Как я сказал ему?.. «С этой же самой минуты...»
— Не ходил я в кино, — я перевел взгляд на улыбающегося Физика.
— Почему же не выучил?
«Только правду!..»
— Думал — не вызовете.
Вот уж чего Физик не ожидал так не ожидал! Даже перестал улыбаться.
— Основание?
— Думал, у меня все равно получается четверка, зачем вам меня вызывать.
В классе стало тихо. Все оставили свои текущие дела и начали меня внимательно рассматривать. А у Иры Серебровой — она сидит на первой парте — глаза сделались совсем круглыми, словно ей за меня не знаю как страшно.
— Знаешь, даже интересно. Физик, не вставая, развернулся в мою сторону вместе со стулом. — И ты уверен, что будет четверка?
— Был уверен. А сейчас — нет.
— И правильно! — он раскрыл журнал. — Вот я ставлю тебе единицу, видишь? Теперь давай посчитаем. Один и четыре сколько?
— Пять.
— Правильно. А теперь пять раздели на два.
— Два с половиной.
— Половинки отбрасываем — их не ставят. Значит, из четверки и единицы получились две двойки. До этого у тебя были еще две четверки. Две четверки и две двойки — что в итоге?
— Три, — произнес я без восторга.
— Совершенно верно. Полноценная тройка. — Физик вывел за жирной итоговой линейкой толстопузую тройку. — Вот и звонок. Видишь — успели. А ты беспокоился...Физик говорил вроде бы очень доброжелательно, но все равно видно было: разозлился и еще как! И я знаю почему. Он наверняка подумал: «Совсем обнаглел, этот Томилин. Так со мной еще ни один ученик не разговаривал!»
— Физик ведь не знал, что я решил говорить одну только правду...
На перемене меня обступили потрясенные ребята.
— Ты зачем? — спрашивали они. — Втер бы ему «Черные очки».
— «Черные очки» до шестнадцати. Надо было «Парижские тайны».
— Психопатис вульгарис! — уверенно поставил диагноз Ким Медведкин и спросил Деловито, как врач: — Часто у тебя такие припадки? Кусаться не тянет?
Ира Сереброва вступилась за меня:
— А по-моему — здорово! Хоть раз в жизни человек правду сказал.
— Почему — раз в жизни? — обиделся я. — Не такой уже1 я закоренелый.
— Конечно, есть еще более закоренелые.
Ким Медведкин сразу понял, на кого Ира намекает, и не остался в долгу:
— Давай, давай, Томилин! Еще одно усилие, и Ира, красивая и стройная, как молодая дубина, с воплем: «Любимый!» падет тебе на грудь. Только не забудь слюнявчик надеть.
Вот такой он вредный человек! Не может без ехидства. И к тому же бьет в самые больные места — вежливо, с улыбочкой своей застенчивой.
Ира не стала с ним связываться, отошла, посмотрев презрительно. А я не выдержал: бил он в нее, а попал ведь в меня! Заорал на него, чтобы перестал болтать ерунду. И нарвался! Ким улыбнулся еще застенчивее:
— Каждый человек хочет чем-то выделиться. У одного, например, шарики в голове крутятся быстрее, чем у других...
— Уж не у тебя ли? — бросил я по общепринятому стандарту.
— Допустим. Разве плохо? — отпарировал он. — У другого одежда — шик-модерн. Третий вот с такими бицепсами. А что наш Петух? Шарики? Наряды? Его знаменитая куртка на молнии?
Все кругом хохотали.
— Так что же остается? — добивал меня Ким. — Оригинальный жанр: правда и только правда в собственном соку. И, видите, полный успех. Во-первых, тройка в четверть. Во-вторых, Ирке Серебровой понравилось...
— Замолчи!
Я готов был кинуться на него, вцепиться в горло. Пусть даже, может быть, он того как раз и добивается, чтобы я начал первым. Он знает разные приемы, он учится в кружке самбо и легко справится со мной.
