Дальнейшее развитие обязательственных договоров во 2-м периоде 4 страница

2) Сoemptio. Это был светский способ. Он совершался таким образом, что домовладыка или опекун невесты манципировал ее жениху. Гай, юрист классического периода, говорит, что в его время coemptio была мнимой продажей тому, к кому женщина поступала in manum, и именно эта мнимая продажа и совершалась в форме манципации*(439) (ниже будет указано, что в самое древнее время coemptio была действительной покупкой жены). Манципация сопровождалась произнесением формул, цель которых состояла в указании, что манципация совершается для установления брачного и не кабального отношения*(440). В чем состояли эти формулы в древнейшее время, мы не знаем. Судя по толкованиям Боэтия к Топикам Цицерона, можно думать, что в конце республики они состояли в обоюдных вопросах: жених спрашивал невесту, желает ли она быть его materfamilias, a невеста спрашивала его, желает ли он быть ее paterfamilias*(441). He следует думать, что установление брака и manus посредством coemptio исключало религиозные обряды. Напротив, в высшей степени вероятно, что coemptio всегда сопровождалась почти всеми теми же обрядами, как и confarreatio, но только они в этом случае не имели юридического значения*(442).

3) Usus. Этот способ употреблялся только для установления manus, но не брака. Он состоял в следующем: если женщина, вступив в брак без соблюдения confarreatio, или coemptio, проживет в доме мужа в течение целого года, то муж приобретал над ней manus mariti: власть приобреталась как бы давностным владением в течение года. Уже в XII таблицах находился закон, который давал женщине возможность навсегда избегнуть подчинения мужней власти. Он постановлял, что если жена ежегодно будет отсутствовать из дома мужа в течение трех ночей, то этим она прервет действие usus'а usurpatio trinoctii*(443).

Во втором фазисе, т.е. когда появились браки sine manu, юристы по необходимости стали различать способ установления брака от способов установления manus. Тогда выработалось правило, что собственно брак установляется простым соглашением брачущихся (consensus); не требовалось даже, чтобы это соглашение выразилось в половом сожительстве: nuptias non concubitus, sed consensus facit*(444). Обыкновенно соглашение сопровождалось разными свадебными обрядами, например, невеста отводилась в дом жениха (domum ductio), приносились жертвы богам и проч.; но, по-видимому, эти обряды имели бытовое, а не юридическое значение. Если же нужно было установить мужнюю власть, тогда прибегали к вышеописанным способам: confarreatio, coemptio или usus. В этом своем значении эти способы продержались в римском праве в течение всей республики и в начале империи. Раньше всех вышел из употребления usus. Во времена Гая (т.е. во II веке по Р. X.) он уже считался отмененным частью законами, частью обычаем*(445). Confarreatio во времена этого юриста существуют почти только по имени: жена считается под властью мужа только в религиозном отношении*(446). Coemptio употреблялась еще в III в.*(447) Но уже писатель IV в., грамматик Сервий, говорит о ней в прошедшем времени, как о способе, употреблявшемся у древних (apud veteres)*(448).

§ 134. Прекращение брака и manus. Кроме смерти одного из супругов, обыкновенным способом прекращения брака и manus был развод (divortium, repudium). Относительно дозволенности развода продолжало действовать старое правило, уже указанное в 1-м периоде (§ 37), т.е. право развода имел только муж. При браке sine manu, если жена находилась под властью своего отца, этот последний также имел право прекратить брак*(449).

Способы или формы развода были различны при браках cum и sine manu. Если брак cum manu был установлен посредством confarreatio, то прекращался он в особой форме, называвшейся diffareatio. Подробного описания ее до нас не дошло; известно только, что она носила религиозный характер, именно, что богам приносилась жертва из pannis farreus, или libum farreum*(450). При браке per coemptionem развод совершался таким образом: муж манципировал жену кому-либо (remancipare), а этот последний, будучи формально ее кабальным господином, немедленно отпускал ее на волю*(451). Форма развода в тех случаях, когда manus была установлена per usum, нам неизвестна.

