У Них было много вещей с рубинами. Было у одной из Княжен, как я помню, колечко с рубином; /предъявлены осколки рубина, найденные на глиняной площадке 26 и 27 мая, л. д. 109-111 об. том 5 /.
Кусочек оловянной бумаги или свинца мог быть в кармане у Алексея Николаевича /л. д. 110 том 5 /. Я помню, он собирал свинцовую бумагу.
Я вижу предъявленные мне Вами малые жемчужины /предъявлены 11 жемчужин, найденных 27 мая на глиняной площадке, л. д. 111 том 5 /. Из таких жемчужин у всех Княжен были нитки, которые Они носили на шее. Бриллиантовые камни, которые я вижу /предъявлены бриллианты, найденные там же и того же числа, л. д. 111, том 5 /, дорогие и прекрасные. Они могли быть от очень многих ИХ украшений.
Я вижу два обрывочка тоненькой золотой цепочки /предъявлены два обрывочка золотой цепочки, найденные 27 мая и 1 июня там же, л. д. 111-112 об. том 5 /, вероятно, от браслетов Княжен. У Них были такие цепочки при браслетах. 2 осколка сапфира – от перстня ГОСУДАРЯ. Именно такой сапфир был у НЕГО в перстне, который ОН носил на одном пальце с обручальным кольцом и говорил, что не может его снять; /предъявлены два осколка сапфира, найденные 27 мая на той же площадке, л. д. 111 об. том 5 /.
Часть украшения с бриллиантиками /предъявлено это украшение, найденное 28 мая на глиняной площадке, л. д 112 том 5-й /, по моему мнению, от того же колье, что и большой бриллиант.
Совершенно такие вот пуговицы, как та, которую Вы мне показываете /предъявлена пуговица, найденная 1 июня на глиняной площадке, пункт 96, л. д. 113 том 5-й /, были у Княжен на рукавах Их блузок.
Одна большая пуговица от дамского пальто /предъявлена такая пуговица, найденная там же и тогда же, пункт 97 л. д. 113 том 5-й /, по моему, от пальто ИМПЕРАТРИЦЫ.
Оправа от пенсне /предъявлена оправа, найденная 27 мая около шахты в яме, л. д. 114 том 5 / совсем такая же, как и у пенсне Боткина.
Я вижу предъявленную мне Вами рамочку и обломки рамочки /предъявлены эти предметы, найденные 26-27 июня, л. д. 48-52 том 6-й /, скорее всего от образа ГОСУДАРЫНИ, который ОНА носила на груди, а пластинки – от образов, которые носили на груди Княжны, когда ехали в дорогу.
Я видела собаку, извлеченную из шахты. Это положительно Джеми, маленькая собачка Анастасии Николаевны. Это была Ее собачка, которая почти не могла ходить, так как она не могла, например, совершенно подниматься по ступеням даже лестницы внутри дома. Ее Анастасия Николаевна всегда носила на руках.
Я 17 лет жила при АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ. Вот что я могу сказать про НИХ.
Ольга Николаевна была старшая из сестер. Ей было 22 года в момент отъезда из Тобольска. Она была среднего роста, не полная и не худая, блондинка пепельного оттенка. У Нее были большие, глубокие, ясные глаза, очень добрые. Это Ее красило больше всего. Черты Ее лица не имели правильных линий, но лицо Ее было очень милое. Она любила чтение и музыку. Она любила поэзию и много переписывала стихов. Но я не знаю, чтобы Она писала стихи. Стихи, как я слышала, писала Гендрикова. Она импровизировала на пианино. В жизни Она была не практична, хозяйства, будничной жизни не любила. Она была добрая, но не ровная: вспыльчивая, однако отходчивая.
Татьяна Николаевна моложе Ее на два года. Она была выше Ольги Николаевны темнее Ее. Она была очень худа, но крепкая, сильная. Ее синевато-голубые глаза были несколько широко расставлены. Ее характер был ровный, но замкнутый и властный. Она была более горда, чем все Ее сестры. Она была очень исполнительная, аккуратная, самая обстоятельная и серьезная. Она хорошо играла на пианино и любила рукоделия.
