II. Поминальные свечи в Боготе 16 страница

Братья Петридис, Ник и Тони, мало чем отличались друг от друга. Они всем руководили и принимали решения, но главное — официально представляли все панамские и либерийские фирмы, а также их руководство. Но при этом ничуть не уступали Лернеру или Берковичи по части сдержанности в словах да и трудоспособностью отличались почти столь же могучей.

С годами появились другие люди, чьи функции и обязанности были примерно такими же. Они были не просто Черными Псами, но чем-то вроде министров или баронов…

Такими, например, оказались француз Поль Субиз, Тудор Ангел, Франсиско Сантана…

В других сферах выплыло еще несколько имен, прежде всего потому, что эти люди сумели сохранить дистанцию и постепенно наравне с другими стали полноправными Приближенными Короля. Это швейцарец Алоиз Кнапп (и сменивший его Тадеуш Тепфлер), китаец Хань, ливанец Несим Шахадзе — сказочный знаток валютных операций, одновременно отвечавший за связи со странами Востока.

Что же касается гостиничной сети, то здесь был не барон, а баронесса — англичанка Этель Кот.

Разумеется, существовала и латиноамериканская команда, представленная аргентинцем Хайме Рохасом — не путать с Убалду Рошей, бразильцем, выполнявшим почти наравне с Диего Хаасом совершенно особые поручения, а также двумя бразильскими адвокатами: одним — из Рио, по имени Жоржи Сократес, другим — из Сан-Паулу, его звали Эмерсон Коэлью.

Только один человек занимал особое, даже исключительное положение, наравне с Сеттиньязом. Он, без сомнения, знал о Короле не меньше, чем тот, но совсем в других областях, и до самого конца оставался кем-то вроде личного и тайного советника Климрода. Этим человеком был Джордж Таррас.

Он приехал незадолго до 20 апреля и, наскоро осмотрев помещения (они занимали два этажа, третий был оборудован лишь к 1964 году), вернулся в кабинет Сеттиньяза, где они и закрылись. Покачав головой, Таррас заметил:

— Что с нами происходит, Дэвид? Без месяца шесть лет назад, при обстоятельствах, которые я назвал бы исключительными, мы познакомились со странным мальчишкой; он произвел тогда на нас обоих одинаковое впечатление… И вы его узнали, когда он снова появился перед вами, не так ли? Кстати, когда это было?

Сеттиньяз замялся, сердясь на себя за это и почти стыдясь своей подозрительности:

— 16 июля прошлого года. В день моего рождения "to свадьбы. Да, я его узнал в первую же секунду.

— А я увидел его в сентябре, 8-го или 10-го, кажется. И тоже сразу узнал. Более того, я тут же вспомнил его фамилию и двойное имя, вспомнил, как он стоял в моем кабинете в Маутхаузене и разглядывал страшные фотографии.

Таррас посмотрел на Сеттиньяза, помолчал секунду и вдруг рассмеялся:

— И вот прошло шесть лет, а мы с вами знаем друг друга двенадцать или тринадцать лет, и на тебе — боимся открыть рот, чтобы не выдать одну из ужаснейших тайн Его Величества Реба Михаэля Климрода! Мы сами сошли с ума, Дэвид, или он заразил нас своим безумием?

— Похоже, — сказал Сеттиньяз, в свою очередь рассмеявшись. — Определенно так. Рад видеть вас, Джордж.

— Я тоже, малыш. Вы всегда были моим любимым учеником, несмотря на отсутствие у вас чувства юмора. Кстати — это «кстати», разумеется, ничего не означает, — я только что вернулся из Японии. И ездил туда не для прогулки. Это он меня посылал, к он же попросил меня прийти и поговорить с вами. Я обязан все вам рассказать. Слушайте и записывайте, ученик мой Сеттиньяз: «Урок Четырнадцатый, или Как Создать Самую Крупную в Мире Флотилию Танкеров, Не Потратив Ни Одного Су из Своего Кармана».

