С одной стороны, мы вправе утверждать, что в основе принципа построения поведения животных лежит потенциальная связь оригинал —копия: если бы модели действительности, формирующиеся в мозгу высокоразвитого животного, не соответствовали этой действительности, не копировали ее, животное не смогло бы приспособиться к окружающей среде. С другой стороны, есть достаточное основание считать, что актуально связь оригинал — копия для животных не существует. Об этом можно судить уже на том основании, что ни одно животное не пользуется потенциальными связями оригинал — копия, имеющимися в окружающей их действительности. Предметы, включающие в себе модели других предметов, выступают для животных не как предметы — модели, а просто как предметы, и если такой предмет становится сигналом, то включенная в него модель другого предмета не имеет при этом никакого значения. Иными словами, единственный вид моделей, адекватно использующихся животными для ориентации во времени и пространстве,— это их собственные динамические мозговые модели действительности (субъектные модели), содержащиеся в структурах их организма, у высших животных — в первую очередь в мозгу. В мире животных функционируют лишь потенциальные связи оригинал — копия, где носителем копии является само животное. Копия в подлинном смысле здесь остается еще в значительной мере сопутствующим феноменом. Она содержится в модели (иначе модель не была бы моделью), но не отвлекается животным от этой модели (животное не перекодирует составляющую копию информацию). Оно использует в целях ориентировки лишь ту же самую модель, в которой изначально была отображена данная копия. Поэтому связи оригинал — копия, в которых носитель копии не совпадает с веществом самого животного, т. е. связи оригинал — копия, находящиеся среди предметов окружающей животное действительности, не могут быть использованы животным для адекватного ориентирования во времени и пространстве-
В современной сравнительной психологии этот вопрос остается еще спорным. Видимо, относительно животных правильнее всего говорить о зачатках способности к использованию объектных моделей в качестве сигналов. Эти зачатки должны быть
равносильны по степени своего развития зачаткам социальной, орудийной деятельности животных. Те основания, которые нередко выдвигала зоопсихология для доказательства противоположного тезиса, по нашему мнению, иллюзорны. Об этом говорят не только исследования павловской школы, но и практика дрессировки. Любой сигнальный жест дрессировщика есть не программа будущего поведения животного, а сжатый элемент исходной ситуации дрессировки; то же самое следует сказать относительно слуховой, тактильной и прочих сигнализаций. Ищейке бессмысленно показывать портрет преступника. Гончая не пойдет по отпечаткам лап зверя по снегу, если их лишить запаха. Короче говоря, модель, находящаяся вне животного (объектная модель) и содержащая в себе копию какого-либо предмета, ситуации, не может стать для животного адекватным сигналом. Для него адекватным сигналом может стать только элемент данного предмета, данной ситуации.
Известны случаи, когда животным (медведям, собакам, тиграм, обезьянам) демонстрировались кинофильмы с соответствующим для данных животных сюжетом: на экране появлялись их сородичи и враги, лакомая пища и т. п. Хотя подобного рода опыты и не были строго научно выдержаны и обработаны, на их основании все же можно считать, что звери, в том числе и высшие обезьяны, в лучшем случае принимают изображение за оригинал и никогда не усматривают в изображении копию оригинала.
В мозговых моделях даже наиболее высоко развитых животных взаимодействия окружающих вещей (возникающие как следствия воздействия субъекта) не отделяются от взаимодействия субъекта с этими вещами, а также от отражений предметов (не выделяются способы действия); и то и другое дано слитно. Структуры объектов и способов действий субъекта, зафиксированные в базальных моделях, специфическим путем не вычленяются. Поведение, организованное на базальном уровне, не осознается. Оно строго приурочено к условиям конкретной предметной среды (что обеспечивает широту базальной ориентации в чувственно представленной ситуации) и непосредственно контролируется условиями такой среды (что придает ему высокую точность ориентации в чувственно представленной среде).
Высшая стадия развития психического, вырастая из предшествующей и видоизменяя, преобразуя ее, составляет исключительное достояние человека- Специфической чертой этой стадии является надстроечный уровень8.
Возникновение высшей стадии психического неразрывно связано с появлением новой формы отношений между наиболее развитыми живыми существами, с качественными изменения-
» По мере развития надстроечного уровня у человека, конечно, преобразуется соответствующим образам и его базальный уровень.
ми в вышележащей форме взаимодействия, в которую система субъект — объект включается в роли компонента, с появлением особой формы управления, характерной для социального взаимодействия.
