Первая неделя ноября
— Итак, перейдём ко второй форме владения собой, — объявила я, обращаясь к коменданту, а также к двери и задней стене. Если подумать, довольно эффективный способ вести три урока сразу.
Комендант нетерпеливо ждал продолжения. Он явно провёл немало времени в размышлениях. Учение Мастера глубоко затронуло его и подарило надежду рассеять последние остатки сомнения. Вдруг он нахмурился. Я поняла, что созрел очередной вопрос, и ободряюще ковнула.
— М-м… насчёт пещерного человека… — начал он. Я кивнула снова. — Ты объясняла, как он открыл доброту… Это произошло вдруг, как озарение, если я правильно понял. Но тогда получается, что он стал добрым не потому, что хотел помочь другим, а ради себя самого. Честно говоря, мне от этого как-то не по себе.
Я кивнула в третий раз. Такой вопрос задают все и совершенно правильно.
— Тут вот какое дело… Сейчас я объясню, и вам всё станет ясно.
Видите ли, вопрос вообще так не стоит: добро для себя или добро для других. Просто если вы твёрдо решили помочь другим достичь абсолютного счастья, если это стало целью вашей жизни, то вы в конце концов поймёте, что обязательно должны сначала стать счастливым сами, чтобы потом указать путь окружающим. Кажущийся парадокс состоит в том, что счастья для себя тоже никак нельзя добиться, не помогая другим. Получается так: вы хотите помочь другим и поэтому стремитесь к счастью сами, а помогает вам в этом именно желание помочь другим. Став счастливым, вы уже в состоянии сделать то, чего хотели с самого начала.
Комендант задумался, потом с улыбкой взглянул на меня.
— Ты хочешь сказать, — заключил он, — что никто не может быть счастливым, пока несчастливы остальные, а все не могут добиться счастья без этого одного. — Он помолчал, потом добавил: — Иными словами, принося пользу миру, мы никак не можем оставить в стороне самих себя. — Он ещё подумал и вдруг расплылся в улыбке. — Потому что… потому что мы сами — часть этого мира!
— Вы меня поняли, — улыбнулась я в ответ и продолжала: — Итак, Мастер говорит:
Вторая форма владения собой —
Всегда говорить правду.
II.30В
— Ну, это само собой, — сказал комендант. В его тоне звучало:
«Ты же знаешь, я никогда не вру».
Я пристально посмотрела на него.
— Вы знаете, большинство из нас считает, что вполне справляется со всеми видами владения собой. Но одно дело общепринятые нормы, которых достаточно, чтобы в мире не наступил полный хаос, и совсем другое — то, что нам необходимо, если мы надеемся когда-нибудь научиться взрастить семена в своём разуме и добиться существенных изменений. Представьте себе корову, которая решила превратить росток бамбука, подходящий только для еды, в перо для письма, о котором она не имеет пока ни малейшего представления. Вы сразу почувствуете, что значит заложить в разум настолько мощные зёрна, чтобы подняться на уровень небесных существ из чистого света. Это возможно, но требует особых усилий, которые должны стать неотъемлемой частью нашей души, звучать в ней как песня. Применительно к второй форме владения собой это означает, что совершенно недостаточно избегать лишь очевидной, прямой лжи. Мы и так её стараемся избегать, но реальность вокруг нас остаётся прежней. Правда, о которой здесь говорится — это правда на более глубоком уровне. Нужно прикладывать усилия, нужно стараться, чтобы не ввести в заблуждение тех, кто нас слушает, даже в мелочах. Картинка, которая возникает в сознании собеседника, должна как можно точнее совпадать с той картинкой, тем образом, который стоит перед нами, когда мы говорим.
Вот что значит говорить правду. Если мы нарочно заставляем картинки отличаться, значит, лжём, и этого может оказаться достаточно, чтобы, скажем, никогда в жизни не встретить человека, который объяснит нам, как работает йога.
Капитан хмуро взглянул на стол, потом на аккуратные стопки рапортов.
— Значит, это куда труднее, чем просто не врать… — начал он.
— Нет, это как раз и значит не врать, — поправила я.
— Ну да… наверное, так и есть, спорить нечего. — Он задумался. — Мне кажется, до такой степени честным стать очень трудно.
— Поначалу конечно, — согласилась я, — однако человек так устроен, что ко всему рано или поздно привыкает — особенно, если старается. Надо начать с малого и упорно двигаться вперёд. Вполне можно представить себе общество, где абсолютная честность — это норма для каждого, потому что воспитывается с детства и постоянно поддерживается и вознаграждается. В конце концов она входит в привычку. А если наградой будет избавление от старости и самой смерти, то тут, наверное, стоит постараться.
Капитан вздохнул, очевидно, представив себе необъятность стоящей перед ним задачи, и его можно было понять, особенно учитывая, что наше общество устроено несколько иначе. Я знала, как ему помочь.
— Есть один способ, он используется уже тысячи лет. В старые времена, ещё до изобретения письма, люди, которые хотели достигнуть идеального владения собой, шли на берег реки и собирали в мешочек мелкие камушки — поровну чёрных и белых. Они всегда носили их с собой, и когда ловили себя на лжи, даже пустячной, доставали чёрный камушек и перекладывали в другой мешочек, который тоже был у них всегда при себе. Если же им удавалось сделать доброе дело, скажем, защитить кого-то, они перекладывали белый камушек, а потом, в конце дня, подсчитывали, продвинулись они по пути совершенствования или нет. В наши дни вместо этого обычно носят с собой небольшую тетрадь, в которой отмечают все «белые» и «чёрные» зёрна, заложенные за день.
Древние мастера йоги делали такие заметки шесть раз в день, а вечером перед сном размышляли о них, а потом строили планы на следующий день. Вы же понимаете, что мало просто читать книги. Самая лучшая книга по йоге вряд ли поможет вам, если вы привыкли чуть что драться или врать начальнику на работе, пусть даже и в интересах дела. Чтобы добиться результатов, нужна система, которой вы будете следовать изо дня в день.
Попробуйте хотя бы сегодня вечером сесть и вспомнить свой день — всё хорошее и плохое, что вы сделали. Сделайте выводы, а потом спланируйте завтрашнее наступление.
Комендант сухо, по-военному кивнул. Я поняла, что идея его увлекла.
Однако его явно мучил какой-то вопрос. Он снова взглянул на свои рапорты, потом не выдержал:
— Ты вот сказала о лжи в интересах дела… Допустим, я делал какую-то работу и допустил ошибку. Совсем небольшую, её можно завтра исправить, и никто не заметит. Ко мне заходит начальник и спрашивает, всё ли в порядке. Если я скажу ему про ошибку, он обязательно разорётся. Разве не лучше будет, если я всё-таки немного совру? — Он состроил жалобную мину.
Я ответила гримасой разочарования, которую подцепила у Катрин.
— Я просто удивляюсь вам, комендант. Ну, конечно же, нет.
Лгать не нужно никогда, даже если это «ложь во спасение». А почему, подумайте сами.
Комендант долго ёрзал на своей подушке, пытаясь решить задачку.
Вдруг из-за стены донёсся приглушённый голос:
— Не сработает!
— Заткнись, Бузуку! — рявкнул пристав из-за двери.
— Ошибка общества! — не унимался тот.
— Бузуку!!!
— Ошибка цивилизации!
Пристав в бешенстве заколотил об пол дубинкой, и наступила тишина.
Комендант сидел красный, как рак.
— А ты знаешь, ведь он прав, — наконец проговорил он. — Бузуку, то есть. Если правда то, о чём мы всё время говорим, то начальник будет орать совсем не из-за моей правды. Это то же самое, что с ложью и лишними деньгами. Одно следует за другим, но деньги появляются вовсе не из-за лжи. Дурное зерно не может давать добрые ростки — скорее на терновнике вырастет виноград. И наоборот, доброе зерно, правда, не может привести к гневу начальника. Бузуку говорит верно: ложь не работает. Иначе она срабатывала бы всегда, чего на самом деле не бывает. И в другом он прав: сама идея лжи ради добра, «лжи во спасение» — это ошибка, которую делает всё общество, вся цивилизация из столетия в столетие. Если я понимаю правильно, именно такие общие ошибки и приводят к краху целые государства, также как наши дурные семена заставляют нас стареть и умирать.
