Идеологические учения неоднородны, и борьба идеологий в XX в. охватила все сферы политической жизни: от процесса завоевания умов народа и элит до права в собственном ключе формировать прошлое, обосновывать настоящее и ориентировать в желаемое будущее[310]. Она претендует на обладание «разгадкой всех тайн мироздания, всех его законов, ключом истории»[311].
Катализаторами динамики политических идеологий в любое время выступают кризисные ситуации в какой-либо сфере общественной жизни. Эти ситуации могут повлечь за собой изменения в характере политического поля, акторы которого стремятся «абсорбировать и интегрировать в своих политических программах идеи, которые могут сплотить большинство в идейной борьбе со стоящими у власти в настоящее время политическими силами[312].
Содержание и распространение политических идеологий обеспечиваются слоем интеллектуалов, участвующие, как правило, в политической жизни. Эти интеллектуалы или политики, которые в состоянии манипулировать идеями, являются главными творцами политических идеологий. В начале происходят попытки обозначить собственные идейные смыслы, ведется борьба за собственное смысловое поле. При этом политики, да и интеллектуалы начинают прибегать, соответственно, к заимствованиям идеологем и концептов, придавая импульс для развития разного рода политических доктрин. В такой ситуации идеологии начинают осваивать новые идейные поля, которые появляются в процессе политической динамики. Это необходимо и для сохранения круга своих сторонников-почитателей, и сохранения права на актуальность и своевременность собственных политических аргументаций в объяснении социально-политических процессов.
Следует сказать, что содержание политических идеологий обычно не свободно от расхождения их интерпретаций, что отражается и в политической практике. В тексте всегда можно найти положение, которое обычно подвергается различным интерпретациям узловых моментов. Причем Санистебан указывает, что это приводит к возникновению соперничающих между собой политических движений. В подобных случаях каждое из этих движений претендует на роль «подлинного интерпретатора» соответствующей идеологии. Яркий пример тому – история марксистско-ленинской идеологии, а точнее полемика между германской социал-демократией и ленинским направлением[313].
Очень характерный пример проявления идейной силы со стороны интеллектуалов дает Франция, где интеллектуальная элита была генератором идей и доктрин. Эти последние находили живой отклик, как у широких слоев населения, так и у властьимущих. Интеллектуальная жизнь французского общества традиционно являлась «авторитарным цензором» для власти. Власть политическая всегда вынуждена была параллельно существовать с властителями дум. В условиях стабильности интеллигенция может направлять действия политической элиты, являясь, кроме всего прочего, материалом для воспроизводства этой последней. В случае движений в сторону авторитаризма интеллектуалы начинают, по выражению известного российского политолога А. М. Салмина, рассматривать власть как «изменницу» некоего общественного договора. «Деспотизму» власти, нарушившей договор, противопоставляются «истинные» ценности, подкрепленные авторитетом «мнения Европы», или «мирового общественного мнения» (в обычных условиях они интеллигенцию интересуют в последнюю очередь). Салмин отмечает также, что огромная концентрация интеллигенции в Париже приводила к тому, что попытки авторитарного режима справиться с оппозицией неизменно заканчивались неудачей. Вопрос заключался лишь во времени. При этом «антиавторитарная тенденция политического поведения интеллектуального слоя – не осознанное стремление уравновесить, согласовать интересы и энергию противоборствующих политических сил, а преследование своих интересов, связанных с защитой собственного положения этой группы»[314].
Обратимся к особенностям видения мира, которые присутствуют в любой идеологии и составляют ее логическую структуру. Для нее, а более выпукло это проявляется в тоталитарных идеологиях, хотя присутствует и либеральная, присуща бинарная позиция, а вернее три бинарных позиции: 1) свои – чужие; 2) прошлое – настоящее; 3) хаос – порядок. Для любой, в особенности тоталитарной идеологии присуща дихотомия «свой – чужой». В отношениях «Я – Другой» этот Другой становится Чужим. Другой в сфере идеологии – это именно Чужой, а не просто Другой. Здесь наличествует изначально негативное отношение к Чужому, аура враждебности. При этом в тоталитарных идеологиях Враг четко обозначается и совершенно не подходит в качестве субъекта диалога, впрочем, тоталитарные концепции никаких диалогов не предусматривают.
