Глава седьмая, исключительно романтическая, в которой слушатель может внезапно осознать, сколь юны герои нашей истории 5 страница

Сефид простерся под ними, пылая в последних лучах заката, и Шаир с изумлением понял, что сейчас стены города не белые, но светло-пурпурные, в точности того цвета, которого была Ятима. Он потер пальцами лоб. Здесь творилось какое-то полное издевательство, которое, к тому же, совершенно не намеревалось прекращаться. Ибн-амир вздохнул и закончил:

– Гали подхватил Галию на руки и донес так до самого своего дома. А место их встречи с этого времени прозвали Мостом Встречи Влюбленных… Позже название сократилось.

– Чудесная история, – задумчиво сказала Адиля и пристально уставилась на мостик, который отсюда виделся четко, но выглядел меньше рисинки. Ее начали одолевать совсем ненужные, неуместные мысли о том, что она никого так не любила, что она даже не знает, чем так сладки поцелуи – и доля ее такова, что узнать и не придется. Ведь не может она привязывать к себе безвинного навя, который будет вынужден смиряться с ее потерей, когда ей удастся добраться до проклятого Шаира ибн-Хакима. Вряд ли она сможет кого-то убить, а значит – не вернется. Тут ей в голову пришла внезапная идея, что прежде, чем уходить навсегда, она могла бы попросить Джабаля, исключительно по-дружески, поцеловать ее, чтобы не было так грустно никогда не узнать, в чем тут магия – и от этой мысли девушку бросило в жар. Она осторожно посмотрела на его кисть, боясь поднять взгляд выше, чтобы он не прочел всю нескромность мыслей, закравшихся в голову, и не могла немедленно не подумать о том, что при поцелуях обычно еще и обнимают, насколько ей было известно, а с этим она была уже хорошо знакома – и, в общем, это действительно приятно. Они ведь только что обнимались, и в руках Джабаля ей было очень спокойно. Тут Адиле стало окончательно стыдно за то, что она своими мыслями портит идею боевого товарищества, которое и ей, и Джабалю было так нужно – и она принялась ругать себя на все корки.

Шаир не имел ни малейшего понятия о том, что творится у нее в голове, к тому же ровно в этот момент был полностью занят происходящим в своей собственной. Теперь он уселся на парапет, развернувшись лицом к городу и свесив ноги вниз. Сефид по-прежнему горел пурпуром, однако смотреть на него ибн-амиру было несколько легче, нежели на сидящую рядом Ятиму. Обстоятельства были ужасно неловкими и на редкость неприятными, и Шаир откровенно злился на себя. Он позвал ее сюда, как друга, они были здесь одни – и его нынешние фантазии казались ему просто-напросто подлыми. Будто он нарочно коварно завлек ее на крышу, чтобы начать думать о непристойном. А ведь Ятима ему доверяет! Возможно, Ватар был прав, и он действительно не способен отнестись к симпатичной девице без задних мыслей. Шаир недовольно поморщился и поболтал ногами в воздухе. Ему срочно требовалось сделать хоть что-нибудь, что угодно.

– Хочешь, я тебе что-нибудь сыграю? – спросил он, по-прежнему не глядя на Ятиму. – Не песню, просто музыку. Красивую.

– Хочу. Только, пожалуйста, не сиди так опасно! Смотреть на это не могу, – попросила Адиля, у которой и впрямь сердце екало от его фокусов. Ведь одно дело, когда они рисковали ради детей и в погоне, и другое – просто так, без всякого смысла. Зато всякие неприличные мысли о поцелуях отставили ее в этот момент полностью, – Хотя, на самом деле, я не откажусь и от песни. Как тебе больше нравится.

– Так сидеть совсем не опасно, – нахмурившись, проворчал Шаир, но с парапета слез и сел, прислонившись к нему спиной и сняв удд с плеча.

