Знание — социальный конструкт. Смыслы создаются в процессе социального взаимодействия. Знание находится не в людях (в индивидуальном сознании) и не снаружи (в объективной реальности), оно между людьми. Знание создается
von Glasersfeld, E. (1984). An introduction to radical constructivism. In P. Watzlawick (Ed.), The invented reality (pp. 17-40). New York: Norton.
Современные подходы в системной семейной терапии
людьми в процессе взаимодействия и обсуждения общих для этих людей смыслов.
Истина: Вместо истины теперь можно говорить об интерпретации, теории или взгляде на что-либо. Все интерпретации, естественно, равноправны. В социальном конструктивизме есть идея, что в каждом обществе отдельные интерпретации, разделяемые большим количеством его членов, со временем приобретают статус «истины» и следующими поколениями воспринимаются как нечто «само собой разумеющееся». Никто уже не помнит, что возникли эти «законы жизни» в результате переговоров их предков. Переговоры же осуществлялись посредством языка.
Язык: Постмодернистов интересуют означающие — слово, текст сам по себе, текст в контексте, интерпретации текстов, игра означающих друг с другом.
Для социального конструктивиста язык не отражает истину, язык создает известные нам истины.
Некоторые релевантные теории.
Идея социального конструирования реальности. Четыре постулата:
1) Мир не предстает человеку объективно, человек постигает реальность через опыт, а опыт находится под влиянием языка.
2) Языковые категории формируются в социальном взаимодействии в конкретном социуме, следовательно, имеют социальную природу.
3) Понимание действительности в данный момент зависит от того, что сформировалось в социуме (от действующих норм социальных конвенций).
4) Формируемое социально понимание действительности определяет многие стороны человеческой жизни.
Экологический подход Гибса: Не так важно, что у человека в голове, как то, в чем эта голова (Umwelt). Человек во взаимодействии с окружающей средой.
Витгенштейн: Три идеи (потом отсюда развились теории речевых актов):
1) Язык неотделим от контекста использования = язык — это форма жизни.
2) Когда человек говорит, он действует.
3) Язык — форма конвенционального поведения.
Часть 3
Теория лингвистической относительности. Создана Эдвардом Сепиром и Бенжамином Уорфом. Почти сто лет назад этих американских антропологов, как и многих мыслителей, интересовал вопрос о силе влияния языка на мышление. Суть их гипотезы состояла в том, что язык, как минимум, предрасполагает к выбору определенных форм поведения и мышления или даже полностью определяет мышление.
Социальная ответственность (Шоттер): 1. Человеческий опыт неотделим от коммуникации 2. Центральное звено связи между коммуникацией и опытом состоит в процессе объяснения (через язык). Отсюда социальная ответственность ■* человек обязан объяснить свое поведение, и это объяснение строится в терминах правил общества. Планирование поведения осуществляется в свете последующего объяснения. Наше понимание в большой степени определяется тем, как мы говорим.
Психотерапия20.
Нарративная психотерапия основана на идеях социального конструктивизма. Причем для нарративных терапевтов существенным оказался сдвиг от конструктивистской сосредоточенности на биологии наблюдателя в сторону социально-конструктивистского интереса к взаимодействию между наблюдателями.
Нарративные терапевты полагают, что реальности конструируются людьми через язык и организуются и поддерживаются через истории.
Согласно Майклу Уайту (White M., 1995), нарративная терапия сфокусирована на том, как люди выражают свой опыт. Эти акты выражения опыта, переживания мира или жизни есть интерпретации (через язык), посредством которых люди придают смысл своему опыту и делают его понятным для себя и для других. Смысл и опыт — нераздельны.
П. Вацлавик: «...Мы имеем дело с, казалось бы, само собой разумеющимся допущением, что существует некая действительная, объективная, независимая от человека реальность, которую нормальный человек осознает яснее, чем так называемый душевно больной. Идея такой реальности стала в философском отношении несостоятельной уже со времен Д. Юма и И. Канта; в научном же отношении несостоятельной она является с тех пор, когда стало утверждаться мнение о том, что задачей науки не может быть поиск и обнаружение неких окончательных истин.
