот кошмар.

 

В сущности, еще не приступив к проверкам, которые проводил не без стыда, Таррас был абсолютно уверен, что Реб сказал ему чистую правду.. Все, разумеется, подтвердилось.

В апреле 1955 года Чармен Пейдж — Климрод снова была помещена в больницу, в Швейцарии, как это было в двух предыдущих случаях; о том, что ее положат туда, предупредили за пять недель, после ужасного приступа, случившегося с ней в Каире.

Когда Таррас навестил ее, она его не узнала, не вспомнила имени, забыла все, абсолютно все, даже Реба. Хотя в остальном казалась абсолютно нормальной, рассказывала о подготовке к следующему морскому путешествию на остров Сулавеси и в Новую Зеландию, была весела, игрива и красива до слез.

 

 

— 30 -

Диего похлопал по голым ягодицам двух мулаток, которых взял с собой в дорогу, чтобы было чем занять ночи, не забыв прихватить также тридцать шесть бутылок лучшего виски. Улыбнувшись и послав незаметный поцелуй пожелтевшей фотографии Бетти Грэббл, кнопкой приколотой к перегородке предыдущим обитателем каюты, он вышел в коридор, постучал в соседнюю дверь и вошел.

Как всегда, он застал Реба за чтением.

— Ты поднимешься?

— Нет.

— Мы, кажется, вот-вот увидим землю.

— Очень хорошо, — ответил Реб, даже не приподняв головы.

Диего вышел на палубу маленького парохода, забитую шумной, веселой и преимущественно чернокожей толпой, в центре которой несколько импровизированных «оркестров» состязались в гвалте. «Тут даже „В-29“ пролетит, и того не услышишь, — подумал Диего. Он поднялся по лестнице и подошел к „о Capitao“[47], главному после Бога хозяину судна, оказавшемуся не бразильцем, а ирландцем.

— Что-нибудь с судном?

— Мы ждем.

Жара стояла адская, палуба горела под ногами, и на поручни облокачиваться надо было с большой, осторожностью. Диего тем не менее облокотился. Наклонился и увидел прямо перед форштевнем настоящую стену высотой почти два метра, которая с той и другой стороны тянулась так далеко, что и конца не видно. Эту серо-бурую стену, подвижную и изгибающуюся по гребню, венчала золотистая пена, которая перелетала через струи и водовороты и расползалась грязными пятнами, хотя их тут же смывало волной, по густой синеве Атлантического океана.

Завороженный Диего наклонился еще ниже — его безудержно, как пагубная страсть, притягивало все необычное. И эта встреча, эта молчаливая дикая и свирепая схватка Атлантики с самой могучей в мире рекой, испокон века заканчивающаяся ничем, доставляла ему удовольствие.

Подняв голову, он убедился, что поединок не ограничивался столкновением водных стихий. Почти прямо по вертикали над бурой водной стеной небо также было разделено на две части. Со стороны утонувшей в тумане земли оно было затянуто фиолетовыми тучами, надвигающимися сомкнутым фронтом, подобно гвардии, поднявшейся плечом к плечу навстречу атакующим.

Солнце освещало океан, и на гребнях волн играли лучи света.

— А чего мы ждем?

— Этого проклятого лоцмана.

Тот появился как ни в чем не бывало лишь через шесть часов. И только тогда пароход смог войти в гигантское устье Великой Амазонки,

 

В Белене их встретил Убалду Роша. Сначала он показался Диего донельзя неприятным: больно был мрачен, почти совсем неразговорчив, ни дать, ни взять — «лесной человек, себе на уме», как называл таких Диего. Но очень скоро, убедившись, что Роша так же слепо предан Ребу, как он сам, Диего стал смотреть на него другими глазами, И действительно, с этого момента они довольно неплохо поладили.