Я с гордостью смотрела на своего ученика. Он и сам уже говорил почти как Катрин.
— А вот правда, — заметила я, — работает всегда, и если вы попробуете быть абсолютно честным в течение долгого времени, то сами в этом убедитесь. Вы обнаружите, что начальник, коллеги и семья всё больше уважают вас, а старые плохие зёрна, из-за которых ваши окружающие плохо реагируют на правду, постепенно иссякают.
— Кстати, — оживился комендант, — а нет ли какого-нибудь способа повлиять на дурные семена, избавиться от них, пока они не проросли?
— Позже, — улыбнулась я. Молодец, чудесный вопрос. — Я скажу ещё кое-что насчёт честности, а потом перейдём к позам.
На лице коменданта появилась недовольная гримаса, как у всякого ученика, которому не удалось увильнуть от неприятной работы.
— Поскольку вы уже учите других, — продолжала я, — вам обязательно нужно понимать, что самый важный вид честности — это передавать другим свои знания по йоге, свой новый взгляд на мир как можно точнее, не упуская ни одной из важных идей и не подбрасывая своих собственных, которые вам показались верными. «Краткая книга» Мастера подобна списку инструкций, оставленных врачом пациенту, которого укусила ядовитая змея. Эти инструкции написаны очень чётко, они необходимы, и они работают — в том виде, как они были записаны.
Если пытаться их дополнять, даже с самыми лучшими намерениями, или опускать те, которые кажутся вам маловажными, будет то же самое, что в игре, когда дети сидят в ряд и по очереди передают друг другу то, что услышали. Получается очень смешно, когда сравниваешь, что сказал первый и что — последний. А в жизни последствия могут оказаться совсем не шуточными. Накапливаясь, ошибки приведут к тому, что инструкции просто перестанут работать. И тогда человек, укушенный змеёй, — любой из тех, кто сей час или в будущем решит найти способ уклониться от объятий смерти — потерпит неудачу. Такого семени, наверное, самого ужасного из всех, мы должны избегать любой ценой.
Глава 36. Высшие семена
Вторая неделя ноября
Учить Мата Джи, мать караульного, было удивительно приятно.
Вероятно, в молодости ей уже приходилось заниматься йогой, причём с наставником, который обладал настоящими знаниями. Она приходила на уроки охотно, её разум был всегда открыт и готов к учению.
Катрин в своё время показала мне немало упражнений, рассчитанных на пожилых людей и предназначенных для постепенной разработки искривлённых и окостеневших суставов. В сочетании со спокойной настойчивостью и целеустремлённостью моей ученицы они быстро давали ощутимые результаты. Особенно ей пришлось по душе сидение в тишине. Она искренне радовалась, избавляя людей от проблем и посылая им со своим дыханием надежду на лучшее. Думаю, эта внутренняя работа над каналами и вылечила её руки так быстро.
Когда пристав приводил ко мне Мата Джи, он каждый раз недовольно хмурился, глядя на засов. Потом однажды он забрал его на ночь домой.
На следующий день, поставив засов на место, он позвал меня посмотреть.
Мы с Мата Джи как раз закончили урок.
— Смотри, как он работает, — усмехнулся он. — Толкай дверь. Я послушалась. Засов аккуратно разделился на две половинки, и дверь распахнулась.
— Пришлось потрудиться, — гордо сказал он. — Я его распилил вот здесь, — он показал на край двери, — а потом зачистил и покрасил, чтобы не было видно. Если кто-нибудь вдруг приедет, скажем, министр, — он значительно поднял палец, — и захочет проверить, засов будет как настоящий. Зато теперь ты сможешь, как принято, провожать Мата Джи до крыльца и никто не будет чувствовать себя… э-э… взаперти.
Я улыбнулась тому, как мало теперь тюрьма напоминала тюрьму.
Опробовав новый засов, мы вышли во двор. На дороге Мата Джи обернулась и помахала рукой. Мы с приставом стояли на крыльце, наслаждаясь прекрасной погодой. Мне вдруг пришла в голову мысль.
— Пристав… — начала я. Он повернул ко мне лицо, озарённое улыбкой.
— Да, Пятница?
— Пристав, я всё время хочу вас спросить… Надеюсь, это не покажется вам нахальством.
— Спрашивай, — разрешил он. — Тебе можно всё, что угодно.
— Понимаете… У нас был один разговор с комендантом, уже давно. Он тогда сказал одну вещь…
— Какую? — лениво спросил пристав, любуясь облаками.
— Он сказал, что… Помните тот самый первый день, когда вы были на заставе?
— Да, конечно, — снова улыбнулся он. — Тот день изменил всю мою жизнь. И не только мою.
— Да, но… видите ли, комендант сказал, что вы… вы тогда искали меня.
Вас кто-то предупредил обо мне.
Пристав удивлённо повернулся ко мне.
— И в самом деле — теперь, когда ты сказала, я вспомнил. Мы искали девушку, похожую на тебя. А я и забыл совсем.
— А кто… Могу я узнать, кто вам про меня рассказал? Он пожал плечами.
— Конечно. Это был Бузуку.
— Переходим к третьей форме владения собой! — объявила я.
Комендант, весь подобравшись, сурово смотрел на меня. Это меня обеспокоило. — Комендант, не будьте так серьёзны! Наверное, вы считаете меня очень занудной…
— Ну… — помялся он. — Временами это напоминает лекции о хорошем поведении, которые я выслушивал от бабушки.
К моим щекам прилила кровь, я страшно смутилась.
— Наверное, так иногда оно и звучит… но… я вовсе вас не распекаю, просто учу, что вы должны делать, а чего не должны. Я перечисляю те главные способы закладывать добрые семена, о которых говорит Мастер, самые лучшие и сильные семена. Это не свод каких-то обязательных правил, их вам никто не навязывает. Если вы посадите в своём саду эти семена, то получите самые крупные и сочные плоды, какие только можете вообразить, А сажать их или нет — это вы сами решите.
— Я понимаю, — кивнул комендант. — Ты мне просто помогаешь добиться того, чего я хочу сам. Пусть это иногда звучит как проповедь — ничего страшного… — Он помолчал немного и добавил: — Однако тут опять возникает старый вопрос…
— Какой?
— Когда-то давно ты говорила о предпочтениях; что нужно от них избавляться. Кажется, мы говорили о позе лодки, о той самой, когда переворачиваются все внутренности…
— Да?
— Ну а потом ты сказала, что любовь к одним вещам и нелюбовь к другим играет большую роль в том порочном круге, когда боль всё время возвращается к нам.
— Да, — спокойно сказала я — голосом Катрин.
— А теперь ты говоришь, что всё это владение собой придумано для того, чтобы добиться того, чего хочешь.
Я снова кивнула.
— Кстати, у меня и по этому поводу есть вопрос, — буркнул он, стукнув пером по столу.
— Да?
— Какой смысл заботиться о том, чтобы вещи получались такими, как ты хочешь? Ведь потом всё так или иначе изменится, зачем же тогда стараться?
— Понятно, — кивнула я. Как обычно, очень хороший вопрос. — Ну что ж, разберёмся по порядку. Когда я говорила о предпочтениях, то имела в виду вещи, которые уже существуют, то есть, зёрна, уже проросшие в разуме. Если, например, вам подают обед, и одни блюда вам нравятся, а другие — нет, но вся еда хорошая и полезная, тогда надо есть всё и не задумываться о предпочтениях, потому что семена, которые проросли, менять уже поздно. А расстраиваться по поводу того, что вам не нравится, очень вредно, потому что вы попадаете во власть различий, которые терзают вашу жизнь и вызывают непрестанную боль. Это глупые предпочтения. Вы хотите чего-то и стараетесь получить, расталкивая других людей, или, наоборот, отбиваетесь от чего-то, что вам не нравится, опять же причиняя окружающим вред. Такие действия не приносят пользы. Если бы было иначе, то они всегда приносили бы пользу, а значит, имело бы смысл, например, драться и совершать преступления ради своей выгоды. А вот выбирать то, что вам нравится, и закладывать нужные семена, чтобы оно случилось в будущем — это всегда приносит пользу.
