Социальная и государственная парадигма

Традиционализма

Обратимся теперь к тем положениям традиционализма, которые характеризуют социальную структуру. Социальная парадигма является логическим следствием космогонических постулатов. Генеральной идеей традиционализма является идея иерархическо-кастовой структуры, которая тесно связана с традиционалистским пониманием исторической эволюции вернее, инволюции.

Итальянский традиционалист Ю. Эвола пишет, что «вся история представляет собой процесс деградации, потому, что все мы видим угасание древних культур древнего типа и решительное наступление новых современных культур глобального типа»^[268]. Рассуждая о причинах такой инволюции, философ называет в их качестве отказ от иерархической структуры общества. Причиной же такого отказа он считает ошибку в оценке состояния иерархичности. В частности, ошибочным является утверждение о том, что иерархия традиционного мира основана на тирании правящих классов. Основа Традиции отнюдь не в том, что высшие навязывают себя низшим. Настоящий базис традиционной социальной иерархии – ясное осознание низшими слоями сути иерархических отношений. Не низшие нужны высшим, а совсем наоборот. В основе подлинных иерархических отношений лежит идея о том, что в некоторых людях реально присутствует то, что другими воспринимается как идеал, неясно осознается ими как предчувствие и стремление. Поэтому «обыкновенных» людей фатально влечет к высшим, и подчиняются они не чему-то внешнему, а своему истинному Я. В традиционном мире, с одной стороны, лежит тайна готовности к жертве, героизму и верности, с другой – престиж, авторитет и спокойная сила, неведомая тирану^[269].

Ранее, чем Эвола, об этом писал Генон, который отмечал в отношениях управляющих и управляемых невозможность существования вторых без первых. Причем этим вторым власть просто необходима для нормального существования. Массы жаждут власти как таковой, даже если она незаконна, а управляющие не имеют на власть никаких других оснований, кроме собственных претензий. Этим пользуются узурпаторы, прибегая к искусной хитрости: те, кто действительно контролирует мир, пытаются убедить народы, что они сами собой управляют, потому что существует народовластие. «И народы, – пишет Генон, – охотно верят в этот абсурд, потому что они не просто не обладают достаточными интеллектуальными способностями, чтобы убедиться в невозможности такого положения дел, как на практике, так и в теории. Для поддержания этой иллюзии было изобретено “всеобщее голосование”. Предполагается, что закон устанавливается мнением большинства, но при этом почему-то упускается из виду, что это мнение крайне легко направлять в определенное русло или вообще радикально изменить. Этому мнению с помощью системы внушений можно придать желаемую ориентацию»^[270].

Узурпаторы, в отличие от представителей истинной элиты, склонны использовать свое положение для отрицания духа. Поэтому теряется связь с любой высшей точкой опоры, а власть существует только ради себя самой. В таком случае происходит разрыв любых связей, метафизическое напряжение, поддерживающее организм традиционного типа спадает, а любые усилия теряют свое направление, а в итоге уходят из-под контроля. Правда, вершина сохраняет свою чистоту, однако отдельные, потеряв связь с высшим, катятся в пропасть. В этом-то, по мнению Эволы, кроется тайна упадка общества. Европеец сначала уничтожает иерархию в самом себе, искоренив свои внутренние духовные способности, находящиеся в тайной связи с основным принципом традиционного порядка, который затем был разрушен^[271].

С точки зрения Традиции и иерархичности Эвола раскрывает сущность и порядок функционирования государства. Он видит в государстве действие «высших одухотворенных» сил, которые формально закрепили социальный статус «высших» и «низших» в виде сословий или каст. Государство придало форму «бесформенной жизненной силе» и дало легальное закрепление четырем кастам: касте слуг (рабочих); торговце и земледельцев; воинов; носителей царской и, одновременно, жреческой власти^[272]. Каждая каста в традиционных государствах стояла над другой. При этом высшие касты – воины и знать – представляли собой не столько политические, сколько сакральные сословия. Иерархия основывалась не на экономическом состоянии, а на степени духовного восхождения, через преданность «высшим формам, превосходящим просто жизнь».

Первая каста – это ничто, просто безличный коллектив. Вторая каста организаторов работы и богатства представляла собой начало высшего типа; здесь уже просматривается отдельная личность. Каста воинов содержит в себе предчувствие чего-то большего, которое дает «закон сам по себе, превосходя природные, инстинктивные, коллективные и утилитарные силы»^[273]. Венчает эту пирамиду царь, являющийся одновременно жрецом, – почти сверхъестественная личность. Этот властелин-сверхличность составляет, своего рода, ось всего общественного организма.