При браке sine manu никакой особенной формы не требовалось. Достаточно было, чтобы муж как-нибудь выразил жене свое желание развестись с ней. По-видимому, в древнейшее время обычной формой для выражения этого желания было отнятие ключей у жены, а позднее слова: tuas res tibi habeto или tuas res tibi agito*(452).

§ 135. Причины и время появления описанных способов. Нам необходимо разрешить два вопроса: чем объясняется существование нескольких способов установления manus, тогда как, казалось бы, достаточно одного? В какое время появились разные способы? Оба вопроса стоят между собой в тесной связи, так что ответ, касающийся причин, будет в то же время и ответом о времени. Римские источники не дают возможности решить эти вопросы с полной достоверностью. Существующие на этот счет гипотезы можно свести к двум группам. Одни утверждают, что различные способы принесены в римское право различными племенами, из которых сложился римский народ, и, следовательно, время возникновения их определяется временем вступления племени в состав Римского государства. Но затем, в определении, какое племя принесло какой способ, отдельные гипотезы противоречат одна другой и обнаруживают крайнее разнообразие. Одни говорят, что этруски отличались большой религиозностью и потому они должны были внести способ confarreatio; другие, по тем же самым соображениям, приписывают этот способ сабинянам, третьи латинянам, а остальные способы столь же произвольно приписываются какому-нибудь из остальных племен. Есть, далее, такие гипотезы, которые confarreatio считают произведением патрициев, a coemptio - плебеев. Даже различие браков cum и sine manu приписываются тому же различию в племенном составе*(453). Взгляд, лежащий в основе всех гипотез первой группы, весьма распространен среди немецких писателей и встречается почти во всех известных немецких учебниках по истории римского права. Однако мы не можем признать его правильным по двум соображениям. Во-первых, основания его шатки, что очень ясно обнаруживается, когда приходится решать о принадлежности способа тому или иному племени. Если бы рассматриваемый взгляд опирался на солидные данные, то он не мог бы повести к вышеуказанному разнообразию и противоречию гипотез по этому вопросу. Во-вторых, этот взгляд противоречит историческому закону постепенного и правильного развития народа. Племена, из которых сложился Рим, принадлежали к одной семье, к италийскому племени, одновременно поселились в Италии, жили в одинаковых условиях, а потому должны были стоять на одной и той же степени развития: если у одного юридические институты носили религиозный характер, то у другого они не могли носить светский характер, который составляет новую, дальнейшую ступень в развитии народа.

