Психоанализ как концепция Вещи vs Вещь как концепт психоанализа

Отталкиваясь из вышесказанного, синтезируем автономные элементы и представим далее психоанализ целостной концепцией Вещи – последнюю также одновременно утверждающей в качестве своего важнейшего концепта.

И здесь вещь наиболее актуальным на сегодня образом разворачивается, пожалуй, в (пост)структуралистской топике Лакана-Жижека или «Означаемого-Реального». Оба (и собственно Жак Лакан со Славоем Жижеком как фигуры, состоящие в отношении некоей преемственности, и Означаемое/Реальное как структуры) имеют прямое символическое отношение к вещам- res-realitas (в мире, где вещи реальны, реальность вещественна, и это что-нибудь, точнее, кто-нибудь, вроде трансцендентального субъекта, символически означает). Кроме того, они позволяют усмотреть за собой также и косвенное, воображаемое отношение – к Вещи уже с большой буквы, чье присутствие в психоанализе высветляют две грани фундаментального фантазма.

Для результативного схватывания кратко зададим тут традиционное психоаналитическое понятие фантазма в связке с психоаналитическим же традиционным симптомом и лаканианским концептом sinthome, традицию как раз преодолевающим.

Итак, можно сказать, что фантазм для психоаналитиков безотносительно конкретной школы – всегда есть некий компромисс между «принципом удовольствия» и «принципом реальности», посредством которого возможно хоть что-то узнать о своих подлинных желаниях.

Симптом же, по традиции, рассматривался как «способ, посредством которого субъект дает выход своему желанию». Можно сказать, что, в пику фантазму – симптомом всегда утверждается уже «компромисс воплощенный».

Синтом, в свою очередь, был обозначен Жаком Лаканом как точка, являющаяся основой цельности и указывающая на «нечто в субъекте, что больше, чем сам субъект». Сфера таким образом экзистирующего sinthome с необходимостью должна быть намного глубже, чем симптом или фантазия: это психотическое ядро, которое вообще не поддается ни интерпретации (как симптом), ни снятию (как фантазия): мы можем только с ним отождествиться. Впрочем, субъект, отождествившись со своим симптомом, становится недоступен для его деструктивных происков и этим вполне успешно завершает анализ. Такова, в сжатом виде, эффективная терапия психического аппарата, какой ее могут видеть последователи лаканизма.

Исходя из этих трех концептов, можно назвать определяющим для самого психоанализа своеобразный «фантазм об Означаемом» или «фантазм о реальности». Психоаналитически рассматриваемый субъект-анализант (в том числе – некоторая концепция как субъект) изначально испытывает вечную нехватку и вследствие ее регулярно проявляет свой неизбежный симптом: означать, присвоить значение, установить некую «категорию». Однако, в этом своем отчужденном устремлении он довольно быстро сталкивается с другим, как неподвластным – и с Другим, как самой властью (символическим авторитетом), широко развернутой уже на субъекте.

Другой и Большой Другой в этом случае способны стать причиной так называемой «травмы Реального». Последняя, впрочем, сама уже накладывается на другую, изначальную травму субъекта: тем самым заодно разрывая общий складывавшийся фантазм и обнаруживая субъекту некую фундаментальную для него исключенность.

Это – и есть та самая Вещь, а исключение ее оказывается вызвано самим возникновением субъекта в реальности. Он как бы заместил собой Вещь на её собственном месте внутри этой реальности, оставив наличным лишь только «шрам», онтологическую «дыру» в своем сердце – сердце расщепленной субъектности, далее воспроизводимой шифрованными посланиями в потоке речи Другого.

Такая фундаментальная, изначальная нехватка – не пустота, но и не вещь-в-себе: это, прежде всего – дыра символического поля (которую, например, Жижек прямо называет Реальным или, собственно, Вещью). Она представляет расщепленность человеческого существования, причина которого – в его неустранимой конечности, что и обусловливает принципиальную неполноту вообще любого символического поля.

Эти же генетические обстоятельства, кроме того, объясняют и принципиальную недостижимость для психоаналитического субъекта как Означаемого, так и, собственно, «Реальной реальности». Реальное в этой оптике представляет собой не реальность в обычном смысле слова и является поэтому чем-то недостижимым: оно недостижимо именно потому, что здесь не к чему стремиться. Открыть такое Реальное имеет смысл, пожалуй, только лишь для того, чтобы его изменить. Для самого Жижека, к слову, концепт «нехватки» знаменует успешный результат вскрытия идеологичности символического поля.

Итак, из суммирования вышесказанного кажется вполне закономерным, что весь этот объемный фантазм, помимо всего прочего, онтологически предзадан всяким стратегиям самого (нео/пост)фрейдизма. Предзадан аналогичным образом: посредством соответствующего (соразмерного) «разрыва Реального» в условном «центре» (или ядре) формирующейся концептуальной схемы. Впрочем, все тот же Жижек, исходя из таких условий, все же методически указывает: «Психоанализ учит – нельзя принимать реальность за вымысел – нужно уметь различать в том, в этом вымысел, твердое ядро Реального, которое мы сможем вынести, только если выдумаем его».