В течение следующего часа, в точности тем же тоном, каким когда-то в Гарварде он объяснял, что Право всегда было лишь «комплексом хитроумных правил, внутренне противоречивших друг другу и не имевших иной цели, кроме стремления придать видимость разумности самым чудовищным деяниям», Таррас рассказал о недавнем начинании Реба Климрода и тех практических делах, которые за ним последовали.

— Онасис, в частности, вместе с другими греками решил прощупать почву на месте бывших немецких верфей, в районе Гамбурга, Бремена, Киля и других городов. И, конечно же, тевтонцы, которые действуют неуверенно, но все же пытаются возродиться, приняли его с распростертыми объятиями, они будут строить и уже строят множество кораблей для упомянутых греков. Реб сказал себе, что и другая страна, также получившая взбучку во второй мировой войне, может быть преисполнена такого же благорасположения. Например, Япония, ученик мой Сеттиньяз. А место называется Куре. Мой юный Дэвид, когда японцы затеяли в Тихом океане войну, они бросили против нас самые крупные, таких еще и не видели на море, броненосцы «Ямато» и «Мусаси» водоизмещением семьдесят две или еще сколько-то там тысяч тонн. Мы, кстати говоря, их потопили, но японцы понимают, что значит построить корабль. И они согласились сделать это для Реба, который заказал им шесть танкеров, два из которых — сидите спокойно, — два из которых водоизмещением пятьдесят тысяч тонн. Это будут самые крупные танкеры в мире.

— А деньги? — спросил неисправимо практичный Сеттиньяз.

— Ник Петридис зайдет к вам и передаст все договора. Если не углубляться в детали, сделка выглядит таким образом: Ник заключил с «Шелл» или с «Галф», а может быть, с обеими компаниями разом, долгосрочные контракты по фрахтованию. На пятнадцать лет, для шестнадцати танкеров, принадлежавших в прежние времена Майореску. А это кругленькая сумма. И главное, гарантированный доход, под который Реб выторговал дополнительные кредиты, они и пойдут на финансирование японского проекта. А поскольку он заранее подписал и другие договора на более короткие сроки — от трех до пяти лет в том или ином случае — и эти договора касаются трех судов из тех шести, что недавно были им заказаны, то благодаря этой серии контрактов он сумел отхватить новый кредитный куш… что позволит ему либо выкупить, либо… Ну не сердитесь же так, студент Сеттиньяз…

— Это безумие.

— А чего другого вы ждали от него, черт возьми? Я продолжаю: либо выкупить, либо сделать заказ на строительство новых судов, но на этот раз у нас, в Америке. Речь идет о верфях в Спароус-Пойнт и в Бетлем-Стил, если я правильно понял. На что потребуется примерно триста миллионов долларов. Он идет на безумный риск.

— Знаю, — лаконично ответил Сеттиньяз.

Когда Таррас умолк, на языке у Сеттиньяза завертелись фразы типа: «И вы еще не все знаете, Джордж» или «Если бы он рисковал только в этой сфере, я бы не дрожал, как осенний лист, всякий раз, когда мне приносят новое досье».

Но он промолчал, будучи связанным обещанием никому не доверять, «даже Джорджу Таррасу».

Таррас же с улыбкой продолжал:

— Ясно, Дэвид. Прошу суд не принимать во внимание вопрос, который я чуть было не задал. Вы пообедаете со мной?

— Мне очень жаль…

Таррас встал. Он все еще улыбался, хотя по его лицу пробежала легкая тень досады.

— До скорой встречи.

Они расстались; и тот, и другой почувствовали первую трещину, наметившуюся в их безупречной до сего момента дружбе, трещина эта со временем не расширилась, но за четыре последующих года устранить ее совсем стало уже невозможно.

 

В течение этих четырех лет Сеттиньяз редко встречался с Ребом. иногда не видел его по нескольку недель, бывало, и по три месяца. Вначале его удивляли и даже беспокоили исчезновения патрона и в не меньшей степени то доверие, которое ему было оказано, в конце концов и то, и другое стало казаться ему естественным, даже обычным.

