— Да.
— Я хотел бы получить от вас официальную доверенность, уполномочивающую меня вести переговоры по этим продажам. То, что мои адвокаты именуют «эксклюзивным правом на продажу», которое дает право действовать в качестве доверенного лица. Это возможно?
Феллоуз бросил испытующий взгляд на одного из юристов. Тот одобрительно кивнул.
— Вы его получили, — сказал Феллоуз. — Ваши адвокаты вместе с моими договорятся о деталях.
— Теперь о цене. Во сколько вы оцениваете стоимость всей своей недвижимости?
— С Пайн-стрит или без нее? В своем письме Гарви Барр не называет ни одной цифры. Он лишь обязуется выкупить участок по Пайн-стрит, 18 через шесть лет, но ни одной цифры этот старый мошенник не приводит… — В глазах Феллоуза промелькнули озорные искорки: — Не ваша ли это идея?
— Моя.
— Значит, вы задумываете «сделку-пакет», то есть продажу оптом всех семи зданий, включая и участок на Пайн-стрит? Так ведь?
— Так.
— Мне кажется, я уже называл общую стоимость.
— Да. Сорок миллионов. А я ответил — тридцать пять. Что вы скажете по поводу тридцати семи?
— Цифра вполне разумная, и, вероятно, мне удастся убедить других управляющих с ней согласиться. Климрод…
— Да?
— У вас уже есть покупатели на примете или я ошибаюсь?
Реб опустил голову, потом поднял ее, улыбнулся.
— Да. есть. Это я, — ответил он. — Я хотел бы купить всю вашу недвижимость. Феллоуз расхохотался:
— Страшно подумать, что я мог вас не встретить. Потом сожалел бы об этом всю жизнь! Ну, и каково ваше предложение?
— Я хотел бы с завтрашнего дня иметь опцион на год. Стоимость каждого здания там указана не будет, но будет поставлено непременное условие: в любом случае общая сумма от продажи шести зданий и участка на Пайн-стрит, 18 составит тридцать семь миллионов долларов.
— Климрод!
— Слушаю вас.
— Вы не хотите работать с нами?
— Нет, в данный момент у меня нет ни малейшего желания приобретать банк. Благодарю за приглашение.
Это произошло 26 октября, в день, когда были официально подписаны через посредничество одной фирмы — Диего Хаас без особого удивления обнаружил, что он является ее президентом — документы о передаче участка на Пайн-стрит банку «Хант Манхэттен».
На следующий день, 27 октября, имея в наличии два миллиона шестьсот тысяч долларов (за вычетом комиссионных, причитавшихся Дэниэлу Хазендорфу) и через посредство другой компании, представленной тем же Диего Хаасом, Реб Климрод получил опцион на семь зданий, принадлежащих банку «Хант Манхэттен».
Он сделал первый взнос в размере миллиона трехсот пятидесяти тысяч долларов, то есть пяти процентов от тридцати семи миллионов.
Еще через день, 28-го, по-прежнему действуя по принципу «рычага», который позволяет перепродать Б то, что еще не куплено у А, — взнос при этих операциях небольшой, пять или десять процентов от покупной цены, — Климрод, получив деньги от Б, чтобы в свою очередь выплатить их А, сумел приобрести еще два здания, принадлежавших «Коммершиал энд индастриал бэнк» Гарви Барра.
Для этой цели он воспользовался услугами третьей компании, президентом которой оказался Дэниэл Хазендорф. Реб получил опцион сроком на восемь месяцев в обмен на взнос пяти процентов от требуемой Барром суммы (шесть с половиной миллионов), то есть триста двадцать пять тысяч долларов.
Это означает, что через ОДИННАДЦАТЬ дней после начала своего наступления на Уолл-Стрит, погасив все ссуды, предоставленные ему Ньюаркским банком, Климрод оказался — он начал, не имея ни цента, но и не был должен теперь никому ни цента — законным собственником (или, во всяком случае, лицом, имеющим право продавать их кому угодно по любой цене) ДЕВЯТИ зданий.