Итак, диалектика в кристалле фантазма будто бы разрывает его изнутри, открывая тем самым психоанализу Вещь как концепт, функционирующий в пространстве четырехчастной матемы: агент, другой, истина, продукт, что подразумеваются в любом акте речи.На эти четыре места, как известно, сам же Лакан вариативно инсталлировал четыре собственных термина (господствующее означающее S1, знание, прибавочное наслаждение- jouissance и расщепленного субъекта $) и получил четыре основных дискурса: господина, истерика, аналитика и университета – в развертке которых мы можем наблюдать некое «символическо-перверсивное» движение речи и ее герменевтики.

Шизоанализ как концепция психоанализа vs психоанализ как Вещь шизоанализа

В результате наложения концептуальной схемы психоанализа на онтологическую категорию вещи мы увидели: внутренняя диалектика фантазма как интенциональности некоторой «концепции Вещи» показывает эту Вещь собственным центральным концептом, после чего расщепляется по четырем крайне нестабильным дискурсам (с приоритетом аналитика, держащего в фокусе речь истерика).

И по отношению к самому последнему, и ко всем четырем в целом – в качестве Иного с точки зрения диалектики может выступать шизоанализ: с одной стороны, как дочерняя концепция психоанализа; а с другой – как его же предельно фетишизирующий и объективирующий «психотический синтом» в чистом виде.

При его подключении мы видим совершенно иную картину, которую можно озаглавить, как «герменевтический круг шизоанализа в понимании психоанализа»: оба своими предельными смыслами зациклены на феноменальном поле, экстатически выступая друг другу игрой отражений, «бликов» своеобразного «ризоморфного зеркала».

Последнее есть выражение интегративности на уровне самих концепций – то есть, «плане имманентности». Пространственная многомерность такого «зеркала» выступает несущей конструкцией для феноменального поля (поверхность зеркала), будучи одновременно топосом, что сводит между собой всю хаосмотическую игру отражений и перетечений означающих со смыслами.

Шизоанализ сам способен задать пространственные концепты для топологической характеристики этих двух наметившихся этажей, двух планов: это Глубина-Поверхность-Высота. На виртуальной Высоте («план трансценденции») Бог разливается по зеркалу фрактальными солнечными лучами в бликах феноменального поля. В реальной Глубине заточен сам шизоанализ как расщепленный надвое субъект психоанализа: это, собственно, Делёз и Гваттари, единые в двух лицах.

Отсюда же произрастает, производится собственный шизоаналитический субъект – субъект, расщепленный только лишь как Субьективность. Потому для такой модели необходимы также динамические (шизо)концепты: в частности, производство желания и производство субъективности. Оба способны выступать в качестве ключевых аттракторов для всего хаосмотического оборота событий, вещей и аффектов – тех или иных «бликов зеркала», что обычно доступны в общей шизоаналитической перспективе.

Кроме того, при наложении концептуальной матрицы шизоанализа как на фрейдизм, так и на лаканизм – наблюдается прямая последовательность от основателя к «деконструкторам». Она выражена так называемыми «Именами-Отца», давшими название сборнику базисных лакановских текстов: Имя-Отца» в метрике Лакана «…создает функцию отца прежде, чем мы достоверно узнаем об источнике рождения», а значит, символ вводит в человеческую реальность что-то иное, отличное от нее, формируя те предметы, по отношению к которым можно говорить об истине». Данные вариативные означающие для символической инстанции Истины/Закона исчерпывающе репрезентируются триадой концептуальных персонажей Отец/Бог/Генерал.

Это составное различение есть некий базисный пролегомен для эффективного конципирования и объективации любого возможного субъекта (воления, познания и так далее) – в качестве никак не объекта, но некоторой Вещи (в том числе Марионовского «насыщенного феномена»). Относительно самостоятельные шизоаналитические концепты могут также рассматриваться как метафоры или метонимии Вещи (например, знаменитая топика «Тело-Органы-Организм»).

Синтез фигур Фрейда-Лакана в композитную машину Генерала-Отца задает и контур Большого Другого (где Отец – другой, а Генерал-Отца – Большой Другой) для речи расщепленного субъекта Делеза и Гваттари. Это, в свою очередь, позволяет предположить, как именно психоанализ выступает для своего «бунтарского отрока» Ужасающей Вещью. Новая ступень синтезов должна последней, порождая разрыв, который пока не был освоен существующим психоанализом.