По нашему мнению, более правильный взгляд лежит в основе второй группы гипотез*(454). Он принадлежит Росбаху, который, чтобы придать своей гипотезе более солидное основание, произвел сравнительно-историческое исследование брака у индусов, греков и германцев. Основные черты его гипотезы суть следующие: 1) у всех арийских народов брак первоначально совершался посредством действительной покупки невесты у ее домовладыки и религиозного освящения. Эта форма брака возникла, вероятно, еще в то время, когда арийские народы составляли одно целое. 2) С течением времени действительная покупка начинает заменяться символической, а у некоторых народов запрещается вовсе. Причина такой перемены не ясна; по-видимому, она заключалась в том, что положение жены постепенно возвысилось; она стала подругой мужа и помощницей его при семейном богослужении: стали находить несовместимым с этим положением покупку ее, как и всякой другой вещи. У нас нет данных, чтобы определить, когда совершился этот процесс - до или после образования Римского государства. 3) Во всяком случае, уже после образования Римского государства в среде патрициев элемент покупки был в некоторых случаях совсем уничтожен, а именно для занятия высших религиозных должностей, каковы, например, flamen Dialis, rex sacrorum и т.п., требовалось состоять в браке, совершенном без покупки, хотя бы символической, и даже происходить от такого же брака. Брак с символической покупкой не был запрещен патрициям, но он лишал права на занятие вышеупомянутых должностей. Таким образом, по предположению Росбаха, лучше всего объясняется появление римской confarreatio и coemptio. Confarreatio была не каким-нибудь новым способом, а старой формой, в которой один элемент, покупка, был уничтожен, а другой, религиозный обряд, как единственный, получил первостепенное значение; далее, она не была способом, принадлежавшим первоначально одному какому-нибудь племени или сословию; она была первоначально способом, общим всем италийским племенам и всем римским сословиям, но потом видоизмененным ввиду занятия некоторых религиозных должностей, доступных только патрициям. 4) Брак с символической покупкой первоначально сопровождался такой же религиозной церемонией, как и confarreatio; но во второй половине республики или, может быть, несколько раньше, когда религиозное настроение римского народа стало ослабевать, религиозное освящение брака начало в глазах римлян постепенно отступать на второй план, а вследствие этого другой, светский элемент, символическая покупка, выдвигаться на первое место. Таким естественным процессом объясняет Росбах превращение римской coemptio в чисто светский способ, каким она является в конце республики и в империи. Религиозное освящение обыкновенно сопровождает ее в этот поздний период, но оно не имеет юридического значения, которое принадлежит ему в конфарреации. 5) Но во всяком случае, при всех этих видоизменениях в форме совершения брака, в древнейшее время оставалось неизменным правило, что брак неизбежно влек за собою поступление жены под мужнюю власть. Однако уже в начале республики, во всяком случае, до XII таблиц, в области римского брака начался тот процесс ослабления власти домохозяина, который в других сторонах этой власти обнаружился гораздо позднее. В постановлениях XII таблиц об usus можно усматривать переходную форму к бракам sine manu. Может быть, первоначально правило о приобретении мужней власти per usum, годовой давностью, вызвано было иным мотивом: при совершении обряда confarreatio или coemptio могли вкрасться ошибки или упущения, которые делали ничтожным самый акт совершения брака; вследствие этого могло явиться желание покрыть пороки обряда давностью супружеского сожития. На эту мысль о брачной давности могла навести вещная давность, usucapio. Но в то же время или вскоре после того в римском обществе могли явиться попытки избежать установления мужней власти. Побуждением к этому могло быть, с одной стороны, стремление женщин к большей самостоятельности, с другой - естественное опасение отцов отдать судьбу дочери в руки малоизвестного человека и, наконец, если невеста уже была sui juris, т.е. не состояла под отеческой властью, желание ее родственников (агнатов), на случай ее смерти, удержать в своих руках ее имущество*(455). И в этом стремлении вещная давность представляла подходящую аналогию: ее usurpatio могла навести на мысль, что возникновения мужней власти можно избежать посредством usurpatio trinoctii. Эта-то мысль и воплотилась в юридическое правило в законе XII таблиц, а может быть, и раньше, путем обычая. Первоначально, без сомнения, нужен был предварительный уговор о том, что совершение брака не должно вести немедленно к установлению мужней власти раньше истечения года. Можно предполагать, что в течение всего 2-го периода немедленное возникновение мужней власти в момент совершения брака составляло общее правило; исключение из него могло возникать только вследствие особого договора. Только в следующем периоде отношение становится обратным: брак без власти становится всеобщим правилом, а возникновение власти совершается лишь вследствие особого договора.

 

Отеческая власть

 

§ 136. Понятие и юридические отношения. Отеческой властью, patria potestas, называлась та часть власти домохозяина, которая простиралась на его нисходящих потомков (детей, внуков и т.д.), рожденных в римском браке, или на лиц, которые искусственно были поставлены в положение потомков (напр., усыновленные). Таким образом, под отеческой властью находились не только сыновья и дочери, но и внуки, рожденные от подвластных сыновей, и правнуки, рожденные от подвластных внуков, и т.д. Дети от подвластных дочерей, внучек и т.д. находились под властью другого домовладыки. Все, находившиеся под отеческой властью, считались personae alieni juris.