У Роши была очень большая лодка, ею управляли трое Гребцов. Он велел им плыть вверх по Амазонке. До Манауса добрались к рассвету 14 мая 1955 года, и в течение всего путешествия Реб Климрод ни на секунду не вставал с койки, которую занял после отплытия из Белена, Когда проплывали мимо Сантарена, Убалду Роша, поддавшись греху словесной невоздержанности, в нескольких скупых словах изложил историю одного начинания и провала Генри Форда: с 1927-го по 1946 год американский миллиардер вложил примерно двадцать миллионов довоенных долларов в создание каучуковых плантаций на Амазонке, он посадил около четырех миллионов саженцев гевеи, вывезенных из филиппинских лесных угодий Гудиер. Форд заложил даже город и назвал его (совсем скромно) Фордлэндия, с тремя тысячами жителей, школами, церквами, больницами, а также стадионами, теннисными кортами, бассейнами и площадками для гольфа, а также магазинами, которые снабжались спецсамолетами. Но место было выбрано плохое, и когда была сделана новая попытка, уже в другом районе, — а надо учесть, что дерево гевеи только через восемь лет начинает выделять латекс, — человек из Детройта, мечтавший наладить собственное производство резины для автомашин, обнаружил, что его амазонский каучук в виде сырья обходится ему дороже резины, которую ему в виде готовых шин поставляют прямо на дом, при этом не требуя платы за доставку. И обескураженный Форд перепродал за четверть миллиона то, что стоило ему по меньшей мере в сорок раз дороже.

— Золотая сделка. — сказал Диего.

Но он выслушал рассказ Роши с беспокойством, граничащим с тревогой, и оно нарастало по мере того, как текли дни на бесконечной реке. Углубляясь в неизвестный ему мир, Диего впал в угнетенное состояние и снова, то есть восемь лет спустя, пережил чувство отчаяния и трагической покинутости, которое испытал, когда после их совместного бегства из Боготы он смотрел, как Климрод удаляется, уходит вперед, ступив на одинокую дорогу в сто дней и по меньшей мере в две тысячи километров.

 

В Манаусе он тем не менее настоял, чтобы ему позволили плыть дальше. От Роши он узнал, что лодка должна пройти до Моры (где родился Роша), а затем подняться вверх по Риу-Бранку.

— Зачем тебе плыть с нами, Диего? Ты должен заняться делами, в которых я на тебя рассчитываю. Так было условлено.

— Но дорога займет не больше двух-трех недель. Разреши мне плыть с вами. Как можно дальше.

— Согласен. До Каракараи. Но дальше ты не пойдешь, ни в коем случае.

Каракараи.

Для Диего в этом слове звучала какая-то варварская музыка, но никакого смысла в нем он не улавливал. Диего даже не потрудился взглянуть на карту, чего, кстати, ему никто и не предлагал. Лодка отчалила от Манауса. Они прибыли в Мору, маленькое, ничем не примечательное селение, во всяком случае, с точки зрения Хааса.

Затем поплыли по Риу-Бранку, темноводной реке, на которой не водилось мошкары, почти не водилось. «Я в настоящих джунглях, — удивлялся Диего. Ему было немного не по себе. — Я, Диегуито Хаас, самый обожаемый из всех (за неимением других) сыновей Мамиты, завсегдатай дворцов, баловень женщин и гроза метрдотелей во всем необъятном мире, наконец-то проник в кишащий и загадочный Зеленый Ад, и за мной с обоих берегов следят индейцы, наверняка каннибалы, с вожделением облизываясь при виде моих упитанных округлых ягодиц…»

По правде говоря, ему не оставалось ничего другого, кроме юмора и бесед с самим собой. Реб, скрючившись, сидел впереди и не открывал рта, во всяком случае, на цивилизованном языке он не произнес ни слова. Несколько раз, разглядывая полосу леса, он издавал странные звуки, и тотчас же оттуда появлялись обнаженные индейцы с устрашающими физиономиями и огромными, в два-три метра, луками.

Убалду Роша годился для беседы не больше, чем Реб. Он изъяснялся односложно, с виртуозностью Гарри Купера в его лучших ролях. Что же касается матросов, то теперь они были не те, что в Белене. В Манаусе экипаж сменили, и верные индейцы приняли эстафету. Одна лишь мысль о том, что на обратном пути они могут стать его единственными спутниками, заранее пугала Диего.

— Здесь.

Занимался день, вместе с зарей встал Диего и вылез из гамака. Всю ночь шел дождь, но теперь перестал, и наполнившаяся река заливала своими спокойными водами целые гектары леса, образуя идеально гладкое зеркало, в котором отражались мельчайшие очертания облаков, да с такой точностью, что Диего запутался, где облака, а где их отражение.

Он посмотрел в направлении, только что указанном Рошой, и увидел выгоревший участок леса, давным-давно уничтоженный огнем и почти заросший новой зеленью, которая теперь ничем не отличалась от миллионов других окружающих ее растений. Они давно плыли по Бранку. Теперешняя река была намного уже, деревья и заросли стояли в воде. Лодка, продвигаясь с помощью багров, подошла к некоему подобию причала — это был подгнивший ствол, кишащий червями, который подпирал корни другого могучего дерева. А вокруг возвышалась непроходимая зеленая стена.