В отличие от тоталитарных, в либеральных или близких к ним идеологиях Другой – это не Враг, а Соперник. С Соперником имеются определенные точки соприкосновения. В частности, все течения либерализма придерживаются этико-политических принципов свободы и равенства. Поэтому либеральные идеологии предполагают «освоение» Другого, причем как полное, так и частичное. Наличие Другого признается, а уничтожать его не пытаются. Характерный политический лексикон, используемый для определения своих – «наша социальная опора», «главная социальная база». Так называемое «освоение» Другого происходит через существующие в государстве и обществе институты – референдумы, уличные собрания, программы. Частично индикатором «освоения» может быть результат выборов, когда кандидат или партия получают поддержку тех людей, к которым они обращались в своих текстах. Если индивид вступает в партию, то имеет место полное «освоение». Он в этом случае разделяет ее программные положения и политику, начинает классифицировать «Своих» и «Чужих»[315].
С помощью бинарной оппозиции «прошлое – настоящее» мир политического рассматривается как пространственно-временной континуум, каждый из этапов которого является фактическим состоянием текущего процесса, фиксируемого по принципу «здесь и сейчас». Если партия – носитель идеологии – находится в оппозиции, то прошлое и настоящее государства и, соответственно, социального строя получают негативную оценку. Если партия приходит к власти, то негативная оценка остается за прошлым, а настоящее трактуется как великое достижение, успех, состояние достижения справедливости.
Третья бинарность, присущая идеологиям, – это дихотомия «хаос – порядок». Она является продолжением дихотомии «прошлое – настоящее». Кроме того, идеологии, в смысле их носители, используют деструктивные хаотизирующие начала современного им социума (а они есть в любом социуме) для собственных спекуляций. Некоторая хаотизация может иметь место объективно, например, социальная нестабильность или предвыборные ситуации. В такие периоды политические акторы обрушивают волну критики на действующую власть, обвиняя ее в том, что она не может противостоять хаосу или даже сама насаждает беспорядок. Это отчетливо просматривалось в оценке деятельности Временного правительства 1917 г. со стороны большевиков, в жесткой критике правительства Веймарской республики со стороны национал-социалистов. Находясь в оппозиции и стремясь к власти, партия-носитель идеологии критикует правящие силы. Все меняется при ее достижении власти. В период осуществления власти иные силы явно или имплицитно начинают рассматриваться как несущие хаос, как антитеза существующему порядку. Из этого власть стремится извлечь еще и средство собственного усиления. Она становится в некотором смысле узурпатором критериев морали, справедливости, добра и зла.
Все характеристики, присущие идеологии, гипертрофируются, она пронизывает все сферы жизни и деятельности. Особенно это заметно в сфере культуры, искусства, гуманитарных наук. Тоталитаризм дает нам пример того, как все искусство, по выражению Дж. Оруэлла, становится пропагандой[316]. Идеология в той или иной форме присутствует в любой книге, и любое произведение искусства имеет политические идеи, а эстетические позиции имеют окраску предрассудков, убеждений, в том числе и политических. Идеология тоталитаризма кроме явных знаков и символов имеет еще и скрытые формы воздействия. С одной стороны, она реализуется в виде маршей под свастикой, с другой – ее реальная, хотя и не лежащая на поверхности сила состоит в том, что она приспосабливается целиком и полностью к ценностям и общепринятым символам власти в данном обществе.
Одним из действенных и практически всегда эффективно работающих идеологических инструментов является создание атмосферы насилия и страха. При этом она далеко не всегда создается для давления и запугивания, но часто как инструмент управления, объект спекуляций власти. Например, с этой целью воспроизводится и культивируется атмосфера гражданской войны. Серьезным орудием морального давления было в Советском Союзе исключение из партии, оно воспринималось советским человеком как катастрофа, жизненный крах. «В партию для того и принимали, чтобы иметь возможность исключить, и на все посты в стране были расставлены члены партии не потому, что они лучше, талантливее, честнее других, а потому, что они управляемы – их можно казнить без суда и тюрьмы за малейшее непослушание. Сила и власть партии держались именно на том, что партийное «влияние» было повсеместным»[317]. Когда идеология и ее носители становятся в полном смысле слова господствующими элементами социальной системы, физическое принуждение может ослабевать и даже терять свою значимость. Наступает состояние «горизонтального тоталитаризма», когда, как пишет Л. Л. Кара-Мурза, «насилие не институализировано во властных структурах, а как бы разлито в воздухе»[318].
