Агония бешеного национализма 359 4 страница

Немыслимо ведь, согласитесь, представить себе главного идеоло-
га декабризма Никиту Муравьева произносящим, подобно Бердяеву,
чудовищную расистскую формулу "Бьет час, когда славянская раса
во главе с Россией призывается к определяющей роли в жизни чело-
вечества". (43) Или Сергея Трубецкого, декламирующим, подобно
Достоевскому, на тему о "русском народе-богоносце". Или великого
Пушкина, наконец, уверенным, подобно Сергию Булгакову, что
"Россия призвана духовно вести за собою европейские народы". Не-
мыслимо потому, что глубоко чуждо было декабристскому поколе-
нию "национальное самодовольство". Не найдете вы в нём ни малей-
шей претензии на Sonderweg и "державничество". Европеизм был для
него, в отличие от сегодняшних "производителей смыслов", естест-
венным, как дыхание.

Ни у кого из серьёзных людей язык не повернется, я думаю, об-
винить декабристов в недостатке патриотизма. В конце концов это
они пошли на виселицу и в каторжные норы, чтоб Россия стала
свободной. Но заключался их патриотизм не в националистической
риторике о мессианском её величии, а в жесткой национальной само-
критике. И неотделим он был от стремления что-то реально для
своей страны сделать, развернуть ее в сторону Европы. "Профессио-
нальными патриотами" они, покрытые славой победители Наполео-
на, прошедшие путь от Бородина до Парижа, не были, рубах на себе
публично не рвали, в "патриотических" истериях замечены не были.
Просто любили свою страну и понимали, что любовь эта — дело ин-
тимное, на площадях о ней не кричат.

Они-то и продемонстрировали нам воочию, что такое патрио-
тизм, свободный от славянофильского "самообожания". Никто не
сказал об этой разнице лучше самого Соловьева: "Внутреннее проти-

Введение

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

 

воречие между требованиями истинного патриотизма, желающего,
чтоб Россия была как можно лучше, и фальшивыми притязаниями
национализма, утверждающего, что она и так лучше всех, — это про-
тиворечие погубило славянофильство". (44) И, как мы теперь знаем,
(на том этапе) Россию.

Другими словами, русский патриотизм, хоть и уязвим для нацио-
налистической мистификации, чувство не только реальное, но высо-
ко достойное. А формула Соловьева подчеркивает лишь его уязви-
мость. Есть и масса другого, что осталось в ней необъясненным. На-
пример, почему именно в России так страшно открыт патриотизм
для деградации. Что конкретно в строении ее политической культуры
способствует его вырождению? И что происходит с патриотизмом в
сопоставимых с нею великих державах, во Франции, допустим, или в
Америке? Иначе говоря, как выглядит его формула на фоне мирово-
го опыта национализма?

И нельзя же, наконец, пройти мимо того, что все альтернативы
вырождающемуся национализму, предложенные Соловьевым, оказа-
лись на удивление неработающими. И философия всеединства, и
всемирная теократия, и воссоединение христианских церквей. Всё
оказалось наивно, нереалистично, бесплодно. И ничего в результате
не изменила его формула в ходе истории — ни российской, ни миро-
вой. Это, конечно, делает его судьбу еще более трагичной, но ясности
в главных, волновавших его как политического мыслителя вопросах,
тоже ведь не прибавляет.

Вот эти вопросы. А существует ли вообще в России (и в сопоста-
вимых с ней великих державах) жизнеспособная идейная альтернати-
ва сверхдержавному соблазну? Или обречена она нести в себе эту уг-
розу как вечное проклятие? Короче, если это болезнь, то излечима ли
она? И если да, то как?

Не найдет читатель в книгах Соловьева ответов на эти вопросы. Бо-
юсь, не найдет и в моих. Это ведь я на самом деле не столько его так
жестоко критикую, сколько себя. В конце концов умер учитель сто-
летие назад. И не мог, естественно, знать, что не только рухнет, как в
1856-м, после Крымского поражения, с головокружительных высот
сверхдержавности, но и развалится на куски "гниющая империя Рос-
сии", как назвал ее в 1863-м Герцен. И что именно этот ее обвал пе-
реживать будет страна как невыносимое унижение, чреватое новой и
на этот раз, быть может, роковой для нее "патриотической истерией".