Современные подходы в системной семейной терапии 297
Акты выражения опыта — это единицы смысла и опыта. То, каким будет выражение опыта, зависит от того, насколько людям доступны интерпретативные ресурсы, способные обеспечить так называемые рамки понятности, нечто, что приводит события жизни в отношение друг с другом.
Акты выражения опыта имеют культурный контекст и наполнены культурно заданными знаниями и практиками. То, как люди интерпретируют свой опыт, конституирует их жизнь: мир, в котором они живут, самих людей, их отношения, способы переживания и т.д. Интерпретации, выражение опыта находятся в постоянном производстве, и это меняет жизнь.
Действие опирается на смысл — то, что люди будут делать, основано на том, как они интерпретируют свой опыт. Люди предпочи-
Насколько мне известно, допущение «реальной» реальности сохранилось лишь в психиатрии. В этой связи было бы полезно провести фундаментальное различие между двумя аспектами действительности, которое достаточно ярко выявляется на простом, часто приводимом примере. Физические свойства золота известны с давних пор, и совершенно невероятно, чтобы они (так же, как многочисленные другие естественнонаучные факты, установленные экспериментальным путем) были подвергнуты сомнению в результате новых исследований, либо существенно обогатились благодаря последующим фундаментальным открытиям. В данном случае, если два человека имеют разные мнения относительно его физических свойств, то привести естественнонаучные доказательства тому, что один из них прав, а другой — нет, относительно просто. Эти свойства золота мы называем действительностью первого порядка (дабы несколько упростить картину, мы оставляем без внимания тот факт, что, как об этом говорит X. фон Ферстер в своем докладе, и этот аспект реальности является результатом фантастически сложного процесса конструирования действительности на нейрофизиологическом уровне, что обязательно предлагает наличие одной и той же языковой и семантической среды). Помимо этого, совершенно очевидно, в отношении золота существует действительность второго порядка, а именно — его стоимость. Эта последняя не имеет ничего общего с физическими свойствами металла, а представляет собой допускаемую человеком условность. Общепризнано, что и эта реальность золота является, в свою очередь, результатом взаимодействия других факторов, таких как, например, соотношение предложения и спроса или последние высказывания Аятоллы Хомейни. Все эти факторы объединяет то, что они являются человеческими конструкциями, но никак не отражением независимой истины.
Таким образом, так называемая действительность, с которой мы имеем дело в психиатрии, является действительностью второго порядка, и конструируется путем приписывания смыслов, значений или ценностей соответствующей действительности первого порядка. Различие между двумя упомянутыми действитель-ностями хорошо выявляется в известном шуточном вопросе о различии между оптимистом и пессимистом: оптимист — как гласит ответ — о начатой бутылке вина скажет, что она наполовину полная, пессимист же — что она наполовину пустая. При одной и той же действительности первого порядка налицо две принципиально разные действительности второго порядка» (цит. по: Вацлавик, 2001).
Часть 3
тают те смыслы, которые разделяются их сообществом. Смыслы личного опыта, которые изначально расплывчаты и неясны, определяются и проговариваются в сообществах людей в соответствии с установленными процедурами. Таким образом, люди формируют и переформируют свою жизнь через выражение опыта, через истории. Эти истории не абстракция, не нечто, находящееся вовне, к чему люди могут отнести свой опыт, не точки зрения или «зеркала мира» — это и есть сама жизнь.