Обязанность Сеттиньяза — собирать цифровые данные. Ему одному был поручен этот участок работы. И он заметил, что его цифры охватывают не все сферы деятельности Климрода, а только те, за которые он отвечает, к тому же Сеттиньяз был далеко не уверен, что ему известны все дела Короля. Весной 1982 года, решив составить полный отчет, он получил итоговую цифру — тысяча шестьсот восемьдесят семь фирм, но ни разу нигде не промелькнуло имя Климрода. Ни разу[46]. Таррас заметил по этому поводу, что в каком-нибудь районе мира, в Швейцарии, во Франции или где-нибудь еще, вполне мог существовать другой Дэвид Сеттиньяз, который, выполнив в точности такую же работу, в данный момент с не меньшим удивлением разглядывает собственный список!

В мае 1955 года Дэвид Сеттиньяз составил (не уточняя, для чего это предназначено) короткую справку, включающую основные сведения о сферах деятельности Короля.

 

Капитал «Яуа фуд» с тридцатью семью дочерними фирмами оценивался в девятьсот шестьдесят миллионов долларов.

Оборот капитала в сферах, связанных с прессой, приближался к четыремстам двадцати миллионам долларов. Сюда входят:

— посреднические рекламные агентства;

— два телевизионных еженедельника (созданы в 1953 г.);

— бюро туризма и организации досуга;

— агентства S.O.S. Переселенцы;

— 19 радиостанций, вещающих на девяти языках (осень 1952 г.);

— телевизионная станция (лето 1954 г.), и уже запланирована вторая.

Роджер Данн являлся официальным владельцем всех этих учреждений (от шестидесяти до восьмидесяти процентов дохода). В действительности по соглашению, заключенному с Ребом, он получал десять процентов (не так уж и плохо).

 

Сектор доставки и распространения прессы заметно расширился географически (Калифорния; зима 1951 г.) и по всем вертикалям — при соблюдении юридических предосторожностей, необходимых для того, чтобы обойти антимонопольный закон. Гаражи для содержания парка машин, контракты с другими иностранными фирмами, частичный или полный выкуп этих компаний.

По приблизительным оценкам, капитал данного сектора — триста восемьдесят миллионов долларов.

Четыре сети ресторанов. Географический охват: от Канады до мексиканской границы.

Сети супермаркетов (существуют якобы независимо от ресторанов). Общий капитал — четыреста миллионов. Шестьсот тридцать — вместе с заводами и фермерскими кооперативами (1953).

Недвижимость — сто пятьдесят миллионов долларов.

Флот. Двадцать девять различных компаний. Водоизмещение: три миллиона шестьсот двадцать восемь тысяч тонн, в том числе два миллиона семьсот тысяч — танкеры. Капитал — триста восемьдесят пять миллионов (30 апреля 1955 г.).

Наличность (по оценкам): сто девять миллионов сто двадцать четыре тысячи (на 30 апреля 1955 г.).

Общая сумма капитала, размер кредита, дорогостоящая система защиты Реба, большое число компаньонов…

 

Сеттиньяз пришел к выводу, что к 1955 году, через десять лет, день в день, после Маутхаузена и менее чем через пять лет после появления у газетного киоска, Реб Михаэль Климрод, не достигший и двадцати семи лет от роду, наверняка «стоил» уже более миллиарда долларов.

И это было известно не только его пятерке.

 

В начале мая 1955 года Джордж Таррас, совершив еще одно путешествие, вернулся в Нью-Йорк. «Да, Дэвид, опять ездил по его поручению. Три или четыре года назад вы отвергли мое приглашение на обед, помните? А как сегодня?»

Они отправились в «Кейнтон» на Уолл-Стрит. Попивая свой неизменный мартини, Сеттиньяз заметил за соседними столами по крайней мере пятерых людей Климрода и на их приветствия ответил легким кивком головы и улыбкой. Острый глаз Тарраса не пропустил этой переклички:

— Ощущение тайного могущества приятно, не так ли, Дэвид?