Такие предпочтения — уже не глупые, а наоборот, вполне разумные.
Мы выбираем то, что нам нравится, и живём так, чтобы оно сбывалось.
Сажаем, как садовники, полезные семена, выращиваем урожай, а потом наслаждаемся.
— Но зачем выбирать? — настаивал комендант. — Вот в чём вопрос.
Какой смысл сажать семена, если ничто не вечно?
— Вопрос, который мы уже начали обсуждать — тогда, у вас дома… — задумчиво произнесла я. Он с улыбкой кивнул. О том разговоре нам обоим было приятно вспоминать. — Мастер говорит:
Муки перемен
Вызваны теми лее самыми
Семенами страдания.
II.15A
По большому счёту вы правы, как были правы и тогда, у вас дома.
Представьте себе человека, который решил заняться йогой, чтобы избавиться от лишнего веса. Он нашёл хорошего учителя, который знает всё про позы, каналы и семена. Допустим, лечение оказалось успешным, добрые зёрна были заложены, проросли, и тело ученика вновь стало стройным и гибким. Только зачем это нужно, если рано или поздно он всё равно состарится и умрёт? Вот что мы называем «муками перемен».
Понятно, что дурные семена потому и дурные, что приносят нам боль, очевидную боль, но даже добрые семена связаны с болью, потому что, как бы мы ни старались, они прорастают одно за другим и постепенно иссякают, истратив свою силу — в данном случае на то, чтобы сделать человека стройным и гибким на определённый промежуток времени.
Получается, что он всё равно возвратился к тому, с чего начал. Хуже того: ему гораздо больнее, чем если бы он так и оставался толстым.
Страдать заставляет сама перемена. Потому-то Мастер и называет все зёрна — и дурные, и добрые — семенами страдания. И вот здесь как раз удобный момент, чтобы поговорить о высших семенах — тех, которые никогда не иссякают.
— Вот-вот, об этом я и хотел спросить! — воскликнул комендант. —
Должны же быть такие зёрна! А то мне как-то не по себе: сажаешь семена, ждёшь всходов и всё время думаешь, что всё это когда-нибудь так или иначе погибнет.
Я улыбнулась. Он всегда удивительно точно умел выразить свои настроения и мысли.
— В старых книгах говорится о двух вещах, необходимых для того, чтобы превратить обычные добрые зёрна, которые приносят желаемое, а потом иссякают, в высшие, вечные семена.
Первый шаг Мастер описывает так:
Смотри оком мудрости.
Обретёшь его, овладев
Теми тремя.
III. 5
— Что ещё за «око мудрости»? — раздражённо спросил комендант. — И какими тремя? Почему Мастер всегда говорит так непонятно?
— Я тоже всегда удивлялась, а мой учитель сказал, что в старые времена те, кто читал книгу, и так всё знали, а книга была чем-то вроде заметок для памяти… Итак, чтобы заложить зёрна высшего типа, прежде всего надо взглянуть на свои добрые дела «оком мудрости». Допустим, вы стараетесь никому не вредить и настолько в этом продвинулись, что изо дня в день не только не вредите, но и способствуете благополучию других людей. Например, обучаете позам и идеям йоги ваших подчинённых.
Комендант довольно улыбнулся, вспомнив о своих учениках. Нет ничего приятнее, чем делиться знаниями, которые сам получил — именно потому, что в этот момент ты закладываешь самые лучшие зёрна.
— Представьте, что ваш ученик сидит напротив вас и выполняет какую-нибудь трудную позу, чтобы, скажем, избавиться от своего брюшка, заработанного на чудесных мамочкиных лепёшках. Прежде всего вы должны принять решение, сказать себе, что вы хотите заложить не обычное доброе зерно, а высшее. Вы сосредотачиваетесь на своём желании — это та самая концентрация, которую мы уже обсуждали, и первая из трёх частей, о которых говорит Мастер. Потом вы фиксируете своё внимание на этой идее — и когда помогаете караульному правильно выполнить позу, и потом, вспоминая об этом и радуясь тому, что сделали. Так вы делаете новое зерно крепким и сильным. Это вторая часть, закрепление — о нём мы тоже прежде говорили. И, наконец, то, что Мастер в других строках называет «совершенной медитацией» — вы очень напряжённо размышляете о том, что происходит. Я имею в виду… Вот скажите сами, что будет, если в тот момент, когда вы помогаете ученику, вам в голову придёт история с пером и коровой?
Комендант посмотрел в окно, собираясь с мыслями.
— Ну, прежде всего, я подумаю, что позы, которыми он занимается, сами по себе ещё не всё. Сработают они или нет — зависит от добрых семян, которые должны прорасти и изменить что-то в каналах. А потом я подумаю о зёрнах в своём собственном разуме, которые прорастают прямо сейчас, когда я на него смотрю. На самом деле, все наши занятия тоже могут сработать или оказаться пустыми, бесполезными, в том смысле, что… Ну, то есть… я смогу увидеть, что они принесли пользу и мои надежды сбылись, только если у меня самого прорастут нужные семена…
— Таким образом, весь урок будет для вас проникнут сознанием того, что вещи не бывают сами по себе, и только семена заставляют видеть их такими. Концентрировать и закреплять свой разум на этой мысли — своего рода искусство. Если вы овладеете им, то обретёте то самое «око мудрости». Его три части — концентрация, закрепление и идея с пером и коровой. Мастер много говорит о них в своей книге. Это и есть те самые «объединённые усилия». Мастер не устаёт повторять, что только они могут помочь заложить высшие добрые семена, такие мощные, что, прорастая, полностью преображают наше тело, разум и весь окружающий мир. Они никогда не иссякают. Поэтому, когда вы делаете добро, постоянно думайте о том, что всё на свете рождается из семян, и вы сейчас сознательно засеваете ими свой сад, чтобы наступило желанное совершенное будущее. Само понимание того, что вы делаете в данный момент, будет влиять на зёрна. Они будут исходить из срединного канала. Те зёрна, которые исходят из боковых каналов, даже добрые, в конце концов принесут страдания, а эти, вечные и совершенные, создадут для нас всех мир света. Запомните это как следует, — закончила я.
Некоторое время мы сидели, купаясь в тёплом сиянии прекрасной мечты, такой желанной и такой возможной. Наконец я нарушила молчание:
— Я думаю, комендант, что разговор о высших семенах лучше продолжить на следующем занятии, а то мы никогда не до берёмся до поз.
Он, как всегда, скривился. Откуда-то донеслось хихиканье — то ли из-за стены, то-ли из-за двери.
Глава 37. Радость
Третья неделя ноября
Когда мальчики Бузуку пришли на первое занятие, я отвела Аджита в сторону и объявила ему, что учить их будет он. Для выздоровления ему были необходимы особо сильные зёрна, и я решила воспользоваться представившейся возможностью.
— Хорошо, госпожа Пятница, — тихо сказал он со своей обычной светящейся улыбкой. — Я покажу им ту игру, которой вы меня научили.
Мы будем сидеть в тишине, забирать у людей всё плохое, что с ними случается, и уничтожать его, а потом посылать этим людям то, о чём они мечтают. А когда нужно будет выполнять позы, я позову вас.
Я отрицательно покачала головой.
— Нет, Аджит, ты меня не понял. Ты будешь их учить всему, и позам тоже.
Его огромные тёмные глаза налились слезами.
— Госпожа Пятница… я… я, конечно, многому у вас научился, и мне уже гораздо лучше, спасибо вам… но… — Он запнулся, подыскивая слова.
— Я же сам ещё не умею делать многие позы!
— Глупости, — отрезала я голосом Катрин. — Ты можешь всё. Мы повторяем позы на каждом занятии.
— Нет, — тихо, но твёрдо возразил он. — Вы очень добры, но это не так.
Я, конечно, стараюсь, я делаю что могу, но моя нога… Она всё портит, и я это вижу. У меня многие позы получаются совсем не так, как надо — они совсем ни на что не похожи.