Процесс надстроечного уровня протекает во внутреннем плане. Специфические модели этого уровня — модели (прежде всего знаковые), являющиеся продуктами не только психических, но и социальных процессов. На полюсе субъекта — их эквиваленты — надстроечные (вторичные, абстрактные, опосредствованные, речевые) модели.,
Человеку свойственны и базальные модели. Однако его специфической особенностью является способность строить модели надстроечные — использовать в качестве сигналов знаки. Знаковая форма сигнала общественна по своей природе. Она возникает только в социальном общении, опирающемся на собственно человеческую речь, в труде и представляет собой объективированную, опредмеченную, т. е. созданную посредством окружающих субъект предметов или явлений модель копии, заключенной в базальной, первичной мозговой модели, иначе говоря, надстроечную, вторичную модель реальности.
Филогенез способности к построению надстроечных моделей до сих пор специально не изучался. Не изучены должным образом и условия ее возникновения в онтогенезе ребенка. Вместе с тем функциональные особенности надстроечных моделей выступают достаточно отчетливо.
Во-первых, в отличие от животных человек способен абстрагировать копию от носителя и соотнести с оригиналом.
Во-вторых, вместе с развитием способности выявлять копии, т. е. абстрагировать их от элементов носителя и соотносить с оригиналом, человек приобретает возможность действовать с носителями этих копий — моделями — примерно так же, как он действовал до этого с вещами-оригиналами. У человека развивается внутренняя деятельность — деятельность «в уме».
В-третьих, благодаря способности к самонаблюдению человек может произвольно воспроизводить модели действительности и непосредственно созерцать их в форме копий оригиналов.
В-четвертых, человек способен объективировать выявленную им копию оригинала, т. е. произвольно моделировать ее, используя для построения этой модели (т. е. вторичной объектной модели) предметы как явления окружающей действительности. Такая вторичная объектная модель оказывается уже непосредственно созерцаемой для окружающих людей (что, например, составляет сущность специфического для человека речевого общения). При повторном преобразовании ее в субъектную модель она становится надстроечно-базальной (означенной) моделью и может выступить (в гносеологическом аспекте) как вторичная копия (не обязательно только вербальная, она может быть и наглядной).
В развитом обществе вторичные модели перестают быть лишь результатами деятельности отдельного индивида. Они становятся вместе с тем результатами совместной деятельности людей, их сотрудничества, образуя их общественно-исторический опыт. Это возможно потому, что вторичные модели становятся не только сигналами, регулирующими деятельность индивида, но и предметами действий людей. Вторичные модели способны нести в себе не только сигнал к готовым формам деятельности, но и программу будущих действий.
Потенциальная связь оригинал — копия в развитых вторичных моделях перестает быть лишь связью взаимодействий, не зависящих от деятельности людей, или связью взаимодействий субъекта с объектом; она становится и связью социальной. Поэтому и характер превращения ее в актуальную связь находится в прямой зависимости от ее социального смысла.
В процессе развития вторичных моделей происходит их рез* кое раздвоение в соответствии с их специфическими функциями. Любая вторичная модель, как и вообще всякая модель, по своей природе материальна. Однако различие функций, которые выполняют эти материальные модели, привело к тому, что один их ряд получил название «материальных», а другой — «духовных»-
К классу «материальных» вторичных моделей обычно относятся те, которые как бы теряют свою специфическую сигнальную функцию, например орудия производства, всякого рода сооружения, предметы обихода и т. п.
К классу «духовных» моделей относятся образования, выраженные в системах знаков, основная функция которых оказывается как раз сигнальной. Их прямое назначение сводится к тому, чтобы быть носителями копий. К такого рода вторичным моделям следует отнести не только то, что выражается в устной или письменной речи, в языке, включающем в себя и математическую символику, всякого рода чертежи и схемы, но и многие другие изобразительные средства. Аналогичными моделями является, например, игра актеров и т. п.
Таким образом, в развитии вторичных моделей имеется тенденция, согласно которой все они тяготеют к двум полюсам. В моделях, тяготеющих к одному полюсу (назовем их «предметными» моделями), сигнальная функция в пределе стремится к нулю. В моделях, тяготеющих к другому полюсу (назовем их «знаковыми» моделями), сигнальная функция становится единственной непосредственно значимой функцией, в то время как предметная сторона их выражения стремится в пределе к нулю. «Функциональное бытие денег,— писал К. Маркс,— погло^ щает, так сказать, их материальное бытие»9. Однако полностью лишиться своей предметной стороны никакая модель, разумеет-
» Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 140.