И у него в кассе осталось девятьсот двадцать пять тысяч долларов наличными.
Не говоря уже о значительном недвижимом имуществе…
— «Музыкальные кресла», — сказал Хазендорф, которому полученные комиссионные придали веселое настроение.
Это выражение удивило Диего. Маклер объяснил ему, что этот образ часто используется в торговле недвижимым имуществом и обозначает самые выгодные места вложения капиталов, по аналогии с привилегированными креслами в оркестре на концерте.
Но лишь с появлением этих первых «музыкальных кресел» и зазвучала настоящая симфония.
Решение, принятое банком «Хант Манхэттен», породило необратимую цепную реакцию, его примеру последовал и «Коммершиал энд индастриал бэнк» Барра. Все вдруг вздохнули с облегчением: значит, нужно было «вновь упрочить» Уолл-Стрит, как тогда говорили…
Дом № 15 на Бродвее был куплен за двадцать один с половиной миллионов долларов банком Д.-П.Флинта. Сделку провернули в три дня, после первого отказа Александра Хейнса, мотивировавшего свое «нет» тем, что он не нуждается в дополнительной площади. Но он тут же уступил, едва узнал о намерениях «Мьючуал гэренти корпорейшн» слиться с банком Флинта. Довод, приведенный Хейнсу Хазендорфом, несомненно, подсказал Реб Климрод, хотя Хазендорф и сам был достаточно умен, чтобы до этого додуматься: «Если „Мьючуал“ предложит вам объединиться, то вы окажетесь в более выгодном положении и к тому же вам понадобится дополнительная площадь…»
На личном счету Диего Хааса лежал двадцать один с половиной миллион долларов. Он помнил одну цифру, несмотря на все хитросплетения финансовых операций: тридцать семь миллионов. Именно такую сумму Реб обязывался уплатить банку «Хант» за семь его зданий…
— Вычтем двадцать один из тридцати семи, остается… пятнадцать с половиной. А надо еще продать шесть зданий. Madre de Dios, Реб, пусть твой дружок Барр немножко поднажмет, и пять последних зданий станут чистыми деньгами.
Он встретился с веселым взглядом серых глаз.
— Значит, я опять ничего не понял, да?
— Почти.
Гарви Барр согласился заплатить семнадцать с половиной миллионов за участок на Пайн-стрит, 18. Получив двойные комиссионные за отменное качество оказанных услуг, Дэниэл Хазендорф вдруг отхватил четыреста тысяч долларов — проценты от продажи двух первых зданий из всех принадлежавших «Хант Манхэттен».
— 23 -
Если попытаться распутать этот поразительный клубок опционов, обменов, трансфертов и других всевозможных сделок, задуманных Климродом в это время, то мы насчитаем не менее тридцати девяти опционов — одни были осуществлены в несколько дней, другие ждали своей очереди в течение многих месяцев. Сеттиньязу так и не удалось определить точную сумму вложенных капиталов; переплетение всех этих банков, финансовых учреждений и фирм таково, что потребовалась бы тщательная работа целой армии экспертов в течение года, чтобы хоть как-то в этом разобраться. Более того. Восемьдесят из ста основанных им компаний, которые служили связующим звеном, были ликвидированы, а их активы переданы оффшорным банкам[40]и исчезли в хитросплетении поддельных банковских счетов. Ясно одно: Реб Климрод начал всего с двумястами тридцатью пятью тысячами долларов, которые ему ссудил банк Нью-Джерси благодаря посредничеству Эби Левина. Все остальное время он оперировал, реинвестируя свои собственные прибыли. Не пользуясь наличными деньгами, что поступали от других его предприятий, заработавших на полную мощность. Возможно, это было определенным кокетством с его стороны или же преднамеренным желанием сохранить непреодолимые перегородки между этой потрясающей финансовой спекуляцией с недвижимостью и остальными своими начинаниями…
Он широко пользовался банковским кредитом. Для этого у Реба были все возможности: эта операция свела его с ключевыми фигурами крупнейших банков на Восточном побережье. С отдельными из них он завязывал дружеские отношения, например с Дэвидом Феллоузом, который оставался его близким, хотя очень скромным другом до конца.