Основанная на этих теоретических допущениях, нарративная терапия предлагает людям возможность рассказать и перерассказать, воплотить и перевоплотить предпочитаемые истории своей жизни; превратить уникальные, противоречивые, случайные, а иногда и отклоняющиеся события своей жизни в значимые эпизоды присутствия альтернативного; распространить это присутствие во времени так, как им удобно; открыть альтернативные знания и умения, которые содержатся в этих новых выражениях опыта и определить их культурный контекст, который, возможно, не будет соответствовать доминирующим в данной культуре историям, то есть эти знания и умения могут быть репрессированы в данной культуре; открыть способы жизни, в которых эти альтернативные знания и умения воплощаются (например: можно жить весело и мне это нравится; жить весело — это жить вот так-то; и вот как это можно сделать).
Никаких объективных истин для нарративного терапевта, конечно же, не существует. Цель нарративной терапии — создание новых историй, открытие пространства для широкого поля альтернатив, ощущения выбора.
Между этой теоретической посылкой и прагматической целью располагается позиция терапевта. Нетрудно догадаться, что называется она «не-знание».
Нарративные терапевты испытывают искренний интерес к историям своих клиентов, всегда готовы и рады услышать нечто удивительное и уникальное.
Поскольку нарративный терапевт не имеет доступа к глобальным основаниям жизни, если таковые имеются, и не знаком с универсальной природой человека; не думает, что за поверхностным скрывается глубинное, к которому у него одного как тренированного эксперта есть доступ; не знаком не только с классифика-
Современные подходы в системной семейной терапии
циями и типологизациями людей/систем, паттернов поведения и т.д., но и с идеей нормы, — в связи со всем этим ему сложно определить, что предпочтительно для данной семьи/клиента (быть функциональной, дисфункциональной или еще какой-то) или куда ее/его следует вести (скажем, с психотического уровня на невротический). А главное, нарративный терапевт понятия не имеет, кто перед ним сидит. Зато он точно знает, что чем-то отличается от этих людей (полом, возрастом, расой, вероисповеданием и т.д.), и эти отличия влияют на то, как он понимает истории своих клиентов. Соответственно это свое «не-знание» людей нарративный терапевт старается по-постмодернистски рефлексировать и задавать больше вопросов относительно тех моментов историй, где он чувствует себя особенно незнающим.
Дж. Фридман и Дж. Комбс пишут о том, как предыдущий клинический опыт и знания могут мешать нарративному терапевту справиться с «Ага»-реакцией на «клинически значимые моменты»21. Трудно отказаться от «экспертных фильтров» и, «хотя полученное образование говорит нам о том, что мы знаем, попытаться прислушаться к тому, что мы не знаем» (Фридман Дж., Комбс Дж., 2001).
Согласно Майклу Уайту, понимание возникает в сознании тех, кто участвует в интерпретативных актах, в выражении опыта и действиях — практических следствиях этих выражений. Нарративный терапевт в процессе терапии пытается понять, какой смысл несут истории людей для них самих. Знать здесь, по сути, означает понимать, и этих пониманий столько же, сколько историй.
Итак, ключевые слова в позиции нарративного терапевта: отказ от роли эксперта, не-знание, уважение, интерес, сотрудничество, прозрачность.
Еще одна базовая идея нарративной терапии, основанная на ее представлениях о роли языка в жизни людей, звучит так: «Люди — это не проблемы. Проблемы — это проблемы».
Итак, люди — не проблемы, но отношение, которое человек имеет к набору источников, с помощью которых он придает смысл своей ситуации, может поместить его «в» проблемы.
21 У Виктора Пелевина есть отличная иллюстрация к этой практике — рассказ «Зигмунд в кафе».
Часть 3
По мнению нарративных терапевтов, многие способы, которые изначально были созданы, чтобы помочь людям успешно справляться с проблемами, на самом деле скрытым образом удерживают их в этих проблемах и увеличивают силу проблемы и ее власть над человеком. Причина этого в том, что язык, который мы унаследовали в наших (особенно в западных) культурах, способствует тому, чтобы мы осмысляли себя и наши отношения с миром определенными способами (теория лингвистической относительности и социального конструирования реальности).