— В каком-то смысле да, — смутившись, ответил Сеттиньяз, он был слегка раздосадован тем, что замечание попало в точку. Действительно, сталкиваясь с людьми, о которых он знал всю подноготную, тогда как им самим было известно так мало, он, что греха таить, чувствовал себя поистине тайным властелином…

Они сделали заказ, и когда метрдотель отошел, Таррас вдруг переменил тон:

— Мне нужно кое-что сказать вам, Дэвид. Поговорим о вашей свояченице.

Сеттиньяз удивленно посмотрел на него.

— Послушайте, — продолжал Таррас, — я, конечно же, выгляжу нахалом, который сует нос не в свои дела. Но не доверяйте первому впечатлению. Что думают члены вашей семьи о Чармен?

— Не понимаю.

— Когда вы видели Чармен в последний раз? И я говорю не только о вас, Дэвид. Речь идет также о Диане и родителях вашей жены.

— Она встречала вместе с нами Рождество в Нью-Йорке. Как обычно.

— И вы ничего не заметили?

Дэвид Сеттиньяз был человеком невозмутимым, спокойным. Но вопрос, который в тот день задал Джордж Таррас» вызвал в нем бурю противоречивых эмоций: бесцеремонность Тарраса раздражала его, но вместе с тем, увидев, что его собственные опасения относительно Чар-мен таким образом подтверждаются, он сильно встревожился.

— Не заметил чего? — повторил он вопрос с совершенно не свойственной ему язвительностью.

— Чармен не совсем в себе. Такой красивой женщины, наверное, больше нет на земле, но семья уже давно должна была бы позаботиться о ней.

Таррас допил свой мартини, глядя прямо в глаза Сеттиньязу:

— Прошу вас, Дэвид, не сердитесь. Так получилось, что я знаю больше, чем мне положено и чем мне хотелось бы знать. Когда вы видели Реба в последний раз? Дэвид, умоляю вас, не сердитесь на меня.

— 12 февраля и 13-го, Мы вместе проработали всю ночь.

— А потом?

— Не видел.

— Дэвид, он рассказал мне, что так организовал работу всех своих компаний — мне известна лишь часть, и, разумеется, незначительная из них, — что они могут функционировать и без его участия. Это правда?

— Да.

— Все налажено так хорошо, что вас нисколько бы не смутило, если бы, скажем, в течение нескольких месяцев у вас не было никакого контакта с Ребом?

Сеттиньяз нахмурил брови:

— Куда вы клоните?

— Это одно из тех сообщений, которое мне поручено передать вам, Дэвид. Он исчезнет на какое-то время. Не спрашивайте меня, куда и почему, я об этом ничего не знаю. Мне лишь ведено предупредить вас, хотя логичнее было бы ему самому объясниться с вами.

— И надолго исчезнет?

— Понятия не имею. Я тоже задал ему этот вопрос, но безрезультатно. Пожалуй, я бы не отказался еще от одного мартини.

— А что еще вы должны передать мне?

— Это касается Чармен. Вы, наверное, знаете, что Реб иона…

Он не закончил фразу. Намеренно. Потому что не знал, известно ли Дэвиду о странных отношениях между Чармен Пейдж и Ребом Климродом.

— Я догадываюсь, — сказал Сеттиньяз, — что Реб уже несколько лет встречается с ней довольно часто. Но она никогда не говорит с нами о нем, и они никогда не появляются вместе.

Он заметил, каким напряженным был взгляд Тарраса за стеклами очков.

— С Чармен что-нибудь случилось?

— Кажется, нам действительно нужно выпить еще по мартини. И вам, и мне.

 

 

— 29 -

Это произошло три недели назад.

Джордж Таррас покинул Лондон, где вместе с Тони Петридисом и одним из шотландских юристов улаживал дела, связанные со снаряжением судов, а затем через Париж прибыл в Марсель. Там, в аэропорту Мариньян, на берегу залива Бер, как было сказано в телеграмме, его ждал гидроплан. Через полтора часа полета аппарат сел на море в нескольких стах метров от залитого солнцем поразительно живописного скалистого берега.