Мария Николаевна имела 18 лет. Она немного была пониже Татьяны Николаевны. Ее волосы были светлее волос Татьяны Николаевны и у одной из всех вились. Глаза Ее были большие, голубовато-серые. Она была самая добродушная, простая и откровенная. Она очень любила детей и, если к Ней попадался ребенок, это Ей доставляло большое удовольствие: нянчиться с ним.
Анастасия Николаевна была 16 лет. Это была “низенькая толстушка”. Она особенно пополнела в Тобольске и имела вид “кубышки”. Никак нельзя Ее было назвать гармоничной, пропорционально сложенной. Нос Ее не имел никакой горбинки. Она была светлее Марии Николаевны. Ее глаза были светло-серые. Она была с ленцой. Она любила читать, но не любила готовить уроков. Она очень любила животных.
И Мария Николаевна и Анастасия Николаевна играли на пианино, но не особенно хорошо.
Алексею Николаевичу было 14 лет. Он был высокий, вытянутый, худенький и болезненный. Он страдал болезнью гессенских, очевидно, переданной ему ГОСУДАРЫНЕЙ. Врачи говорили, что это с возрастом должно было у Него пройти. Он был живой, любознательный и любил общество. Он слушался ГОСУДАРЯ и, как заметно было, составлял слабость ИМПЕРАТРИЦЫ.
ГОСУДАРЫНЯ была высокого роста, средней полноты. ОНА была раньше очень красива, но в последнее время, особенно после революции ОНА сильно постарела. У НЕЕ появилось в Тобольске очень много седых волос и ОНА здесь утратила прямизну своего стана: в Тобольске ОНА согнулась. ОНА была властна. Но ОНА была добра и весьма доступна. К НЕЙ можно было пойти всегда и ЕЙ можно было сказать все. ОНА была сердечна. ОНА всегда казалась ИМПЕРАТРИЦЕЙ. Только в детской ОНА была проста. ОНА много молилась и была очень религиозна. Я не видела никогда никого столь религиозного человека. ОНА искренно верила, что молитвой можно достичь всего. Вот, как мне кажется, на этой почве и появился во дворце Распутин. ОНА верила, что его молитвы облегчают болезнь Алексея Николаевича. Вовсе он не так часто бывал во дворце. Я сама лично, например, видела его только один раз. Он шел тогда в детскую к Алексею Николаевичу, который тогда болел. Она была больна сердцем и часто лежала. ОНА очень много занималась разными рукоделиями и имела талант к рисованию. Любила ОНА только одного ГОСУДАРЯ. Это ясно было каждому, кто жил при НИХ. Женщиной ОНА сохранилась до отъезда ЕЕ из Тобольска. Я знаю, что не потеряла менструаций.
ГОСУДАРЬ был добрый, очень простой. ОН страшно любил свою СЕМЬЮ. ОН сильно любил родину. Я знаю, что ЕМУ на первых же порах Керенский предлагал отъезд за границу. Но ОНИ все боялись этого больше всего. В Тобольске, по мере хода и “углубления” революции, заметно было, что ОН страдал за Россию.
Я не слышала никогда отзывов ГОСУДАРЯ или ГОСУДАРЫНИ об Императоре Вильгельме. Княжны Е го терпеть не могли. Однажды, когда в шхерах Ольга Николаевна получила от Него подарок – брошь, Она тотчас же подарила мне ее и сказала: “я ничего от Н его не хочу иметь”. Я знаю взгляды Княжен на революцию. Они, конечно, выражали взгляды Р одителей. Они говорили, что она есть порождение Германии, которая действовала для развала России через большевитских главарей, преимущественно евреев. Прочитано. А. Теглева.
Судебный Следователь Н. Соколов
С подлинным верно:
Судебный Следователь по особо важным делам Н. Соколов
ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 6 /реально, по описи значится под № 4 или 5/, л. 159 – 170
К о п и я
П Р О Т О К О Л
1919 года июля 6 дня. Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов в г. Екатеринбурге в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованную в качестве свидетельницы, и она показала:
Елизавета Николаевна Эрсберг, 40 лет, сос-
ловного происхождения своего не знаю, постоянное те-
перь местожительство имею в Тюмени, по Тобольской,
4, православная, грамотная, в деле чужая, не суди-
лась.