Я погладила его по обожжённой щеке, и он не отстранился.
Интересно, знает ли он, что и лицо у него выглядит гораздо лучше? — Ты должен понять одну вещь, Аджит. Поза не должна быть на что-то похожа. Совершенных образцов здесь вообще не бывает. Поза совершенна тогда и только тогда, когда ты стараешься изо всех сил: смотришь прямо, следишь за дыханием и думаешь о том, чтобы помочь кому-то другому. Я каждый день вижу, как ты выполняешь множество таких совершенных поз, и я очень хочу, чтобы ты научил этому наших ребятишек
В глазах мальчика засветилась вера, он улыбнулся и радостно кивнул, готовый выполнить просьбу Учителя.
— Хочу вас обрадовать, — сказала я коменданту. — Второй шаг в закладке высших семян совсем прост. Мастер говорит о нём кратко:
Радуйся.
I.33C
Про эту радость придётся поговорить, потому что она не совсем обыкновенная. Мастер упоминает её в одном ряду с так называемыми «бесконечными мыслями», и там это понятие приобретает особый смысл.
Вернёмся к примеру с караульным. Вы помогаете ему стать здоровее, потому что уже не только не вредите другим, но стремитесь сохранить и улучшить их жизнь. При этом вы всё время помните, что вы сами, ваш ученик и поза — всё это не само по себе, а видится вам таким лишь благодаря зёрнам в вашем разуме, точно также, как зелёная палочка, которая может быть одновременно пером и вкусной едой. И вот теперь-то вы и делаете второй шаг. «Радоваться» значит здесь «желать». Когда вы помогаете ученику, вы хотите помочь ему достичь высшей цели — не просто временно улучшить здоровье, чтобы потом состариться и умереть, а полностью и навсегда освободить свои каналы и свой разум от плохих мыслей. Вы желаете сделать его каналы столь чистыми и ясными, чтобы всё его тело стало живым светом, а разум проникся совершенной добротой и знанием. Затем ещё шаг-, вы увеличиваете своё желание до бесконечности, поскольку высшее зерно, которое нужно заложить, также бесконечно — потому мы и говорим о «бесконечной мысли». В этот момент, помогая караульному выполнить позу, самую обычную позу, вы должны постараться представить себе, что одновременно помогаете каждому из бесчисленных живых существ во всех бесчисленных мирах — помогаете добиться того же самого, то есть преобразиться в живой свет доброты. И тогда отпечаток, который ваши действия оставляют в разуме, наполняется добрыми желаниями в адрес всех этих бесчисленных живых существ.
Такое зерно, когда оно прорастает, даёт совершенно иные результаты.
Дело в том, что каждое из живых существ может избегнуть смерти и стать светом, если будет следовать пути, о котором мы говорим, а это можно сделать лишь усердно изучая идеи йоги с помощью опытного учителя. Когда-нибудь наступит момент, самый главный момент вашей жизни, когда вы осознаете, что именно вы, вы один должны стать таким учителем для бесчисленного множества существ в бесчисленных мирах.
Вы будете знать всё, что им нужно узнать, потому что сами уже закончите своё обучение и преобразитесь. Поэтому, если в эти несколько минут, что вы помогаете ученику выполнить позу, вы подумаете обо всех остальных живущих, в вашем разуме отложатся не обычные, а высшие семена, и когда они прорастут, вы на самом деле станете существом из чистого света и будете помогать всем остальным стать таким же, как вы — высшей формой счастья и радости. Такие зёрна никогда не иссякнут, потому что каждый раз, когда они прорастают и приносят добро — скажем, делают ваше тело здоровым, — вы немедленно используете это здоровье, чтобы помочь остальным тоже стать здоровыми. Получается, что семена тут же возвращаются к вам, более того, они день за днём набирают силу. С каждым новым урожаем их число растёт, приближаясь к бесконечности, пока вы не достигнете окончательного преображения и станете появляться рядом со всеми, кто в вас нуждается, сами выбирая ту форму тела, которая больше подходит.
Комендант долго смотрел на меня, потом спросил:
— Ты на самом деле думаешь, что мы изменимся так сильно? То есть, не просто избежим смерти и поможем караульному с приставом и… и моим близким… но и одновременно бесконечному множеству других?
— Для того мы и существуем, — кивнула я, — и в глубине души вы это чувствуете сами.
Глава 38.Учиться не брать
Четвёртая неделя ноября
Через неделю, открывая дверь в кабинет коменданта, я внезапно услышала какой-то грохот с улицы. Комендант встрепенулся и, оттеснив меня, выскочил на крыльцо. Я кинулась за ним, сзади гремели шаги пристава.
Источник шума обнаружился сразу: караульный стоял на табуретке и увлечённо вколачивал гвозди в старые доски, крепившие навес над крыльцом. Заметив нас, он оживился.
— Что, уже пора заниматься? Прошу прощения, совсем забыл. Ладно, закончу позже. — Ловко спрыгнув с табуретки, он бросил на неё молоток и отряхнул руки.
— Караульный! Что… что вы делаете? — вытаращил глаза комендант.
— Я… прошу прощения, господин, я чиню навес над крыльцом, а то он совсем покосился. Я уже и не помню, когда он был в порядке.
— Да-да, я знаю, — буркнул комендант, — но… я имею в виду — кто вам приказал?
— Никто, господин… — начал молодой человек, но комендант, не слушая его, повернулся к приставу. — Пристав, это вы приказывали ему чинить навес?
— Никак нет! — вытянулся тот.
Комендант подозрительно уставился на меня.
— Я не говорила, — пискнула я.
— Никто не приказывал, господин, — повторил караульный, но комендант так и не взглянул на него.
— Это не я, — раздался голос из камеры.
— Заткнись, Бузуку! — машинально рявкнул пристав и, покосившись на меня, шёпотом добавил: — Пожалуйста…
Мы повернулись к виновнику переполоха и долго молчали, не в силах поверить тому, что произошло. Он смотрел на нас, ничего не понимая, потом обратился к коменданту:
— Мне бы ещё гвоздей, господин…
— Ну и семена… — покачал головой комендант, усевшись за стол.
— Семена… — кивнула я, удивлённая не меньше его. Помолчав ещё немного, мы, наконец, приступили к делу.
— Думаю, остальные формы владения собой дадутся нам легче, — с надеждой сказала я. — Теперь мы можем представить их себе, уже зная конечную цель.
Комендант нахмурился.
— Знаешь, Пятница, я тут много думал над той идеей… Ну… о том, как кто-то вроде меня сможет явиться, скажем, в три разных дома…
— Или на три разных планеты, — напомнила я.
— Нуда… Так или иначе, мне бы хотелось послушать об этом побольше, пока… то есть, прежде, чем я начну этого желать, когда буду помогать ученику.
— Понимаю, — кивнула я. — Это правильно. Только сначала давайте покончим с последними тремя формами самоконтроля, чтобы вы лучше представляли, какие хорошие зёрна нужно превращать в высшие. — Я сделала паузу. — И ещё одно я хочу сказать — это насчёт лжи. Когда Мастер говорит о том, что надо говорить правду, он имеет тут в виду ещё кое-что. Первое — это не говорить того, что может разобщить людей, заставить их друг на друга сердиться. Иногда может поссорить даже не вовремя сказанная правда. Такого следует избегать, во всяком случае намеренно, люди и так то и дело ссорятся. Если же, наоборот, мы стараемся сблизить людей, напомнить им о том хорошем, что заставляет их дружить, то не даём появляться плохим семенам, которые будут нам мешать общаться с окружающими. Во-вторых, никогда не следует ранить чувства людей, говорить грубые слова. Вы сами прекрасно знаете: даже обычное «здравствуйте» можно сказать так, что человек может обидеться.
— Так же точно, как «осёл» можно сказать вполне дружелюбно, — усмехнулся комендант. — У нас тут это бывает.