Раскрыты многочисленные случаи, когда для приобретения чего-то у банка он использовал деньги этого банка, занятые какой-нибудь из компаний Реба.
Все операции носили вполне законный характер. Министерство финансов США в 1952 году подвергло строгому разбору деятельность Диего Хааса: не было обнаружено ничего предосудительного, все было в полном порядке. Сам Реб никогда не был объектом ни единой проверки. И по вполне понятной причине — ни его фамилия, ни его подпись нигде не фигурируют.
— Это крайне просто, — увещевал Реб сотрудников банка «Хант Манхэттен». — Вы хотите продать за десять миллионов вашу часть земельного участка на Уолл-Стрит. Вы предоставили мне опцион, и я оплачу его тем быстрее, чем скорее у меня появится нужная сумма. Мы в некотором роде союзники. Я уже выкупил часть Икаботта. Остается лишь доля Брю. Я предпринял меры с целью выкупа ста тридцати пяти тысяч акций его фирмы. По семьдесят пять долларов за штуку. Это мне обойдется в двенадцать или тринадцать миллионов, включая накладные расходы и комиссионные. Я мог бы получить эти деньги в другом банке, но я не простил бы себе, что лишаю вас своей клиентуры. Вы мне всегда оказывали неоценимые услуги.
Они считали, что он уже обнаглел до чертиков. Но промолчали. Поинтересовались, сколько ему требуется денег, и он ответил, что сможет набрать миллиона три, не больше.
Он улыбнулся:
— Остается еще десять. Вы мне дадите их взаймы, но не все сразу, а по мере того, как я буду выкупать акции.
— И чем вы собираетесь гарантировать возврат требуемой вами суммы? — поинтересовались они. Он объяснил:
— Я беру на себя обязательство погасить в вашу пользу каждую выкупленную мной у Брю акцию. И, разумеется, я кладу на хранение в ваш банк на три миллиона акций, которые я купил или выкуплю в ближайшие дни. Под залог.
Он всплеснул своими длинными, худыми руками, как бы упреждая всякие возражения:
— Знаю, вы мне скажете, что если мне не удастся захватить контрольный пакет акций Брю, то есть если я не достигну квоты в две трети, те акции, которые я куплю за семьдесят пять долларов за штуку, немедленно понизятся в цене до пятидесяти с небольшим. Но вы ничем не рискуете. Возьмем один пример: предположим, что я приобретаю лишь сто десять тысяч из ста тридцати пяти тысяч акций, которые мне необходимы, и моя операция провалится. Акции падают до пятидесяти долларов с небольшим. Но что окажется в ваших сейфах? Вы будете финансировать покупку лишь восьмидесяти тысяч этих акций. То есть уплатите шесть миллионов. Их стоимость теперь будет равняться — предположим (это вполне вероятно), что акции упадут в цене до пятидесяти пяти долларов за штуку — четырем миллионам ста двадцати пяти тысячам. Но у вас лежат мои три миллиона, разве нет?
Они с лихвой покроют разницу. Вы ничем не рискуете. Кроме того… — Из холщовой сумки он извлек копию письма: — Кроме того, я нашел покупателя дома № 40 на Уолл-Стрит. Это — «Urban Insurance Life». Вот письмо, в котором они дают гарантии приобрести дом сразу же, как только я стану его владельцем. Мне хотелось бы скорее получить ответ. Фирма, которой руководят мистер Хазендорф и мистер Хаас, уже приобрела акции более чем на два миллиона. То есть тридцать тысяч штук. И торги на аукционе не за горами, время поджимает.
Всю свою жизнь Диего Хаас был уверен в двух вещах. Во-первых, что Король — непогрешимый гений, во-вторых, что сам он, Диего, не имеет никаких способностей к арифметике.