В продолжении 16 лет я состояла на службе при АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ в качестве помощницы няни Александры Александровны Теглевой.
В момент переворота АВГУСТЕЙШАЯ СЕМЬЯ вся, кроме, конечно, ГОСУДАРЯ, находившегося тогда в Ставке, жила в Царском. Дети в это время болели корью.
Я не знаю, от кого и каким именно способом осведомилась ИМПЕРАТРИЦА о перевороте. Об отречении ГОСУДАРЯ ОНА, вероятно, узнала из Манифеста ЕГО, напечатанного в газетах.
ОНА была очень выдержана и держала себя в руках. ОНА, видимо, не теряла надежды на лучшее будущее. Я помню, что, когда ОНА увидела меня плачущей после отречения ГОСУДАРЯ, ОНА меня утешала и говорила, что “народ одумается, призовет Алексея и все будет хорошо”. Я не могу ничего Вам рассказать про приезд к нам Корнилова. Знаю я только, что Корнилов приезжал арестовать ИМПЕРАТРИЦУ. Все, кто согласился быть с НИМИ после этого, также считались арестованными. Но мне пришлось видеть ИМПЕРАТРИЦУ в один из моментов, когда Корнилов был еще у НЕЕ. Я видела ЕЕ в это время плачущей и ОНА принимала валерьяну. Сама я ничего не слышала от ИМПЕРАТРИЦЫ относительно приезда к нам Корнилова и не могу рассказать, как к этому относилась ИМПЕРАТРИЦА, и как держал себя с НЕЙ Корнилов.
Я помню сцену приезда во дворец ГОСУДАРЯ. Эта сцена была тяжелая. ГОСУДАРЬ подъехал к воротам на автомобиле. Ворота были заперты. Часовые ЕГО не пропускали./ Я эту сцену наблюдала в окно. Тогда вышел бывший в охране какой-то прапорщик /фамилию я его забыла/, такой грубый и грубым жестом приказал: “пропустите”. Тяжело было видеть эту сцену. ГОСУДАРЬ сначала прошел к ИМПЕРАТРИЦЕ. Я сама не видела ИХ встречи. Но Анна Степановна Демидова, личная девушка при ГОСУДАРЫНЕ, нам говорила, что ОНИ ОБА плакали. Потом ГОСУДАРЬ прошел к Детям. ОН старался быть спокойным.
Жизнь внутри дворца в Царском мало изменилась после переворота. Уклад жизни был тот же. Ограничена была АВГУСТЕЙШАЯ СЕМЬЯ в свободе передвижения: ОНА была арестована и, как арестованная, ОНА не могла никуда выходить, кроме некоторых отведенных для этого мест парка. Всегда в это время за НИМИ следовали по пятам офицер и солдат. Все письма, вообще всякая корреспонденция читалась комендантом.
Душе же ИХ, конечно, за это время было тяжело. Однажды ГОСУДАРЬ поздоровался с солдатом /так!/, как всегда. Солдаты ЕМУ не ответили на ЕГО приветствие. Был в отряде один офицер. Я забыла его фамилию и не знаю, какой воинской части он был. Но помню, он бывший студент. Он имел особое усердие следить за НИМИ и, когда он шел за ГОСУДАРЕМ на прогулках, чуть ни наступал на ЕГО пятки. Был один или несколько случаев, когда ГОСУДАРЬ остался с протянутой рукой: офицер не подал ЕМУ руку. Когда ГОСУДАРЫНЯ была в парке, к НЕЙ подсел однажды какой-то солдат, непринужденно развалился и завел с ГОСУДАРЫНЕЙ разговор. Отобрали однажды у Алексея Николаевича ружье. Алексей Николаевич очень был этим огорчен. Это ружье потом Кобылинский по частям переносил и передавал Алексею Николаевичу. В нижнем к ор идоре дворца солдаты вели себя цинично: бранили ГОСУДАРЯ, называя ЕГО “Николашкой” при прислуге, которая была предана СЕМЬЕ и долго находилась при НЕЙ.