Реб спрыгнул на землю. К великому ужасу Диего, он сбросил полотняные туфли, которые не снимал от самого Рио, далеко закинул их и с явным наслаждением потоптался голыми ногами в илистой воде, казавшейся просто живой из-за копошившихся в ней подозрительных тварей.

Роша ограничился эквилибристикой на стволе дерева, после чего ступил на твердую землю, «если что-то твердое и существует в этом аквариуме». Диего был в отчаянии.

И в точности, как восемь лет назад, крикнул: «Реб!»

Климрод даже не обернулся. Он раздевался догола и, обращаясь к стене зарослей, за которой и в самом деле чувствовалось какое-то шевеление, что-то говорил.

— Теперь отойдите, — сказал Роша Диего. — Иначе они не покажутся. Может быть, его еще не узнали, ведь пять лет прошло. Не стоит рисковать.

Для большей верности он отдал приказ матросам-индейцам, которые тут же бросились к своим баграм и толкнули лодку на воду. Диего сел на борт, расстояние между ним и Ребом увеличивалось. В скором времени оно достигло примерно ста метров, и только тогда в стене блестящих листьев, переливающихся от дождевой воды, показались фигуры людей.

— Guaharibos, — произнес один из матросов тихим и почтительным голосом.

Вокруг высокого обнаженного Реба стали собираться люди. Казалось, что насекомые подбираются к большому раненому зверю. В самый последний момент, перед поворотом, за которым окончательно скрылась эта сцена, Диего вроде бы уловил прощальный жест Реба, обращенный к нему и означающий, что все в порядке. По крайней мере Диего хотелось, чтобы это было так. После этого он тотчас же забрался в свой гамак и, бесконечно несчастный, съежился там.

 

В Манаусе Диего нашел двух бразильских адвокатов, дожидавшихся его несколько дней, — по указанию Реба он должен был решить с ними ворох вопросов.

Что он и сделал.

 

VI. ПРИБЛИЖЕННЫЕ КОРОЛЯ

 

— 31 —

14 сентября 1957 года на рассвете Тудор Ангел выехал из Лос-Анджелеса. Он проезжал Барстоу около девяти часов и остановился там ненадолго, чтобы выпить чашку кофе и съесть кусок яблочного пая. Ангел, мужчина крупный, с большим квадратным подбородком, в молодости был боксером-любителем, провел примерно тридцать боев и при случае напоминал, что одиннадцать из них выиграл, послав противника в нокаут. Его румынское происхождение выдавали очень живые и блестящие черные глаза, чисто латинская болтливость и хитрое умение говорить, не сказав ничего, особенно когда он действительно не хотел проговориться.

Проехав примерно восемьдесят километров после Барстоу. в соответствии с инструкциями, полученными им в письме, он свернул с 15-го шоссе, соединяющего два штата, и поехал налево, по более скромной дороге, огибающей с восточной стороны Долину смерти.

В письме, в частности, было указано: «Вам надо попасть в Тонопу к четырем часам. Проехав шесть миль к востоку от Тонопы по Шестому шоссе, поверните налево на трассу 8А. Далее через 13 миль начинается 82-я дорога или колея…»

Это было очень похоже на дорожную игру.

Из Калифорнии он выехал в Неваду около часу дня, в Чертовой дыре позавтракал острым гамбургером, а затем повернул на север, оставив позади Вегас. «Пожалуйста, не заезжайте в Вегас», — говорилось в письме.

Когда он подъехал к Тонопе, было без трех минут четыре. Он проскочил ее не останавливаясь. Затем — трасса 8А, которая вела в Батл-Маунтин и в Элко. Далее — 82-я дорога…

Эта едва различимая колея, широко петляя, поднималась вверх, углубляясь внутрь горного массива, образованного двумя хребтами поросших лесом гор — Монитор и Токуима. «Двадцать семь с половиной миль вдоль колеи. Справа увидите ручей и другую дорогу, поуже, с указателем: Мад Уэллз».

Ангел поехал по этой дороге.«Проедете две мили. Слева увидите хижину». Он нашел деревянную развалюху, одиноко примостившуюся на небольшом выступе скалы, совсем рядом с гротом.