— Конечно, — улыбнулась я. — Тогда это нельзя считать грубостью. Ну, и наконец, самое, наверное, трудное: избегать ненужной болтовни. Есть люди, которые болтают весь день напролёт, даже если говорить, в общем, и не о чем. Кроме того, что на это уходит много времени, при такой болтовне легко можно сорваться и наговорить много плохого. Я не имею в виду беседы с одинокими людьми или разговор с целью завязать дружбу. Речь идёт о болтовне ради болтовни. Попробуйте оценить красоту молчания и научить своих друзей, ведь вполне можно быть в компании и дарить друг другу душевное тепло, не произнося при этом ни слова.
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — кивнул комендант. — Удивительно, как приятно бывает просто посидеть и помолчать с хорошим человеком. Неудивительно, что такое общение закладывает добрые семена, так же как красивый пейзаж, хорошая музыка или тёплые дружеские слова.
— Хорошо, посмотрим, что мастер говорит дальше.
Третья форма владения собой —
Никогда не воровать.
II.3 °C
Что такое воровство, знает каждый, и знает, что это плохо. Если спросить любого, он наверняка скажет, что не имеет такой привычки.
Однако и тут имеется в виду нечто более широкое. Мы должны следить за тем, чтобы наши действия даже опосредованно не сводились к воровству. Более того, если мы мечтаем когда-нибудь приблизиться к миру света, то должны идти ещё дальше и искать способы не только не красть у других, но и давать им. Я иногда думаю, — улыбнулась я, мечтательно глядя в потолок, — о таком мире, где каждый с пелёнок понимает всё о семенах — о том, что они создают нечто конкретное. В таком мире все только и делают, что помогают друг другу. Наверное, там даже взломщики проникают в дома по ночам для того, чтобы тайком набить кошелёк хозяина деньгами!
Комендант расхохотался.
— В таком мире у меня не было бы работы. — Он задумался. — Нет, наверное, мы всё равно ловили бы таких взломщиков и сажали в тюрьму, а потом водили к ним людей брать уроки! Впрочем, я это уже делаю, — гордо сказал он.
— М-да… — вздохнула я и продолжала: — Итак, мы должны в совершенстве изучить науку о том, как не воровать. Это поможет заложить очень мощные добрые семена, которые способны изменить всё вокруг нас. У Мастера есть даже такие слова:
Если ты никогда не будешь воровать,
То придёт день, когда люди
Сами принесут то, что тебе нужно.
II.37
Если вы как следует подумаете, то поймёте, что он прав. Правильно посаженные семена поистине всемогущи. Если вы уважаете чужую собственность и не жалеете ничего для других, то когда-нибудь ваш собственный разум непременно заставит вас увидеть, каким образом получить все деньги, которые вам нужны, и даже больше. Ведь все деньги, какие только есть на свете, до последнего гроша, создаются разумом тех, кто ими владеет — точно так же, как в случае с пером и коровой.
Комендант нахмурился.
— Мне кажется, здесь есть одна неувязка…
— Какая?
— Допустим, что все до одного будут уважать чужие вещи и раздавать то, что имеют сами. По-твоему получается, что тогда каждый должен будет когда-нибудь стать богачом…
— Ну и что?
— Откуда же возьмутся все эти богатства? Ведь тогда… — Он не договорил. Из-за стены раздался громкий голос:
— Из семян!
Следом один за другим послышались два голоса из-за двери, — Оттуда же, откуда они берутся сейчас!
— Конечно!
Комендант смущённо покраснел, потом с улыбкой взглянул в окно.
— И в самом деле… Всем бы хватило. Сама идея о том, что денег не хватает, и их нужно отнимать или как-то распределять — это просто… одна… — Он повысил голос, чтобы стена и дверь не смогли перебить его.
— … большая ошибка! Ошибка всей нашей цивилизации! Ошибка с самого начала!
— Браво! — раздалось из-за стены.
Я улыбнулась. Пожалуй, было бы проще устраивать занятия для всех вместе.
— Итак, — продолжала я, — давайте разберёмся, что значит не воровать в широком смысле. Я скажу лишь о самом главном, остальное вы легко додумаете сами. Мало кто из нас ворует в буквальном смысле. Чаще всего мы просто попадаем в ситуацию, заставляющую нас фактически брать чужое, даже не сознавая этого.
Например, мы идём в общую баню или туалет и оставляем после себя лужи и беспорядок, чего никогда не допустили бы дома. Потом кому-то приходится за нами убирать. Если подумать, то мы тем самым крадём даже не деньги, а нечто куда более ценное, самое ценное, что есть у человека — его время, часть его жизни.
— Но ведь ему же за это платят! — возразил комендант.
— Тем более! Ведь это же общественное учреждение, значит, деньги на уборку идут из кармана каждого, кто платит налоги. Таким образом, мы фактически обворовываем всех окружающих, даже не сознавая этого. А сами налоги? По идее, мы должны радоваться, что можем внести свою долю расходов на общее дело: строительство дорог, мостов и всего прочего. А что получается? Мы всячески стараемся заплатить поменьше, и тогда недостающую сумму берут у других — опять воровство!
— Чушь! — воскликнул комендант. — Налоги часто идут на дурные цели или вообще тратятся впустую!
— Да, такое бывает, но тогда вы должны встать и открыто об этом заявить или даже отказаться платить ненужный налог, а потом спокойно терпеть все последствия, но только не пытаться тайком уклониться, потому что это воровство. Есть ещё одна очень распространённая форма воровства. Допустим, вас нанимают на работу, и вы должны отрабатывать определённое число часов в день за почасовую оплату.
Постепенно вы начинаете лениться или теряете интерес к работе и стараетесь работать как можно меньше — разговариваете с коллегами, пьёте чай, увиливаете от поручений. Работа всё равно должна быть сделана, и ваш начальник перекладывает её на тех, кто старается.
Получается, что вы снова воруете у других — отнимаете у них драгоценное личное время.
— А что, если… Как поступать, если начальник сам плохо обращается со своими подчинёнными? Если он сам не бережёт их личное время?
— И опять-таки, это не имеет отношения к делу! Со своей стороны вы должны продемонстрировать честность и работать так, как договаривались с самого начала, или уж совсем уйти с этой работы. А если к вам или вашим коллегам предъявляются излишние или несправедливые требования, надо найти в себе смелость и заявить об этом открыто, не думая о последствиях.
Надо всегда помнить, что доброе дело никогда не приведёт к плохим результатам — это просто невозможно. Комендант слегка покосился на кипы рапортов.
— Есть ещё один вид невольного воровства, — продолжала я. — Мы крадём у тех, у кого нет пищи, одежды или крыши над головой, а также у своих детей и всех будущих поколений, когда эгоистично и расточительно тратим имеющиеся ресурсы. Каждый раз, когда мы пользуемся вещью, которая на самом деле не нужна, когда едим больше, чем требует наше тело, мы растрачиваем запасы, которые принадлежат всем живущим и их потомкам. Так мы сеем бесчисленные семена, которые не дадут нам увидеть то будущее богатство, о котором говорит Мастер.
Мой ученик нервно грыз ногти, не отрывая глаз от бумажных куч, громоздившихся вокруг стола.
— Нам надо кое о чём поговорить, — вздохнул наконец он.
— В следующий раз, — отрезала я, указывая на середину комнаты.
Настало время заняться позами. Комендант снова вздохнул. Откуда-то снаружи послышалось хихиканье.
Глава 39. Уменьшить зло
Первая неделя декабря
Это было замечательное время. Все вокруг поправлялись — телесно и духовно. Часто можно было слышать, как пристав и караульный оживлённо беседовали в боковой комнате, обсуждая свои уроки с комендантом и то, что подслушали под дверью. У моего ученика обнаружился настоящий талант к преподаванию, и наш уютный мирок сильно от этого выиграл. Ребятишки Бузуку обожали йогу. Им сразу пришлась по вкусу идея, что любая поза совершенна, если выполняющий её старается изо всех сил, тем более, что тихий сын пристава служил непревзойдённым примером для подражания. Он тоже стал отличным учителем, и мощные семена, полученные в результате их занятий, буквально на глазах преображали его лицо и ногу.