Уже расступились, предвидя хорошую драку, ребята. Уже наиболее слабонервные девчонки с визгом выскочили из класса. Уже я шагнул к нему, и уже он, изловчившись, схватил меня за пояс, потянул на себя...
Но тут в класс вошла Галочка-Палочка. Мы даже звонка не слыхали.
— Что такое? Драка?
— Что вы, Галина Павловна! — Ким тотчас же выпустил меня, заботливо стряхнул с моего рукава след мела. — Просто я хотел показать Томилину новый прием. Знаете, на себя — и вниз.
— Слушай, Томилин, что за новости? — принялась она за меня. — Что с тобой происходит? Не выучил урока, да еще щеголяешь этим? Как тебя понимать?
— Я не щеголяю.
— А что же?
— Просто так.
Он у нас в баптисты записался. Одну правду глаголит.
Опять милый Кимушка. И опять смех.
Галочка-Палочка повернулась к нему.
— А что, по-твоему, одни только баптисты «глаголят правду?»
— Нет, конечно. Наоборот, они затуманивают...
— Ну, так и не болтай!.. — отрезала она. — А ты, Томилин, иди к доске. Может, и алгебру не сделал?
Нет,- с алгеброй у меня было все в порядке. Галочка-Палочка проверила тетрадь и сразу подобрела.
— Хорошо, будем считать, что на физике произошел несчастный случай.
— Томилин перегрелся на солнце, — не удержался ехидный Ким.
Когда я сел на место, Севрюга спросил шепотом:
— Как, доволен?
— Отстань!
Но Севрюга не отставал:
— А о других ты подумал? Как так не врать? Ведь сколько людей потеряет тогда свое неповторимое лицо! Что будет, например, с красой и гордостью нашего класса Митяем? А, Петух?
Я не отвечал. Мне было не до шуток...
В середине урока Галочка-Палочка неожиданно спохватилась:
— А политинформация? Забыли? Кто хочет рассказать о последних событиях в Конго?
Сразу поднялся лес рук. Это всегда так радовало Галочку-Палочку. Или, как утверждай Севрюга, она знала про наш сговор и только делала вид, что радуется.
— Дежурный!
Я встал.
— Назначай докладчика, видишь, как много желающих.
И только в эту секунду я вспомнил. Мамочки! За всей суматохой на перемене я не узнал, кто сегодня должен рассказывать о событиях в мире.
Наверное, я побледнел, потому что Галочка-Палочка встревоженно взглянула на меня:
— Ты что, Томилин?
— Забыл... Забыл спросить, чья очередь.
— Какая очередь?
— Чья очередь газеты читать.
И тут до нее дошло:
— Как?! Разве не все читают?
Что я наделал!
— Киреева! Встать! — приказала Галочка-Палочка. — Что вчера произошло в Конго?
Киреева молчала. Откуда ей знать?
— Серко!.. Лопатин!.. Комарова Валя!..
Все вставали и все стояли, опустив голову. Один лишь Ким попытался, по обыкновению, выйти сухим из воды:
— Американские империалисты сеют рознь между различными народами и племенами, населяющими африканский континент...
— Что вчера случилось в Конго? — прервала она.
И Ким тоже замолчал. Когда спрашивают вот так, прямо, в упор, даже Киму Медведкину не выкрутиться.
— Можно, я скажу? — поднялся Севрюга.
— Его очередь? — спросила меня Галочка-Палочка.
Севрюга не Дал мне ответить, сказал сам:
:— Не моя, не бойтесь. Я просто каждый день вслух газеты читаю.
Вслух? Почему вслух? Как первоклашка.
Все вздохнули облегченно. Но Галочка-Палочка не захотела почему-то, чтобы Севрюга рассказывал.
— Не надо, Копыльцов... Садитесь все. Ой, как вы меня огорчили! — Она провела ладонью по лбу, словно у нее очень болела голова. — Такой сегодня для меня радостный день, а вы... Что теперь делать? Придется сказать директору, чтобы одну эмблему с класса сняли. Хорошо, у нас есть еще запас...