В языке есть ресурсы, которые позволяют нам интерпретировать наши проблемы следующим образом: «Это с нами что-то не в порядке: я алкоголик, а не у меня есть такая проблема — алкоголизм; я злая, а не у меня есть проблемы со злостью». Последние формулировки звучат для нас странно, и непривычность этой интерпретации обусловлена языком.
Точно так же во время прогулки в горах нам было бы странно услышать от представителя племени (не помню какого), что вот, мол, камнит. Для нас бы падали камни. Если мы представим, что эти камни наделены сознанием и пришли из разных культур, подобных, скажем, нашей и этого племени, то одни из них с детства слышали, что им предстоит камнить, в то время как другие готовились падать.
Представим теперь, что камень из общества падающих камней пришел к психотерапевту, выходцу из племени камнящих (этот психотерапевт, скорее всего, называл бы себя «психоте-рапевтирующий»), с проблемой страха падения.... «Какого такого падения?» — подумал бы модернистский пси-хотерапевтирующий, уже в этот момент радостно предвидя, что этот пациент к нему надолго и за то время, пока они будут прогулочным шагом идти к камнящей реальности, он, терапевт, вероятно, успеет довести эту реальность до правильного состояния, в котором он всем известен как первооткрыватель «синдрома "страха падения" у камнящих». «Ага! Значит, падения!» — подумал бы модернистский психо-терапевтирующий, читавший на втором курсе работы предыдущего психотерапевтирующего, уже в этот момент обреченно предвидя, что этот пациент наверняка упорно будет называть его психотерапевтом, несмотря на то, что неотделимость действия от агента действия давным-давно научно доказана и нормальному пациенту совершенно очевидна.
Современные подходы в системной семейной терапии
«Ого! — подумал бы постмодернистский психотерапевтирую-щий (долгие годы с большим интересом пытавшийся понять всех тех, кто называл его психотерапевтом, ухогорлоносом и летчиком-испытателем). — Он говорит, что у него есть такая проблема — страх падения. Очень, очень интересно!» Вслух: «Вы, знаете, в культуре, в которой я вырос, не было даже такого слова «падение»... Некоторые нарративные терапевты, и я в том числе, полагают, что... Еще мама часто говорила мне в детстве... Я бы хотел постараться понять... Представьте, что прошел год и вы уже «с тихим достоинством ждете падения и не слышите страха», это будет для вас хорошее состояние?.. Кто первым заметит, что вы больше не слышите страха?.. Были ли когда-то в прошлом случаи, когда вам удавалось договориться с этим Страхом падения, чтобы он на какое-то время замолчал?» (Думает: «Потрясающе! Потрясающе интересно! Сколько в мире всего уникального и непознаваемого! Вот процесс психотерапии, например...»)
Многие терапевтические подходы базируются на негласной предпосылке, что «Я» или Индивид — это то самое место, к которому следует отнести проблему. Таким образом, они помогают позиционировать людей как «индивидов, с которыми не все в порядке»22.
«Возьмем, например, идею лечения беседой, которая неслучайно промелькнула в начале нашего рассуждения о нарративной терапии. Эти два слова могли бы ухватить некую суть того, что такое «терапия». Они предполагают, в них имплицитно содержится, что у кого-то есть проблема и эту проблему надо излечить. Терапевт, таким образом, подобен доктору, который может диагностировать, что именно должно быть вылечено. Доктора обучены быть экспертами в решении этой задачи. Когда доктор находит, в чем действительно проблема, он может, как эксперт, дать определение того, «что здесь на самом деле происходит», и на основе этого предпринять ряд действий, которые все приведут в порядок. И таким образом тот, у кого была проблема, больше ее иметь не будет, так как все было приведено в порядок, стало правильным, и человек теперь может жить немного лучше, по крайней мере, в течение какого-то определенного времени. Вот такая карикатура на модернистский взгляд на язык и практику... Озвучивая постмодернистский подход, мы могли бы здесь задать такие вопросы: кто определяет, что значит в порядке и не в порядке, что правильно, а что неправильно? Какой эффект это производит на человека, когда ему говорят, что он должен подчиниться экспертизе другого? На каких основаниях, с какой стати один человек имеет право на то, чтобы его знания рассматривались как более серьезные/лучшие, чем чьи-то еще? Язык действует в согласии с научным методом так, что это приближает нас к контакту с подлинными фактами природы, с истинным положением вещей? Или язык более конструктивистская вещь и сам создает и поддерживает некоторые проблемы?» (JennY Pinkus, August 1996).