Не могли ОНИ не страдать также еще и от проявления чувств неблагодарности к НИМ со стороны некоторых лиц. В эти тяжелые для НИХ дни около НИХ были граф Бенкендорф, князь Долгорукий и доктор Боткин. Затем еще были жена Бенкендорфа, мать Долгорукого, и старуха Нарышкина. Многие другие повели себя недостойно. Ни разу к НИМ не явился сын Нарышкиной свитный Генерал Нарышкин. Убежал от НИХ начал ь ник конвоя граф Граббе. Ушел граф Апраксин. Ушел командир сводного ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА полка Рессин. Я думаю, ИМ неприятно было поведение гвардейского экипажа. Когда экипаж уходил, многие матросы, считавшиеся преданными СЕМЬЕ, те самые матросы, которые находились при Штандарте и Полярной Звезде, грозили оставшемуся при СЕМЬЕ Нагорному. Ни разу к НИМ не пришел и ушел от НИХ старший офицер гвардейского экипажа флигель-адъютант Николай Павлович Саблин. Изменил ИМ считавшийся преданным дядька Алексея Николаевича Деревенько. Он оказался вором и после переворота проявил даже злобные чувства к Алексею Николаевичу. Относительно Керенского я могу сказать следующее. Я видела его или в первый раз, когда он приезжал во дворец, или в одно из первых его посещений дворца. Лицо у него было надменное, голос громкий, деланный. Одет он был неприлично: в тужурку, без крахмаленного белья. Вероятно, общение с АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕЙ, в которой он не мог не почувствовать хороших людей, повлияло на него к лучшему и он, вероятно, потом изменился в отношениях с СЕМЬЕЙ. Я не помню, от кого, но мне пришлось слышать, что перед отъездом СЕМЬИ в Тобольск он, разговаривая с ГОСУДАРЕМ, говорил ЕМУ, что он из добрых побуждений переселяет СЕМЬЮ из Царского в Тобольск, как удаленный от железных дорог, тихий и спокойный город, где ИМ будет лучше; что он Керенский надеется, что ГОСУДАРЬ не усмотрит в его действиях “ловушки”. ГОСУДАРЬ ему ответил, что ОН верит Керенскому.
Перед отъездом в Тобольск ГОСУДАРЬ один виделся с Михаилом Александровичем. Керенский, как я слышала, отошел от НИХ в это время на некоторое расстояние.
Переезд наш в Тобольск протекал в хороших условиях. Мы ехали в удобных вагонах; наш поезд следовал, приноровляясь к нашим удобствам. АВГУСТЕЙШАЯ СЕМЬЯ, когда желала, выходила и шла вдоль полотна, а поезд шел медленно за НЕЙ. Настроение было хорошее. Дети были веселы. Сама поездка, конечно, создавала такое настроение, в особенности, быть может, после жизни в Царском, где было неспокойно в последнее время. Однако я не могу забыть одной шутки тогда Алексея Николаевича. Играя с нами в карты, Он, шутя сказал: “э, братцы, стойте! И от тюрьмы не уйдем”.
Приехав в Тобольск, мы некоторое время прожили на пароходе “Русь”, на котором мы прибыли туда. В это время дом приводился в порядок. После этого мы перешли в этот дом. ГОСУДАРЫНЯ ехала туда с Алексеем Николаевичем в экипаже. Все остальные шли пешком. Разместились в двух домах: в губернаторском доме и в доме Корнилова. В последнем находились: Татищев, Долгорукий, Боткин, Д еревенько, Гендрикова, Шнейдер, Буксгевден /прибывшая после нас/ и Гиббс. АВГУСТЕЙШАЯ СЕМЬЯ и все остальные лица, прибывшие с НЕЙ, поселились в Губернаторском доме.
Дом губернаторский был удобный во всех отношениях: теплый, светлый, достаточно просторный и комнаты были удобно расположены.