Социум трактуется как тело, управляемое духом, где мирская власть и авторитет были единым целым, а иерархия власти в полной мере обладала легитимностью. Упадок общества сопряжен с разрушением социальной иерархии. Эпоха священных королей-жрецов находится за порогом мистического времени. Эта верхушка исчезает, и власть спускается на более низкую ступень и переходит к касте воинов. Хотя сакральный момент присутствует и здесь (помазание на царство), но монарх – это законодатель, судья и воин, однако он не обладает духовной властью. На второй стадии упадка рушатся европейские монархии и вырождается аристократия. Короли, по выражению Эволы, становятся бессильными призраками. В парламентских, буржуазных, республиканских демократиях формирование капиталистических олигархий последовательно выражает фатальный переход от «второй касты к современному эквиваленту третьей – касте торговцев»^[274].

На примере Советской России Эвола показывает, что кризис буржуазного общества и восстание пролетариата устанавливают деспотизм масс. Человек массы – это число, экономическая, коллективная, интернациональная сущность. Обществом правит каста безымянных и безликих, наступает господство «безличного и механического»^[275]. Небезынтересно замечание философа о том, что стандартом низших каст является работа. Такой образ жизни сам по себе не дает возможности для возвышения духа. Эвола замечает, что человек свободен в безусловном, абсолютном действии, которое низшие касты отвергают и считают бессмысленным в силу отсутствия в нем прикладного значения. Абсолютное действие может иметь место в двух случаях – символах чистого действия. Это героизм и чистое знание в виде аскезы и созерцания, при которых аристократический режим мог реализовывать свое полное значение. Высшие касты являли собой пространство, где человек, как таковой, мог участвовать в сверхъестественном порядке. Такое участие обеспечивало ему обладание полной и универсальной ценностью личности. Эвола приходит к выводу, что если эти высшие интересы девальвируются, а концентрация действия и интересов людей происходит лишь в сфере эмпирий, направляется лишь на экономические достижения, то человек подвергается духовному и интеллектуальному расщеплению, децентрализуется, отдается силам, отнимающим у него контроль над собой и «вверяющим его иррациональной и доличностной энергиям человеческой жизни. А ведь конечная цель и смысл любой истинно высшей культуры состоит в попытке подняться над такими силами»^[276].

Свои суждения Эвола высказал вслед за Геноном, отмечавшим, что «цивилизация, в которой произошел разрыв со сферой трансцендентального и которая попала под материалистическое влияние, оказывается ослабленной прагматизмом и вульгарным позитивизмом. Будучи ослеплена достижениями «сциентизма», современная западная цивилизация больше не может различить добро и зло, истину и ложь, поэтому все больше поддается влиянию темных, глубинных, неконтролируемых, антитрадиционных сил. Одним из проявлений подобных влияний является увлечение современной цивилизацией психологическими теориями»^[277].

История цивилизаций – это история вырождения, которому предшествовало нормальное состояние, когда социум строился в соответствии с принципами традиции. Первым шагом на пути вырождения стала, по мнению Генона, светская концепция власти. Светская власть начинает разрушаться с момента непризнания своего подчинению духовному владычеству. Духовная власть обладает знанием Традиции, незыблемым знанием. Светская же власть таким знанием не обладает.

В истории Европы первая мощная манифестация упадка проявилась в Возрождении и Реформации, которые ознаменовали собой еще более глубокое падение, окончательно закрепившее разрыв с Традиционным Духом. Возрождение воплотило в себе разрыв в сфере искусства и наук, Реформация – в области самой религии. Возрождение заимствовало формы Античности, которые на самом деле лишены жизни. Протестантизм знаменует собой выражение повсеместности и системности упадка. Индивидуалистические тенденции, заложенные в протестантизме, расчистили путь для демократических, эгалитарных концепций.

Индивидуализм оценивается традиционалистами как отрицание всякого принципа, превышающего уровень человеческой индивидуальности, а также логически вытекающее из этого сведе́ние всех компонентов цивилизации к чисто человеческим элементам. Индивидуализм, по мнению Генона, тождественен тому, что в эпоху Возрождения получило название «гуманизм». Кроме того, индивидуализм присущ именно профаническому, а не сакральному мировоззрению. Генон приходит к выводу, что понятия «индивидуализм», «гуманизм» и «профанум» суть различные наименования одного и того же феномена, поскольку профаническое мировоззрение – это мировоззрение антитрадиционное, и именно оно лежит в основе всех специфически современных тенденденций упадка и деградации^[278].