«Ждите, пожалуйста, здесь».

Ангел приглушил мотор, и сразу же на него обрушилась давящая тишина. Даже звук открывающейся дверцы показался ему грохотом. Он подошел к хижине, оказавшейся необитаемой и, по-видимому, заброшенной. Но, судя по всему, недавно кто-то разводил в ней огонь. Он вышел и осмотрел грот, из-под камней которого сочилась вода. Вернувшись к машине, Ангел сел за руль, попробовал включить радио, но тут же выключил его, ощутив неуместность этих звуков среди такой тишины.

И только через полчаса он вдруг почувствовал чье-то присутствие. Ангел снова вылез из машины, посмотрел вверх, и пульс его учащенно забился. По тропинке легкой походкой охотника, не задевая ни одного камня, спускался высокий худой человек.

Он узнал Реба Климрода.

 

— Прежде всего — шахты, — сказал Реб.

Он разложил на капоте свою штабную карту, и Тудор Ангел сразу же обратил внимание на бесконечное множество нарисованных на ней крестиков, кружков, черточек и треугольничков.

«Приглядитесь, Тудор!» Он наклонился и заметил, что рядом с прежними знаками появились другие: квадратики и подчеркнутые буквы.

— Тудор, крестики обозначают «Лавлок», кружки — «Секл», три черточки — «Три фингэз», треугольники, разумеется, — «Триангль Уэст», квадраты — «Чес энд У ил-сон»… Остальное — совсем просто: X — это «Хай Хилл энд Уэстерн», Г — «Гольдман» и так далее.

Названия фирм что-то напоминали Ангелу. Правда, смутно. И вдруг он вспомнил:

— Эти фирмы вы просили меня создать пять лет назад.

— Да, эти и еще восемь других. Записывайте, прошу вас.

И он продиктовал названия, имена владельцев, адреса и номера телефонов представителей фирм, адвокатов, участвовавших в заключении сделок, оказывающих им содействие банков — при этом в каждом случае указывал фамилию банкира, его адрес и личный телефон. Закончив диктовать, спросил:

— Вы получили полную информацию?

— Да.

— Я бы хотел, чтобы вы сохранили эту карту и по ней составили список шахт и месторождений для каждой фирмы. И будьте добры, проследите за всем: во-первых, проконтролируйте работу представителей этих фирм и поручительства в верхнем эшелоне, далее на втором уровне — только от вашего собственного имени. Проследите, пожалуйста, за регистрацией документов на право собственности. Как только закончите эту работу, будьте любезны, передайте все Сеттиньязу, как обычно.

— Лично ему?

— В его собственные руки.

Ангел, как заколдованный, не мог оторвать от карты удивленного взгляда.

— Черт подери, сколько же шахт вы купили?

— Триста пятьдесят три. Мне не хватает только одной.

— И все они золотоносные?

— Да. Когда отработаете карту, потрудитесь, пожалуйста, сжечь ее.

— Разумеется, — ответил Ангел. Он смотрел на Реба Климрода, который теперь носил бороду, длинные волосы я повязку из зеленой змеиной кожи на лбу. И если бы не светлые глаза, освещающие необыкновенным светом его худое загорелое лицо. Реба вполне можно было бы принять за индейца апачи, сбежавшего из резервации. Подумав немного, Ангел сказал:

— Пять лет назад вы уже покупали золотые прииски по всей территории Скалистых гор. Тогда они не отличались рентабельностью. Унция добытого золота стоила тридцать, иногда сорок долларов по официальному курсу, кстати, и по сей день не изменившемуся, сейчас она идет за тридцать пять. Вы думаете, что-нибудь изменится?

Ответом ему был вдруг похолодевший взгляд Реба, и Ангел, поторопившись изобразить улыбку, сказал:

— Вопрос снят.

— Я его не слышал, — бросил Реб. — Теперь — земельные участки. Вы записываете?

Начинало темнеть. Пришлось, пойти за электрическим фонариком, лежавшим в бардачке…

— Дайте, я подержу, — сказал Реб… И Ангел сразу продолжил писать под диктовку; с каждой минутой а нем нарастало смятение.

— Кончено, — — сказал наконец Климрод.

Он вернул фонарь. Ангелу и стал расхаживать взад-вперед по площадке перед хижиной, которую было не различить в сумерках, что создавало ощущение нереальности происходящего.