Уклад жизни в Тобольске был тот же, что и в Царском. Мария Николаевна, Татьяна Николаевна и Анастасия Николаевна вставали в 8 часов. И Алексей Николаевич вставал в это же время. Ольга Николаевна вставала в 9. ГОСУДАРЬ тоже вставал в 9. ИМПЕРАТРИЦА просыпалась рано, но обыкновенно ОНА до завтрака оставалась в кровати, занимаясь чем-либо. ГОСУДАРЬ пил чай у себя в кабинете с Ольгой Николаевной. ИМПЕРАТРИЦА пила утренний кофе всегда в постели. Все остальные пили чай в общей столовой. После чая ГОСУДАРЬ обыкновенно читал у себя в кабинете. Дети, кроме Ольги Николаевны, имели уроки до 11 часов. С 11 до 12 у них была перемена. В 12 часов Им подавались бутерброды и молоко. В это время к Детям всегда приходил закусывать и ИМПЕРАТОР. От 12 до 1 часа тоже были уроки. В час был завтрак. После завтрака Дети и ГОСУДАРЬ шли гулять. Очень редко выходила гулять ИМПЕРАТРИЦА, сидевшая иногда на балконе. В 5 часов был вечерний чай, который СЕМЬЯ пила всегда в кабинете у ГОСУДАРЯ. После чая Дети занимались опять. Если же не было уроков, занимались чем-либо: рисовали, вышивали. В 8 часов был обед. После обеда Дети играли или вообще свободно проводили время. В 11 часов был чай в гостиной ИМПЕРАТРИЦЫ.
Стол был хороший: супы, мясные и рыбные блюда, сладкое. Обед был такой же, как и завтрак.
Население города относилось к НИМ хорошо. Много разных приношений из провизии присылалось ИМ. Многие продукты присылал монастырь. Народ оказывал почтение СЕМЬЕ. Когда проходившие мимо дома видели кого-либо в окнах дома из АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ, кланялись и даже крестили. А одна раз старушка, проходя мимо дома, ругательски ругала солдат: “проклятые, прохвосты”, за то, что они держат под арестом ЦАРСКУЮ СЕМЬЮ.
Жили ОНИ простой семейной жизнью, как все люди и ИМ было на первых порах ИХ пребывания в Тобольске лучше, чем в Царском: покойнее. Там хоть разные Петроградские газеты не могли ИМ доставлять удовольствия, а здесь ОНИ были вдали от всего этого.
Многие солдаты из нашего караула относились к НИМ хорошо. Такие жалели и на словах и на делах СЕМЬЮ. Помню, особенно хорошо к НИМ относился солдат 1-го полка стрелок Мель. Он весьма старался, от души старался устроить в доме, как лучше для НИХ, когда мы приводили его в порядок. Хорошо относились офицеры Зима, Малышев, Пыжев. В высшей степени хорошо, душевно относился к ним Кобылинский. Он ИХ любил и ОНИ хорошо все относились к нему. Он был весьма предупредителен к НИМ и заботился о НИХ. Но ему было очень тяжело ладить с распущенными солдатами и приходилось быть весьма осмотрительным. Он однако проявлял большой такт. Не будь около НИХ Кобылинского, я уверена, много худого ОНИ могли бы пережить при ином человеке.
Сначала, когда мы приехали в Тобольск, никаких комиссаров при нас не было. Месяца через два прибыл комиссар Панкратов с помощником Никольским. Панкратов был хороший, честный, добрый человек. Он хорошо в душе относился к НИМ и, как заметно было, жалел ИХ. Особенно он любил Марию Николаевну. Однажды Она зашибла себе глаз: упала. Он, услыхав об этом, сейчас же прибежал и заметно беспокоился из-за этого. Также он относился к болезням Алексея Николаевича. Он и к ГОСУДАРЮ относился внимательно. Иногда он приходил к нам и любил рассказывать Княжнам и Алексею Николаевичу о своей ссылке в Сибири. Они любили его слушать. Никольский был страшно грубый и недалекий. Он худо относился не только к НИМ, но и к нам. Он нас заставил сняться, чтобы не мог посторонний пробраться в дом. Когда ему кто-то заметил о бесцельности этого, он сказал, приблизительно, так: “нас заставляли, ну, пусть теперь они /т. е. не ОНИ а “мы” в действительности/ почувствуют”. Нам с разрешения Правительства было прислано в ящиках из Царсского /так!/ лекарственное вино: “Сен-Рафаэль”. Никольский, как увидал это, вскочил на ящики, давай их рубить и все вино уничтожил. Его даже солдаты за это ругали “идиотом”. Увидал однажды он, что Алексей Николаевич выглянул, кажется, через забор и в грубой форме сделал Ему за это замечание. Алексея Николаевича самая форма замечания обидела. Кобылинский имел тогда с ним, кажется, объяснение по этому поводу.