Как мог знать это Соловьев? Но я-то знал. И все-таки не пошел
существенно дальше учителя, не попытался ответить на вопросы, на
которые он не ответил. Я ведь тоже, вплоть до второго издания этой
книги, не зафиксировал точно ту роковую грань (Sonderweg), за кото-
пой начинается вырождение патриотизма. Но главное, не предложил
я патриотам России никакой работающей альтернативы национализ-
му взамен тех непрактичных, предложенных Соловьевым. Иначе го-
воря, не сделал того, что, наверное, сделал бы учитель, доживи он до
наших дней. Того, чего не слышим мы от наших сегодняшних "про-
изводителей смыслов".

Соловьев был большим мыслителем, и я не знаю, по силам ли мне
эта задача. Нет, конечно, не намерен я отрекаться от своих книг, на-
писанных в ключе его формулы. И тем более от учителя. Просто по-
пытаюсь здесь пойти дальше него - и себя прежнего.

Я хочу заранее уверить читателя, что предстоящее нам путешествие
по двум столетиям истории патриотизма/национализма в России
обещает быть необыкновенно увлекательным. Хотя бы потому, что
полна она гигантских загадок, интеллектуальных, психологических и
даже актуально-политических. На самом деле от того, сумеем ли мы
вовремя разгадать их, вполне может зависеть само существование
России как великой державы в третьем христианском тысячелетии.
Между тем нет у нас сегодня не только разгадок, сами даже вопросы,
на которые мы попытаемся здесь ответить, и поставлены-то никогда
не были.

Кто и когда спросил себя, например, почему столько раз на про-
тяжении двух столетий охватывала, как лесной пожар, российскую
культурную элиту мощная "патриотическая" истерия? И принима-
лась она вдруг страстно доказывать, что Россия не государство, а Ци-
вилизация, не страна, а Континент, не народ, а Идея, которой пред-
стоит спасти мир на краю пропасти, куда влечет его декадентский За-
пад. И что истина открыта ей одной. Откуда эта средневековая
страсть к Русской идее? Ведь говорим мы о своего рода коллективном
помешательстве, охватывавшем вдруг время от времени целые интел-
лектуальные течения и общественные движения.

Причем накрывал их этот страшный вал с головою вовсе не толь-
ко в периоды упадка империи, но и в минуты величайших ее триум-
фов, когда она восседала на сверхдержавном Олимпе. Вспомним, как
Декламировал в одну из таких минут знаменитый историк Михаил

Введение

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

 

Погодин: "Спрашиваю, может ли кто состязаться с нами и кого не
принудим мы к послушанию? Не в наших ли руках судьба мира, если
только мы захотим решить ее?" (45) Так откуда это массовое безу-
мие? Не странно ли, что никому до сих пор не приходило в голову
увидеть это как болезнь?

А вот еще вопрос. Почему даже когда рухнули вокруг России обе
последние континентальные империи, Оттоманская и Австрийская,
умудрилась она тем не менее снова бросить вызов истории, продол-
жая свое одинокое путешествие в средневековом пространстве - по-
прежнему уверенная, что "не может идти ни по одному из путей,
приемлемых для других цивилизаций и народов"? Почему, короче го-
воря, затянулась в ней агония средневековья на два столетия, если
уже в начале XIX века декабристы были совершенно уверены, что
оно в России обречено? До такой степени уверены, что рискнули
собственной вполне благополучной жизнью, пытаясь это доказать?

И это ведь лишь малая доля тех монументальных и жестоких загадок,
которые предстоит нам с читателем разгадывать на страницах этой
книги. Здесь, во введении, упомянуть я мог лишь некоторые из них.
Ну вот вам еще одна: загадка Солженицына.