Как уже говорилось, ни одна идея не способна укорениться в сознании более или менее широких слоев населения, если для ее принятия не созрели соответствующие условия. Тоталитарность режима в так называемом чистом виде состоит не в том, что партия, какая-нибудь группировка, фюрер-вождь устанавливают всеохватывающий контроль над всеми сферами общественной жизни, как бы поглощая их. Дело в том, что подавляющая масса населения чуть ли не свято верит в основные цели, идеи, установки, ориентации, постулируемые государством, руководящей элитой: обе стороны как бы слиты в тотальном единстве ради достижения идеи. С этой точки зрения чисто тоталитарным можно считать сталинский режим в нашей стране и фашистский в нацистской Германии.
Любая идеология, но особенно идеология тоталитаризма, невозможна без массовой базы, в которой происходит растворение отдельного индивида в толпе. В толпе исчезает сознательная личность, происходит такое единение чувств, что образуется, по выражению Лебона как бы коллективная душа. Человек в толпе чрезвычайно восприимчив к внушению, всякое чувство и действие легко передаются индивиду. Можно сказать, что они заразительны, а индивид способен легко свои личные интересы принести в жертву интересу коллективному. Кстати, Лебон подчеркивает, что в общем и целом такое чувство противоречит человеческой природе, и потому человек способен на него лишь тогда, когда он составляет частицу толпы. Не надо доказывать, что такая масса управляется вождем. Воля вождя составляет стержень, вокруг которого формируются и объединяются мнения. Лебон пишет, что вожди «образуют вершину пирамиды, постепенно спускающейся от этих могущественных властителей над умами толпы … власть вождей деспотична, но именно этот деспотизм и заставляет ей подчиниться. Нетрудно убедиться, как легко они вынуждают повиноваться себе, хотя для поддержания своей власти у них нет никаких средств»[319]. Вождь и масса слиты, зависят друг от друга. Масса без вождя становится аморфной толпой, лишенной внешнего представительства. В то же время масса, толпа – это своеобразная подпитка для вождя, без массы фюрер – ничто[320].
Тоталитарная идеология отличается крайним схематизмом, редуцированием всего к одной, чуть ли не единственной идее. Тоталитарный подход основан на постулате, согласно которому существует лишь одна истина. Ее можно назвать политическим мессианством, в том смысле, что она постулирует предопределенный, гармоничный и совершенный порядок вещей, основанный лишь на одной идее. Наука и искусство, экономика и политика, философия и мораль направляются одной ключевой идеей[321].
Тоталитарная идеология характеризуется наличием новояза, который представляет собой лингвистический эквивалент основной идеи, официальной идеологии. Новояз – это средство выражения мировоззрения, постепенно вплетающееся в канву общественной жизни и становящееся привычным и иногда чуть ли не единственным способом изложения своих мыслей. Новояз является выражением тоталитарной культуры и служит средством ее внедрения и в общественную повседневную, и государственную жизнь. Реальный мир заменяется неким подобием сюрреалистического, абсурдного. И люди вынуждены приспосабливаться к иррационализму языка, который скорее скрывал, нежели объяснял суть вещей, и в таких условиях вынуждены вести некое двойственное существование. При этом они исполняют обязанности, предписанные официальной идеологией, но подавляющие личность. Дело в том, что публично личностное начало раскрывать нельзя, т.е. нельзя открыто выражать свою критическую оценку, – это порождает двойные стандарты в поведении тоталитарного человека.