Четко отстукивающие ритм производства машинки-метрономы, что были любовно установлены Делезом и Гваттари, оказываются в ситуации предельного вуайеристического экстаза. Они застигнуты прямо на плане имманенции Господским дискурсом, знающим про них фатальную истину: шизофрения – лишь прикрытие своего желания обладать Вещью из самого центра сакральной зоны, внутреннего (имманентного) пространства Бога-Генерала-Отца. Все рассыпанные номадические сингулярности резко сходятся воедино и прокручивают Эон вокруг своей оси, вступая в «символическо-психотическую Вечность».

В итоге дизьюнктивного раскроя – новый эпицентр Разрыва, из которого Демиургом производится реальность/виртуальность желания. Она равно выдерживает целостность аффектов повсюду: на теле и внутри его, на органах и в самих органах, на поверхности и в глубине, на высоте и в «падении бытия». В таком своем разворачивании она уже отнюдь не «то, что оказывает сопротивление»: наоборот, это некая полярная инверсия явленности феноменов в активное производство субъективности гетерогенными машинериями.

Попросту говоря, «завод бессознательного» не просто работает на особой материи, он может быть только самой этой материей, ее полным выполнением, освоением без попытки приручения или кодирования. Отдаленным подобием использования (реализации) этой материи является «управление хаосом» как намеренная ставка на непредвиденные эффекты выстроенной и упорядоченной деятельности.

«Движение» и «игра», определяемые гилетически, хотя и задают негативные эффекты, совершенно отличны от «негативности» и «работы» негативности. Гилетическая машина не может быть построена по модели спекулятивной, поскольку последняя предполагает реализацию на уровне дискурса. Только дискурс чувствителен к противоречиям, поскольку опрокидывает их на целое, которого нет, но которое задано. Бесконечное производство «привходящего» не имеет в виду никакой цели и целого, поэтому негативность не может быть присвоена в качестве «работы». Поэтому можно представить, что значат «частичные объекты» шизоанализа в смысле экономии. Однако они частичны, а не индивидуальны. Это обозначает изменение на уровне вписанности самой гилетической игры. Она уже не может быть ограничена индивидуумом, она должна получить расширение. Собственно, «машина» в этом смысле оказывается не более, чем возможностью расширения этой гилетической игры в двух смыслах – за пределы индивидуума, и за пределы эйдетических ограничений. И это же расширение задает отличие механизма от машины.

Следует отметить, что универсализация в новоевропейской науке уже вводится через устранение hexis, выполняемое посредством ресурсов трансцендентального рассуждения. В этом смысле материя бессознательного производства действительно оказывается «Реальным», которое само дано как последствия универсализации, расщепления индивидуума до состояния S, то есть высвобождение hyle из индивидуумов, тогда как ранее она могла действовать только через них, в «композитах». Материя как hyle, выступающая «причиной» symbebekos, – то, что по природе устраняет логику hexis / habitus и создает некоего двойника картезианского S. Причем этот двойник носит именно устрашающий характер того, что не только недостоверно, но и того, что неиндивидуально. Материя как обобщенная и освобожденная причина «привходящего» концептуально оказывается бессознательным картезианского S, поскольку возникает в результате устранения hexis в пользу трансцендентальной абстракции (абстракции, поддерживаемой механизмами субъективной экономии). Ограниченная экономия универсальна, но субъективна, бесконечная экономия вводится как экономия материи без hexis, абсолютная изнанка картезианского S. Логики «абстракции» у Аристотеля и у Делёза с Гваттари обращены: машина абстрактна, потому что она отделена от индивидуума, но отделена не как «идеальное». Но и, что главное, потому что она отделена от возможности эйдетического процессинга, который реализуется через индивидуумов.

В конечном счете, «гилетическая машина», построенная на модели аристотелевой hyle, не отменяет «код» как таковой и не становится «потоком», а дает возможность бесконечного выдвижения-ассоциирования. Таким образом реализуется критика самого языка desire, поскольку теперь он представляется как изнанка языка S, в том числе в его «негативной» трактовке: материя не представляет «работу негативного» и не является такой работой, она предполагает не отрицание, а продуктивное схватывание самого условия «износа», постоянного расхождения в любой вещи. Если привходящее и оказывается тем, что противостоит тому, что случается всегда, то все же само привходящее привходит всегда – не имея однако же никакой определенности и никакой причины. Гилетическая машина, в отличие от спекулятивной, не только не предполагает становление субстанции субъектом, но и не руководствуется логикой «тотализации».

Имманентное – не тотальное, хотя оно актуально бесконечно за счет того, что любые онтологические категории погружаются в гилетическую игру, как их всего лишь случайные следствия. В этом отношении Делёз и Гваттари выполняют на базе гилетически расширенного определения машины ту же операцию, которую выполнял Юм по отношению к логике представления и «субъекта-Я». Если привходящее бесконечно, то базовые категории (Я, субстанция, причина) оказываются всего лишь фрагментом в этом бесконечном производстве. Отсюда же возникает логика субъективации, описываемая в «Анти-Эдипе»: рационально не-реконструируемая, но концептуально достоверная.