Он только что вырвался в 1974-м из коммунистической клетки, и
Америка великодушно приняла его, приветствуя как героя. Чем отве-
тил он на этот прием? Беспощадным обличением декадентства за-
падной интеллигенции, не способной в силу своего, так сказать, за-
падничества понять, как "каждую минуту, что мы живем, не менее
одной страны (иногда сразу две-три) угрызаются зубами тоталита-
ризма. Этот процесс не прекращается никогда, уже 40 лет... Всякую
минуту, что мы живем, где-то на земле одна-две-три страны внове
перемалываются зубами тоталитаризма... Коммунисты везде уже на
подходе - и в Западной Европе и в Америке. И все сегодняшние
дальние зрители скоро все увидят не по телевизору и тогда поймут на
себе — но уже в проглоченном состоянии". (46)

Я как-то подсчитал, что если принять грубо число минут в сорока
годах за 20 миллионов, а число стран в тогдашнем мире за 150, то
оказалось бы, если Солженицын прав, что каждая из них была уже
"угрызена" и даже "внове перемолота зубами" коммунистов, по
крайней мере, 133 333 раза. Удивительна здесь, однако, не эта смехо-
творная в устах профессионального математика арифметическая рито-
рика. Удивительна бесшабашность его обвинений. Откуда в самом деле

эта высокомерная уверенность, что истина у него в кармане? Откуда
тот пророческий зуд - в современном мире, о сложностях которого
н выходец из средневековой державы, не имел ни малейшего пред-
ставления?

Ну чего, собственно, хотел Солженицын от Запада? Превращения в
беспощадную военную машину, подобную своему тоталитарному про-
тивнику, которая "угрызала" бы и перемалывала мир антикоммунисти-
ческими "зубами"? Но ведь для этого понадобилось бы пожертвовать
той самой свободой, ради которой и воевал Запад с тоталитаризмом.

Так стоит ли недоумевать, почему во мгновение ока растранжирил
Солженицын весь громадный героический капитал, с которым при-
был он в Америку? Что местные интеллектуалы тотчас же и переста-
ли принимать его всерьёз? А ведь умный же вроде бы человек, плани-
ровщик по натуре, скрупулезно рассчитывающий наперед, судя по
его автобиографической книге, каждый шаг, слово и жест. И так
оскандалился. Почему?

Но кроме всех этих увлекательных загадок, которые имеют все-таки
отношение к прошлому, перед нами ведь и еще одна, главная загадка,
касающаяся будущего. Нашего будущего. Четырежды на протяжении
двух последних столетий представляла России история возможность
"присоединиться к человечеству". (47) В первый раз в 1825 году, ко-
гда силой попытались сделать это декабристы. Во второй - между
1855 и 1863 годами, в эпоху Великой реформы, когда ничто, казалось,
не мешало сделать это по-доброму. В третий - между 1906 и 1914 го-
дами, когда Витте и Столыпин положили как будто бы начало новой
Великой реформе, так жестоко и бесмысленно прерванной мировой
войной. И в четвертый, наконец, в 1991-м. Три шанса из четырех по
разным, как мы еще увидим, причинам были безнадежно, бездарно
загублены. Судя по тому, что и сегодня "время славянофильствует",
пятого может и не быть.

90 лет назад, соглашаясь после революции Пятого года возглавить
правительство, Петр Столыпин потребовал: "Дайте мне двадцать лет
мира и я реформирую Россию". Но ведь не дала их реформатору рус-
ская культурная элита. Соловьев, еще прежде того, наблюдая буше-
вавшее вокруг него "национальное самообожание", предвидел, что
не даст. Так и случилось. Отдали страну бесам.

Столетие спустя, когда, как говорит в книге "Агония Русской
идеи" американский историк Тим МакДаниел, "история коллапса

46 Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

царского режима опять стала историей наших дней" (48), пришло для
нас время вспомнить ужас Соловьева, продиктовавший ему его про-
зрение. Ибо если в великом споре между декабристским патриотиз-
мом и евразийским национализмом опять победит особнячество,
Россия снова будет отдана бесам.

Я ведь не случайно начал это введение со встречи лицом к лицу с
монументальной и трагической фигурой Владимира Соловьева. В
момент, когда страна снова на роковом распутье, пробил, я думаю,
час для культурной элиты России взглянуть на судьбы отечества гла-
зами великих предшественников, глазами декабристов, Чаадаева и
продолжавшего их патриотическую традицию Соловьева.