Часть 3
Лингвистическая практика, помогающая людям отделить себя от проблем (то есть от проблемно насыщенных историй, которые они воспринимают как собственную идентичность), посмотреть на них со стороны, посмотреть на свои отношения с проблемой, взять на себя больше ответственности за характер этих отношений и почувствовать себя способными в значительной степени определять эти отношения, — вот такая лингвистическая практика называется экстернализацией и является еще одной базовой техникой нарративной терапии.
Экстернализация также исключает эффект «приклеивания ярлыков» и способствует тому, чтобы вся семья сплотилась и направила свои усилия на борьбу с проблемами, а не с людьми (с алкоголизмом, а не с мамой-алкоголичкой; с невнимательностью, а не с ужасно (и будто назло родственникам) невнимательным ребенком и т.п.). Это уменьшает количество обвинений в семье, снижает чувство вины у ее членов и повышает эффективность их усилий.
ПРАКТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ
Как уже было сказано, экстернализация — это лингвистическая практика, и осуществляется она с помощью экстернализирую-щей беседы. Эта беседа состоит в основном из вопросов, направленных на различные этапы экстернализации (отделение проблемы, изменение отношений с ней и т.д.).
Чтобы самому нарративному терапевту, начинающему практиковать экстернализирующие беседы, было легче увидеть проблему отдельно от сидящего перед ним человека, он может для начала прямо во время разговора представлять ее как отдельную «сущность», сидящую, скажем, на плече у клиента или на другом стуле. Как вы уже поняли, критическим моментом в экстернализи-рующей беседе является построение фразы терапевтом.
Например, в ответ на фразу клиента: «Я депрессивный человек, мне не хочется ничего делать или выходить куда-либо» — терапевт может сказать: «То есть Депрессия мешает вам выходить в люди и быть активным?». Терапевт внимательно слушает клиента, замечая, какими именно словами тот описывает проблему и свои отношения с ней, и затем использует эти слова, задавая вопросы и перефразируя то, что сказал человек, таким образом, чтобы проблема переместилась вовне. Так постепенно происходит трансформация беседы из интернализирующей — в экстернализирующую.
Современные подходы в системной семейной терапии
Некоторые различия между интернализирующей
и экстернализирующей беседами (по: Morgan A., 2000)
| В интернализирующей беседе | В экстернализирующей беседе |
| Проблематизируется человек. | Проблематизируется проблема. |
| Проблемы локализуются в человеке. | О проблеме говорится как о чем-то внешнем по отношению к человеку, что создает пространство для обсуждения взаимоотношений человека с этой проблемой. |
| Ведутся поиски того, что с человеком «не так» или чего ему не хватает. В основе — дефицитарная модель. | Проблема помещается во внешний по отношению к человеку или его идентичности контекст. |
| Действия, поступки человека рассматриваются как видимые проявления его глубинного «Я». | Действия рассматриваются как события, увязанные в последовательности на определенных промежутках времени в соответствии с некими сюжетами. |
| Поведение и проблемы объясняются на основе мнения других людей. | Людям предлагается распознать, какие смыслы и объяснения они сами приписывают событиям своей жизни. |
| Используемые описания стремятся представить человека и его идентичность как нечто цельное и законченное, оставляя мало пространства для иных описаний идентичности. | Открывается пространство для создания множественного описания идентичности. |
| Социальные практики, поддерживающие проблему, остаются вне сферы обсуждения. | Создаются условия для того, чтобы социальные практики, поддерживающие и питающие существование проблемы, стали хорошо видны и доступны для обсуждения. |