Ждали довольно долго, все словно остановилось, за исключением времени, и вдруг среди скал промелькнула моторная лодка, быстро подрулившая к нашим поплавкам. Лодкой управлял Диего Хаас, он был один.

— Вы прибыли вовремя, — заметил Таррас. — Я уже подумывал, не окажусь ли в роли графа Монте-Кристо.

— Остров Монтекристо, — ответил Диего, — расположен по ту сторону Корсики. Да и зачем вам сокровища?

— Совершенно верно. В путь, моряк.

В отличие от Сеттиньяза Джордж Таррас относился к Диего с симпатией. «Человек, обладающий таким чувством юмора и до такой степени презирающий весь мир, не может быть негодяем».

И если Реб предпочел, чтобы повсюду его сопровождал странный аргентинец, то это его дело.

— Диего, вам известно высказывание У.К.Филдса: «Человек, который не выносит детей и собак, не может быть негодяем».

— Мне вообще никто не известен.

— А где Реб?

— В Аяччо. К обеду будет здесь.

— И куда же мы, черт возьми, несемся?

Вместо ответа Диего запустил на полную мощность спаренный мотор лодки. Было одиннадцать утра, и весеннее корсиканское солнце уже сильно припекало. Таррас обернулся: гидроплан неожиданно грациозно взмыл в воздух. Когда же он снова посмотрел вперед, то увидел, как быстроходное судно огибало небольшой выступ. И тогда открылся вид на просторную и великолепную бухту Пьяна, ощетинившуюся игольчатыми скалами и бугристым берегом.

…А вот и черно-белая яхта.

— Это яхта Реба? Я и не знал, что он купил себе судно для отдыха.

Никакого ответа. Но что-то странное промелькнуло в желтых глазах Диего. Чтобы перекричать шум мотора, Таррасу надо было почти орать. Он завопил:

— Я не понимаю: Реб велит мне срочно прилететь из Лондона, а вы говорите мне, что его на яхте нет.

— Яхта принадлежит не ему, — ответил Диего обычным голосом, так как за секунду до этого приглушил мотор. — И гидроплан за вами прислал не он. — Он ловко подогнал лодку к трапу. — Не он, а она. С вами хочет поговорить Чармен.

Таррас поднялся на палубу; к нему подошла очень красивая молодая негритянка, цвет кожи был у нее скорее не черный, а темный. Улыбаясь и не говоря ни слова, она показала, куда идти, и привела на корму. Здесь за столом, накрытым к завтраку, сидела Чармен Пейдж, а рядом с ней — еще две юные негритянки, с головы до ног закутанные в голубую вуаль, оставляющую открытыми лишь их чистые лица.

Чармен протянула Таррасу руку, предложила кофе, от которого тот отказался, затем чаю. Он согласился выпить чашечку.

Какая-то легкая тревога постепенно овладевала им, он: кожей чувствовал это. По правде говоря, Таррас мало что знал о Чармен Пейдж, встречался с ней два-три раза да еще Дэвид Сеттиньяз кое-что рассказывал о свояченице. Ему было известно, что она богата, весьма богата, крайне независима, умна и, опять же по словам Сеттиньяза, «эксцентрична».

— Вы с вашей очаровательной супругой могли бы как-нибудь погостить здесь, у меня.

— Шерли была бы безумно рада. Она уже тридцать лет выпрашивает у меня яхту.

И вдруг наступило молчание, именно то молчание, которого Таррас больше всего опасался. Чармен Пейдж по-французски сказала эфиопкам: «А теперь оставьте нас…» Девушки ушли. Жара нарастала, с берега, до которого было рукой подать, доносился одурманивающий аромат корсиканского леса.