Ибо именно этого масштаба, этого контекста, этой исторической
ретроспективы прошлых эпохальных поражений и недостает нам се-
годня, чтобы избежать еще одного. Без них и спорим мы не о том и
воюем не за то. И не ведаем, что все это с нами уже было. Представ-
ления не имеем о том, как убивали Россию.

Именно поэтому попытаюсь я здесь показать, как случилось, что ми-
ровая историография пошла по ложному следу, проложенному для
нее Достоевским, полностью игнорируя гениальное прозрение Со-
ловьева. Между тем оно (вместе с гипотезой Грамши) помогает нам
расчистить гигантские завалы, накопившиеся за целое столетие на
пути к пониманию Катастрофы, высвечивает для нас действительно-
го ее виновника. Завершись история русского национализма в 1917-
м, оставалось бы мне в этих "Очерках" лишь облечь соловьевскую
версию живой исторической плотью, лишь доказать, то есть, что
предчувствие его оправдалось.

К сожалению, однако, последствия историографической путани-
цы оказались далеко не только академическими. Свалив всю вину на
бесов, эта путаница дала русскому национализму возможность уйти от
ответственности за Катастрофу. Уже в 1921 году группа молодых
интеллектуалов-эмигрантов, назвавших себя евразийцами, начала
работу по его реабилитации. Евразийцы были ревизионистами
славянофильства, наследниками скорее Данилевского и Леонтьева,
нежели Хомякова и Аксакова. И уже поэтому вызвали на себя огонь
как со стороны правоверных националистов, подобных популярному
сейчас Ивану Ильину, так и со стороны "национально-ориентиро-
ванных" (теперь уже в эмиграции) интеллигентов, подобных Нико-
лаю Бердяеву. В результате великий спор о Катастрофе оказался подме-

Введение

нен спором между разновидностями национализма. Вот же почему оста-
лись её причины неразгаданными.

В конце 1960-х, тотчас после поражения хрущевской реформы,
центр спора переместился в советскую Москву и с той поры начала
вдруг политическая драма, описанная в этой книге, роковым образом
повторяться на подмостках XX века. Сперва, как в 1840-е, безобид-
ные диссидентские кружки националистов заново забросили в обще-
ственное сознание славянофильскую уверенность, что успешно со-
противляться тоталитарной диктатуре (не николаевской, разумеется,
на этот раз, но коммунистической) страна может лишь возродив Рус-
скую идею. И точно так же, как в 1850-е, полиция и цензура пресле-
довали бедных националистических диссидентов. И точно так же,
как Константин Аксаков царю, писал советским лидерам пламенные
эпистолы об этом предмете Солженицын. И точно так же, наконец,
ни к чему это не вело, покуда не рухнула, как после Крымской вой-
ны, диктатура (а с нею и империя).

Только после 1991-го, когда хлынул в Россию поток эмигрантской
славянофильско-евразийской литературы, сообщив вчерашнему на-
ционалистическому диссидентству гигантский интеллектуальный
импульс, возобновила всерьёз Русская идея, как в 1860-е, свою борь-
бу за идейную "гегемонию" в постсоветском обществе. И мотивы, её
поначалу вдохновлявшие, никак, собственно, не отличались от сла-
вянофильских. Опять вышли на первый план николаевский постулат
"Россия не Европа" и фантомный наполеоновский комплекс — му-
чительная ностальгия по внезапно утраченной сверхдержавное™ (к
которой, естественно, добавилась тоска по империи).

Первыми жертвами нового "гегемона" пали, как и следовало ожи-
дать, вчерашние бесы, составившие ядро непримиримой оппозиции
режиму реформ. Эти, впрочем, не задержались на ступени умеренно-
го национализма, сходу скатившись к "бешеному" (что и отрезало их
от большинства культурной элиты). Ей-то предстояло спуститься по
лестнице Соловьева, как он и предсказывал, ступень за ступенью.
Лишь когда сама эта элита усомнилась в основах собственного либе-
рализма, лишь когда зазвучали из её недр "национально-ориентиро-
ванные" речи, словно бы списанные с тех, против которых восстал в
1880-е Соловьев, жуткая опасность нового — и тотального — её зара-
жения сверхдержавным соблазном стала очевидной.