Оба они и Панкратов и Никольский были ссыльные и были партийные люди. Никольский, кажется, был с более сильным характером, чем Панкратов. Вероятно, он влиял на него и они стали читать солдатам “лекции”. После этого солдаты стали разлагаться и худые из них стали вести себя хуже с нами. Однажды ГОСУДАРЬ обратился к одному из солдат: “здорово, стрелок”. Тот ему ответил: “я не стрелок, а товарищ”. Я помню, что об этом мне передавали, кажется, Дети. Этот солдат потом был в числе тех, которые от нас ездили провожать ГОСУДАРЯ при перевозе ЕГО из Тобольска и, вернувшись назад, стал совсем другой: его, кажется, проучили большевики в Екатеринбурге. Однажды они вырезали на доске качелей, которыми пользовались Княжны, нехорошее слово. Они из озорства срыли, т. е. перерыли, вообще привели в негодный вид ледяную гору, единственное развлечение для Детей в Тобольске. Они заставили ГОСУДАРЯ снять погоны. Они запретили ИМ ходить в церковь и при богослужениях, которые после этого стали совершаться на дому, стал присутствовать солдат. Они в конце концов выселили из Корниловского дома всех, находившихся там лиц, в губернаторский дом и всех их считали арестованными.
После ухода от нас Панкратова с Никольским к нам был назначен какой-то комиссар, кажется, из Омска. Но мы его ни разу не видали и он себя ничем не проявлял.
Большевитский переворот отразился на материальном благополучии ЦАРСКОЙ СЕМЬИ. Содержание от казны было прекращено и ОНИ были посажены на солдатский паек. Было тогда же уволено 10, кажется, человек прислуги и вообще произошли урезки. Изменился стол. Но все таки было все это сносно, пока еще терпимо.
Потом приехал к нам комиссар Яковлев. Я видела Яковлева, когда он шел с ГОСУДАРЕМ по дому. Он был вежлив с ГОСУДАРЕМ и производил впечатление человека, сравнительно, интеллигентного. Такое же впечатление он производил как мне известно, и на других. Я не видела встречи Яковлева с ГОСУДАРЕМ и ИМПЕРАТРИЦЕЙ в зале и не слышала их разговора. Цель приезда к нам Яковлева заключалась в том, что на него большевитским правительством было возложено поручение увезти ГОСУДАРЯ из Тобольска. Все тогда знали, что Яковлев приехал из Москвы и распоряжается по уполномочию из Москвы. Княжны передавали мне со слов, конечно, РОДИТЕЛЕЙ, что Яковлев везет ГОСУДАРЯ в Москву. И ГОСУДАРЬ и ГОСУДАРЫНЯ, по словам Княжен, думали, что большевик и хотят перевезти ЕГО в Москву, чтобы ОН заключил мирный договор с немцами. Из-за этого ГОСУДАРЫНЯ и страдала. ОНА знала слабый характер ГОСУДАРЯ. Алексей Николаевич болен. Значит на ГОСУДАРЯ там они и могли подействовать в желательном для себя направлении, угрожая ЕМУ благополучием Сына и оставшихся с Ним. Вот почему ИМПЕРАТРИЦА и решила ехать сама с ГОСУДАРЕМ, думая, что ОНА может воздействовать на НЕГО в таком направлении, как это лучше для ИХ блага. Вот такой смысл носили разговоры мои с Княжнами по поводу увоза ГОСУДАРЯ: цели этого увоза.
Уехали ОНИ втроем: ГОСУДАРЬ, ИМПЕРАТРИЦА и Мария Николаевна. С НИМИ же уехали Боткин, Долгорукий, Чемодуров, Седнев и Демидова. Условия переезда их были уже совсем не те, что раньше, когда мы ехали в Тобольск. ОНИ поехали в отвратительных тележках, без всяких удобств.
Некоторое время мы совершенно не знали, что делается с НИМИ. Потом пришла телеграмма, где значилось, что ИХ остановили в Екатеринбурге. Я, впрочем, хорошо не помню, была ли телеграмма. Почему-то это не удержалось в моей памяти. Возвратившиеся назад офицеры и солдаты, ездившие провожать ИХ, говорили, что Яковлев из Тюмени поехал на Екатеринбург, но принужден был вернуться дорогой назад, так как получил сведения, что Екатеринбург ИХ не пропустит. Тогда он снова из Тюмени поехал по направлению к Омску. Однако и здесь его не пропустили. Тогда, переговорив, откуда-то по прямому проводу с Москвой, он отвез ИХ в Екатеринбург.