 

Он задумчиво побарабанил по деке пальцами, отбив довольно затейливый ритм, а потом принялся за настройку. Это, определенно, была удачная идея: привычное, но требующее внимания и сосредоточения дело прекрасно отвлекало от всего прочего, к тому же можно было некоторое время не смотреть на Ятиму, имея для того вескую причину. Темнело теперь совсем быстро, и Шаир подумал о том, что стоит зажечь фонарь, однако прерываться не решился.

– Зажги, пожалуйста, свет, – не поднимая взгляда от инструмента, попросил он, махнул рукой в угол, где стоял фонарь, а потом в очередной раз дернул струну и принялся подкручивать колок. Делал он это с видом столь самозабвенным, словно от стройности звучания его удда зависело будущее всего амирата.

Адиля, с интересом наблюдавшая за ним, и только собиравшаяся присесть, чтобы слушать, не отвлекаясь ни на что, отправилась за масляным фонарем. Поставив его перед ловчим, она все-таки уселась напротив, скрестив ноги и готовая внимать столько, сколько получится. Круг теплого света, тихие побрякивания настраиваемого инструмента и сгущающаяся тьма – в этом было что-то настолько уютное, будто они не сидели на высоченной продуваемой крыше, а наоборот, спрятались где-то в саду под низкими ветвями дерева, скрывшись ото всех. Так, как они это делали в детстве с братьями – и ощущали себя тогда удивительно защищенными от всех невзгод.

Через некоторое время Шаир, наконец удовлетворившись результатом, легко хлопнул по боку удда ладонью, словно подбадривал его перед началом игры, и исполнил на пробу кусочек незатейливой танцевальной мелодии, чтобы еще раз убедиться, что все звучит как нужно. А затем наконец посмотрел на Ятиму, сидящую перед ним. За это время успело почти полностью стемнеть, и теперь видно было лишь их двоих в желтом пятне, которое раскидывал вокруг фонарь. В этом свете черты лица девушки казались одновременно выразительнее и мягче, знакомыми – и в то же время другими, и Шаир невольно принялся ее разглядывать. «Вы жестоко ошиблись, ибн-амир. Девица, сидящая перед вами – не симпатичная, а красивая. И будьте любезны впредь только так о ней и отзываться», – подумал он и даже не стал ругать себя за очередную неуместную мысль, потому что, по его мнению, это была чистая правда. Ничего более.

Адиля не могла не заметить, как он задумался, уставившись на нее, но вывод из этого сделала свой: наверное, Джабаль не может решить, что играть, после того, как в прошлый раз вышло не совсем хорошо. Хотя ей и понравилось! Теперь она размышляла, нужно ли повторить, что он может играть на свой вкус, или это будет бесцеремонным – будто она считает его неспособным понять с одного раза. «И вообще, с чего я решила, что дело во мне? – думалось ей. – Может, он просто не может выбрать, чего ему самому хочется».

Шаир тем временем понял, что смотрит на девушку все же как-то неприлично долго, сосредоточенно кашлянул и провел рукой по струнам. Что именно сыграть, он решил уже давно, так что сказал:

– Это песня ясминских рыбаков, так что ты наверняка ее не слышала. Ее поют и на праздниках, и когда выходят на реку, и когда плетут сети. Еще мне говорили, что некоторые строки – на самом деле заклинания, и так детей обучают им с раннего возраста. Не знаю, правда это или нет.

Песня, некогда случайно услышанная им от одного уличного музыканта, ибн-амира сразу же совершенно очаровала. Он не мог не восхититься тем, насколько хорошо эти простые нави смогли увидеть и понять красоту и величие Красной реки – и насколько сумели передать их в музыке и словах. Так что он тщательно выучил и то, и другое – и теперь хотел показать Ятиме, памятуя об их разговоре. «Истинная красота – не в сложности и не в изысках», – пришла Шаиру мысль, и он немедленно вспомнил, как впервые увидел ее без маски и молота, когда она вышла на улицу. Тогда он был шокирован и в последнюю очередь мог бы задуматься о подобном, зато подумал теперь. Хоть она и была маликой, в ней не было ни мискаля той манерности, которой, на его вкус, слишком уж часто страдали придворные аристократки. Особенно когда хотели ему понравиться. И стихи Ятима слышала и понимала так же, искренне и от сердца. Интересно, какому идиоту пришло в голову попрекать ее за чистосердечие? Шаир тихо вздохнул и начал играть.