17»
ся, не может: «На «духе» с самого начала лежит проклятие — быть «отягощенным» материей...» 10
Несмотря на такую дифференциацию, оба вида моделей второго порядка всегда остаются моделями в полном смысле этого слова, поскольку они всегда являются объективированными, опредмеченными человеком копиями объективной реальности, ее предметов, явлений, закономерностей.
Хотя и существует отмеченное разделение функций вторичных моделей, между ними сохраняется неразрывное единство: «знаковые» модели оказываются «вросшими» в модели «предметные». Когда предметная модель становится объектом действия индивида, ее подлинный смысл выступает перед индивидом лишь в меру того богатства знаковых моделей, адекватных данной предметной модели, которым владеет индивид и которое он использует применительно к организации своей деятельности в отношении «предметной» модели. С исключительной наглядностью это выступает в знаковых указаниях, которые помещаются в форме табличек — инструкций на тех или иных устройствах: машинах, приборах и т. п. С другой стороны, знаковые модели могут быть использованы индивидом лишь в той мере, в которой его личный опыт обогащен соответствующими данным моделям значениями, связывающими в большинстве случаев модели того и другого рода.
Как и во всех ранее рассмотренных случаях, выявление во вторичных моделях копий оригинала, т. е. установление актуальной связи оригинал — копия, возможно лишь при условии, что данное отношение становится предметом познавательной деятельности человека. При этом вторичные объектные модели превращаются в соответствующие им вторичные субъектные, т. е. надстроечно-базальные модели. К объектным моделям применим предметный анализ. Субъектные модели исследуются при помощи абстракций.
Надстроечный уровень (модельный, внутренний план действий) неразрывно связан с базальным. Он возникает на основе базального (предметного, внешнего плана действий), функционирует в неразрывной связи с ним и реализуется через него, перестраивая — дифференцируя и интегрируя — базальное и образуя таким путем надстроечно-базальную систему. Данная система преодолевает отмеченные выше ограничения базального уровня. Основанное на ней поведение осознается. Знаковые (языковые) модели, включаясь в надстроечно-базальную систему, преобразуются в надстроечно-базальные (означенные, речевые).
10 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 3. с. 29. 172
Таким образом, всякая вторичная психическая (субъектная) модель всегда двойственна; это надстроечно-базальная модель. В ее состав входят (как минимум) две собственные части: 1) базальная (элементы модели — изображения) и 2) надстроечная (элементы знаковой модели).
В нормальной психической деятельности человека функционирование надстроечной части всегда опосредствовано частью базальной. Говоря иначе, надстроечная часть в этом случае никогда не отрывается от ее базального компонента, никогда не срабатывает сама по себе независимо от базиса (например, мы не можем ориентировать свои предметные действия, опираясь на слова незнакомого нам иностранного языка). И надстроечная и базальная части вторичной психической модели функционируют в норме как единая — означенная, надстроечно-базальная — модель.
Вместе с тем, если мы сравним означенную, надстроечно-базальную модель с соответствующей ей объективированной (знаковой) моделью, то увидим, что в последней сохраняется лишь надстроечная часть, вся модель целиком в нее не входит. Следовательно, означенная надстроечно-базальная модель в известном смысле не тождественна соответствующей ей знаковой модели.
Переход психологического в логическое, при том его понимании, которое было оговорено нами в конце предшествующего раздела, осуществляется в момент объективирования означенной, надстроечно-базальной модели и выражения ее надстроечной части в виде знаковой модели.
Логическое мышление — работа только в области надстроечных частей надстроечно-базальных моделей, т. е. только со знаковыми моделями. Грубо говоря, это «мышление» без привлечения базальных компонентов означенных моделей. К такому «мышлению» способно электронное вычислительное устройство или какая-либо другая кибернетическая машина. Более того, «мышление» машины тем и отличается в принципе от мышления человека, что машина способна работать только с системами знаковых моделей и не способна работать с моделями означенными, надстроечно-базальными.