Ангел быстро пробежал записи, сделав первый подсчет:

— Приблизительно четырнадцать тысяч гектаров…

— Тринадцать тысяч восемьсот девять.

— Плюс то, что вы купили с 1951 года до начала позапрошлого.

— А именно — шестнадцать тысяч шестьсот пятьдесят три гектара. В общей сложности — тридцать тысяч четыреста шестьдесят два. Разделенных на тысячу четыреста двенадцать участков, принадлежащих шестидесяти четырем компаниям,

— Боже Всемогущий! — воскликнул Ангел. Из непроницаемой теперь темноты прозвучал спокойный, размеренный и насмешливый голос Реба Климрода:

— Не думаю, чтобы Всевышний имел к этому какое-либо отношение. Тудор, когда закончите ваши подсчеты и все другие дела по проверке, вы, разумеется, все передадите Сеттиньязу. Тудор!

— Да, Реб?

«Куда он, черт возьми, подевался?» — размышлял Ангел, которому уже не видно было ни зги.

— Спасибо, что приехали, Спасибо за помощь, за все эти шесть лет. Вы по-прежнему увлекаетесь румынской живописью, Тудор?

— Благодаря ей мы и познакомились.

— Совершенно случайно мне подвернулось очень красивое полотно Теодора Паллади, совсем или почти не уступающее Матиссу. Буду счастлив, если вы примете его от меня в подарок. Картину доставят вам через пятнадцать дней, наверное, 2 октября утром. А теперь, Тудор, пожалуйста, уезжайте.

— Это место у черта на рогах. Может, вас подвезти куда-нибудь?

— Нет, спасибо, Тудор. Поезжайте в Вегас, как договорились. Номер в отеле «Фламинго» оформлен на ваше имя. Надеюсь, ваша группа уже там, на месте?

— Как вы распорядились.

Молчание. И вдруг, не обнаружив своего приближения ни одним звуком, который нарушил бы глубокую тишину ночи, светлоглазый апачи вырос у открытой дверцы машины и, дружелюбно улыбаясь, сказал:

— Оставьте меня, Тудор, будьте добры. Я приглашен на фасоль со свининой к местному золотодобытчику по имени Фергус Мактэвиш. Если он увидит, что я выхожу из такого роскошного лимузина, как у вас, он примет меня за миллионера и потребует за свой рудник на сто долларов дороже его реальной цены.

 

Операция с золотыми шахтами в Неваде, Колорадо и других штатах, через которые протянулись Скалистые горы, несомненно, была простейшей из тех, что когда-либо приходилось осуществлять Королю,

С 1951-го по 19.57 год эк в строжайшей тайне скупал шахты, вложив в эту операцию три миллиона двести девяносто шесть долларов. Шахты были действительно нерентабельны и почти все за последние сорок лет пришли в упадок; золото, которое получали, не покрывало даже затрат на добычу, поскольку официальная цена металла была тридцать пять долларов за унцию.

Цифра триста пятьдесят четыре золотоносные шахты, названная Ребом Климродом Тудору Ангелу, соответствует числу концессий, купчий которых он зарегистрировал, — точнее, проконтролировал их приобретение. Но параллельно с группой Тудора работала другая бригада, так что эти 354 шахты составили всего лишь часть гигантской серии закупок, предпринятых Ребом Климродом с 1951-го по 1957 год… в результате чего он стал владельцем 2211 месторождений[48].

К 21 января 1980 года цена на золото повысилась в несколько раз и с тридцати пяти долларов за унцию, как в сороковых годах, достигла астрономической цифры в восемьсот пятьдесят долларов.

За два года до этого, в феврале 1978 года, все шахты были снова открыты и заработали.

Кроме того, Несим Шахадзе от имени Реба с неизменным постоянством производил ежегодные закупки золота на сумму от двухсот тысяч до полутора миллионов долларов, в зависимости от года, выплачивая сначала по тридцать пять долларов за унцию, затем по восемьдесят, а с декабря 1974 года, когда в Соединенных Штатах торговля золотом уже ничем не ограничивалась, — по сто восемьдесят долларов.

Можно безошибочно назвать сумму прибыли, полученной Королем в январе 1980 г.: четыре миллиарда триста пятьдесят пять миллионов долларов…

 

 

— 32 -

Диего Хаас, совершенно голый, очень весело барахтался в круглой ванне трехметрового диаметра с множеством бьющих отовсюду фонтанчиков в компании трех краль, весь наряд которых состоял из сережек в ушах. Зазвонил телефон. Он поплыл, скользя по грудям и пышным ягодицам (он очень любил пухленькие попки), и только после третьего звонка успел снять трубку. Веселым, как обычно, голосом Диего ответил:

— У телефона шейх Абдул бен Диего.