Тоталитарная идеология делит мир на Добро и Зло, резко различает Своих и Чужих, отказываясь искать точки соприкосновения. Государство навязывает обществу и индивиду идею собственной непогрешимости. Важнейшими компонентами такого подхода являются различные идеологемы, не имеющие оснований в реальном мире, например «национализм», «революционная сознательность», «пролетарский» интернационализм. Элементом тоталитарной идеологии является эсхатологический взгляд на мир, базирующийся на дуализме участников драмы истории: силы добра противостоят тем, кто безоговорочно не стоит на страже режима. На службу этой идее приходит теория заговора, которая исключает возможность реальной оценки социальных, исторических и экономических факторов[322]. Исключая возможность какого-либо компромисса, теория заговора не оставляет места для сил, занимающих нейтральную позицию. Идти на соглашательство с теми, кто выступает против вождя и его политического языка, значит порвать с верой и присоединиться к участникам заговора. Заговор при этом непременно должен быть вселенского масштаба.
Тоталитарная идеология способна синтезировать общество в силу своей эклектичности. Она прибегает к совмещению, казалось бы, в принципе несовместимых феноменов. В ней совмещаются в специфическом наборе заведомо несовместимые символы, и организационные формы и конкретные социальные адреса. Тоталитарная идеология является псевдолекарством для больного общества, которое, в конечном счете, приводит его к гибели. Например, тоталитарный национализм – это, в сущности, побочный результат далеко зашедшей нестабильности национальной политии, ее болезнь. Тоталитарное мышление вырабатывается на почве готовности людей отождествить себя с некими объективными знаками общности (кровь, почва, в меньшей степени и отнюдь не везде – вероисповедание), сулящими восстановление коллективной личности[323].
Таковы основные черты идеологии тоталитаризма. История знает тоталитарные режимы и режимы, сходные по природе с тоталитарными. Такие режимы рано или поздно себя изживают, поскольку входят в глобальный конфликт с потребностями развития общества.
Определенный иммунитет от тоталитаризма имеют государства, где было развито гражданское общество, представляющее собой многоуровневую политию, при которой имеет место сосуществование различных социальных групп с зачастую противоположными интересы. Причем эти группы постоянно оказываются перед необходимостью компромисса друг с другом. Этот последний становится жизненно необходимым в условиях противостояния власти.
Салмин, раскрывая механизмы французской демократии, пишет: «Правительству, опирающемуся на “национальный вотум”, реальная опасность угрожала лишь в том случае, когда в борьбе против него объединялись две группы с очень различными и часто противоположными интересами. В то же время каждая из них могла надеяться на успех в борьбе против правительства лишь в союзе с другой»[324]. Наличие разнообразных социальных групп не только может расшатать власть, но и в значительной мере создает объективные условия для ее укрепления. Находясь в определенной мере «над схваткой», власть может маневрировать, привлекая к сотрудничеству те или иные социальные силы. Кроме того, она имеет возможность обращаться прямо к народу, «через голову политических элит».
Характеризуя опять же к французскую демократию, Салмин указывает, что возможность маневра между гомогенной «органической формой», в которую отливалась «общая воля нации», и двумя реальными силами, действовавшими в самой столице, неизбежно потенциально усиливала исполнительную власть, укрепляла ее готовность при всякой возможности обращаться к непосредственному вотуму (референдуму или чрезвычайным выборам), если опосредованный (нижняя палата парламента) вступал или мог вступить в противоречие с ее конкретными намерениями. Как уже отмечалось, эти же обстоятельства, которые давали силу власти, одновременно могли стать источником ее неустойчивости. Поэтому политическое маневрирование многие десятилетия было не просто оптимальным стилем существования, а едва ли не жизненной необходимостью для исполнительной власти
Такое состояние создает политический консенсус, который преграждает путь для развития и врастания в массовое сознание тоталитарной идеологии. Политический консенсус – это единство весьма интегрированных систем ценностей, мнимое единомыслие всех или большинства граждан по одному или нескольким вопросам. «Являясь противоречием в себе – единством несовместимых начал, – такой синтез бывает устойчивым, в частности, и потому, что возникает на пределе духовных интеллектуальных и политических возможностей общества, прошедшего обычно через трагические испытания»[325].
Подводя итог, следует сказать, что XX в. в науке о государстве характеризуется как век силы идеологий, которые формируются в соприкосновении с избирательной и политической деятельностью. Новые идеологии представляют собой не замкнутые системы – открытые для дискуссий мировоззренческие конструкции. Несмотря на разность подходов к интерпретации окружающей действительности, в центре современных идеологий стоит уважение к достоинству личности и правам человека.
Глава 8