Она стала вызывать, спрашивала строго, и по всему было видно, что здорово расстроилась.
А меня это радовало. Ведь если Галочка-Палочка так близко все приняла к сердцу, значит, она ничего не знала про нашу затею с дежурными по газете.
После урока я взял и высказал Севрюге:
— Зря ты на нее наговаривал. Ей не лишь бы эмблему. Она человек!
Он сердито сопел, но молчал. Зато вдруг на меня- навалились другие:.
— Знаешь что, Томилин, заткнись-ка ты со своей правдой, — распыхтелся Борька Лопата. — Весь класс подводишь. Кто тебя просил ей про дежурных рассказывать? Говори сам про себя, если так уж невтерпеж. А. нас не трогай. А то заработаешь!
Я хотел объяснить, что так получилось, я и не думал ей говорить, все вышло само собой. Но тут опять вылез образцово-показательный Ким:.
— А он.просто хочет приобрести себе славу правдолюбца. Хитер бродяга — за наш счет!
И пошла ругня...
На следующей перемене примчалась. Главбух — давно ее не видели!
— Томилин!
— Я Томилин!
— Почему бумагу о сдаче металлолома не приносишь? Где она у тебя?
Я взялся за нагрудный карман:
— Ой, забыл!
— Вот именно — склероз!.. Бегай тут за тобой! Нету людей других дел! — Она схватила бумагу своими цепкими пальцами, развернула, пробежала глазами. — О! Вы даже заработали! Восемнадцать рублей ноль семь копеек. Давай сюда.
— Нет... — Я совсем растерялся.
— То есть как — нет?
Мне на выручку подоспел Севрюга.
— Израсходовали.
— Как?! Растрата?!
— На нужды концерта, — сфантазировал Севрюга — он ведь не брал на себя обязательства говорить одну правду. — Готовим большой вечер. Грим нужен, всякая всячина. Сами знаете.
— Где счета?
Главбух требовательно протянула руку.
— Какие счета? — Севрюга невинно хлопал глазами. — Разве нужны счета?
Главбух ему не поверила — уж в финансовых-то делах у нее был опыт!
—Где покупали? В каком магазине? Что конкретно покупали? — принялась она за меня. — Сколько платили?
Речь — серебро, молчание — золото. Я выбрал желтый металл.
— Так! — Главбух отступила на шаг. — Растрата общественных средств! Знаешь, чем это пахнет?
Я переминался с ноги на ногу.
— Сейчас же к директору! — Главбух ухватила меня за рукав, как будто я собирался сбежать. — Пусть он с тобой разговаривает.
Севрюга встал у нее на пути.
— Почему его? Томилин ничего не знает. Тратил я.
Но Главбух хотела именно меня. Она тонким своим нюхом учуяла неладное. И мой несчастный вид подсказал ей, с кого следует начать.
— Я, кажется, совета не спрашиваю!.. Надоели вы Мне все хуже горькой редьки!
И уволокла меня прямо в львиное логово, к Диру.
Оказывается, Диру уже доложили, что происходило сегодня у нас в классе.
— Что бы там еще за хулиганство развели? — накинулся он на меня, едва мы с Главбухом появились у него в кабинете. — Лишить вас первого места, да? Нахальничаете, оскорбляете учителей...
— Деньги растратили, — удачно вставила Главбух ему в тон.
Дир сразу насторожился:
— Какие еще деньги?
Она рассказала, положила на стол злосчастную шоферскую бумажку. И Дир насел. Врать я не хотел, я просто не мог врать. Он скоро почувствовал это. А почувствовав, стал выдавливать из меня правду, как зубную пасту из тюбика. Наша милая беседа напоминала игру, когда играющие задумывают какой-нибудь предмет, а отгадчик вопросами, на которые можно ответить только «да» или «нет», заставляет их постепенно раскрыть задуманное. Только в нашей игре отгадчиков было двое: вместе с Диром меня допрашивала и Главбух.