Ему нравилась мелодия, напоминающая ему шум воды, струящаяся потоком и в то же время слагающаяся в простой и ясный ритм. Ее пели на веслах, то опуская их вниз, то поднимая снова с мерным плеском – и тогда не удд и не дутар, а сами речные воды служили аккомпанементом певцам. Петь Шаир не спешил, сам наслаждаясь музыкой и желая, чтобы Ятима услышала тоже и поняла, чем она так приглянулась ему, что он остановился прямо посреди улицы и остался дослушивать, еще не успев разобрать слова. Пальцы, хорошо знакомые с каждым движением, легко летали над струнами, будто цапли над прибрежной водой, и скользили по грифу, как маленькие рыбачьи лодки скользят по речной глади. Ибн-амир же, не следя за собственной игрой взглядом, ибо в этом не было никакой необходимости для того, кто хорошо владел инструментом, продолжал смотреть на сидящую напротив Ятиму.

При словах Джабаля о заклинаниях Адиля внезапно вспомнила, что ее всегда удивляло, как так выходит: заклинательная магия слабее боевой, но при этом ловчие маги, как правило, способны скрутить боевого – и решила позже расспросить на сей предмет ловчего. Неужели все дело в том, что они поэты? Дальше ее размышления не ушли, потому что тут полилась песня:

Погляди, как несет свои воды Хамра,

Сквозь пустыню несет свои воды Хамра,

Как Всевышнего кровь ее красные воды,

Дарят жизнь средь песков ее красные воды.

 

В тростники, как в абайю, одета Хамра,

И в деревья, как в джуббу, одета Хамра,

Как девичьи косы потоки Хамры,

По долины плечам потоки Хамры.

 

Словно руки любимой два берега Хамры,

Сшиты нитью речной два берега Хамры,

И различны, и сходны, левый и правый,

Меж собой неразлучны, левый и правый.

 

Расцветают цветы у берега Хамры,

И слетаются птицы на берег Хамры,

Рыбаки выходят на берег Хамры,

Запевают песню у берега Хамры.

 

Ты держи наши лодки, могучая Хамра,

Наши сети наполни, о щедрая Хамра,

И на солнце сияй, о прекрасная Хамра,

Добротой не оставь нас, Великая Хамра.

Адиля, ее, конечно, слышала – во время охоты, где всегда несколько стиралась разница между знатными маликами и их сопровождением. Но пели в Шаярии по-другому:

Погляди, серебрятся воды Хамры,

Как саифа клинок Великая Хамра.

Только жизнь дарят воды Великой Хамры,

И для птиц, и для рыб, и для навей Хамра.

Адиля не помнила ее целиком, хотя некоторые куплеты узнала – видимо, они совпадали. Но строки: «Погляди, как серебрятся воды Красной реки», глубоко задевающей ее, в ясминской песне ей не хватило. Бин-амира некогда поражалась выразительности мысли о том, как видимое различается с истинно находящимся в глубине, и о том, что внешнее богатство серебра может быть дешевле, чем окрашенная илом вода, несущая жизнь. И, несмотря на слова о схожести правого и левого берега Великой реки, повторявшиеся в обеих песнях, ей в нынешнем настроении думалось лишь о различии берегов, которым не сойтись никогда. И уж совсем некстати – о том, что, хотя они сидят так близко, на самом деле, несмотря на все боевое товарищество, расстояние между ней и Джабалем было куда больше, чем между двумя берегами реки, потому что между ними лежали ее месть, ее ложь и ее происхождение.

Шаир допел и напоследок дернул струну, так что удд будто всхлипнул, сопереживая печальным мыслям Адили.