Вот тест, если угодно. Послушайте, против каких деклараций воз-
Ражал мой учитель: "Русскому народу вверены словеса Божий. Он
носитель и хранитель истинного христианства. У него <...> вера ис-

Введение

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

 

тинная, у него сама истина..." (49) Сплошной ведь Sonderweg и наци-
ональное самообожание. А теперь приглядитесь к тому шквалу псев-
доакадемической литературы (в первую голову трактатов о Русской
идее), который обрушился в 1990-е на голову российского читателя,
и сравните её содержание с примером, который цитировал Соловьев.
Ручаюсь, что существенной разницы вы не обнаружите.

Чтобы читателю не рыться в каталогах, сошлюсь лишь на несколь-
ко образцов, таких, скажем, как "Истина Великой России" Ф.Я.Ши-
пунова (50) или "Русская Цивилизация" О.А. Платонова (51), или
"Возрождение Русской идеи" Е.С. Троицкого (52), или "Русская
идея" под редакцией М.А. Маслина (53), или "Русская идея и ее твор-
цы" А.В. Гулыги (54), или "Русская идея и армия" В.И. Гидиринско-
го (55), или "Черносотенцы и Революция" В.В. Кожинова (56), или
"Российская цивилизация" В.В. Ильина и А.С. Панарина. (57) Дос-
таточно? А ведь это все профессора, молодежь учат. Чему? Но разве
названия их книг не говорят сами за себя? н

19 ^_г
Главное, однако, в том, что, как и во времена Соловьева, опять не
противостоит этому мутному — и заразительному — школярскому по-
току ясная и артикулированная европейская альтернатива. И опять
забыты гордые слова Чаадаева: "Я не научился любить свою родину с
закрытыми глазами, с преклонённой головой, с запертыми устами. Я
думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы пре-
жде всего обязаны отечеству истиной". (58) Это написано в 1837 го-
ду. И много ли последователей у Чаадаева полтора столетия спустя?

а i

Для меня это буквальное повторение старого самоубийственного
кошмара означает лишь, что война с националистическим мифом,
которую начал Чаадаев и продолжил Соловьев, и сегодня в разгаре.
Не время зачехлять оружие. Хотя бы для того, чтоб напомнить сооте-
чественникам старую истину: будущее страны принадлежит в конечном
счете тому, кто овладел ее прошлым. i

”

И подумать только, что началось это все для меня с ничтожной ин!Ч
риги Чаковского...!?

ПРИМЕЧАНИЯ

1 "Русское обозрение", 1897, № 3, с. 452.

2. Вот лишь те из них, что я запомнил: "Колхозное собрание", "Комсомоль-
ская правда", 5 июля 1966; "Тревоги Смоленщины", "Литературная газе-
та", 23 и 26 июля 1966; "Рационалист поднимает перчатку", "ЛГ", 5 апре-
ля 1967; "Костромской эксперимент", "ЛГ", 17 декабря 1967; "Спор с
председателем", "ЛГ", 7 августа 1968.

3. Александр Янов. "После Ельцина", М., 1995, с. 5.

4. Ф.М. Достоевский. Собр. соч. в 30 томах, т. 10, Л., 1947, с. 199-200..

5. Там же, т. 25, с. 17.

6. Там же, т. 26., с. 83.

7. Там же (выделено мною. А.Я.). < I

8. Там же, т. 18, с. 37. /

9. Там же, т. 13, с. 377.

10. Н. Ф. Бердяев. "Судьба России", М., 1990, с. 16. *

11. B.C. Соловьев. Сочинения в 2 томах, М., 1989, т. 1, с. 630.

12. Михаил Назаров. "Тайна России", М., "Русская идея", 1999, с. 519.