Данное обстоятельство, конечно, не должно приводить к выводу, что мышление развитого человека не может быть логичным. Наоборот, такое мышление всегда логично в той мере, в какой в него вовлекаются знаковые надстройки, т. е. в мере означенности моделей мыслящего человека. В этом смысле в логичном мышлении человека есть еще одно принципиальное отличие от логического «мышления» машины: человек использует знаковые модели иначе, чем это делает машина. Превращая знаковую модель в означенную, человек абстрагирует в знаковой модели заключенную в ней копию оригинала, отвлекаясь при этом от собственной природы носителя этой копии. Следо-
вательно, означенная надстроечно-базальная модель в норме включает в себя лишь копию объекта, заключенного в знаковой модели (точно так же, как при превращении означенной модели в знаковую из первой извлекается лишь копия оригинала), но это возможно лишь при опоре на модель-изображение, отсутствующую у современных компьютеров.
Таким образом, мышление человека никогда не сводится к логическому мышлению, так как в него всегда включена ба-зальная часть вторичных моделей, являющаяся прямым эффектом взаимодействия субъекта с объектом на базальном уровне (объектом такого взаимодействия оказывается и сама знаковая форма знания до его перекодирования в означенную модель).
Предмет психологии мышления — та сторона индивидуального познания (или другой деятельности), которая выступает прежде всего как взаимодействие субъекта с объектом. В это взаимодействие могут вовлекаться как вторичные, надстроечно-базальные (абстрактная ступень познания), так и первичные, базальные, не включенные еще в надстроечно-базальную систему модели (чувственная ступень познания). Реальный процесс индивидуального познания обычно содержит обе его формы (причем в большинстве случаев над исходной первичной, ба-зальной моделью надстраивается сложная цепь вторичных, означенных моделей, выполняющих функции как вторичных, так и первичных моделей). Он регулируется означенными, над-строечно-базальными моделями, представляющими собой описанный выше синтез их знаковых и изобразительных сторон. Неизбежное и необходимое включение в абстрактную ступень индивидуального познания элементов первичных моделей (или функционально эквивалентных им означенных) является, например, причиной ясно подмеченного многими психологами факта, указывающего на чрезвычайно типичное различие между так называемыми психологической и логической формами решения одной и той же проблемной ситуации.
В логической форме решение формулируется после того, как психологически оно уже найдено. Какова основа этого различия?
«Психологический» ход решения проблемной ситуации представляет собой цикл взаимодействий субъекта с объектом. Он протекает по законам данного взаимодействия. Участие в ориентации субъекта элементов первичных, базальных моделей приводит к тому, что до известного момента в отражение ситуации проблемы субъектом включаются и вновь вырабатываемые базальные модели-изображения, слитно отражающие весь ход взаимодействия в целом. В этих моделях первично снимаются те отношения вещей, которые субъект должен выявить как дополнительные условия, необходимые для решения задачи. Это и осуществляется прежде всего на психологическом уровне, где далеко не все психически отраженные субъектом элементы
проблемной ситуации оказываются в должной степени объективированными.
Необходимость логического решения возникает там, где человек обязан передать найденное им решение другому (или же сделать аналогичный отчет самому себе). Такая ситуация обязывает человека расчленить слитно отраженный в первичной модели ход взаимодействия субъекта с объектом при решении проблемной ситуации, выделить в нем собственное действие относительно объекта (т. е. свое место в структуре взаимодействия субъекта с объектом) и те изменения, которые произошли в объекте как прямой или косвенный результат этого действия (т. е- взаимодействия в структуре объекта). Логический ход решения (хотя, разумеется, и он протекает не вопреки психологическим законам, оставаясь в конечном счете взаимодействием субъекта с объектом, но уже при наличии расчлененного отражения эффекта этого взаимодействия) выражает собой не столько сам процесс взаимодействия субъекта с объектом, сколько взаимодействия предметов, составляющих условия проблемной ситуации. Объективируя копию этих отношений в знаковой модели, субъект дает вместе с тем логическое решение проблемы (которое затем он и сам может проверить специфическими средствами логики, поскольку системы знаковых моделей подчиняются законам логики).
Однако каждому хорошо известно, насколько несовершенным бывает иногда особенно первый вариант объективации решения проблемной ситуации. С достаточной отчетливостью объектив* руются лишь те стороны изменений в стру ктуре.объекта, которые явились прямым результатом действия субъекта, т. е. ока-зались соответствующими его предвидению, сознательно намеченной цели. Косвенные изменения улавливаются далеко не во всех условиях. Логическое решение (если его даже удалось как-то сформулировать средствами естественного языка, т. е. выразить в речи) оказывается к тому же размытым индивидуальными особенностями строя базальных компонентов системы вторичных моделей. И надо еще потратить немало труда, чтобы удалить из него субъективную примесь. Для этого лучше всего, конечно, использовать возможность компетентного научного коллектива, члены которого обладают различным индивидуальным строем системы базальных компонентов моделей, что существенно облегчает выработку объективированного инварианта.