– Красивая песня, – немного помолчав, сказал ибн-амир. – Они сложили ее о том, что для них по-настоящему важно, поэтому она красивая.

«Ты тоже очень красивая», – невольно пронеслось у него в голове, но, по счастью, он вовремя успел прикусить язык и ничего не сказал. Постаравшись принять невозмутимый вид, Шаир отложил инструмент, вытянул ноги и закинул руки за голову.

– Хорошо, когда получается сказать о важном, – с грустью промолвила бин-амира.

– Молчать о важном тоже можно, – ответил Шаир, вспомнив, как обнял ее, не в силах выразить иначе собственные чувства.

– Наверное, – рассеянно отозвалась Адиля и потерла пальцами лоб. Похоже, этот день все же оказался чересчур насыщенным для нее, и теперь, хотя сидеть здесь с Джабалем было очень приятно, у бин-амиры начинала болеть голова, а глаза вдруг стали слипаться, будто в них налили клея.

 

 

– Ты устала, – Шаир в одно движение вскочил на ноги и протянул ей руку. – Пойдем, верну тебя домой Фатиме-ханум.

Адиля встала, отряхнулась и с сомнением посмотрела на край крыши, тонущий в непроглядной тьме. Ибн-амир проследил за ее взглядом и нахмурился.

– В самом деле, сама ты сейчас не слезешь.

– Вот еще! Слезу вполне, так же, как и залезла, – тут же возмутилась девушка.

– Теперь темно и ты устала, – резонно возразил Шаир.

– Ну и что ты предлагаешь? До утра на крыше оставаться?

Ибн-амир вздохнул, взял удд и протянул ей.

– Держи, повесь на спину. Тебе я его доверяю. А сама – забирайся на спину ко мне.

Адиля посмотрела на него с сомнением, однако закинула инструмент на плечо.

– Главное – держись крепко, не дави на шею и не забывай нам светить, тебе это будет удобнее, чем мне, – сказал Шаир, присев, чтобы ей было удобнее ухватить его за плечи.

Спускаться в темноте по раскачивающейся веревочной лестнице, подсвеченной лишь слабым магическим огоньком, оказалось действительно страшно, и Адиля, крепко вцепившись в Джабаля, с искренней благодарностью думала, что ему, наверное, тяжело вот так, но он все равно сделал это для нее. И, пожалуй, в том и заключается настоящее боевое товарищество – когда ты в любую минуту готов поддержать другого. Бин-амира пообещала себе, что тоже непременно придет ему на помощь, когда потребуется.

Оказавшись внизу, Шаир осторожно поставил девушку на землю, забрал у нее удд и задумчиво изрек, глядя на тускло белеющее во тьме здание дивана:

– Если боишься – скорее упадешь. Два главных правила: нельзя бояться и нельзя смотреть вниз. Потому что от этого голова кружится. Идем, – он ухватил Адилю за руку и зашагал в сторону Персиковой улицы.

– Ну, если совсем не смотреть под ноги – можно ступить не туда, – возразила бин-амира.

– Вот тут и появляется необходимость соблюдать равновесие между тем и другим. Ничего, этому я тебя научу.

– Кстати! Ты и сейчас можешь меня многому подучить! Объяснить, по крайней мере, чтобы я хоть немного начала разбираться!

И Адиля принялась расспрашивать Джабаля о тонкостях работы ловчего. Тот с удовольствием делился всем, что знал, а потом и сам стал расспрашивать в ответ про изготовление артефактов. Тут бин-амира вспомнила про янычарский сигнал тревоги и свою мысль завести такой же для них с ловчим.

– Дорогая вещь, – задумчиво сказал Шаир. – Для них тот же камень берут, что и для Сфер Дальновидения.

Адиля вздохнула: дорогие вещи ей было не по карману даже изготовить в кузне, не то что купить.

– Я подумаю, что с этим можно сделать, – туманно, но со всей серьезностью пообещал Шаир, остерегаясь признаваться, что может хоть завтра притащить ей добрый десяток сигнальных артефактов. Это было немного слишком для ловчего.