Юридические отношения отца семейства к детям заключались в правах первого относительно последних. Взаимности прав и обязанностей в древнейшем праве не существовало, хотя фактически римский домовладыка вовсе не был таким жестким, как это могло бы казаться по его юридическому положению (сравн. § 36, с. 49, прим. 3). В личном отношении права отца семьи были следующие. 1) Право выбрасывать или убивать новорожденных уродов. Об этом было сказано раньше (§ 38, с. 51, прим. 3). 2) Право жизни и смерти над подвластными детьми (jus vitae ас necis)*(456). Большей частью отец произносил смертный приговор только по расследовании дела и по совещании с близкими родственниками и друзьями*(457). Само собой разумеется, что отец имел право наказывать детей и иными способами. 3) Право продавать детей, с некоторыми ограничениями, как это было уже сказано в 1-м периоде (§ 38, с. 51, прим. 2). Если подвластный продавался римскому гражданину, то он становился в положение кабального (§ 130, с. 200, прим. 1). В силу древнего правила, которое было подтверждено и XII таблицами, отец мог продавать сына только три раза; это значит, что если после первой манципации сын был отпускаем на волю, то он ipso jure попадал под власть отца; после второй манципации происходило то же самое, и только после третьей сын выходил окончательно из-под отеческой власти. Все остальные подвластные, кроме сыновей, т.е. дочери, внуки, внучки и т.д., выходили из-под отеческой власти после первой продажи. Этого правила не было в XII таблицах, так что, вероятно, оно возникло из interpretatio юристов (см. § 85)*(458).

В имущественном отношении к детям применялось общее правило: хотя они имели jus commercii (так же, как и jus conubii), но все, что они приобретали, на основании этой своей правоспособности, становилось достоянием их отца: право собственности, обязательственные требования, сервитуты; если кто-нибудь по завещанию назначал их наследником или легатарием, то принять наследство или легат они могли только по приказанию отца, иначе принятие не имело юридической силы; но по принятии наследником или легатарием считался отец*(459). Неизвестно, могли ли в древнейшее время дети принимать обязанности, если не для себя лично, то для отца. Но судя по тому, что в позднейшее время (в 3-м периоде) за ними признается эта способность только в некоторых случаях, вероятнее, во 2-м периоде они ее не имели, кроме случая т.н. actiones noxales: мы уже видели, что за гражданские преступления подвластных обязан был отвечать отец (§ 126, с. 193, прим. 2).

Какими причинами можно объяснить эту широту, почти безграничность власти римского отца семейства? Предварительно нужно заметить, что у всех арийских народов на первых ступенях их общественной жизни власть главы семьи очень широка; римская patria potestas отличается только тем, что в области права ее широта выражена особенно резко и проведена везде с неумолимой последовательностью. Поэтому и в рассмотрении причин мы отделим причины, общие всем народам, от специально римских. Мы не думаем исчерпать все общие причины; укажем на те, которые представляются более вероятными. Во-первых, при самом возникновении каждой отдельной семьи отец получал преобладающее значение вследствие своей большей физической силы и опытности. Во-вторых, древняя семья большей частью состояла из нескольких малых семей: в одном дворе жили и женатые и холостые сыновья, и внуки, и незамужние сестры. Для сохранения мира и порядка в жизни этой большой семьи необходима была сосредоточенная власть; естественно было предоставить ее скорее всего тому, кто уже раньше в глазах семьи имел преобладающее значение. В-третьих, древнейшая религия, состоявшая в почитании предков, еще более подкрепляла этот авторитет главы семьи. Этот последний считался домашним жрецом, который один мог обращаться к умершим предкам семьи с молитвой и жертвой. Если предки были довольны его молитвами и сыты от его жертвы, то они посылали всей семье счастливую жизнь; если нет, то посылали на нее всякие бедствия. Сам отец должен был после смерти перейти в разряд этих семейных богов. Вследствие этих верований авторитет отца семьи значительно увеличивался. В-четвертых, когда нужно было дать этому авторитету юридическое определение, т.е. указать, какие права предоставляются отцу, то по грубости ума и нравов юные народы не могли сделать этого иначе, как предоставив отцу очень широкую власть. Причины, лежавшие специально в римском народе, заключались в его характере, именно в его энергии. То, что было сказано в § 42 по поводу конструкции консульской власти, о государственных должностях, применимо и к семейной власти: если римляне давали власть, то уже не делали в ней урезок, а возможные злоупотребления ей старались предотвратить другими средствами.