— Я хотела бы поговорить с вами, мистер Таррас. О Ребе, разумеется. — Она прикурила новую сигарету от предыдущей. — Как давно вы его знаете? Насколько мне известно, три человека должны знать о нем больше, чем я. Это Диего, который наверняка убьет кого угодно, если Реб прикажет ему, но расспрашивать его глупо и бесполезно, к тому же я побаиваюсь его… Дэвид, мой свояк, только краснеет и что-то мямлит, как прыщавый студент… И, наконец, вы. Она пристально смотрела на него, и Таррас прочел в ее расширенных зрачках такое отчаяние, что опустил голову, устыдившись самого себя.

Молчание затянулось.

— Понятно, — наконец произнесла она с бесконечной горечью.

Он не смел взглянуть на нее. Чармен снова заговорила тихим, чуть дрожащим голосом:

— Я молода, вроде бы красива, богата и люблю Реба. Даже не думала, что можно кого-нибудь так любить. Но, видно, этого еще недостаточно. Я просила его жениться на мне или хотя бы разрешить жить с ним неразлучно. Умоляла. Мне бы хотелось иметь от него детей. Разве я требую слишком многого?

— Вы ставите меня в чрезвычайно неловкое положение, — глухо ответил Таррас.

— Знаю, вы уж простите меня. Однажды Реб согласился рассказать мне кое-что о своей жизни — это бывает очень редко — и назвал ваше имя, заметив, что нет в мире другого человека, к кому он испытывал бы такие дружеские чувства.

— Прошу вас, — сказал Таррас, невыносимо страдая. Она застыла и вдруг, совершенно неожиданно, заплакала, слезы текли, а она даже не пыталась вытереть их.

— Мсье Таррас, когда мы вместе, он бывает так нежен, что это просто невероятно. Реб вообще очень ласковый…

Теперь она всхлипывала, вся дрожала, хотя тело ее по-прежнему было неподвижно, а руки безжизненно лежали на подлокотниках кресла. Потрясенный, как никогда раньше, Таррас вдруг вскочил, чуть не задохнувшись от ярости. «К черту Климрода, — думал он, — этот гений просто чудовищный эгоист!» Он подошел к поручню, со злостью вцепился в него и уже хотел было обернуться и заговорить, но почувствовал, что справа от него кто-то стоит. Таррас повернул голову и в нескольких метрах от себя увидел незаметно появившегося Диего Хааса — он улыбался и чуть ли не дьявольский свет струился из его глаз.

— Скоро появится Реб, — сказал Диего.

Трое мужчин и молодая женщина завтракали на корме; стройные девушки-эфиопки прислуживали им, кружа вокруг стола, как в балете. Самым разговорчивым оказался Реб Климрод, по крайней мере в начале завтрака; говорил он действительно очень ласково, а с Чармен был особенно предупредителен и невероятно нежен. Как потом вспоминал Джордж Таррас, речь шла в основном о книгах и живописи; Климрод так непринужденно направлял разговор, что бывший профессор Гарварда и не заметил, как оседлал своего любимого «конька»: морское пиратство, которому совсем недавно посвятил уже вторую книгу, увы, воспринятую читателем с невиданным равнодушием. И только часа через два отключившийся на своей маниакальной страсти Таррас вдруг осознал, что Климрод просто разыгрывал его, подбросив тему берберов из Кейр-эд-Дина и пиратов из Сале.

— Я ужасно много болтаю! — воскликнул он, поняв наконец, что злоупотребляет вниманием слушателей.

— Но очень увлекательно, — заметила Чармен; уже давно следы слез исчезли с ее лица, судя по всему, она взяла себя в руки и успокоилась. Море было теплым, хотя стоял всего лишь апрель. Молодая женщина и Реб искупались, эфиопки — тоже, их сильные тела обтягивало что-то вроде сарангов, в которых они казались голыми. Впрочем, на вкус Тарраса, зрелище было довольно приятным. Диего Хаас, утверждавший, что купаться может только при температуре воздуха выше тридцати пяти градусов по Цельсию — «и минимум плюс тридцать в воде», — продолжал сидеть в большом ярко-зеленом плетеном кресле и покуривал сигару — одну из тех вонючих мерзостей, которые он называл ароматными.