| Такая беседа ведет к ограниченным, жестким выводам относительно жизни, «Я» и отношений. | Подобная беседа приводит к богатым, насыщенным описаниям различных способов жизни и отношений. |
| Исследуются внутренние влияния, происходящие в людях, обратившихся за помощью. | Исследуются культурные и социопо-литические влияния на жизни людей, обратившихся за помощью. |
| Такая беседа приводит к классификации людей в терминах степени и характера их отличия от «нормы». Для того чтобы описать человеческий опыт или проблемы, изобретаются специальные термины или лейблы. Когда люди описываются как «отличающиеся», они часто чувствуют себя дискриминированными. | Отличия и разнообразие приветствуются, а идеи «нормы» подвергаются сомнению. Отличия принимаются, а дискриминационные практики проговариваются, делаются видимыми и доступными для обсуждения. |
Часть 3
| Проблемы понимаются как «части людей и их идентичностей». Следовательно, беседа организуется вокруг поиска путей «жизни с» последствиями определенного диагноза. Например, как жить с аутизмом или с синдромом дефицита внимания. | Терапевт обсуждает с людьми возможные изменения в их отношениях с проблемой. |
| Люди, которые, как считается, находятся вне сферы влияния данной проблемы (например, профессионалы), рассматриваются как эксперты. | Люди сами — эксперты в своих жизнях и отношениях. |
| В качестве агентов изменения выступают создаваемые другими стратегии, которые, как предполагается, должны «исправить» проблему. | Изменения происходят на основе сотрудничества и порождаются в этом сотрудничестве. В процессе беседы обнаруживаются компетенции и знания человека, которые уже имеются. |
| Часто происходит обширное обсуждение проблемы и связанных с ней нюансов. | Ведутся поиски альтернативных описаний и историй, находящихся за пределами проблемного описания. |
Таблица 2
Иногда проводится процедура персонификации проблемы — ей приписывается имя или она наделяется определенной идентичностью. Многие люди, особенно дети, могут нарисовать проблему, и это помогает им отделиться от нее. Существенно, что язык описания проблемы и имя для нее должны исходить от клиента. Терапевт может просто спросить что-нибудь вроде: «Интересно, а вы могли бы предложить какое-нибудь имя для этой проблемы?»
Экстернализируемая проблема может представать в различных формах, это могут быть чувства — тревога, вина, страх и пр.; аспекты отношений — борьба, ссоры, взаимные обвинения и т.д.; культурные и социальные практики — приписывание вины матери, родителям, женщине, гетеросексульное доминирование, дето-центризм и пр.; и даже метафоры, в которых люди часто говорят о проблемах: «стена непонимания», «волны отчаянья», «запертая дверь, за которой притаился ужас» и пр.
Порой по ходу беседы экстернализируется несколько проблем. В этом случае терапевт может перечислить имена проблем и попросить клиента установить приоритеты. Можно также попробовать выявить связи между этими проблемами — возможно, некоторые из них вступили в коалицию и поддерживают друг друга. Например, у депрессии в друзьях могут быть самокритика и неуверенность в себе.
Современные подходы в системной семейной терапии
Во время беседы терапевт постоянно должен перепроверять и учитывать более широкие контексты существования проблемы. Выбранное без учета контекста имя проблемы может поддерживать ее. Например, если семья обратилась по поводу страхов и ночных кошмаров у ребенка, нужно исключить вероятность того, что ребенок подвергается насилию, а страхи — его следствие. Если назвать проблему «страх» и начать экстернализировать ее, в то время как настоящей проблемой является внутрисемейное насилие, то это лишь добавит ребенку и семье опыта замалчивания.