Движение Реформации с ее критикой «ученой латыни», идеей возрождения национальных языков и культур, восстановлением ценности земной жизни сконструировало образ индивида, живущего для самого себя. Развитие протестантизма способствовало духовному обоснованию и распространению духовного индивидуализма и субъективизма во всех сферах: от экономики и политики до философии, искусства и повседневной жизни людей^[279]. В духовном плане происходили упрощение и примитивизация философских концепций в угоду идеалам Просвещения. Осуществлялась критика метафизики как бесполезного теоретизирования и переориентация науки на нужды производства. Знание ради знания стало восприниматься как непозволительная роскошь, происходила постепенная замена классического образования на специализированное, дробление знания на частные научные дисциплины. Главной характеристикой философии, начиная с Нового времени, стало пренебрежительное отношение к духовной традиции прошлого. Критика всей предшествующей философии проходит красной линией через все новоевропейские концепции, начиная с Р. Декарта. Современная европейская философия выступает не только с критикой остатков Традиции, но и с претензией на ее разрушение и тотальное преодоление^[280].

Приверженность иерархическим устоям неизбежно выводит традиционалистов на отрицание демократии и, более того, применение к ней характеристики абсурдности. Доводы же сводятся к следующему: высшее не может происходить из низшего, поскольку из меньшего невозможно получить большее. Такие доводы Генон считает «абсолютной математической истиной», которую отрицать просто бессмысленно.

Подобный аргумент выдвигается против материализма, идущего, по мнению Генона, рука об руку с демократией: истинная власть всегда формируется сверху, народ же, находясь внизу, источником власти быть не может. Власть должна быть освящена или легализована духовной властью. В противном случае, оставаясь без сакральной поддержки, она не обретает душу, а предстает в виде бездушной механической бюрократии. Власть, которая не получила оправдания из-за отсутствия высшего принципа обречена сеять повсюду хаос и разрушение. Генон пишет, что «нарушение истинного иерархического порядка начинается уже тогда, когда чисто временная власть стремится освободиться от власти духовной или даже подчинить ее себе в целях достижения тех или иных политических выгод. Это является начальной формой узурпации, которая прокладывает путь всем остальным формам»^[281]. В качестве примера философ приводит французскую монархию, которая, начиная с XIV в., сама того не ведая, подготовила революцию, уничтожившую, в свою очередь, ее саму. То есть, посягнув на орден тамплиеров, Филипп IV сам вытащил камень из здания французской монархии.

Критикуя демократию, Генон утверждает, что мнение большинства не может быть ни чем иным, кроме как выражением некомпетентности, независимо от того, является ли оно следствием недостатка умственных способностей или следствием недостаточного уровня просвещения. По этому поводу он приводит свои наблюдения, касающиеся «массовой психологии» и обращает внимание на тот факт, что ментальная реакция, возникающая среди объединенных в толпу индивидов, проявляется в форме коллективного психоза, и интеллектуальный уровень толпы в целом становится в разы ниже, чем уровень каждого индивида в отдельности^[282]. Философ приравнивает интеллект толпы к интеллекту самых «низменных и недалеких» ее членов^[283].

Демократии Генон противопоставляет аристократию, поскольку этимологически слово «аристократия» означает «власть лучших», власть элиты. Элита представляет собой меньшинство, но это меньшинство качественное, обладающее огромной силой, основанной на интеллектуальном превосходстве. Эта сила ничего не имеет общего с количественной силой большинства, на котором основывается демократия. «В соответствии со своей собственной логикой “народовластие” настаивает на принесении меньшинства в жертву массам, большинству, а значит качество в жертву количеству, элиту в жертву массам. Поэтому направляющее воздействие подлинной элиты и даже сам простой факт ее существования (конечно же, она может выполнять свои функции, если существует) в принципе несовместимы с демократией. Последняя основана на эгалитарных концепциях, а значит на отрицании всякой иерархии: в самом своем основании демократическая идея исходит из предположения, что одного индивида можно заменить другим индивидом, так как математически они тождественны, хотя на этом математическом тождестве все сходство заканчивается»^[284].

Обладание властью совсем не означает принадлежности к элите, поскольку подлинная элита обладает качеством высокой интеллектуальности, а посему истинная демократия может возникнуть только там, где подлинной интеллектуальности не существует. По мнению Генона, никакого равенства существовать не может и, несмотря на предпринимаемые искусственные попытки свести всех к единому уровню, различия между людьми никогда не смогут исчезнуть. Этоо заставляет, вопреки самой логике демократии, изобретать различные ложные, или псевдоиерархии, высшие уровни которых зачастую претендуют на то, чтобы считаться единственной подлинной элитой. И эти ложные иерархии строятся всегда на относительных, условных основаниях чисто материального характера.