Тарраса поразила одна фраза Чармен. «Когда мы вместе, он бывает так нежен, что это просто невероятно…» — сказала молодая женщина о Ребе. И действительно, факты были налицо и совершенно очевидные: Реб Климрод обращался с Чармен на удивление ласково — два или три раза Таррас заметил даже жест, не оставлявший никаких сомнений: рукой или просто кончиками пальцев он касался плеча или затылка Чармен, взгляд его серых глаз, останавливавшихся на ней, был пристален, чуть ли не трагичен. «Будь это не Реб, а кто угодно другой, — размышлял Таррас, — я бы подумал, что он до безумия, до отчаяния влюблен в эту женщину…»

Так прошел день, и, как бывает в это время года, довольно быстро наступила ночь, ас нею и прохлада. Таррас: прошел к себе в каюту и начал переодеваться к ужину, как раз в этот момент яхта — экипаж состоял из шести славных ребят, греков, как припоминал Таррас, — тронулась в путь. Таррас уже принял душ и надевал рубашку, когда в дверь постучали. Он ответил, и на пороге появилась высокая фигура Реба:

— Вы не против ночного путешествия по морю?

— Нисколько.

— Завтра утром будем в Марселе. Пауза. Серые глаза медленно осмотрели каюту и все, что в ней находилось. Остановились на Таррасе, в голове которого сразу промелькнуло: «Он, разумеется, знает. Наверняка этот дьявол может воспроизвести дословно все, что говорила мне Чармен, догадывается обо всех моих сомнениях, даже самых незначительных. И без помощи Диего, который вполне мог подслушивать наш разговор…»

— Джордж, мне действительно нужно кое-что сказать вам, в какой-то мере это объяснит, зачем понадобилось вызывать вас сюда из Лондона. Я скоро исчезну на какое-то время.

— Исчезнете?

— Есть в мире одно место, где мне необходимо бывать иногда. Этот момент наступил. — Он улыбнулся: — А теперь можете закрыть рот; бывшему профессору Гарварда, который справедливо славится живостью интеллекта и красноречием, не пристало выглядеть таким ошарашенным. Джордж, ничего страшного не происходит: я просто еду к людям, к друзьям, которых давно не видел, скучаю без них.

— В Европу?

— Нет, — просто ответил Климрод, по-прежнему улыбаясь.

«И это все, что тебе положено знать, глупый Таррас. Ответа не будет».

— Вы надолго?

— На несколько месяцев, может быть, больше. Еще не знаю.

— А связь будет?

— И да, и нет. На случай крайней необходимости кое-что предусмотрено. Дэвиду будут даны инструкции. Но ведь вам известно: те несколько фирм, что я создал, прекрасно могут работать и без меня. Так они были задуманы.

Помолчав секунду, Таррас сердито покачал головой:

— Пусть мне придется выпрыгнуть в море и возвращаться вплавь, но я скажу то, что хочу сказать, Реб. Вы сообщили Чармен о вашем предстоящем отсутствии? Вы ее к этому подготовили?

— Я полагаю, что это не ваша забота, Джордж.

— Она, возможно, едет с вами?

Но Таррас заранее знал, что ответ будет отрицательным.

— Нет, — сказал Реб.

Ясный взгляд Климрода стал вдруг абсолютно свирепым, ужасающим. Таррас содрогнулся. Но тем не менее продолжал:

— Поговорите с ней, Реб. Прошу вас. Я вас прошу… Или возьмите ее с собой…

Молчание. Серые глаза вновь подернулись задумчивой пеленой и стали совсем непроницаемыми. Дверь открылась в коридор и закрылась. Таррас сел на кровать. Он был сбит с толку, и на душе у него кошки скребли.

 

Его разбудили не выстрелы, которых он не слышал, а топот ног по коридору. Таррас машинально взглянул на часы: час сорок три. Он накинул халат и вышел. В этот момент появилась одна из эфиопок, на ее длинной белой тунике видно было пятно крови.