Названная и отделенная проблема сначала тщательно исследуется и персонифицируется. Терапевт интересуется ее уловками, тактиками, способами действовать и разговаривать с человеком, намерениями, идеями, планами, предпочтениями, правилами, желаниями, мотивами, мечтами, союзниками и противниками и пр.
Чем больше проблема персонифицируется, тем больше она отделяется от человека.
В ходе экстернализирующей беседы человек пересматривает свои отношения с проблемой. Терапевт может спросить: «Могли бы вы рассказать, как развивались ваши отношения с Перфекцио-низмом? Как бы вы охарактеризовали эти отношения на сегодняшний день? Это благополучные или неудовлетворительные отношения? Они приносят больше радости или огорчений?» Люди могут описывать эти отношения как конфликтные, дружеские, противоречивые, утомительные и пр.
Когда существующие на данный момент отношения описаны, терапевт может начать спрашивать человека о том, каких бы изменений в этих отношениях он хотел. Тогда у человека появляется возможность исследовать и сформулировать свое собственное, отделенное от проблемы мнение по поводу этих отношений и определить дальнейший путь их развития. Человек может захотеть завершить отношения с проблемой или сделать их более спокойными и регулируемыми. Например, в определенных ситуациях человек хотел бы по собственной воле вступать в дружеские отношения с Перфекционизмом и брать у него энергию для работы. А в личных отношениях, во время развлечений и отдыха он может обойтись без Перфекционизма.
Техника, включающая в себя и экстернализацию, и уникальный эпизод, называется прослеживание истории проблемы. Когда проблема первично названа, терапевт, не забывая перепроверять
Часть 3
название проблемы, начинает интересоваться ее историей, задавая соответствующие вопросы:
Когда вы впервые заметили проблему (встретились с ней)?
Я бы хотела уточнить, когда Депрессия обладала наибольшей силой и влиянием на вашу жизнь? А когда она была наиболее слабой? В какие моменты, периоды жизни Вы в наибольшей степени чувствовали, что способны противостоять Депрессии?
Для того чтобы задавать такие вопросы, проблема не обязательно должна быть названа — можно говорить просто «проблема». Часто бывает полезно использовать вопросы относительного влияния — позволяющие заметить и проследить изменения степени и характера влияния проблемы на жизнь человека на определенных временных промежутках. Это сразу «разрыхляет» проблемно насыщенный нарратив, снижает власть проблемы и позволяет увидеть альтернативы. Терапевт может спросить: «Если 10 — это максимальное влияние проблемы, то насколько она была влиятельна 6 месяцев назад, 10 лет назад, сейчас, что вы ожидаете через неделю?» И т.д. Или радикальней: «Если 10 — это ваша жизнь, то какой частью от десяти владела проблема и сколько оставалось у вас полгода назад?» Клиент может ответить: «У нее было 6, а у меня 4». Терапевт: «А неделю назад?» Клиент: «У нее 8, у меня 2». Терапевт: «А пять лет назад?» Клиент: «У нее 1, у меня 9».
Формы таких вопросов бывают самыми разными — влияние выражается в процентах, степенях, других числах, изображается графически и т.д.
Пример 1.
Графическое изображение истории проблемы
и изменения ее влияния на жизнь человека
Часть жизни Маши, Часть жизни Маши,
отнимаемая Тревогой свободная от тревоги
*
| Вчера | * | ||
| Три недели назад | * | ||
| Два месяца назад | * | ||
| Год назад |
Современные подходы в системной семейной терапии
*
Четыре года назад
*
Пять лет назад
Пример 2.
Снижение влияние проблемы на жизнь человека с помощью исследования истории этой проблемы (по: Morgan, A., 2000)
Рауль страдал от жестокой депрессии. Большую часть своей взрослой жизни он провел в одиночестве, почти не общаясь с людьми. Депрессия была его спутницей с юных лет. Он был многократно госпитализирован и пришел на консультацию к терапевту, чувствуя, что готов покончить жизнь самоубийством.