Тем не менее, после того как он раз двадцать подряд сложил ДЕСЯТЬ миллионов (уплаченных за долю земельного участка банка «Хант Манхэттен»), ЧЕТЫРЕ С ПОЛОВИНОЙ (за долю Икабота) и ДВЕНАДЦАТЬ С ПОЛОВИНОЙ (семьдесят один процент от акций «Брюбэйкер инкорпорейтед»), он с полным правом сделал вывод, что общая сумма выражалась числом двадцать семь миллионов долларов.
— Плюс накладные расходы. У нас ведь были накладные расходы, Реб?
— Да.
— Много ли? А комиссионные?
— Диего, отвяжись от Дэна Хазендорфа.
— Черт побери, этот тип повсюду трубит, будто именно он — создатель твоего гениального плана «восстановления» Уолл-Стрит. Он даже дал интервью «Дейли ньюс» и «Форчюн»!
— Пустяки. Я не стремлюсь давать интервью. Молчание. Потом Реб, улыбаясь, сказал по-испански:
— Согласен со мной, Диего?
— Согласен. Можно задать тебе вопрос?
— Да.
— Чего ты добиваешься? Стать самым богатым и самым неизвестным человеком в мире?
— Что-то вроде этого. Гамбургеры сегодня покупаю я.: Потом мы с тобой пойдем в кино. Но билеты покупаешь ты.
Сеттиньяз оценивает в сто двадцать четыре миллиона долларов общую прибыль, которую принесли различные компании Климрода в итоге операции на Уолл-Стрит. Дэниэл Хазендорф получил тринадцать миллионов комиссионных.
Сеттиньяз считает, что один дом № 40 на Уолл-Стрит — всего одно здание! — вместе с другими сделками, принес Королю двадцать семь миллионов долларов. Об этой афере писали на первых полосах газет (причем о Климроде даже не упоминали, у всех на устах был Хазендорф), хотя она и не была самой значительной, но уж наверняка наиболее блестящей. Доходы Реба определяли не столько сделки с большими зданиями в его операции по «восстановлению Уолл-Стрит», сколько громадное множество гораздо более скромных, неприметных предприятий, которые через несколько месяцев после этого стали головокружительно наращивать свои прибыли. Какой-нибудь простой ресторан или бар, какая-нибудь лавка или квартира повысились в цене в три-четыре раза просто из-за возрождения квартала и соседства всех этих банков.
Он распространил сферы своей деятельности на Уолл-Стрит — ею руководили Хазендорф, Хаас и другие доверенные лица, чьи фамилии здесь приводить бесполезно, — осуществив фантастическую серию операций, которыми руководили другие «команды» — об их существовании, по-видимому, было известно лишь Хаасу.
Выдвижение на первый план Дэниэла Хазендорфа (впоследствии он оказался менее удачливым, так как отошел от Реба) и пребывание самого Климрода в тени являлись следствием заранее заключенного между ними соглашения. Реб Климрод питал искреннее отвращение к собственному «паблисити».
Афера на Уолл-Стрит началась в октябре 1950 года, а завершилась в июне 1951-го.
Но до ее начала он успел съездить в Лондон.
А главное, в его жизни — до, во время и после этой операции — присутствовала Чармен Пейдж.
V. ПОРОГИ КАРАКАРАИ
— 24 -
— Дэвид Сеттиньяз?
Спокойный и размеренный, без всякого напряжения голос, назвавший его имя, отчетливо выделялся в смутном гуле снующих в холле людей. Выйдя из лифта, Сеттиньяз обернулся и увидел его: в голубой рубашке, положив холщовую сумку к ногам, он невозмутимо стоял, прислонившись к отделанной мрамором стене. Это было 18 сентября. Сеттиньяз сказал двум мужчинам, сопровождавшим его:
— Извините. Я позвоню вам завтра.
Он подошел к Ребу Климроду. Пристально посмотрел на него, не зная, что сказать. Слава богу, первым нашелся Климрод, который, улыбаясь, спросил:
— Как прошло свадебное путешествие?
— Чудесно. Куда вы запропастились? На прошлой неделе мне звонил Джордж Таррас и сообщил, что вы приезжали к нему, чтобы вернуть книги.