Затем семь раз подряд сказал «да» и, заканчивая разговор, для разнообразия бросил «яволь». После чего повесил трубку. С момента его прибытия в Лас-Вегас прошло шесть недель, и, несмотря на красоток, которых он использовал на полную катушку, Диего уже начинал смертельно скучать. К игре он был равнодушен» как истукан. Но, конечно, играл, располагая двадцатью пятью тысячами долларов, которые Реб оставил ему специально для этого; однако, словно в насмешку, невезение упорно преследовало его: он все время выигрывал. «Ну никакой возможности избавиться от этих мерзких денег. Крупье смеются при моем появлении. Я стал всеобщим посмешищем. Ведь ни разу не выскочило ничего, кроме семи и одиннадцати. Хоть плачь». И вскоре у него сложилась теория, согласно которой для того, чтобы наверняка выиграть деньга в казино, надо просто-напросто изо всех сил стараться проиграть их, очень усердно и искренне молясь «Nuestra Senora de Guadalupe». [49]

…Но ожидание наконец кончилось. Он взглянул на своих блудниц. И в его золотистых зрачках зажегся издевательский, дикий и угрожающий огонек.

— Все на палубу, — крикнул он. — Готовсь к отплытию, брать на гитовы, поднять кабестан, гротмарсели и форбомбрамсели, штаговые паруса, государственные флаги, штормовой фон, штурвал — все. Одним словом, валите-ка отсюда, девочки. Сматывайте удочки.

И, к величайшему восторгу коридорного, он вытолкал их прочь, не дожидаясь, пока «наяды» оденутся. Затем в течение трех часов Диего был занят бурной деятельностью.

За это время он пункт за пунктом выполнил все возложенные на него поручения. Сделал не менее сорока телефонных звонков — в основном здесь, в Вегасе, но поговорил и с несколькими другими городами Соединенных Штатов.

Все разговоры ограничивались строго необходимым набором слов.

Закончив этот первоначальный этап работы, он, перед тем как покинуть апартаменты «Фламинго», удостоверился, что Тудор Ангел, как было уловлено, устроил в них штаб для себя и пяти юристов, прибывших из Лос-Анджелеса, затем вышел на улицу и, не обращая внимания на палящий зной, раскаливший мостовые улицы Стрип, отправился в гостиницу «Пески». Здесь тоже все было в порядке, два адвоката, Гаррисон Куинн и Томас Макгриди, прибыли из Нью-Йорка накануне, и их досье были наготове. То же самое ожидало его в гостинице «Пустыня» — чтобы добраться туда, Диего взял такси; ему было прохладно в любую жару, но физического напряжения — если не считать усилий, которых требуют женщины, — он, напротив, не выносил; в «Пустыне» разместился Стив Пулаский из Детройта с двумя сотрудниками и досье.

Турне закончилось визитом в «Дюны» — там поселились в ожидании инструкций адвокаты из Чикаго Моузес Берн и Луи Бенетти — ив гостиницу «Сахара», где разместилась филадельфийская группа с Кимом Фойзи.

Всем им он передал распоряжения и подтвердил время встреч. Испытывая при этом неописуемое удовольствие, ибо все происходящее казалось ему величайшим безумием, а ничто иное не могло вызвать в нем больший восторг.

Диего покончил со всеми делами к пяти часам вечера. «Уложился вовремя». Снова на такси он подъехал к отелю «Фламинго». Автомобиль, который был взят напрокат неделю назад, ждал его. Диего сел за руль и поехал, поднялся по улице Стрип до перекрестка, соединяющего улицу Мейн с Дубовым бульваром, свернул налево, на улицу Чарльстона, затем — направо. Так он добрался до бульвара Джонса и оттуда поехал в северном направлении, по земле — это тоже ему было известно, — в основном принадлежавшей Ребу.

С какого-то момента началась прямая, с холмистыми изгибами дорога, тянувшаяся на север за линию горизонта; со всех сторон его обступала жгучая пустыня, а позади осталось фантастическое световое море Вегаса. Приглушив мотор, Диего громко запел «Рамону», вкладывая в исполнение всю свою свирепую силу.