Но когда мои лопатки уже почти коснулись пола и вот-вот должен был раздаться свисток судьи, они вдруг ослабили нажим. Тогда я еще не понял почему. Думал, Дир просто устал допрашивать или решил, что уже все выжато и больше из меня ничего не выдавишь. Но позднее, поразмыслив как следует, я сообразил: Дир сам не захотел углубляться дальше. Вероятно, почуял, что могут выясниться такие вещи, которые волей-неволей придется выносить за стены школы. А этого он как раз и хотел избежать.
Словом, Дир не пожелал услышать главного. Что металлолом, который мы помогали грузить, был ворованным.
Из кабинета я выскочил мокрым, будто попал под струю уличной поливалки. Севрюга ничего спрашивать не стал. Он только взглянул на меня — и все понял.
А если бы и не понял, все равно десять минут спустя все очень популярно разъяснила Галочка-Палочка. Она вошла в середине урока литературы, попросила у Зинаиды разрешения сказать своему классу несколько слов и произнесла траурным голосом:
— Ребята, в Красноярск мы не поедем. — Она так и сказала: не «вы», а «мы». — Почему — знаете сами. Вместо нас по решению директора поедет пятый «а».
И тихо вышла.
Даже каблучки не стучали.
После уроков я долго не решался сунуться за дверь школы. Я знал: ребята собрались меня лупить. Так и торчал, одетый, со своей папкой на застежке и ушанкой в руке, возле раздевалки. Торчал до тех пор, пока не попался на глаза Диру.
— Что ты здесь делаешь? Что домой не идешь?
— Так...
Дир посмотрел во двор через окно, засмеялся — мне показалось злорадно:
— Люди за правду в костер шли — не боялись. «А все-таки она вертится». Кто сказал?
Это я знал:
— Галилей. Только он не сказал. Просто легенда такая... До свидания!
Я натянул шапку-ушанку и пошел. В свой костер.
Их было, наверное, целых тридцать. Из нашего класса почти все мальчишки, остальные из других — охотники до таких дел где хочешь найдутся. Севрюга тоже стоял с ними, хотя и не в первом ряду, а позади.
— Предатель! Предатель! — завопили они.
Больше всех старался бывший двоечник!
— А ты бы, Борька Лопата, вообще помолчал! — возмутился я. — Кто тебя, интересно, по алгебре за уши выволок?
У Лопаты от неожиданности вытянулось лицо. Но он тут же нашелся:
— Кто старое помянет, тому глаз вон-.
И сразу они все заорали:
— Глаз ему вон!
— Бей!
— Бей Петуха!
Я аккуратно положил папку на снег, натянул рукавицы. Руки дрожали.
— Никакой я не предатель! А если хотите драться -пожалуйста. Но не все сразу. Давайте так: сначала Я подерусь с одним, потом, если побью его, с другим, потом с третьим... Все равно меня кто-нибудь побьет. А так нечестно, все сразу на одного.
У меня внутри, да и снаружи тоже, все тряслось от страха. Но и они немножко растерялись, переглянулись.
Я заставил себя спросить:
— А ну, кто первый?
Вот было бы счастье, если бы никто не решился и я целый и невредимый, ушел бы домой!
Но вышел Ким Медведкин, посмотрел на меня кротко, улыбнулся застенчиво.
— Скажем, я. Нет возражений?
И стал снимать пальто.
И я понял, что сейчас мне плохо будет.
Но тут случилось нечто совсем странное. Растолкав ребят, к Киму Медведкину подошел Севрюга.
— Сначала со мной, — сказал он. — Сначала со мной, потом с ним. И все так: со мной, потом с ним. — Он посмотрел на притихших ребят.
— Постой, а при чем здесь ты? — Ким Медведкин рассмеялся, словно ему было не знаю как смешно и весело; вот ведь человек, всегда умеет с честью выйти из самого неловкого и невыгодного для себя положения! — Не ты же выдавал, с какой стати я драться с тобой буду? Нет никакого повода, понимаешь?