В качестве единственного социального различия современное общество признает лишь различия в материальном положении, т.е. опять же речь идет о материальном критерии. Он единственный, по мнению Генона, признается демократическим режимом, суть которого выражают термины «материальное и количественное». «И даже те, кто выступает против такого действенного средства для исправления существующей аномалии, из-за отсутствия обращения к принципам высшего порядка, подчас даже усугубляют в негативном ключе актуальную ситуацию»^[285].

Генон взывает к личностям, наделенным интеллектуальной интуицией и способным подняться до созерцания высших истин. Элита в условиях либерально-демократического общества – это, прежде всего, субъект без призвания, который руководствуется исключительно прагматическим принципами. Именно такие люди и являются в своем подлинном значении пролетариями. Все современное общество заинтересовано лишь в том, чтобы делать деньги, и эта страсть становится единственной целью в жизни. «Современный мир есть не что иное, как отрицание традиционной сверхчеловеческой истины. При этом трудно представить себе, что все действительно могут достичь этого знания, то есть большинство современных людей сегодня далеки от этого как никогда ранее. Впрочем, это даже не является строго необходимым. В данном случае достаточно небольшой, но адекватно сформированной элиты, для того, чтобы задать массе определенное направление. При этом, масса, подчиняющаяся воздействию элиты может даже не подозревать о существовании этой элиты и о методах ее воздействия»^[286].

Элита обладает знанием о циклической природе общественной трансформации. Какой бы трансформация не была резкой и внезапной, он все же не предполагает обрыва преемственности, поскольку все циклы связаны цепью причин. Обладая этим знанием, элита могла бы готовить эту трансформацию таким образом, чтобы она произошла при наиболее благоприятных условиях, а сопутствующие ей неизбежные потрясения были бы сведены к минимуму. И даже если бы эта задача оказалась для нее невыполнимой и добиться этого до конца не удалось, все же у нее остается еще одна важная задача: способствовать сохранению того, чему суждено пережить гибель современного мира и принять участие в становлении мира грядущего. При этом совершенно не стоит ждать последнего момента нисхождения, а необходимо подготавливать новое восхождение задолго до первых проявлений грядущей катастрофы, поскольку проблема восхождения встанет опять независимо от степени катастрофы. Генон замечает, что в любом случае усилия не будут потрачены даром, а сама эта элита будет вознаграждена сторицей уже самим фактом ее появления, потому что (так или иначе) результаты этих усилий с необходимостью коснутся всего человечества^[287].

Апологезируя Индию с ее кастово-варновой системой, Генон указывает на то, что нигде больше нельзя встретить такой склонности к созерцанию, как в этом обществе. Совершенство кастового порядка кроется в том, что одна каста (брахманы) предается исключительно созерцанию. Конечно, активная деятельность необходима и им, поскольку должна обеспечивать комфортное созерцание.

Для других каст основной задачей является действие. Западные люди отличаются действием, понимаемым как главный жизненный принцип. Созерцание присутствует и на Западе, но оно здесь становится уделом очень ограниченного круга лиц – малочисленной духовной элиты. Но истинная проблема Запада кроется в слишком малой численности духовной элиты. Конечно, могущество, как уже говорилось, не зависит от численности, но в настоящее время западные люди – это люди без каст: никто из них не занимает место, соответствующее их природе. Запад сталкивается с проблемой неупорядоченного, лишенного всякого смысла действия, поэтому беспорядок и являет себя во всей своей полноте. И беспорядок этот порожден эгалитаризмом, индивидуализмом, либерализмом. В традиционном – кастовом или хотя бы сословном – обществе ремесленники рассматривают свой труд как форму божественного служения. Труд для них – это воплощение связи с Абсолютом. В Индии по этому поводу существует расхожее выражение: даже когда женщины толкут рис в ступе, они думают о Кришне. Занятие ремеслом и даже инструменты ремесленника символизируют особые аспекты Бога^[288].

В отличие от массового производства, от конвейера, порождающих отчужденные от собственного труда и от самих людей продукты, культура ремесла – это особого рода духовный путь, в границах которого позитивная внутренняя эволюция соотносится с качеством внешних усилий. Не количество, а качество выступает императивом традиционного общества^[289]. По Генону, все традиционные доктрины едины в том, чему следует подражать: земные предназначены подражать божественным образцам, художник должен следовать божественному оригиналу.