13. B.C. Соловьев. Цит соч., с. 226.

14. B.C. Соловьев. "Сила любви", М., 1991, с. 60-61 (выделено мною. А.Я.).

15. "История России в XIX веке", вып. 6, М., 1907, с. 464.

16. "Начала", № 4, М., 1992, с. 19.

17. "Россия между Европой и Азией", М., 1993, с. 46.

18. Там же.

19. Там же.

20. "Selections from the Prison Notebooks of Antonio Gramsci," N.Y.,1995,
p. 404.

21. Ibid., p. 182.

22. П.Я. Чаадаев. Философические письма, Ардис, 1978, с. 84.

23. "Русские мемуары. 1826-1856", М., 1990, с. 179.

24. В.И. Ленин. ПСС, т. 48, с. 155.

25. Я знаю, разумеется, что выходец из славянофильской среды, Соловьев и
сам не до конца освободился от усвоенного им в юности и разлитого в
воздухе эпохи словоупотребления и вообще идейного влияния. Сегод-
няшние "национально-ориентированные" академические энтузиасты
пытаются даже представить его на этом основании своего рода крестным
отцом Русской идеи (см., например, Виктор Гидиринский, "Русская идея
и армия", М., 1997, с. 50: "Философско-концептуальное обоснование
Русской идеи осуществлено В. С. Соловьевым в 1888 году"). На самом де-
ле, однако, даже прибегая к славянофильским терминам, употреблял их
Соловьев в смысле прямо противоположном тому, в каком употребляли
(и употребляют) их его националистические оппоненты. Вот его кредо:
'Идея нации есть не то, что она о себе думает во времени, но то, что Бог

1

 

Введение

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

 

51 м., Рада, 1992. 52. М-, Исида, 1991. 53^ М-, Республика, 1992. 54. M., 1995. 55. M., Военный университет, 1997. 56. М., Прима В, 1998. 57^ М., 2000. 58. П.Я. Чаадаев. Цит. соч., с.90.

думает о ней в вечности". Именно по этой причине национализм, т.е. са-
мозванное присвоение смертными функции Бога, и полагал Соловьев
смертным грехом гордыни, кощунством. Потому и пришел он к твердому
убеждению, что "глубочайшею основою славянофильства была не хри-
стианская идея, а только зоологический патриотизм... делающей из на-
ции предмет идолослужения" (Соч. в 2 томах, М., 1889, т. 1, с. 630-631). И
предсказал, что "служение национальным идолам, как и идолам языче-
ских религий, непременно перейдет в безнравственные и кровожадные
оргии". (Там же, с. 610).

26. Алексей Подберезкин. "Русский путь", М., 1996, с. 41.

27. А.Г. Дугин. "Основы геополитики", М., 1997, с. 193.

28. А.Г. Дугин. "От имени Евразии", "Московские новости", 1998, № 7.

29. Г.А. Зюганов. "Уроки истории и современность", НГ-сценарии,
№ 12, 1997.

30. "Завтра", №21, 1998.

31. Модест Колеров. "Новый режим", М., 2001, с. 146.

32. Там же, с. 160.

33. Там же, с. 161.

34. Там же, ее. 35, 29. ^г

35. Там же, с. 33. и

36. Там же, с. 92.

37. Там же.

38. Там же, с. 98.

39. Там же, с. 166.

40. Там же, с. 172.

41. Там же, с. 10-11.

42. Цит. по "Русская реклама", Нью-Йорк, 29 окт.-4 ноября, 1996.

43. Н.А. Бердяев. Цит. соч., с. 10 (выделено мною. А.Я.).

44. B.C. Соловьев. Соч. в 2 томах, М., 1989, т.1, с 444.

45. М.П. Погодин. Сочинения, т. 4, б.д., с. 7.

46. "Вече", №5, 1982, ее. 10, 12.

47. Приводя здесь слова Чаадаева, я, естественно, далёк от мысли, что "чело-
вечество" ограничивается Европой. Просто отношения с нею имели для
России на протяжении столетий особое значение, что, собственно, и
имел в виду Чаадаев и что занимает центральное место в этой книге.