— Петух тоже не выдавал. Он не виноват, что так совпало. Это у него вроде как катастрофа, стихийное бедствие. Свалился, скажем, в воду, и его же за это дубасить, да? Ну, есть делающие?
Желающих не было...
Домой я шел вместе с Севрюгой: нам было по пути. Он молчал, и я тоже; глупо было бы говорить ему «спасибо», или «я тебе так признателен», или там еще что-нибудь.
Когда мы прощались — тоже молча, только подали друг другу руки — я не выдержал, спросил:
— Как думаешь, Севрюга, со мной можно идти в разведку?
Он ответил:
— Откуда мне знать? Я ведь тоже ни разу в разведку не ходил. Но характер у тебя есть — точно!
И пошел...
Я сбегал за ключом к соседям. Но только открыл дверь, как услышал в квартире громкие голоса.
Пара и Кирилл!
Швырнул папку в угол и, не раздеваясь, с ключом в руке, подошел к двери в столовой. Они увидели меня не сразу, хотя я вовсе не таился. Не до меня им было.
— Все так делают! Все! — кричал Кирилл, размахивая руками: он был в пальто и шапке.
— Не мерь на свой аршин. — Папа говорил вроде бы спокойно, но на скулах у него бегали желваки.
— А Сидоркин? А Михеев наш? Откуда, ты думаешь, он взял идею своих жеребеек? Ездил в командировку в Новосибирск и там подсмотрел. Я точно знаю!
— Ну, есть, есть на заводе десяток таких,, как ты! Что это доказывает? Твой поступок станет от этого честнее?
— Честно — нечестно! Нельзя же так примитивно «се понимать! Талантливые люди имеют право использовать мысли других. Иначе не будет никакого прогресса. Корова жует траву, а лев жевать траву не может, лев пожирает корову. Закон природы!
— Ого! Даже целая теория, чтобы оправдать подлость...
Тут Кирилл заметил меня.
— Вот он! Опять шныряет! Опять подслушивает. Предатель!
— Я не подслушиваю! — Щеки у меня запылали: второй раз за сегодняшний день заработать предателя! — Я просто стою и слушаю, у вас на виду. Я не виноват, если ты ослеп.
— Уходи! — топнул ногой Кирилл. — Убирайся! Пошел вон!
— Останься, Петух! — спокойно сказал папа. — Иди сюда. — Я подошел к нему, и он привлек меня к себе.
— Если он останется — я уйду. — Кирилл повернулся к двери.
- Тебя никто не звал, ты сам пришел.
Кирилл потоптался у порога.
— Что ты сказал директору? — спросил он глухо, не глядя на папу.
— Все. Как я тебя предупреждал. Как умолял, унижался — помнишь? И как ты меня обманывал, самым бессовестным образом. Клялся, а сам ведь знал, точно знал, что обманешь.
— Что он будет делать?
— А как ты думаешь?
— И это называется отец! — снова вскипел Кирилл. — Своими собственными руками!..
— Не смей про папу! — закричал я. —Не смей!
Кирилл резко повернулся и столкнулся в дверях с мамой. Она только что вошла, в руке у нее была хозяйственная сумка.
— Такой крик — на лестнице слышно.
— Пусти, — не глядя на нее, сказал Кирилл.
— Что за тон? — Мама посторонилась, пропуская Кирилла. — Постой, куда ты?
Он не ответил, устремился через нашу узкую дверь к выходу из квартиры. Мама побежала за ним.
— Кирилл! Приходи с Леночкой и Дашенькой встречать Новый год... Придешь? Кирилл! Кирилл!..
Последние слова мама выкрикивала уже на лестничной площадке.
Кирилл несся вниз, и за грохотом его ботинок я не мог разобрать, ответил он ей что-нибудь или же нет.
Папа снял руку с моего плеча, опустился тяжело в кресло у окна, закрыл глаза.
— Мама! Мама! — напугался я. — Папе плохо! — Мне показалось, он перестал дышать.
— Не ори, — поморщился он. — Мама бог знает что вообразит.
Но она уже вбежала в столовую.