Заканчивая изложение основных положений традиционалистской мировоззренческо-социальной парадигмы, укажем на резко отрицательное отношение к историзму как концепции миропорядка и человеческого прогресса. Историзм Генон характеризовал как интеллектуальную ловушку, противостоящую всякому истинному пониманию традиционных учений и являющуюся следствием эволюционистского линейного мышления. С точки зрения традиционалистов, историзм выглядит следующим образом: все вещи должны начинаться с чего-то самого рудиментарного и грубого, потом претерпевают прогрессивную обработку. Такое понимание развития влияет и на принципы конструирования исторической теории: та или иная концепция появляется в определенный момент и, чем он более поздний, тем более высокий уровень присущ концепции. Это, в свою очередь, предполагает, что концепция может быть продуктом уже продвинутой цивилизации. В противовес этому традиционалисты приводят вышеизложенные аргументы о невозможности формирования высшего из низшего. «Как раз вначале все то, что принадлежит интеллектуальной и духовной области, находится в состоянии совершенства, от которого оно лишь удаляется в сторону помрачения, сопровождающего необходимым образом весь циклический процесс проявления»^[290]. Само же появление концепции историзма – это продукт не совершенствующейся цивилизации, а продвинутой дегенерации.

Современная западная цивилизация является настоящей аномалией в истории, поскольку единственная из всех известных избрала материальный вектор развития. Она единственная не опирается ни на какой принцип высшего порядка. Процесс материального развития предстает в традиционализме как процесс, обратный интеллектуальному развитию. Материально-технический процесс сопровождается духовным упадком. Под духовностью и интеллектуальностью, как уже говорилось, понимаются существующие сами по себе и для себя интеллектуальность и духовность. Они никак не относятся к опытным наукам, которые имеют прагматический выход. Таковы вкратце основные положения социальной парадигмы традиционализма.

Традиционализм не приобрел множества последователей и не получил широкого распространения в философии и правоведении, однако его идеи всегда и при любом режиме находили своих сторонников. Это же относится и к России, где традиционализм нашел и достаточно прочно занял культурную и политическую нишу. При этом его положения традиционно (!) подвергаются жесткой критике со стороны тех интеллектуалов, которое поддерживают принципы свободы, автономии и эгалитаризма. Не избежал традиционализм критики и со стороны христианских концепций.

Поскольку идея Традиции выросла на почве гностицизма, то она тем более вызывает неприязненное отношение со стороны Христианства. Дело в том, что доктрина гнозиса уже в первые века существования Христианства получила с его стороны резкое осуждение и была расценена как серьезная ересь. На протяжении веков с гностицизмом велась ожесточенная борьба, которая находила отражение в трудах Отцов Церкви, догматических дискуссиях первых Вселенских Соборов. Но гностицизм не уходил с арены общественно-интеллектуальной жизни, он возрождался в движениях манихеев, катаров, вальденсов, альбигойцев, янсенистов. Традиционализм Христианство рассматривает как осовремененный и упрощенный (!) гнозис. Христианские авторы^[291] ставят вопрос: почему догма об Откровении, где происходит непосредственное общение с Богом, не устраивает традиционалистов, которые в центр своих воззрений ставят достижение высшего эзотерического Знания, передача которого осуществляется от поколения к поколению и является достоянием закрытых инициатических орденов, прежде всего, масонов. В какие бы одежды не рядился провозглашаемый традиционалистами поиск Всеединства, т.е. трансцендентального единства всех традиций и религий, он по существу является синкретизмом, который пытались обосновать еще в Средние века (Чеко Даскони) и в последующие исторические периоды (Джордано Бруно, Томазо Кампанелла).

Более того, традиционализм противоречит авраамическим религиям (Иудаизм, Христианство, Ислам), рассматривающим мир как результат Божественного Творения. Трепетное отношение к миру и людям, независимо от их социального статуса и уровня интеллекта, также присутствует в этих религиях. Христианская концепция, в частности, исходит из того, что Бог так возлюбил мир, что послал Своего Сына искупить все зло, скопившееся на земле. Первыми провозвестниками спасения стали двенадцать простых, необразованных людей, которые в конце концов оказались сильнее тогдашней элиты. Традиционализм же наполнен негативом, враждебен к любой современности. Любой отрезок истории – это нисходящая ступень. Свести в одно христианские и традиционалистские представления о мире не представляется возможным, так как они взаимоисключаемы.

Но, как было сказано выше, традиционализм все же имеет стабильную социальную базу и является теоретико-идеологической основой для националистически настроенной интеллигенции. Так, традиционализм, хоть и косвенным образом, стал идеологической почвой для фашистских и национал-социалистических идей. Сейчас на положениях традиционализма строят свою идеологию «Новые правые» во Франции, евразийское течение в России. Традиционалистская концепция, как правило, используется в построении аргументации против либерально-демократических ценностей и универсализма.

 

Глава 7