Сеттиньязу было как-то не по себе, хотя он не понимал, почему. Такое чувство, словно случайно встретил старого сослуживца по полку, которого уже запамятовал… Почти машинально он прошел через холл, остро чувствуя присутствие рядом этого худого, нелепо одетого человека, не расстающегося с чудной холщовой сумкой. Они вышли на Мэдисон-авеню. Стояла прекрасная, очень жаркая погода. Мимо прошествовал эскадрон секретарш, которые улыбались Сеттиньязу, не без любопытства посматривая на его спутника.
— Вы меня ждали?
— Да.
— Почему же вы не поднялись в мой кабинет?
— Что вам сказал обо мне Джордж Таррас? — ответил он вопросом на вопрос.
— Лишь то, что вы приезжали к нему в штат Мэн, чтобы вернуть книги. И очаровали его супругу.
Сеттиньяз заставил себя настроиться на легкий тон, несмотря на неопределимое смущение, которое испытывал:
— Кажется, ваши познания в живописи далеко превосходят средний уровень…
— Вы больше ничего не хотите мне сказать? Сеттиньяз пытался вспомнить, напрягая память.
— Нет, — искренне ответил он, — но разве это важно?
— Не очень, — сказал Климрод. — Мне хотелось бы поговорить с вами. У вас есть полчаса времени или вам будет угодно назначить мне встречу?
— Послушайте, я…
Длинная рука Климрода взяла его под локоть, и этот жест еще больше смутил Сеттиньяза. Могу ли я называть вас Дэвид?
— Конечно.
Климрод рассмеялся:
— Я все равно не смог бы принять ваше предложение отобедать. К сожалению, занят. Но в следующий раз непременно.
В его глазах мелькали лукавые искорки. «Я — законченный кретин», — мрачно подумал Сеттиньяз с присущей ему честностью. Но Климрод продолжал:
— Очень скоро, скажем, через пять-шесть месяцев, мне понадобится адвокат вроде вас. Нет, нет, я не намерен иметь дело ни с Уиттакером, ни с Коббом, ни с кем-либо из их помощников. Я навел о вас справки…
На его лице появилась улыбка, неповторимая улыбка:
— Не обижайтесь на меня, пожалуйста. Кстати, я не нашел ничего — как бы это сказать? — что не делало бы вам чести. Как адвокат вы мне понадобитесь весной. Но окончательное решение за вами. А пока что на несколько ближайших месяцев у меня есть к вам предложение. Мне хотелось бы встречаться с вами три-четыре часа в неделю. Разумеется, если это поможет делу, я готов вступить в официальные сношения с Коббом или Уиттакером, чтобы оплатить им ваши услуги. Именно ваши, а не прочих юристов, пользующихся заслуженно высокой репутацией. Я заплачу столько, сколько потребуется. Мне бы хотелось встречаться с вами три-четыре часа еженедельно, необязательно в один и тот же день — у нас с вами разный распорядок времени, — я буду задавать вам вопросы в основном теоретического характера…
Ошалевший Сеттиньяз смотрел на Реба:
— Вы хотите, чтобы я обучил вас праву? И всего за три часа в неделю?
— Что-то вроде этого. Но суть даже не в этом. Я хочу узнать самое главное — то, что мне необходимо. Я точно знаю, что мне нужно, а что — нет.
— На любом вечернем курсе вы бы… Климрод отрицательно покачал головой, по-прежнему улыбаясь.
— Нет. Я уже пробовал, — он весело засмеялся, и вдруг сразу стало очевидно, насколько он еще молод. — Нет, все идет там очень медленно, они теряют время на пустяки, к тому же расписание занятий не всегда мне подходит. Я обо всем хорошенько подумал, Дэвид. Может, вопрос в деньгах?
Он засунул руку в сумку и вытащил несколько пачек тысячедолларовых банкнот.
— Извините, я не хотел бы вас обидеть. Подскажите мне, что надо делать, и я немедленно улажу все финансовые проблемы. С Уиттакером и Коббом или с вами лично.