Здесь, как рассказывали солдаты и офицеры, ГОСУДАРЬ с ГОСУДАРЫНЕЙ и Марией Николаевной сначала были отведены в какое-то помещение, а уже потом ОНИ были доставлены в дом Ипатьева.
Спустя некоторое время приехали и за Детьми. К нам пришел в дом комиссар Хохряков, а потом появился Родионов. Главным считался Хохряков, но он ничем себя не проявлял. Он был похож на простого матроса. А Родионов был не похож на простого, не интеллигентного человека. По моему мнению, это был по всем приемам жандармский офицер, а не солдат. Он худо относился к нам, грубо. Он в грубой форме запретил Ольге Николаевне затворять на ночь двери и предупредил, что иначе он сломает дверь. Он обыскал Нагорного и придирался к нему за то, что увидел у него в кармане записку от Коли Деревенько к Алексею Николаевичу. Как увидел, должно быть, преданного Алексею Николаевичу человека, так и начал его преследовать. Отношение его к Княжнам было такое, что, как будто бы, он вызывал ИХ гнев. Он обыскал монахинь, когда они пришли к нам на богослужение и поставил около священника во время службы красноармейца. Он с видимым удовольствием говорил нам, что в Екатеринбурге режим другой и прибавлял при этом: “я устанавливал”. Хохряков держал себя совсем иначе. Он понравился Алексею Николаевичу. Этого Родионова узнал Татищев и Татищева узнал Родионов. Татищев ему сказал, что он его знает. Родионов ответил, что и он его знает. Тогда Татищев спросил его: “интересно знать, при каких условиях я вас видел”. Родионов ему ответил: “об этом не стоит вспоминать”. Но после этого он стал предупредительным с Татищевым и проявлял ему знаки внимания: велел наклеить ярлычки на чемоданы Татищева для выделения их из общей массы других вещей.
Кажется, 6-7 мая по старому стилю мы выехали из Тобольска и через несколько дней прибыли в Екатеринбург. Дорогой Родионов также худо держал себя с нами. Он не позволял в грубой форме, с придирками затворять Княжнам Их каюты. Алексея Николаевича с Нагорным он запер снаружи на ключ, и Нагорный нарочно разбудил его ночью, требуя выхода.
Утром, когда мы были в Екатеринбурге, в наш вагон /я находилась с Детьми/ явилось двое. Один был Заславский, другого я не знаю. Мне тогда говорили, что это Заславский, но кто говорил, я теперь не помню; там же около вагона говорили. Другого я не знаю и не помню. Фамилии Белобородова я тогда не слышала. Они потребовали от Детей, чтобы Они выходили. Были поданы извозчики. На одном с Ольгой Николаевной сел Заславский. На другом Хохряков с Алексеем Николаевичем, а на третьем Татьяна Николаевна с Анастасией Николаевной. Другой из прибывших в вагон куда-то исчез. Родионов же оставался тут около вагонов. Потом, спустя некоторое время, явился снова Заславский и потребовал Татищева, Гендрикову и Шнейдер. Он сам их куда-то увел. После этого Родионов сказал нам: “ну, через полчаса и ваша судьба решится. Только ничего страшного не бойтесь”. После этого, кажется, тот же самый, который приходил в вагон с Заславским, увел Труппа, Харитонова, маленького Седнева, Нагорного и Волкова. Хорошо однако я не помню этого. Я помню, что тогда же было известно, что Трупп едет сменять Чемодурова, который должен был получить отпуск. Мы все остальные были объявлены свободными и уехали в Тюмень. До выезда в Тюмень я с Теглевой и Буксгевден ходила в город и видела дом, где была помещена СЕМЬЯ. Весь дом был обнесен забором, закрывавшим и ворота: ничего не было видно. Родионов нам тогда же объявил, что мы не имеем права оставаться в Екатеринбурге и должны уехать. Поэтому мы и уехали. Было разрешено остаться только Деревенько.