§ 137. Установление и прекращение отеческой власти. Отеческая власть установлялась или естественным путем рождения, или искусственным путем усыновления. Естественным путем подпадали под отеческую власть дети, рожденные от настоящего римского брака; если отец их сам еще находился под властью, то они подпадали под власть деда или прадеда*(460). Усыновлением называлось установление отеческой власти особым юридическим актом, который был двух родов - arrogatio и adoptio. Arrogatio употреблялась тогда, когда в усыновление поступал совершеннолетний (pubes) и самостоятельный (persona sui juris) римский гражданский; adoptio - тогда, когда отец семейства отдавал другому отцу в усыновление своего подвластного*(461).

Аррогация совершалась в народном собрании по куриям. При этом присутствовали усыновитель, усыновляемый и понтифы. Руководивший собранием магистрат спрашивал (rogabat) усыновляемого и усыновителя, желают ли они один принять, другой вступить под власть; спрашивал и народ, разрешает ли он это усыновление*(462). Понтифы же присутствовали для того, чтобы удостовериться, нет ли в данном усыновлении нарушения каких-либо религиозных правил или вообще какого-нибудь обмана. То и другое было возможно, ибо, во-первых, с поступлением самостоятельного гражданина под отеческую власть семейная религия, которой он был единственным жрецом, должна была прекратиться, и, во-вторых, все, что было прежде под властью усыновляемого, между прочим, и его имущество, переходило под власть усыновителя; поэтому возможны были случаи усыновления из корыстных видов*(463). Последствие аррогации, как уже было замечено, состояло в том, что усыновляемый становился под власть усыновителя со всем, что было ему подвластно: если у него были подвластные дети, то они подчинялись усыновителю в качестве внуков*(464); имущество его переходило к усыновителю per universitatem*(465).

Adoptio, т.е. отдача подвластного в усыновление другому лицу, совершалась посредством сложного обряда, который распадался на две половины. Первая половина имела целью прекращение прежней отеческой власти, а вторая - установление новой. Первая половина построена была на вышеупомянутом правиле о троекратной продаже сына и однократной продаже прочих подвластных (§ 136, с. 213, прим. 1). Отец манципировал своего сына какому-нибудь приятелю, т.е. отдавал его в кабалу этому последнему, разумеется, только ради формы (dicis gratia). Приятель отпускал сына на волю (manumittebat), и этот последний, согласно вышеупомянутому правилу, снова подпадал под отеческую власть. Затем вся эта процедура совершалась второй раз. Далее, отец манципировал сына в третий раз и после того терял свою отеческую власть. Приятель же не отпускал сына на волю в третий раз, а реманципировал его прежнему отцу, к которому сын вследствие этого поступал не под отеческую, а в кабальную власть. Эта реманципация, впрочем, не была безусловно необходима: сын мог оставаться в кабале у приятеля. Вторая половина обряда представляла т.н. in jure cessio перед судебным магистратом, т.е. мнимый судебный спор. Усыновитель, усыновляемый и прежний отец являлись in jus, т.е. к судебному магистрату, где усыновитель виндицировал усыновляемого как своего сына (vindicat apud praetorem filium suum esse); прежний отец не возражал против этого притязания (non contravindicabat), и магистрат присуждал (addicebat) сына под власть усыновителя. При усыновлении прочих подвластных, кроме сыновей, в первой половине для прекращения отеческой власти достаточно было одной манципации*(466).

Относительно этого обряда нужно заметить следующее. Во-первых, возник он, наверное, не раньше второго периода, ибо для первого периода конструкция его слишком искусственна, как это можно видеть из сравнения с институтами, которые, несомненно, относятся к первому периоду. Во-вторых, создан он был не законодательным путем, ибо законодателю не было бы нужды прибегать к таким обходным путям, а юристами 2-го периода путем приноровления старых юридических правил к новому отношению. В-третьих, обряд этот представляет характерный образчик древней юридической техники, как это разъяснено в отделе о юриспруденции по поводу подобного же обряда эманципации (§ 85 о формах деятельности юристов). На нем же оправдывается и общая характеристика этой техники: обряд тяжеловесен, сложен, но он обрисовывает отношение ясно и определенно: для всякого очевидно, что прежняя власть прекратилась и установилась новая.