— Юра! Что с тобой?
— Ничего, — ответил папа негромко,
— Воды дать?
— Не надо. — Папа не открывал глаз. — Вот посижу так немного — и все пройдет... Трудно стало с сыновьями разговаривать... Слышал — лев он! Травку жевать не хочет, корову ему подавай.
— Надо сказать Лене, пусть кормит его капустой, а не пельменями, — поддержал я.
У папы чуть дрогнули уголки губ, и я не сразу понял, что это он улыбнулся.
— Вот именно! — Он взялся за ручки кресла, поднялся одним рывком. — Обедать сегодня будем, мать?
Кирилл, Кирилл, Кирилл...
Мы о нем не говорили ни за обедом, ни позднее. Каждый занялся своим делом. Папа на кухне сколачивал рассохшуюся табуретку. Мама опять печатала. Я сел за контурную карту — завтра последний срок ее сдачи.
Но все мы думали только о Кирилле — я знаю. Что с ним будет? Уедет из нашего города? Или поступит на другой завод? А если, как говорил папа, он и там возьмется за старое?
Чем больше я думал, тем больше мне казалось, что самое важное теперь оторвать Кирилла от Вальки Горпунова. Именно Валька, именно он втравил Кирилла в жульнические дела — я нисколько не сомневался. И вот если каким-то образом разъединить их...
Но каким?
К вечеру я надумал. Выклянчил у мамы на мороженое, выскреб из карманов весь свой золотой запас и прямым ходом на почту.
Там была уйма народу — прямо весь город высыпал сегодня сдавать предновогодние телеграммы. Я занял очередь к окошечку, потом вторую -к столу, чтобы заполнить бланк.
Перо попалось дрянное, я испортил три бланка, прежде чем написал текст. Стоявшая за мной девушка в мохнатом желтом котелке, надвинутом на черный платок, уже начала ехидничать:
— Тебе нужно в срочном порядке ликвидировать безграмотность.
Я, вместо того чтобы огрызнуться, молча показал ей текст телеграммы, и она сразу примолкла.
До окошечка было еще далеко, и. я стал ждать, от нечего делать разглядывая народ.
На почте стоял ровный гул; как в зале ожидания на вокзале. И так же, как на вокзале, временами начинал бурчать громкоговоритель.
— Москва — пятая кабина.
— Улан-Удэ — третья...
— Красноярск — вторая...
Красноярск... Целых полгода у нас в классе только и было разговоров, что о Красноярске. И что мы имеем на сегодняшний день вместо Красноярска? Ноль без палочки.
— Красноярск по вызову — вторая кабина, — сердито повторил громкоговоритель.
И тут я увидел Севрюгу. Через набитое людьми помещение он пробивайся к кабинам междугородного телефона.
Значит, это Севрюга будет говорить с Красноярском!
— Ваша очередь, молодой человек, — подтолкнул меня старичок с палочкой.
Я торопливо подал бланк в окошечко.
— «Горбунову Валентину... — Телеграфистка одновременно читала, подчеркивала и сосчитывала слова. — Кирилл умер. Похороны завтра. Пакетов больше не шлите». — Она посмотрела на меня с сочувствием, и я мысленно утешил себя тем, что бывает все-таки ложь во спасение. — У кого праздник, у кого горе. Подписи не будет?
— Нет, там знают.
Я быстро уплатил и пробрался к кабинам.
Севрюга стоял во второй. Дверь была открыта, но он не замечал. Не заметил он и меня, хотя вроде бы смотрел прямо в лицо. У него был совершенно отсутствующий взгляд. Как будто он видел перед собой только того, с кем говорил.
— Мама! Мамочка! — кричал он в трубку. — Бросай ты этого! Бросай, зачем он тебе нужен! Приезжай, слышишь?! Он уже пальцами шевелит, честное слово! Мама! Мамочка!
И я тут увидел совершенно невозможное. По скуластому обветренному мужественному лицу Севрюги текли слезы.
Севрюга плакал...
