И использование техник присоединения

Установление нарциссического переноса создает симбиотические отношения, которые должны поддерживаться в течение нужного периода времени. Это позволяет ребенку мобилизовать и укрепить свои защиты, вместо того чтобы подвергать их еще дальнейшим повреждениям. Шмидеберг (114) рекомендовал ни в коем случае не вызывать у делинквента тревогу. Используя миллеровское понятие конфликта, Маршалл (80) показал, что техники присоединения и отражения, как правило, тревогу снижают. Если верить Рубену (112), делинквент постоянно защищается от утраты объектов и установления объектного переноса. Процесс присоединения, однако, предотвращает формирование этих защит-сопротивлений, поскольку терапевт является эго-объектом, а не внешним объектом. Фактически либо никаких объектных отношений не присутствует, либо присутствуют непоследовательные объектные отношения (в зависимости от количества регрессии). На протяжении времени делинквент, неохотно и постоянно все проверяя, выстраивает чувство доверия к терапевту. С концептуальной точки зрения происходит так, как если бы воссоздавалась симбиотическая стадия. Мать была очень непоследовательной и отвергающей и в своей идентификации с ней, и в своей попытке избежать повторной боли делинквент также становится все более непоследовательным и отвергающим по мере того, как он чувствует растущий перенос. В этом отношении Эйслер (35) и Эйххорн (4) советуют нам отзеркаливать ребенка и делать неожиданное (быть непоследовательными), отвергать неправильное поведение ребенка – никогда не отвергая его мысли, чувства и воспоминания. Холмс (60) не согласен с этой идеей, утверждая, что подросток, естественно, найдет неожиданными справедливость и реализм терапевта. Эйххорн (3), однако, говорит совершенно отчетливо: “Чувство неуверенности должно быть вызвано у пациента с первого момента встречи самой манерой, с которой мы его принимаем... с самого начала мы ставим себя под луч прожектора, мы возбудили интерес юнца к нашей личности и пробудили его желание померяться с нами силой". И в другом месте: “Пока делинквентный подросток все еще не готов к тому, что его может ожидать, и находится в совершенно неуверенном состоянии психики, наступает драматический акт снятия масок, но без тех ужасных последствий, которые являются единственным, что он способен был вообразить — наказания".

На начальных стадиях терапии, особенно если к посещению терапевтических сессий его принуждают родители или суд, делинквент может весьма охотно принять ситуацию, по виду не терапевтическую.

Девочка-подросток, которая в семье выполняла функции козла отпущения, и которой был поставлен диагноз “социопатия, не поддающаяся лечению”, была госпитализирована из-за того, что убегала из дома и никогда не слушалась. После выписки из больницы с грозными предостережениями, что ей необходима терапия, и что, сверх того, она неизлечима, она появилась на свое первое интервью под угрозой повторной госпитализации. Она упрямо отрицала какую бы то ни было надобность в лечении и не скрывала, что пришла на интервью, только чтобы ее снова не заперли в больницу. У нее не было ни малейшего представления о том, как пользоваться сессией, и она сказала, что она может почитать книжку, а терапевт может заниматься бумагами. Он спросил, не будет ли у нее возражений, если просто приходить на сессии вовремя и просто приносить оплату в конце месяца, но никакой терапии не будет. Она засмеялась и стала настаивать, что он спятил. Он спросил ее, есть ли у нее какие-нибудь возражения против того, что он спятил, это вызвало новый взрыв смеха. Он сказал ей, что согласно его плану все будут счастливы: ее родители потому, что она ходит к психотерапевту; она потому, что ее не запрут в больнице; и он, поскольку он получит свою плату и будет использовать это время для того, чтобы делать собственную работу. Она спросила, можно ли ей курить. Он сказал, что он не разрешает пациентам курить во время терапевтических сессий, но поскольку она не на терапии, она может курить. Результатом этой договоренности было то, что практически без исключений она с большой точностью приходила на свои сессии, договорилась приносить оплату, проводила время, разговаривая о своей жизни, и на протяжении всего года функционировала интегрированным и социально приемлемым образом, так что ее родители нашли, что психотерапия ей более не нужна.

В этой ситуации терапевт выступил перед пациенткой таким же отстраненным, манипулятивным, "спятившим" и эгоистичным, как и она. "Отзеркаливание" терапевта защит характера пациента заставляет того бессознательно чувствовать: “Если он, такой как я, то наверняка я ему нравлюсь". И так устанавливается нарциссический перенос. Персонс и Пепински (96) находят, что 67% делинквентов, которые показывают улучшения в терапии, становятся более похожими на своих терапевтов, и что 80% делинквентов, не показывающих улучшения, не "конвергируют" в направлении своих терапевтов. Розенкранс (109) показал, что нормальные дети, как правило, имитируют поведение какого-то образца, похожего на них, с большей охотой, чем когда образец отличается. Не может ли это быть аналог черты, свойственной приматам в отчете Фосси (45), что гориллы успокаиваются, если их изначальное воинственное поведение отзеркалить?