Я вижу предъявленные мне Вами фотографические изображения: рамочки для портретов, серьги, раздавленной жемчужины, бус, разломанных частей украшения из золота, трех образков, пальца, челюсти, бриллианта, креста, двух пряжек от туфель, пряжки от пояса мальчика, корсетных планшеток с застежками, стекол от пенсне и очков, пуговиц с гербами, 4 больших пуговиц от дамского пальто, медной пряжки от мужского пояса, двух тотненьких /так!/ железных пластинок, трех металлических пряжек, пуговиц, петель, крючков, кнопок, обломка от сумочки или портмоне, блузки, платка, сумочки и георгиевской ленты /предъявлены фотографи ч еские изображения сих предметов, описанных в пунктах “а” 1-3, 4-8, “в”, “г” протокола 10 февраля сего года л. д. 10-13 об. том 2-й; в пунктах 2, 4-17, 21-22 протокола 15-16 того же февраля, л. д. 45-49 об., том 2-й; 3, 4, 5, 8 протокола 14 марта сего года, л. д. 147 том 3-й/ и могу сказать следующее:
Таких складных портретных рамочек было много у Княжен. Это были Их дорожные рамочки, которые Они брали с собой всегда в дорогу.
Серьга – это безусловно серьга ГОСУДАРЫНИ. Это были ЕЕ любимые серьги, с которыми ОНА не расставалась и, по моему, ОНА в них и уехала из Тобольска. Мы их не зашивали. Они в Тобольске не оставались.
Раздавленные части жемчужины – это жемчуг от другой парной с этой серьги ЕЕ.
Такие бусы – от ожерельев Княжен. Они все носили их. Они были у них взяты с собой.
Одна из частей разломанного украшения – это, по моему, и есть часть серьги ГОСУДАРЫНИ.
Про образки я могу сказать, что у Них у всех были такие маленькие образки, которые Они брали с собой в дорогу. Один из них: образ Николая Чудотворца я узнаю. Это образ Ольги Николаевны. Остальные тоже Княжен, но которой и чей именно, я не могу сказать.
Палец напоминает мне палец ГОСУДАРЫНИ и Ольги Николаевны.
У Боткина, я знаю, была искусственная верхняя, кажется, челюсть, но я ее не видела.
Бриллиант – это от колье ИМПЕРАТРИЦЫ. Их было несколько таких. Вот их мы и зашивали вместо пуговиц в кушаки Княжен у синих костюмов из шевиота.
Такого креста я у НИХ не видела.
Пряжки от туфель две – это пряжки или от ИМПЕРАТРИЦЫ или от туфель Княжен.
Медная пряжка от пояса мальчика – пряжка от пояса Алексея Николаевича. Это Его пряжка.
Такие именно пряжки на подвязках были у Княжен. Корсеты носили все: ГОСУДАРЫНЯ и Княжны. ГОСУДАРЫНЯ не любила, когда Они ходили без корсетов. Носила всегда корсет и Демидова.
Про очки и пенсне я могу сказать следующее. У доктора Боткина было пенсне с золотой оправой только на переносице. ГОСУДАРЫНЯ в Тобольске носила за работой очки. ЕЙ их назначил Тобольский вр а ч.
Я ничего не могу сказать про пуговицы с гербами. Дамские пуговицы могли быть только от верхних костюмов Марии Николаевны и ИМПЕРАТРИЦЫ.
Также ничего не могу сказать про большую пряжку от пояса.
Две какие-то металлические пластинки могут принадлежать к пальто Княжен или ИМПЕРАТРИЦЫ. Такие пластинки вкладывались в ИХ костюмы, чтобы они не поднимались кверху.
Такие пуговицы, кнопки, крючки, петли вполне могли быть у ИХ костюмов.
Обломок от сумочки или портмоне также может относиться к одной из Их вещей.
Медные монетки могут принадлежать Алексею Николаевичу:в Он любил собирать такие вещи.
Блузка, платок и сумочка, по моему, принадлежат Демидовой, а георгиевская ленточка может принадлежать всем ИМ: и ГОСУДАРЮ, и ГОСУДАРЫНЕ и Алексею Николаевичу и Княжнам.