Пока я стоял так, в оцепенении, совсем рядом; Севрюга бросил трубку и, выскочив из кабины, рванулся к выходу. Трубка не удержалась на. столике, соскользнула и безжизненно моталась на коротком шнуре над самым полом..
Я поднял ее, стал укладывать на рычаг. Трубка еще жила.
- Сереженька, сынок! Ты же писал, что приедешь... Сережа! Сережа!
Когда я протиснулся на улицу сквозь шубы и пальто, Севрюги уже нигде не было видно. И тогда я решил:» пойду к нему! Плевал я на его шизофреничную тетку, если она и существует на самом деле. Что она мне сделает? В крайнем случае, свяжем ее вдвоем.
Возле Севрюгиного дома я вспомнил: а номер квартиры? Я ведь знаю только подъезд.
Выход был гениально простым: спросить у жильцов. Так я и сделал. Постучал в дверь первой квартиры. Открыл лысенький старичок со слезящимися глазками:
— Что тебе?
— Здесь живут Копыльцовы?
—Нет.
Он хотел захлопнуть дверь, но я это предвидел и уже заранее подставил ногу.
— Вы не знаете где? Тетя и племянник, Сергеем звать. Длинный такой, в пальто до колен.
— Нет.
Пришлось убрать ногу и убраться самому не солоно хлебавши.
Ничего не могли мне сказать и во второй квартире, хотя старались помочь и вспоминали всей семьей.
Что-то обнадеживающее наметилось лишь в третьей:
— Зайди в двадцать девятую, там бабка живет не то с внуком, не то с племянником.
На мой звонок вышел сам не то внук, не то племянник. Чернявый громила лет за двадцать. Я уж не стал ничего спрашивать, просто пробормотал, что ошибся дверью.
Тогда я пошел на крайнюю меру: стал обходить одну за другой все квартиры в доме. Мое счастье, что их было всего сорок восемь. В нашем городе есть и стодвадцатиквартирные дома...
На сороковой квартире меня стали грызть сомнения.
На сорок пятой надежда уже почти испарилась.
Сорок седьмая квартира вообще не ответила на мой отчаянный стук. И тогда сама собой открылась дверь сорок восьмой:
— Чего ломишься, чего ломишься! Уехали Чеботаревы в деревню на Новый год.
На пороге стоял Витька Серко.
Он удивился не меньше меня, когда разглядел, наконец, на полутемной площадке, кто именно ломится в сорок седьмую.
— Зачем тебе Чеботаревы?
— Так, — сказал я.
— Марками меняться?
— Может быть, — ответил я неопределенно: раз не врать, так не врать, даже по мелочам.
У Витьки глаза полезли на лоб:
— С самим полковником?!
Он прямо-таки толкал меня на Митяев путь.
— А ты что здесь делаешь? — вильнул я в сторону.
У меня возникла смутная надежда, что он пришел в
гости, нанес Севрюге визит.
— Как что? Живу.
— А Севрюга в какой квартире — не знаешь?
— Севрюга? Да он у нас в доме сроду не жил.
— Не жил?!
Ну, теперь материала для размышлений хватило мне до самой ночи.
Зачем понадобилось Севрюге меня обманывать? Почему он скрывает от меня — и не только от меня! — где живет? Почему он говорил, что мама у него в Заполярье, с папой, а она совсем не там, а в Красноярске?
В голове рябило от вопросительных знаков.
СЕВРЮГА, СЕРЕГА, СЕРГЕЙ
Последней день занятий...
Я тащился в школу, словно на свою собственную казнь. Я боялся. Дира боялся. Не верилось, что он оставит меня в покое. Ребят боялся. Как они меня там встретят? Вчера хотели отлупить — не отлупили. Сегодня другое придумают, может быть, еще хуже. Бойкот или что-нибудь такое.
В классе отчаянно орали. Я набрался решимости и толкнул дверь.
— Он! — крикнул кто-то и сразу все головы повернулись ко мне.