Другой метод отзеркаливания или присоединения к защитам-сопротивлениям пациента — это попросить пациента обучить терапевта стилю характера пациента. Пятнадцатилетний Эл, у которого не было никаких угрызений совести по поводу того, чтобы красть, обсуждал то, как скука осаждает его всюду, куда бы он ни пошел. Терапевт попросил его описать более подробно чувство скуки. Для Эла скука значила "ничего не делать, ничего не чувствовать и ничего не думать". Эла попросили, не захочет ли он помочь терапевту, несмотря на то, что ему самому никакая помощь не нужна, и что терапевт ему ни в чем не помог. Он вяло кивнул, выражая согласие. Ему сказали, что терапевт хотел бы, чтобы Эл научил его, как не делать, не чувствовать и не думать ничего. Эл выразил недоверие, но заинтересовался — как будто это был первый взрослый человек, который не критиковал его за его отстраненность, а даже проявил позитивный интерес. Эл спросил медленно, неохотно, очень настороженно, какова мотивация терапевта. Терапевт объяснил, что у него были личные затруднения в том смысле, что у него обычно уходило три-четыре дня на то чтобы отойти от своей работы, когда он уезжал в отпуск. Более того, он обнаруживал, что ввязывается во всевозможные атлетические, спортивные, туристические и прочие бурные виды деятельности, вместо того чтобы уютно расслабиться. И сверх всего этого он обнаруживал, что начинает волноваться и беспокоиться за два-три дня до того, как вернется на работу, и если случалось так, что он вообще мог позволить себе только неделю отпуска в зимнее время, то тогда он, конечно же, попадал в сложное положение, потому что у него нехватает времени расслабиться и получить хоть какое-то удовольствие. Чем больше он говорил, тем шире раскрывались глаза Эла, и тем более недоверчивым становилось его выражение. Вначале он не мог поверить, что у терапевта есть какие бы то ни было проблемы. Во-вторых, он не мог поверить, что у него просят помощи. С другой стороны он был абсолютно поражен мыслью, что кто-то может быть так активен, и так заинтересован в окружающем мире, и выразил полную готовность описать в хронологической последовательности, как он выработал эмоциональную вариацию трех обезьянок: “Не видеть зла, не слышать зла, не говорить зла". Как оказалось, Эл эмоционально отключил себя от дурного поведения своих родителей, то есть от их сексуальных эскапад, их пьянства, и от бесчестности отца в бизнесе.

В этой ситуации терапевт представился пациенту не столько зеркальным образом, сколько кем-то кто хочет походить на него характером. Эйххорн предлагает этот подход, когда он просил делинквента обучить его профессии пациента. Стрин (142), Спотниц (138) и Маршалл (81, 82, 83) предлагают другие клинические примеры. Хартман (57), признавая, что делинквенты не нуждаются в "лишнем багаже" объектного переноса, предлагает несколько эффективных исходных подходов к делинквентам. Вискин (159) описывает, как он "вчувствывается" в первичные контакты. Кауфман и Маккей (71) высказывают следующий совет: “... бросаться немедленно в критический материал — значит вытолкнуть уровень тревоги на такую точку, где пациент либо бросает терапию, либо ищет облегчения в дальнейших делинквентных поступках". Жосселин (67) советует, чтобы на первой стадии терапии с пред-делинквентами терапевт не касался невротического конфликта. Фляйшер (43) доказывает, что первичной чертой для терапевта должна быть теплота, несмотря на то, что считает, что когда пациент по настоящему беспомощен против терапевта, или когда терапевт может обеспечить какие-то формы удовлетворения, может произойти "идентификация с агрессором". Он приводит список других черт терапевта и более подробно говорит о взаимодействии терапевта (44) с "неподдающимися лечению" делинквентами. Катц (70) тоже верит, что попытки достичь близости и теплоты необходимы для того, чтобы терапевт стал объектом идентификации. Дженкинс (62) рекомендует, чтобы терапевт, сталкиваясь с враждебностью и отвержением делинквента, выражал теплоту и приятие.

Завитзянос (164) не ожидает никаких особых трудностей при применении классической психоаналитической техники в своем описании лечения молодой женщины. Жаль, конечно, что не включен диалог по типу "он сказал, она сказала".

Охрох и др. (91) подытоживают серию статей о специальных техниках, которые можно использовать с делинквентами. Обсуждаются практические вопросы, такие как конфиденциальность, принадлежность к разным социальным слоям, контрперенос, страх и установление границ. Шварц и Шварц (120) предлагают случай, в котором терапевт все более направлял манипуляции делинквентного подростка, пока не была установлена твердая идентификация. Экштейн (36), описывая терапию делинквента, подчеркивает важность принятия коммуникаций пациента именно на уровне пациента, что ведет к идентификации с терапевтом. Требование Анны Фрейд (50), чтобы терапевты делали себя интересными для своих юных пациентов, конечно же имеет особую важность при подходе к делинквенту.