Недоволен был один Бузуку. Мальчиков было слишком много для моей камеры, поэтому мы обычно открывали дверь с мнимым засовом и размещали часть из них снаружи. Время от времени мы с Вечным тоже выходили, чтобы поправить позу или лизнуть руку для ободрения. Позу, конечно же, поправляла я. Бузуку с его властным характером никак не мог остаться в стороне — в конце концов, это были его мальчики, — он стоял весь урок, прижавшись к решётке, и давал всевозможные указания.
Однако всех учеников он видеть не мог, в то время, как в указаниях и советах, по его мнению, нуждались больше всего как раз те, кто оставался внутри камеры. В конце концов, он стал просить, чтобы его засов распилили так же, как и мой, на что я резонно ответила, что по таким вопросам следует обращаться к приставу. Назревал скандал.
Однажды после занятия пристав сидел у меня вместе с сыном.
Остальные мальчики уже ушли. Куда? Я часто спрашивала себя об этом.
— Рави! Господин пристав! — раздался вдруг голос из-за стены.
— Начинается… — вздохнул пристав.
— Господин пристав! Рави, мой добрый друг, послушайте меня. Я тут самый старший заключённый, неужели же я не могу рассчитывать на небольшую привилегию, которую, кстати, уже получили те, кто моложе меня?
Пристав закатил глаза.
— Похоже, он имеет в виду вас с собачкой, — шепнул он. Аджит улыбнулся, ласково почесывая Вечного за ухом.
— А во-вторых, — и я должен заметить, что госпожа Пятница, наш эксперт по йоге, вполне разделяет мою точку зрения — я непременно должен пользоваться свободой передвижения во время уроков, чтобы делиться с мальчиками собственным весьма значительным запасом знаний. Поэтому…
— Короче, Бузуку — снова вздохнул пристав. — Говори уже, чего хочешь.
— Рави, ты должен мне тоже распилить засов!
Пристав нахмурился.
— Не знаю, не знаю, Бузуку. Должна же у нас оставаться хоть какая-то видимость тюрьмы. Что подумают посетители? Что скажет комендант? А что, если — Боже упаси — сюда явится с проверкой сам министр?
— Министр! — хмыкнул Бузуку. — Я с ним сам разберусь.
— Ну, конечно, — устало проговорил пристав.
— Так значит, нет?
— Не знаю, мне надо подумать.
— Я так и знал, что ты откажешь.
— Я этого не сказал.
— Я знал, что ты откажешь, и знал, что у тебя не хватит духу прямо сказать «нет»!
— Я не говорю «нет» просто потому, что не хочу!
— Значит, отказываешь.
— Нет!
— Только что отказал! — Нет!
— Ну вот, уже два раза. Нет и нет — сколько будет?
— Нет! То есть, да! Слушай, Бузуку…
— Не хочу! Я знал, что ты откажешь, и заранее решил, что сделаю! Ты ещё пожалеешь!
Послышалась какая-то возня, пыхтение, а потом жалобный стон.
— Бузуку! Бузуку! — озабоченно воскликнул пристав. — Что ты там вытворяешь?
— Я тебе покажу! — раздался сдавленный хрип. — Ты горько пожалеешь!
— Он застонал ещё громче.
— Бузуку! — загремел пристав, вскакивая на ноги. — Прекрати сейчас же!
— Я говорил тебе, Рави! Я предупреждал! Посмотрим, как ты теперь будешь спать по ночам! Имей в виду: я делаю стойку на голове без поддержки, и буду так стоять, пока… — Снова раздался стон. — … прошу прощения, у меня голова уже раздулась, как арбуз — пока она не взорвётся, или…
— Или что, Бузуку?
— Или ты… О-о! Какая боль! Или ты не распилишь мне засов… О-о! О-о!
Я взглянула на пристава.
— Господин, он… ему и в самом деле рано выполнять эту позу.
Я даже не успела показать ему, как её делать правильно. Он может повредить себе что-нибудь.
Раздался новый стон, а за ним — ряд странных звуков, будто что-то лопалось. Не выдержав, пристав кинулся наружу и застыл как вкопанный возле соседней камеры. Мы выбежали вслед за ним и тоже застыли на месте. Бузуку сидел на полу лицом к перегородке и громко стонал, надув щёки и нажимая на них двумя указательными пальцами.
— Бузуку! — в гневе заорал пристав. — Так вот что у тебя называется стойкой на голове!
Тот смущённо повернулся к нам.
— Э-э… вообще-то… — Он глубокомысленно почесал затылок. — Вообще-то я пока выполняю… э-э… подготовительную позу для стойки на голове.
— Он виновато потупился. — Так что, Рави, выходит… засов останется как есть?
— Да! Да! — прорычал пристав. — То есть, нет!
Едва я успела начать следующий урок, как комендант поднял руку.
— Погоди, — сказал он, потом повернулся и взял ближайшую стопку бумаг. — Это мои рапорты… министру, — пояснил он, скривившись. — Все липовые, одна показуха. — Он задумчиво потупился, барабаня пальцами по пыльной бумаге. — Я скажу тебе, Пятница, всё, что думаю, и любой, кто читал эту книгу — самую первую и самую великую книгу о йоге, — подумал бы то же самое. Если вещи никогда не бывают сами по себе, а всё, что мы видим, исходит от нас благодаря семенам, которые мы сами закладываем своими поступками, словами и мыслями, то каждый, кто воспринял эти идеи и кому не всё равно, что с ним произойдёт в будущем, должен подумать о зёрнах, которые уже заложены, о своих ошибках, о том, какое зло причинил другим людям. Я думаю о приставе, о его сыне, о своей ежедневной работе… Столько лжи, столько воровства… И мне очень хотелось бы узнать, есть ли способ уничтожить или хотя бы остановить эти злые семена, которые ждут своего часа и каждый день увеличиваются, удваиваются, утраиваются… а потом прорастут и сделают наше будущее невыносимым — потому что если такого способа нет, то нет и надежды, ни для одного из обычных людей, таких, как я… Я кивнула. Пора было отвечать.
— Думаю, вы правы. Нам стоит поговорить об этом сегодня, а потом перейдём к двум оставшимся формам владения собой.
— Спасибо, Пятница, — ответил комендант со вздохом облегчения. Я хорошо понимала, как важен для него этот вопрос. Если он останется без ответа, то как жить дальше?
— Мастер говорит так:
Если образы
Причиняют боль,
Сядь и подумай
О противоядии.
II.33
Под образами он имеет в виду всё плохое, что заставляют нас видеть дурные семена. Если их не остановить, боль неизбежна. Остановить зло можно до того, как оно произойдёт, а если оно уже случилось, можно исправить или уменьшить его последствия, как, например, в случае с вашей спиной. Мастер говорит о противоядии, то есть, о последовательности конкретных шагов, которая изложена в древних книгах. Их цель — не дать прорасти дурным зёрнам. Этих шагов четыре, вот первый:
Образы боли,
Причинённой мне другими,
Созданы тем, что я сделал сам
Или заставил других,
Или тем, чему я радовался.
II.34А
Таким образом, сначала вы должны покопаться в своём разуме и понять, как попали туда вредные зёрна. Мастер напоминает нам здесь о трёх путях, которыми они закладываются. Первый — это наши дурные поступки, слова или просто мысли. Однако, если даже не мы, а кто-нибудь делает что-то плохое за нас, мы всё равно получаем те же самые зёрна…
Комендант поднял руку.
— Значит ли это, что тот, кто совершает вместо нас плохой поступок, зёрен не получает?
— Нет. Получаете вы оба, но вам самому достаётся дополнительное зерно — за то вредное зерно, которое получил он.
— Вот как… — задумчиво вздохнул он.
— Наконец, есть ещё дурные семена, которые мы закладываем, радуясь тому плохому, что сделали другие люди, даже если мы их об этом и не просили. Такие семена обычно слабее тех, которые происходят из наших собственных поступков, но они быстрее накапливаются — уж очень часто мы склонны радоваться неприятностям своих врагов, хотя и слишком «цивилизованны», чтобы вредить им своими руками.
Мой ученик грустно покачал головой.