Я поискал глазами Севрюгу. Его в классе не было. Тогда я протиснулся вдоль стенки к своему месту и сел. Вытащил из папки учебник географии, ткнулся в него носом, делая вид, что нет мне никакого дела до того, что происходит в классе, и вообще до них всех.
Шум возобновился. Одни кричали «да», другие «нет», и я все еще никак не мог сообразить, о чем они так яростно.
Смутно догадывался только, что речь идет обо мне.
— Слушай, Петух!
Ира Сереброва. Я поднял голову. Ира отделилась от спорящих, подошла ко мне.
— Чего тебе? — буркнул я, не ожидая ничего хорошего.
Вот возьмет сейчас и объявит, что класс решил со мной не разговаривать. И вообще не замечать, как будто я стена. Или как будто меня совсем нет.
И надо же — именно Ира Сереброва! Не Ким Медведкин, не Борька Лопата, не Галка Ходоренкова, на худой конец, а именно Ира!
— Слушай, Петя, придешь на вечер первого?
— А? — представляю, какой у меня был вид: Ира ведь не случайно заулыбалась во весь рот. — Разве вечер будет?
— Конечно, — оказала она.
— Но ведь соревнование... Эмблемы... — забормотал я.
— Ну и что? Думаешь, если не едем в Красноярск— свет на этом кончается? Вечер для нас, нам же самим будет интересно... Так придешь?
— Приду! - мотнул я головой.
— Гармошку не забудь. Ты в концерте первым номером.
— Ладно...
И тут я услышал:
— Предатель будет — я не приду.
Это Ким Медведкин сказал.
— Ия тоже.
А это его подлипала Борька Лопата.
— Чудно! Даже просто замечательно! — Ира Сереброва, чтобы показать, как замечательно, захлопала в ладоши. — Танцевать вы оба все равно не умеете, только мешать будете. А ваши пирожные и конфеты мы разыграем в лотерею... И вообще хватит! Хватит!
Я опять спешно уткнулся в географию. Я боялся поднять на Иру глаза. По ним она запросто сможет узнать, что у меня сейчас в голове. А думалось мне почему-то про зубную щетку, которая у нее в портфеле. Плевать, думал я, на эту щетку, пусть трет себе губы, сколько влезет. Щетка ведь все-таки не губная помада... И. потом, еще неизвестно, может, Галка Ходоренкова все натрепала, может, Ира носит с собой щетку совсем для другого. Вот папа, когда уезжает в командировку, берет с собой пятновыводитель, а к нему старую зубную щетку— и вовсе не для того, чтобы натирать губы!
Начался урок. Географичка вошла и сразу же велела стереть с доски традиционное:
В последний день
Учиться лень.
Мы просим вас
Не мучить нас.
Но мучить нас все же не стала. Четвертные оценки - были все уже вставлены, подлавливать нас не имело никакого практического смысла, да ей, видать, и самой не очень-то хотелось. И она предложила сыграть в города. Что ж, дело мне знакомое, дома мы с папой и мамой часто играем, и у меня на мозговом складе содержится изрядный запасец городов на «а». А это — всякий знает! — залог победы.
Я и победил, хотя Ким Медведкин буквально наступал мне на пятки. Зато, когда стали играть в реки, он сразу вырвался вперед, и тут я уже ничего не мог сделать.
А Севрюга так и не пришел...
На перемене я топтался возле учительской, ожидая Галочку-Палочку. Войти не решался: вдруг в учительской Дир? А в моем положении лучше ему на глаза не попадаться.
Галочка-Палочка подошла сзади, я ее даже не заметил:
— Ты что здесь делаешь, Томилин?
— Вас жду, — обрадовался я. — Вам Севрюга дал свой адрес?
— Что еще за Севрюга?
—Ой, я хотел сказатьСерега... Ну, Копыльцов.
—Вот хорошо, что ты напомнил. — Она нащупала блокнот в кармане своего жакета. — Пришли его сейчас же ко мне.
— А его нет.
— Заболел?
— Не знаю. Вот как раз хотел после школы к нему зайти.