— Силы небесные! — воскликнул Сеттиньяз с таким чувством, будто его уносит внезапно обрушившаяся гигантская волна. — Мои услуги не стоят так дорого — ведь я по-настоящему работаю всего три недели!
— Соглашайтесь, прошу вас. В конечном счете вы спасли мне жизнь, должны же вы испытывать ко мне какие-то чувства.
Его серые глаза искрились лукавством. Но от него также исходила некая почти подавляющая сила убеждения, и создавалось впечатление, что он, словно распахнув в ночь ярко освещенную дверь, предлагает ему искреннюю, горячую дружбу.
— Ну что, Дэвид?
— Я согласен, — сказал Дэвид Сеттиньяз, отдаваясь силе той волны, которой было суждено перевернуть всю его жизнь.
И с первых же минут их следующей встречи (она состоялась через четыре дня, но не в кабинете адвоката на Мэдисон, а в гостиной отеля на 44-й Ист) Сеттиньязу стало совершенно ясно: Климрод, конечно, обладал самым острым и всеохватывающим умом, с каким приходилось сталкиваться Сеттиньязу, «Кошмар какой-то. Он обладал способностью сразу схватывать самую суть, это сбивало вас с толку и, хуже того, превращало в дурака. Разумеется, вы сразу чувствовали этот ум, встретившись с Ребом взглядом, но другое дело, когда вы наблюдали, как этот ум работает: на лице появлялись невозмутимое выражение, мечтательность в глазах, плавность и спокойствие в голосе и жестах. Тогда этот ум проявлялся во всей своей огромности, даже чудовищности, хотя это не слишком сильное определение; он явно завораживал, но иногда вызывал ожесточение. По-моему, я считался в Гарварде блестящим студентом. В то время контора „Уиттакер и Кобб“ была лучшей адвокатской конторой по делам, связанным с бизнесом, в Нью-Йорке, а может, в Соединенных Штатах. Вершина. Работать у них начинающему юристу означало то же самое, что для молодого актера получить роль Гарри Купера. Они взяли меня благодаря моим собственным достоинствам, а не по протекции, и меня просто распирало от гордости. Я ведь шесть лет изучал право и экономику. После первых же часов занятий с Климродом я ощущал себя раздавленным, чувствовал себя подобно четырехлетнему ребенку, которому насильно вдалбливают ядерную физику. Дошло до того, что я чуть было не отказался от следующего занятия…
На которое, разумеется, явился. Непостижимо и то необыкновенное влияние, которое Король оказывал на всех нас, если не принимать в расчет его способность очаровывать людей. Маска, которую носил Реб Климрод, — невозмутимость лица, спокойный голос, изысканная вежливость, мягкость, — в общем, символизировала лишь те уступки, которые он с дьявольской ловкостью делал нам, чтобы мы терпели его, чтобы заставить нас простить ему его превосходство. Поняв это, мы как-то приспосабливались к нему.
До 20 ноября 1950 года мы провели пятнадцать занятий. Теперь я спрашиваю себя, кто тогда кому разъяснял право?!
Признаюсь, мне и в голову не приходило, что он мог воспользоваться нашими занятиями не для приобретения отсутствующих у него знаний, не для того, чтобы оценить и измерить мои силы, прежде чем окончательно мне довериться, но еще — главным образом — для того, чтобы вновь увидеть Чармен…»
— Это далеко нас заведет, — не без раздражения сказал Сеттиньяз. — Как водится, придется перескакивать от одной мысли к другой, если только…
Сеттиньяз перешел на английский, чтобы избегать обращения на «ты», более свойственного французскому.
— Но где бы я смог это найти? — мягко спросил Реб.
— В таблицах Гольденвейзера. Если Чэндлер не говорит об этом в своей «Economics of Money and Banking»[41]. У меня есть эта книга, но дома. В следующий раз я могу принести ее вам.
— Может, я провожу вас домой, и вы дадите мне ее сегодня вечером. Это возможно?