Что касается вообще до вопроса, какой потребностью жизни вызван был институт усыновления, то мы ограничимся указанием на две из них, вероятно, главнейшие. По религиозным верованиям древних римлян, всякий человек мог быть счастлив в загробной жизни только тогда, когда его дети и вообще потомки приносили ему жертвы, т.е. продолжали поить и кормить его, как он привык в земной своей жизни, и оказывали ему всякое почитание. Если у него не было потомков, никто не мог оказать ему этого почитания, вследствие чего загробная жизнь его обращалась в непрерывное мрачное существование. Поэтому каждый римлянин считал своей обязанностью вступить в брак, чтобы иметь потомство. Но если брак его был бездетен, то у него должно было явиться желание избегнуть печальной загробной жизни каким-нибудь искусственным средством: усыновление родственника или даже постороннего человека было именно таким средством. К этой религиозной потребности могла присоединиться и хозяйственная нужда в таком помощнике по хозяйству, который бы работал не как раб, а как будущий наследник.

Прекращалась отеческая власть прежде всего и с древнейших времен естественным путем, т.е. смертью домовладыки; но при этом только сыновья и дочери становились sui juris; если у умершего были внуки, то они только меняли домовладыку, т.е. поступали под власть своих отцов*(467). Затем отеческая власть прекращалась, когда отец или подвластный подвергались capitis deminutio maxima или media, т.е. лишались свободы или прав римского гражданина*(468). Наконец, отеческая власть могла прекратиться искусственным путем, посредством освобождения особым юридическим актом, который назывался emancipatio. Обряд эманципации совершался почти так же, как первая половина обряда adoptio, т.е. отец совершал троекратную манципацию подвластного, а кабальный господин манумиттировал его; сын после третьей манумиссии, а прочие подвластные после первой становились sui juris. Но так как manumissor получал относительно манумиттированного некоторые права (например, право на наследство в известных случаях, право опеки над женщинами), то отец, чтобы сохранить для себя эти права, просил кабального господина реманципировать ему подвластного и последнюю манумиссию совершал уже сам*(469). Эманципированный переставал быть членом прежней семьи, т.е. подвергался capitis deminutio minima, поэтому, например, терял права агнатства.

Потребности в эманципации могли быть весьма разнообразны. Прежде всего, вероятно, развитие общественной и личной жизни римлян стало вызывать во взрослых членах семьи стремление к самостоятельности, и таким образом римское общество подготовилось к мысли об эманципации. А затем к этой основной причине могли присоединиться разные другие практические потребности, например, желание избавить детей от последствий договора nexum или достигнуть каких-нибудь иных выгод; из 2-го периода нам известен один исторический пример: Лициний Стодон эманципировал своего сына для того, чтобы тот мог взять на свою долю 500 югеров общественной земли*(470).

 

§ 138. Господская власть над рабами (Dominica potestas)

 

§ 138. Рабом в древнейшее время назывался подвластный и безусловно неправоспособный человек*(471). Положение раба в римском праве носит двойственный характер. С одной стороны, он есть вещь и вследствие этого составляет предмет собственности, mancipium (res mancipii). С другой стороны, он, как человек, обладает теми же душевными свойствами, как и господин его, вследствие чего господство над ним отличается в некоторых отношениях от собственности и носит название otestas (dominica). Как подвластный домовладыки, раб входил в личный состав семьи, был последним ее членом. Об этом семейном положении раба дальше и будет речь (как о вещи, речь была о нем уже в отделе о собственности).