Итак, психологическое выступает как логическое, когда оно, будучи объективированным, может быть выведено за пределы взаимодействия субъекта с объектом и использовано, минуя такой процесс.
В равной мере и логическое может выступать как психологическое, когда знаковая модель, включаясь во взаимодействие субъекта с объектом, превращается в модель означенную, кото-
рая оказывается одним из условий — средством — регуляции действий субъекта, делающим его мышление логичным.
Логика изучает логическое за пределами его психологической метаморфозы. Логика изучает познание, представленное знаковыми моделями, она абстрагируется при этом от взаимодействия субъекта с объектом, в итоге которого данные модели, возникают. Логика изучает наиболее -общие отношения вещей, отображенные в знаниях, выраженных в знаковой форме. Поэтому в логическом анализе и исчезают изображения вещей, их место занимают символы. Логика, таким образом, абстрагируется и от самих вещей, рассматривая лишь их отношения.
Животные, имея аналоги знаний, не испытывают нужды в логике. Это возможно лишь потому, что каждый акт их поведения подвержен непосредственному контролю со стороны вещей— оригиналов. Поведение животных никогда не отделяется от конкретных непосредственных условий его среды. Оно не может совершаться, например, во внутреннем плане, «в уме», оно не включает в себя действий с объектными моделями. То же самое можно сказать и о непосредственно чувственном познании человека. Однако специфическая мощь интеллекта человека состоит помимо всего прочего в том, что на высшей ступени познания человек способен исследовать предметы и явления не только непосредственно, но и опосредствованно, путем изучения их объектных моделей.
Вместе с тем действия с моделями вещей прямо не контролируются вещами-оригиналами. Поэтому такие действия должны быть построены с учетом знания законов отношений вещей. Данные законы прежде всего и отображены в логике. Исходный источник знаний и конечный критерий их истинности — практика. Но далеко не каждый шаг поведения человека проверяется непосредственно практически. Поведение человека иногда надолго отчленяется от среды, способной непосредственно удовлетворить ту потребность, которая в конечном счете побуждает человека к данной деятельности. Однако и в этот промежуток человек соотносит свои действия с данной средой, но не благодаря непосредственному контролю его действий со стороны вещей-оригиналов, составляющих такую среду, а способами и средствами логики. Возможности действий с объектными моделями, отчленение действий от непосредственных условий среды, только и способных в конечном счете удовлетворить потребность, побуждающую данную деятельность, находится в прямой зависимости от успехов развития логики, так как именно логика дает возможность к такому отчленению.
Таким образом, с психологической стороны в индивидуальном познании человека можно наметить несколько различных сфер-
Во-первых, это сфера чувственного познания — интимно-психологическая сфера, где ориентирование человека опирается
исключительно на первичные, базальные, непосредственно не объективируемые модели-изображения. События, протекающие в ней, недоступны непосредственному словесному отчету, неосознаваемы. Продукты познавательной деятельности на уровне этой сферы не могут быть прямым путем абстрагированы от хода взаимодействия субъекта с объектом.
Во-вторых, это сфера непосредственно объективируемого — абстрактного познания, в пределе — логическая сфера, где продукты познавательной деятельности могут быть абстрагированы от хода взаимодействия субъекта с объектом и описаны в их предметной отнесенности как знаковые модели вещей-оригиналов. После этого они могут стать объектом специальных логических исследований, вплоть до их жесткой формализации, описания средствами какого-либо искусственного языка.
Однако в проблемных ситуациях обе эти сферы индивидуального познания в чистом виде встречаются лишь в исключительных случаях. Обычно они тесно переплетены в «логичном». Индивидуальное абстрактное познание, во всяком случае в первых вариантах решения проблемной ситуации, пропитано явлениями интимно-психологической сферы. Для расчленения того и другого необходимы специальные исследования, специальная деятельность.
Эту функцию и должны выполнять две области знания. Одна из них должна очищать логичное от интимно-психологического, другая — выделять интимно-психологическое, исследовать его природу, механизм и функцию его перехода в логичное.
Чаще всего логические исследования (осознавали это осуществляющие их логики или нет — не имеет значения) использовали в качестве исходного материала результаты познавательной деятельности, уже достаточно объективированные в ходе общественно-исторического познания.