Они вместе вышли из отеля «Альгонкин». Доехали на такси до Парк-авеню. В дороге продолжали разговор о долларе и его курсе, о мировой финансовой системе. Сеттиньяз легко вошел в эту игру и так увлекся разговором, что совершенно не заметил, что уже находится в прихожей собственной квартиры, вручая слуге-гавайцу шляпу и портфель…
…и в себя пришел лишь в большой гостиной, где сидели его супруга и свояченица, которые вопрошающе посматривали на абсолютно невозмутимого Реба Климрода.
20 ноября Чармен Пейдж отметила свое двадцатитрехлетие. Дэвид Сеттиньяз, хотя и был без ума влюблен в свою супругу, всегда считал, что из двух сестер младшая была красивее. Но ни при каких обстоятельствах, даже если бы ему приставили нож к горлу, он на ней не женился бы: она часто выводила его из себя, почти терроризировала. В шутку Диана объясняла это тем, что называла «несколько особым чувством юмора у Чармен». На протяжении целых пятнадцати лет все вокруг, включая его бабушку Сюзанну Сеттиньяз, вовсю старались убедить Дэвида, что у него не больше чувства юмора, чем у махрового полотенца. В конце концов он сам в это уверовал.
И он, подчиняясь всеобщему и почти непререкаемому мнению, стал считать нормальными эксцентрические выходки свояченицы.
Она располагала полной финансовой независимостью. Состояние фамилии Пейдж возникло целых четыре поколения назад, то есть, по североамериканским понятиям, почти во времена крестовых походов. Когда она достигла совершеннолетия, то унаследовала десять миллионов долларов. Она высокомерно отказалась от всех услуг, которые предлагали ей адвокаты, по семейной традиции распоряжавшиеся ее состоянием. Она намеревалась сама заняться этим. Ее видели у входа в Нью-Йоркскую биржу — она даже пыталась играть. Вызывая всеобщее удивление, она доказала, что не лишена чутья, присущего великим финансистам. Однажды она ворвалась в контору «Уиттакер энд Кобб» — еще до того, как там стал работать Сеттиньяз, — и устроила скандал по поводу одной биржевой спекуляции, которая, по ее мнению, была проведена плохо, во всяком случае, не по тем точнейшим указаниям, что были ею даны. Иона Уиттакер, достигший семидесяти лет с мудрой неторопливостью, которую проявлял во всех делах, несколько дней не мог прийти в себя, возмущенный несправедливыми, на его взгляд, упреками, а еще больше потрясенный тем, что эти упреки бросала ему женщина — вид животного, которое он встречал лишь в одном единственном экземпляре (собственной супруги) и которому надлежало рожать детей, готовить пудинг и вышивать коврики гладью, а если речь идет о дебилках, то крестом.
Одно время Чармен ездила верхом по Парк-авеню и Пятой улице, оставляя уздечку на решетке какого-нибудь особняка или в холле отеля «Уолдорф»; она пять раз была помолвлена и каждый раз покидала своего жениха на ступенях храма с каким-то язвительным постоянством; она съездила даже в Индию с честолюбивым, но так и не осуществленным намерением стать браминкой; потом приняла предложение одного голливудского продюсера, мечтавшего сделать из нее новую Аву Гарднер. (Чармен была очень на нее похожа); сценарий уже был готов, но на третий день съемок она отправилась в круиз по южным морям; на свадьбу своей старшей сестры с Дэвидом Сеттиньязом (Чармен буквально изводила его своей привычкой садиться на край ванны, когда тот там мылся в чем мать родила) она, учитывая савойские корни супруга, велела привезти из Франции на специальном самолете дюжину кругов швейцарского сыра и шесть фольклорных ансамблей, которые, играя все вместе, производили адский шум.
— Но в конце концов, Дэвид, разве это не забавно? — спросила Диана.
— Потрясающе забавно! — ответил мрачный и подавленный Сеттиньяз.