Юридические отношения господина к рабу были те же, как и к остальным подвластным: господин имел право жизни и смерти над ним и право на все его имущественные приобретения*(472). Фактические отношения господ к рабам в первой половине республики в общем были человечны, что доказывается рассказами о многих случаях преданности рабов своим господам*(473) и тем, что цензор подвергал господ взысканиям за жестокое обращение с рабами*(474). Объясняется эта мягкость господских отношений отчасти тем, что рабы, состоявшие обыкновенно из пленных, принадлежали к племенам, родственным римлянам и по происхождению и по культуре, отчасти простотой сельской жизни: господин исполнял те же сельские работы, как и раб, садился с ним за один стол и допускал его присутствовать при домашнем богослужении.

Устанавливалось рабство, т.е. люди делались рабами, во 2-м периоде двумя путями: вследствие рождения от рабыни и вследствие плена*(475).

Прекращалось рабство посредством особого акта отпущения на волю, manumissio. Во 2-м периоде было три способа отпущения. 1) Manumissio vindicta. Она представляла мнимый судебный спор о свободе лица, vindicatio in libertatem. Господин отправлялся с рабом к судебному магистрату. Какой-нибудь гражданин, большей частью ликтор, выступал мнимым защитником свободы, assertor in libertatem: он произносил исковую формулу, в которой утверждал, что приведенный раб есть свободный человек. Господин раба соглашался с этим, и магистрат объявлял раба свободным. Назывался этот способ manumissio vindicta, вероятно, потому, что мнимый assertor in libertatem при произнесении своей формулы касался до раба палочкой, называвшейся vindicta*(476). 2) Manumissio censu состояла в том, что цензор, при производстве ценза, с согласия господина заносил раба в списки римских граждан, вследствие чего раб становился свободным*(477). 3) Manumissio testamento. Если господин в своем завещании выражал в повелительной форме распоряжение, чтобы такой-то раб был свободен, то, как скоро наследник вступит в наследство, раб ipso jure, т.е. без всякого особого акта, делался свободным. Повелительные выражения могли быть, например, такие: "Stichus servus meus liber esto" или "Stichum servum meum liberum esse jubeo"*(478). Если же завещатель обращался к наследнику только с просьбой освободить раба, то последний делался свободным лишь в том только случае, когда наследник совершит над ним акт манумиссии vindicta или censu*(479). Во 2-м периоде исполнение таких просьб не было юридически обязательно для наследника; только в конце республики и в начале империи признали возможным принуждать к исполнению их. Если завещатель поставил освобождение раба в зависимость от какого-нибудь условия или срока, то раб становился свободным ipso jure лишь с наступлением условия или срока, а до тех пор он считался по-прежнему рабом, но назывался statuliber*(480).

Последствия манумиссии заключались, во-первых, в том, что вольноотпущенный становился свободным (он назывался libertinus или libertus) и римским гражданином*(481), причем, впрочем, правоспособность его была несколько ограничена; например, он не имел пассивной политической правоспособности, т.е. jus honorum, мог участвовать только в трибутном собрании, и то лишь в городских трибах и т.п. Во-вторых, он становился в особые отношения к своему прежнему господину, который назывался в этих отношениях патроном (patronus). Сущность их состояла в том, что вольноотпущенный обязан был оказывать патрону почтительность, obsequium*(482), и услужливость, officium*(483). Первая обязанность выражалась, например, в том, что он не мог предъявить иска к патрону и его родителям и детям иначе, как с разрешения магистрата, вовсе не мог предъявлять исков, осуждение по которым влекло за собой бесчестье (infamia) для патрона; далее, в том, что он должен был давать патрону, его родителям и детям содержание, если они попадали в нужду, и т.д. Вторая обязанность (officium) выражалась, например, в том, что вольноотпущенный должен был принять на себя управление имуществом патрона, опеку над его детьми, если патрон выражал об этом свое желание. Иногда при отпущении на волю патрон заключал особый договор с вольноотпущенным насчет услуг, которые последний должен был ему оказывать. Древнейшей формой для этого договора было клятвенное обещание, jurata operaram promissio, а позднее, кроме того, и стипуляция*(484).