— Давай уж скорее перейдём к тому, как избавляться от дурных семян…
— Но мы же как раз об этом и говорим! Просто это лишь первый шаг: вам нужно добраться до них, прежде чем они прорастут и начнут причинять вам ответное зло вроде больной спины. Не забывайте, что можно избавиться и от тех семян, которые уже проросли и доставляют нам боль. Даже если они действуют очень давно, с самого рождения, их всё-таки можно остановить. Надо как следует подумать и постараться понять хотя бы, что могло привести к неприятностям. Если это, к примеру, физическая боль, значит, мы когда-то причинили боль другому, хотя уже и не помним. Только потом можно двигаться дальше.
— Понял, — кивнул комендант, напряжённо размышляя.
— Далее Мастер говорит:
Им предшествует
Желание, ненависть
Или непонимание
II.34В
Нашим дурным поступкам неизбежно предшествует дурная мысль одного из трёх типов. Мы уже говорили об этом раньше, когда разбирали, что такое дурные мысли…
— Да, конечно, — тут же подхватил комендант. — Глупые предпочтения, глупая неприязнь и неправильное понимание во всех его видах.
— Вот именно. Их ещё называют «три яда», потому что они отравляют наши сердца и заставляют причинять вред другим…
— Закладывая в нас дурные семена, — подсказал он.
— Теперь проверим, — удовлетворённо кивнула я. — Приведите примеры.
— Караульный приходит ко мне, — не задумываясь выпалил комендант, — и задаёт какой-нибудь глупый вопрос…
— Какой?
— Например, хочет знать, можно ли ему взять себе ту несчастную корову, что сожрала моё… э-э… перо, и держать её во дворе.
— Разве это глупо?
— Ну, конечно… — удивился он. — За тюрьмой совсем нет места — какие тут могут быть вопросы?
— Понятно.
— Ну вот… и когда он об этом спрашивает, я начинаю думать, что он глуп сам по себе, хотя это невозможно: ведь я вижу его таким только потому, что сам в прошлом сказал кому-то неприятную вещь…
— То есть, имеет место то самое «непонимание», — добавила я.
— Да, и поскольку я своей вины не вижу, то начинаю испытывать к караульному глупую неприязнь…
— Ту самую «ненависть».
— И тогда я называю его тупицей, а он обижается чуть ли не до слёз и убегает прочь.
— Даже так?
— Э-э… вообще-то, да, — печально вздохнул комендант. — Так или иначе, у меня возникает зерно, из-за которого мне потом опять скажут что-нибудь плохое, и так далее, по кругу.
— Ну хорошо, а как быть с тем, что Мастер называет «желанием»? — спросила я.
— Это совсем просто, — махнул рукой комендант. — Из-за таких семян я, собственно, и начал весь разговор. Допустим, я работаю на кого-нибудь и хочу, чтобы он был мною доволен. Например, мой министр. Тут пока нет ничего плохого, наоборот. Но предположим, что я хочу этого по-глупому опять-таки из-за непонимания. На самом деле, если начальник хвалит меня за хорошую работу, то лишь потому, что раньше я получил какие-то хорошие зёрна — за честность или добрые слова в чей-то адрес. Если я об этом забываю, то могу поступить очень глупо и попробовать добиться новой похвалы с помощью дурного поступка, например, написав фальшивый рапорт.
— Или даже просто преувеличив что-нибудь в нём, — добавила я.
— Правда? Неужели даже небольшого преувеличения будет достаточно?
— Это тоже один из видов лжи, — кивнула я. — Картинки не совпадают — мы это уже проходили.
— Тогда получается, что мы все должны жить, как святые, — запротестовал он.
— Святые или даже лучше, — вздохнула я. — Скажу вам прямо, это требует огромного количества добрых семян, а значит, надо избавиться от такого же огромного числа дурных — если вы, конечно, на самом деле надеетесь увидеть мир, наполненный живым светом. Надо стремиться к этому всем сердцем и не жалеть сил. От вас — от каждого из нас — зависят жизни бесчисленных живых существ… Итак, закончим с первым шагом, а остальные обсудим в следующий раз. Мастер говорит:
Они могут иметь
Большую или меньшую власть.
II.34С
Вы должны понимать, что делает одно зерно более сильным, чем другое, потому что, избавляясь от дурных семян, начинать надо с самых мощных. Прежде всего тут имеет значение тяжесть самого проступка.
Это кажется вполне очевидным: одно дело убить человека, и совсем другое — просто ему солгать. Однако далеко не все понимают, что самая тяжкая ошибка — это поддерживать или распространять ошибочный взгляд на мир…
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — перебил комендант. — Если можно, постоянно творя добро и надеясь спасти бесконечное множество живых существ, стать подобным ангелам, то и наоборот… Если мы считаем, что всё на свете само по себе, в том числе и наши тела, и учим этому других, то лишаем их самого важного — куда важнее, чем их жалкая земная жизнь. Так можно убить больше людей, чем размахивая мечом.
— Пожалуй, что так, — согласилась я. — Это самые вредные зёрна из всех, и за них-то и нужно приняться в первую очередь. Ещё имеет значение, насколько важен объект, на который направлены наши действия. Если вы, скажем, убьёте врача, который спасает множество больных, то дурные семена получатся гораздо более мощными. Значит, надо стараться избавиться прежде всего от последствий той боли, которую мы причинили добрым и деятельным людям. Если вы делаете что-то плохое и испытываете при этом сильные чувства, зёрна также делаются сильнее. Одно дело обидеть кого-то случайно и совсем другое — сделать это из ненависти. Умысел в наших действиях — очень сильный фактор, наверное, самый сильный. Если зло совершено не нарочно, тем более, с добрыми намерениями, то зёрна меньше — например, когда ребёнок убивает какое-нибудь насекомое, чтобы порадовать родителей.
Важно, как мы сами себя видим, что чувствуем, когда совершаем тот или иной поступок.
— А если я убил кого-нибудь случайно, допустим, наехал на него на дороге?
— Дурное зерно будет посеяно, потому что убийство произошло.
Однако значительно меньшее, чем в случае умышленного убийства.
— Похоже на свод законов с комментариями, — усмехнулся комендант.
— Конечно, ведь тут работает простой здравый смысл. Законы, которые управляют семенами, также чётки и непреложны, как законы природы: если вы оступитесь на крыше, то обязательно упадёте. Если вы хотите избавиться от дурных зёрен, пока они не проросли, эти законы надо хорошо себе представлять… Ещё несколько слов и перейдём к позам.
Большое значение имеет также обдуманность плохих поступков. Ну, и, конечно, зерно закладывается более мелкое, если вы задумаете что-то сделать, но потерпите неудачу. Степень вашей осведомлённости тоже важна. Если вы убили врача, не зная, что он врач, последствия будут меньше. И запомните, это очень важно для удаления дурных семян: зерно закладывается тем глубже, чем больше вы сами хотите его сохранить. Например, если вы ударили человека, подумав при этом: «Вот здорово! Так ему и надо!», то последствия будет устранить куда труднее. Если же, наоборот, вы почувствуете раскаяние, то тем самым заложите ещё и доброе зерно, которое потом поможет вам избавиться от злого.
Глава 40. Списание долгов
Вторая неделя декабря
Изуродованные болезнью руки Мата Джи поправлялись с удивительной быстротой. Мне иногда казалось, что она верит в идеи йоги даже больше, чем я сама. Она уже могла брать в руки моток пряжи и перебирать пальцами тонкие нити — судя по профессиональным движениям, ткать ей раньше приходилось и теперь не терпелось вернуться к прежнему занятию. Однажды после урока мы вместе вышли на крыльцо, тщательно починенное и свежевыкрашенное: караульный постарался на славу. Внезапно он сам выскочил из боковой комнаты, чуть не столкнувшись с нами. Следом топал пристав. Постучав и не дожидаясь ответа, они ворвались в кабинет начальника.
— Господин комендант!
Мы с Мата Джи осторожно приблизились и заглянули внутрь.
Караульный с торжествующим видом расправил на столе перед комендантом какой-то пыльный лист бумаги.
— Вот, господин!