— Мсье должен пойти туда,, — сказала она по-французски.

Он последовал за ней, затем, когда девушка задержалась у порога первого отдельного салона в конце коридора, опередил ее. Он вошел в большую и красивую каюту, расположенную под кормой. Сначала Таррас увидел Чармен Пейдж. Она стояла, уставившись вытаращенными глазами в пустоту, волосы у нее были распущены, в правой руке она все еще держала небольшой никелированный револьвер, дуло которого было направлено вниз, в сторону черного ковра. На ней был легкий, почти прозрачный пеньюар, и Чармен казалась в нем обнаженной.

Реб Климрод находился в трех-четырех метрах от нее, он будто сел на пол, поджав под себя левую ногу и прислонившись плечами и затылком к белому кожаному дивану. Грудь его была обнажена и залита кровью, но два отверстия от пуль были четко видны. Вторая эфиопка, наклонившись, пыталась приподнять его, чтобы уложить на диван. Климрод очень спокойно сказал Таррасу:

— Джордж, помогите мне, пожалуйста.

Таррас сделал три шага, он прекрасно помнит, что в; этот момент испытал чувство, которое логически вытекало из зародившихся в нем досады и гнева по отношению к Климроду: «Ты получил по заслугам, Климрод…»

Но размышления его прервал разъяренный безумец, он ворвался в каюту, одним взглядом оценил ситуацию и с яростным звериным рыком бросился на Чармен…

— ДИЕГО!

Голос Реба прозвучал, как удар хлыста.

— Диего, оставь ее! Не тронь ее, Диего! Отойди! Короткая пауза. Затем Реб снова заговорил:

— Прошу вас, Джордж, заберите у нее оружие. Очень осторожно. А ты, Диего, помоги мне…

Климрод зашелся в первом приступе кашля, в уголках губ появилась розоватая пена. Но он тут же приоткрыл глаза:

— Чармен! Отдай Джорджу револьвер, пожалуйста… Отдай, любовь моя…

Таррас подошел вплотную к молодой женщине. Она как будто не замечала его, только тихо и прерывисто дышала; Таррас взял ее за запястье, высвободил револьвер и сунул его в карман халата. Когда он обернулся, Диего, горько рыдая, укладывал длинное тело Реба на белый диван. С обезумевшим лицом, он очень быстро, но тихо говорил что-то по-испански, а Реб односложно отвечал ему на том же языке. Таррас вернулся к раненому: обе пули попали в грудную клетку, одна — довольно высоко, на уровне сердца, но несколько левее, так что не могла задеть его, другая прошла ниже и, как потом выяснилось, едва не затронула поджелудочную железу.

— Джордж!

— Не разговаривайте, Реб.

— Джордж, прошу вас, позаботьтесь о ней. Я доверяю ее вам. И сделайте… — новый приступ кашля, он побелел, — сделайте все, что скажет вам Диего.

 

Через несколько минут ритм работы моторов вдруг изменился, и стало ясно, что судно на всей скорости приближается к побережью Франции. Эфиопки взяли заботу о Чармен в свои руки, уложили ее и, видимо, дали какие-то лекарства; Таррас, пришедший узнать, как идут дела. увидел, что она спокойно спит.

Выходя из каюты, он столкнулся с Диего Хаасом.

— Картина такова, — сказал Диего. — Это я выстрелил в Реба, разумеется, случайно. Вы же ничего не видели. Когда это произошло, вы спали, она тоже. Ни вас, ни ее там не было. Мы с Ребом подвыпили и развлекались, стреляя через иллюминатор, как казалось нам, по летающим рыбам. В какой-то момент я поскользнулся, и две злополучные пули попали в грудь Реба. Это все, что вам известно.

— А эфиопки?

— Они тоже спали и ничего другого не скажут. Тем более матросы, все улажено. Господин Таррас, таково желание Реба, и мы его выполним, все без исключения. А теперь, прошу вас, отдайте мне оружие.