48. Tim McDamel. "The Agony of the Russian Idea," Prmceton University Press,
1996, p. 52.

49. B.C. Соловьев. Цит. соч., с. 605. Не напоминает ли это вам откровения
"тевтономаньяков" времен Соловьева, проповедовавших, по словам Але-
ксандры Ричи ("Faust's Metropolis", 1998), что "германские девственницы
девственнее, германская преданность самоотверженней и германская
культура глубже и богаче, чем на Западе и где бы то ни было в мире"?

50. М., Молодая гвардия, 1992.

Глава первая

у истоков русской идеи

 

 

У ИСТОКОВ РУССКОЙ ИДЕИ

М

не кажется невероятным, чтобы американец даже с самой не-
обузданной фантазией мог представить себе, как сложилась бы
история его страны, если б в один туманный день, допустим, 1776 го-
да интеллектуальные лидеры поколения, основавшего Соединенные
Штаты, все, кто проголосовал 2 июля за Декларацию Независимости,
оказались вдруг изъяты из обращения — казнены, заточены в казема-
ты и рудники, изолированы от общества, как прокаженные. Во вся-
ком случае я не знаю ни одного историка Соединенных Штатов, ни
одного даже фантаста, которому пришло бы в голову обсуждать та-
кую дикую гипотезу. А вот историку России мысль эта вовсе не пока-
жется дикой. Не покажется и гипотезой. В прошлом его страны такие
интеллектуальные катастрофы случались не раз.

Впервые произошло это еще в середине XVI века, когда основатель
Российской империи Иван IV неожиданно и вопреки сопротивлению
политической и культурной элиты страны "повернул на Германы", т.е.
бросил вызов всей Европе, попытавшись завоевать Прибалтику. Сопро-
тивлявшаяся элита была беспощадно вырезана (я подробно рассказал об
этом в книге "Россия: У истоков трагедии. 1462—1584"). В последний раз
это произошло, когда большевистское правительство посадило на так
называемый "философский пароход" интеллектуальных лидеров Сереб-
ряного века, в том числе и учеников Соловьева, и выслало их за границу
(тем, кто остался на суше, суждено было сгнить в лагерях, как Павлу
Флоренскому, погибнуть в гражданской войне, как Евгению Трубецкому,
или от голода и отчаяния, как Василию Розанову и Александру Блоку).

Тема этой книги, однако, касается другой культурной катастрофы,
случившейся в промежутке между этими двумя. Той, что повернула
вспять дело Петра, а с ним и процесс "присоединения России к чело-
вечеству", говоря словами Чаадаева, и на столетия вперед сделала
русский патриотизм уязвимым для националистического мифа. Я го-
ворю о судьбе декабристов после восстания на Сенатской площади 14
декабря 1825 года.

СУДЬБА ПАТРИОТИЗМА В РОССИИ

В отличие от победоносного восстания отцов-основателей Америки
против имперской метрополии, которое вошло в исторические рее-
стры как революция, декабристское восстание против военной им-
перии окончилось неудачей. И потому осталось в истории как мятеж.
Сказать я хочу лишь, что улыбнись им фортуна, декабристы вполне
могли бы стать отцами-основателями европейской России.

Во всяком случае именно они, патриоты своей страны и цвет на-
ции, носители всего европейского потенциала, накопленного ею за
столетие после смерти Петра (он умер в 1725-м), оказались единст-
венными в тогдашней России, у кого был достаточно серьезный и ло-
гически последовательный план ее европейского преобразования,
своего рода Великой реформы, если угодно.

Косвенно признали это даже их палачи. "Революция была у ворот
России, — сказал император, вернувшись с Сенатской площади, — но
клянусь, что пока я живу она не переступит ее порога". И тем не ме-
нее из следственных материалов по делу декабристов составлен был
специальный Свод, который, по словам графа Кочубея, "государь ча-
сто просматривает и черпает из него много дельного". Больше того,
именно эти материалы даны были в наставление Преобразова-
тельному комитету, учрежденному уже в 1826 г.(как раз в момент,
когда лидеры декабристов всходили на виселицы на кронверке Пе-
тропавловской крепости) дабы мог он "извлечь из сих сведений воз-
можную пользу при трудах своих".