— Что, вот? — с досадой спросил тот, явно не задумываясь, откуда взялись семена, заставляющие его терпеть это нахальное вторжение. Ну что ж, всё на свете требует привычки.
— Это он, он самый! — провозгласил караульный. — Правда, господин пристав?
Пристав с готовностью кивнул. Комендант ничего не понимал.
— Да кто он?! Пристав, может быть, вы… что это за бумага?
— Указ о… — начал пристав.
— Королевский указ! — перебил его караульный. — Указ, который выделяет землю для тюрьмы. Значит, мы всё-таки можем взять корову и…
— Стоп! — поднял руку комендант. — Садитесь оба и успокойтесь. Какое отношение король имеет к корове?
— Всё совершенно ясно, — зачастил караульный, перегибаясь через стол и тыкая пальцем в документ. — Вот видите, здесь… наша земля на самом деле тянется очень далеко, до самой рощи и реки…
— Значит, у нас теперь есть место не только для животных, но и… — продолжил пристав.
— Каких ещё животных? — вскинулся комендант. — Речь шла только о корове! Об одной-единственной!
Юноша стоял с оскорблённым видом.
— Да ведь она не просто корова, господин! Она мать, у неё дитя! Не можем же мы взять её, а телёнка выбросить на улицу! Ей и так немало пришлось испытать на своём веку. Не смогла, видно, дать достаточно молока, чтобы окупить своё содержание, вот и оказалась никому не нужной. А теперь что же, всё снова? Разве можно второй раз причинять ей такую душевную боль?
Комендант по старой привычке потянулся к пояснице, потом задумчиво почесал лоб.
— Караульный, вы не понимаете… Это тюрьма, чёрт побери, а не какой-нибудь зверинец! Если уж вам так её жалко, выносите ей по утрам на крыльцо ведро каких-нибудь помоев, вот и всё!
Молодой человек воздел руки в крайнем возмущении.
— Господин, как можно, так мы замусорим новое крыльцо, а оно такое красивое! Вы ведь помните слова Мастера: «Первая обязанность — это чистота!» — Он взглянул на пристава, ища поддержки.
— Так в точности и написано, — важно кивнул тот.
— А кроме того, — продолжал караульный, наставительно подняв палец, — если корове разрешать самой заходить в калитку, она наверняка погубит цветник!
— Какой ещё цветник? — простонал комендант, схватившись за голову.
— Во дворе перед крыльцом, — проговорил караульный таким тоном, будто объяснял что-то слабоумному.
— У нас нет никакого цветника, — убитым голосом сказал комендант, глядя в пол. — И калитки тоже нет, — вспомнив, добавил он.
— Как же, вон она! — показал пристав в открытую дверь. И в самом деле: к стене дома была прислонена новая калитка, выкрашенная в жёлтый цвет.
— А цветы я уже почти все посадил! — гордо объявил караульный. — Отличные семена, совсем не похожие на те, с которыми надо бороться, — улыбнулся он. — Мастер говорит…
— Оставьте в покое Мастера! — рявкнул комендант. — Про него мне расскажет Пятница. Рави… господин пристав, вы… в общем, разберитесь с ним сами, чтобы дров не наломал. А теперь оставьте меня в покое, пока я не насеял вам ещё семян… своей дубинкой!
— Итак, чтобы избавиться от старых дурных семян, — начала я очередной урок, — надо прежде всего вспомнить, как они поя вились и как действуют. Если вы при этом осознаёте, как эти семена повлияют на всю вашу будущую жизнь, то естественно будете жалеть, что когда-то их посеяли.
— Необходимо осознать свою вину, — кивнул комендант.
Я слегка поморщилась.
— Не думаю, что слово «вина» тут подходит. В старых книгах про вину ничего нет. Представьте, что вы пришли к другу в гости. День очень жаркий, а у него на столе стоит стакан с чем-то похожим на сок. Зная, что никто не будет возражать, вы берёте стакан и залпом выпиваете его.
Тут вбегает ваш друг и в панике кричит, что это был не сок, а какой-то раствор, очень ядовитый. Неужели вы почувствуете себя виноватым?
— Виноватым? — рассмеялся комендант. — Нет уж, скорее идиотом. Буду думать только о том, как скорее очистить желудок. Ну, и, само собой, пожалею о том, что сделал и дам себе слово никогда в жизни не пить что попало.
— Вот и правильно, — улыбнулась я. — В такой ситуации бесполезно каяться и бить себя в грудь — в первую очередь надо подумать об опасности, которой вы сами себя подвергли, и о том, как теперь спастись.
Сожаление — вот верное слово, именно оно побуждает нас к действию.
Мастер даёт такой совет:
Спроси, какую боль ты себе причинил
И сколько её ещё впереди.
Сядь и подумай
О противоядии.
II.34D
Вот вам и второй шаг в освобождении от дурных семян: вы должны искренне пожалеть о тех зёрнах, которые сами заложили, когда ещё ничего о них не знали или же потом, когда уже знали, но ничего не могли с собой поделать — так часто бывает в самом начале. Мысли о том, к каким грандиозным последствиям могут привести в будущем даже незначительные дурные поступки, не очень-то приятны, но результат дают совершенно замечательный. Вы скажете себе, как тогда в гостях у друга: «Я никогда больше так не сделаю!» Именно так мы уничтожаем дурные семена, и именно это имеет в виду Мастер, когда вновь и вновь говорит о «противоядии». Это третий шаг — твёрдо решить никогда не повторять ошибок, например, не лгать больше начальнику, сознательно направляя энергию своего решения против дурных семян. Ну, и, конечно, приняв решение, надо строго ему следовать.
— Само собой, — вздохнул комендант. — Решения принимать легко.
Совсем другое дело — их выполнять.
— Да, непросто, — кивнула я, — но другого пути нет. Будем радоваться, что есть хотя бы один. — Катрин была бы довольна. Помолчав немного, я добавила: — Тут можно вот что посоветовать…
— Что? — оживился он.
— Есть решения, которые сравнительно легко принять и выполнить, например, никогда не убивать, но есть и такие, где всё куда сложнее.
Очень трудно, к примеру, обещать никогда не сердиться на своего начальника. Чтобы выполнить решение наверняка, не добавляя к дурным семенам ещё и новой лжи, старые Мастера обычно советовали принимать решение не навсегда, а на определённый срок, скажем, на неделю, а потом начинать всё заново.
— Это разумно, — кивнул комендант, беря мысль на заметку.
— Четвёртый и последний шаг, — продолжала я, — состоит в том, чтобы совершить поступок, противоположный тому плохому, что вы когда-то сделали. Так вы покажете, что на самом деле сожалеете о прошлом и хотите исправить положение.
— Например, позвать караульного и извиниться за грубость, — предложил комендант.
— Да, например, так, — согласилась я. — Признать свою ошибку перед тем, кого вы обидели, или кем-то другим, кого вы очень уважаете, безусловно, полезно. Однако ваш добрый поступок не обязательно должен иметь прямое отношение к дурному. Если вы, к примеру, не очень честно вели дела и причинили другим людям убытки, то можете постараться искупить это, помогая голодным. Если совершили убийство, то можете пойти работать в больницу.
И всё-таки самый мощный вид искупления — это просто посидеть в тишине и представить, как зёрна, заложенные в разуме, прорастают и создают образы, творя весь видимый мир.
— Опять перо и корова? — недоверчиво спросил комендант.
— Вот именно. Только такие мысли и уничтожают на самом деле дурные семена, причём навсегда. Более того, Мастер говорит, что
Такие мысли
Разрушают хранилище семян.
IV.6
— Почему, как вы думаете? — спросила я.
Несколько минут комендант напряжённо размышлял, потом расплылся в улыбке.
— Если я, скажем, то и дело ору на кого-то, то могу сесть и думать о том, что пузатый парень, который меня так раздражает, сам по себе есть лишь совокупность форм и звуков, которые не имеют никакого значения.
Если он вдруг предстаёт передо мной в качестве нерадивого подчинённого, то это только потому, что я сам так же точно раздражал кого-то в прошлом, и соответствующие семена теперь проросли. Чем больше я об этом размыш