Это было весело или могло таковым показаться. Но было и другое, что тревожило Дэвида Сеттиньяза, которому казалось, будто он один это замечает — он не посмел бы сказать об этом никому из Пейджей — иногда в чудесных, чуть раскосых фиолетовых глазах Чармен Дэвид замечал какую-то странную, болезненную оцепенелость.
Чармен Пейдж пристально смотрела на Реба Климрода. И спросила:
— Мы ведь с вами уже встречались, не правда ли?
До этого мгновенья она сидела на большом канапе, стоящем в гостиной, потом встала, приблизилась, медленно обошла вокруг него.
— Вы по происхождению немец?
— Австриец.
— Неужели из Тироля?
— Из Вены.
Хотя Чармен была высокой девушкой, она едва достигала его плеча.
— У вас американское гражданство?
— Нет, у меня аргентинский паспорт.
Климрод перевел взгляд на Диану и Дэвида Сеттиньяза. Его глаза приняли мечтательное выражение; казалось, что его взгляд погружен во внутреннее созерцание.
Она большим и указательным пальцами пощупала ткань его рубашки под кожаной курткой, где-то у шеи. И спросила:
— Вы занимаетесь бизнесом?
— Что-то вроде этого.
— На Уолл-Стрит?
— Разумеется.
Она повернулась к нему лицом.
— Пойду поищу для вас эту книгу, — сказал Дэвид Сеттиньяз с какой-то нервозностью в голосе.
Он сделал несколько шагов в сторону своего кабинета и вдруг остановился, услыхав тихий, спокойный голос Климрода:
— На вашем месте я, конечно, не стал бы покупать двадцать тысяч акций «Континентал электрик».
Пораженный, Сеттиньяз обернулся. За свои пятнадцать встреч с ним Климрод ни разу не обмолвился, чем он занимается, вообще никогда не говорил, как живет и чем зарабатывает на жизнь. Действительно, Сеттиньяз, судя по одежде, предполагал, что он работает мелким служащим на набережных либо в каком-нибудь магазине. Ему также приходила мысль, что австриец (он не знал об афере с аргентинским паспортом) даже замешан в какие-то темные делишки. Дэвид сказал:
— Я и не знал, что вы интересуетесь биржей, Реб.
— Дэвид!
Чармен, повернувшись спиной к свояку, по-прежнему неотрывно смотрела на Климрода.
— Оставьте нас, пожалуйста, Дэвид. Тишина.
— Значит, я ошиблась с акциями «Континентал электрик»?
— Несомненно, — улыбнулся в ответ Реб Климрод. — Принесите мне обещанную книгу, Дэвид.
— Вы работаете на бирже, мистер Климрод?
— Нет.
— В маклерской конторе?
— Нет.
— Тогда, может, в банке?
— Нет.
Он рассмеялся:
— Я торгую «хот-догз» на улице. Рядом с Нью-Йоркской биржей. Справа от входа.
— И как идут дела?
— Жаловаться не на что, выходит от тридцати пяти до сорока долларов в день. Вместе с содовой. Да еще чаевые.
— Значит, торгуя «хот-догз», вы и выяснили, что я приобрела двадцать тысяч акций «Континента электрик»?.
Климрод взглядом проводил растерянного Дэвида Сеттиньяза, который скрылся в своем кабинете…
…и тут же вышел с книгой Чэндлера в руках.
— О нет, — ответил Климрод, — подобная информация не ходит среди сосисочников, там слышишь лишь об очень важных вещах, имеющих всеобщий интерес. Нет, я просто попросил навести о вас справки, мисс Пейдж. Ваше указание, отданное сегодня утром, хорошо лишь наполовину. Принцип не был лишен смысла, но вы слишком запоздали. Решение нужно было принимать раньше, позавчера. Зато пять недель назад акции «Уестерн» оказались неплохой идеей. Даже если вы напрасно аннулировали ваше распоряжение относительно акций «Каледониэн». Вам следовало бы довериться вашему чувству, вашему чутью. Спасибо, Дэвид. Что касается «Сан-Ясинто», то давайте не бояться слов, это глупость. Я верну вам книгу на будущей неделе, Дэвид.