Эвристическое программирование оказалось вынужденным отказаться от столь длительного ожидания, с которым связан процесс объективации знания в общественном познании. Оно решило самостоятельно подвергнуть необходимой обработке тот резерв продуктов индивидуального познания человека, который еще ждет очереди у конвейера общественного познания.
Вместе с тем фактическая сторона эвристического программирования, его методы получения исходных данных, игнорирование «драматических и таинственных» сторон творчества, а главным образом — конечная цель — составление машинных программ говорят о том, что изыскания эвристического программирования не выходят за пределы функции очищения продуктов индивидуального познания от интимно-психологического. Исследование самого интимно-психологического и его функции, связанной с переходом в логичное, эвристическим программированием не затрагивается. Не исследуется, конечно, и сам психологический механизм логичного и его переход в логическое.
Поэтому мы считаем кибернетические модели творчества, основанные на эвристических программах, логическими моделями, не затрагивающими интимно-психологического механизма возникновения догадки. Кибернетические модели моделируют лишь логический структурный уровень познания и не отражают интимно-психологического механизма творческого акта.
Исследование механизма возникновения догадки, проникновение в область непосредственно не отображаемых явлений и есть сфера микроуровня, для изучения которой, как мы полагаем, адекватны не логические, л психологические модели творчества. Не следует умалять несомненные заслуги, практическую и теоретическую значимость логического моделирования познавательной деятельности, по вместе с тем необходимо признать, что это моделирование находится за пределами психологии творчества и не вскрывает его основных образующих.
Центральное звено
психологического механизма творчества
в свете абстрактно-аналитического подхода
Раскрывая содержание принципа ЭУС во второй главе данной книги, мы упоминали, что к этому принципу нас привело сопоставление развития способности действовать «в уме» с ходом решения творческих задач людьми, у которых данная способность достигла полного развития. Мы выразили там самые общие черты этапов развития способности действовать «в уме», их трансформации в структурные уровни организации этой способности и функциональные ступени решения творческих задач. Нами упоминалось также, что полученная в итоге такого сопоставления картина после ее достаточно подробного описания и подготовки необходимой системы понятий будет интерпретироваться как центральное звено психологического механизма творческой деятельности. Сейчас наша задача и состоит в том, чтобы представить данную картину с достаточной мерой полноты.
Основу психологического механизма творческой деятельности человека составляет взаимосвязь внешнего (предметного) и внутреннего (модельного) планов действий. Начнем рассмотрение этого механизма с характеристики развития способности действовать «в уме» — внутреннего плана действий.
Если условиться понимать интеллект как аппарат специфического для живой системы ориентирования во времени и пространстве, то в качестве важнейшей особенности психологического механизма интеллекта человека можно указать на присущий ему внутренний план действий (ВПД) —способность действовать «в уме». Именно эта способность прежде всего отличает психологический механизм интеллекта человека от соответствующего механизма интеллекта животных. Вспомним клас-
сическое высказывание К. Маркса о наилучшей пчеле и самом плохом архитекторе, у которого громадное преимущество: прежде чем строить ячейку из воска, он создает ее представление в своей голове.
Детали фактической стороны экспериментального исследования развития ВПД, касающиеся постановки многообразных экспериментов и полученных фактических данных, описаны нами в других работах (Пономарев, 1964а, 19646, 1965, 1965а, 1966, 1967). Эти работы и рассматриваются здесь как фактическое обоснование принципиальной стороны исследования, к изложению которой ми переходим.
Принципиальная схема методики исследования заключалась в следующем. Испытуемый обучался какому-либо предметному действию. Затем он ставился в ситуацию, для решения которой необходимо было построить систему действий, состоящую из ряда тождественных элементов. Любым элементом этой системы
Рис. 4
являлось то действие, которому испытуемый был обучен. Однако построению самой системы действий его не обучали. При этом задачи следовало решать: в одном случае при опоре на внешне выраженные условия—действуя непосредственно предметами (оригиналами); в другом случае — действуя представлениями предметов («в уме»), т. е. субъектными моделями предметов. С этой целью поле действия кодировалось объектными знаковыми моделями. Испытуемый выучивал код и должен был перемещать сообразно задаче воображаемый предмет в воображаемом поле словесно заданной ему координатной сетки. Решалось несколько серий задач. Каждая последующая серия предъявляла все большие требования к возможностям внутреннего плана действий.