Бин-амира, тем временем, вернулась к утренним размышлениям о Лучике и о том, что его стоило бы сводить к лекарю во второй раз. Шаир не мог не заметить, как она хмурится, потому выспросил, в чем дело, и довольно улыбнулся: тут уж он скромничать не будет.

В таких разговорах ко взаимному удовольствию они добрались до дома кузнеца. Остановившись на пороге, со всей серьезностью договорились о послезавтрашней встрече, чтобы Джабаль забрал себе артефакт жизни Ятимы и напоил каплей своей крови другой. Девушка ушла в дом, а Шаир зачем-то принялся ждать, когда загорится ее окно – если оно, конечно, находится с этой стороны дома. Его немного беспокоили остатки празднующих, тихо гудящих за неубранными тремя столами поодаль, потому он кидал одно за другим заклинания, отводящие взгляд, и все больше хмурился.

Наконец Шаир увидел свет в окне, скрывающемся за ветвями инжира, дождался, когда он погаснет, и пробрался во двор кузнеца, справедливо рассчитывая, что там будет спокойнее, чем на догуливающей улице. Ему нужно было подумать. Бесшумно спрыгнув вниз, он уселся на скамью и принялся задумчиво взирать на абрикосу, время от времени поднимая с земли камешки и кидая их в дерево. В темноте целится было трудно, но у него выходило совсем неплохо, и камешки то и дело отскакивали от ствола с сухим щелчком. Это незатейливое занятие хорошо помогало сосредоточиться – в том числе, и на непростых мыслях, беспокоивших сейчас ибн-амира. Все слова, сказанные им сегодня Ятиме, были совершенно искренними. Он бы никогда не стал, просто не смог врать ей в подобном. Однако теперь выходило, что он жестоко обманул доверившуюся ему девушку и откровенно наврал ей о чистоте своих дружеских намерений. Шаир скорбно вздохнул и кинул в абрикосу три камешка подряд.

Это все легенда, да еще его воображение, будь оно неладно! Слагать стихи оно, конечно, помогало, но порой оказывалось весьма некстати. В конце концов, у него не было вовсе ничего общего с Джазимом, похищающим чужих возлюбленных – тем не менее, он прекрасно представил себя на его месте. Вот и здесь произошло то же самое. Не возьмись он рассказывать историю о ловчем, которым так часто воображал себя в детстве, ничего подобного не случилось бы. Не случится и впредь, если он будет осторожнее с романтическими легендами и прочими чересчур распаляющими фантазию вещами. Так что у Ятимы не окажется поводов подозревать его в бесчестности, и их боевое товарищество, которым ибн-амир действительно, по-настоящему дорожил, ничуть не пострадает. Вполне довольный принятым решением, Шаир бросил последний камешек, перескочил через забор и растворился в темноте.

 

Чем нельзя было удивить благородного Ватара аль-алима, так это ночным явлением к нему Шаира ибн-Хакима с горящими глазами, похожего скорее на нагулявшегося мартовского кота, нежели на ясминского ибн-амира. Вид друга вызвал у Ватара некоторые сомнения в причине, по которой тот был столь доволен жизнью, но поскольку первоочередной проблемой он все же видел одну, то спросил, как продвигаются поиски Адили бин-Джахиры.

– Да никак, – махнул рукой Шаир, – мотаюсь меж башнями и школами, подобно бешеному псу, болтаю столько, что язык скоро превратится в тряпку, но всё впустую.

Радостный его вид, меж тем, никак не вязался с огорчительными новостями – впрочем, ибн-амир не стал томить Ватара ожиданием и рассказал новость сам. Как сумел.

– Хотя это сущие пустяки, я и не ожидал, что после стольких бесплодных усилий сейчас все окажется неожиданно просто. Зато в другом мне повезло несказанно. Представь себе, мой драгоценный друг – она согласилась!

Ватар очень медленно поднял вверх правую бровь, что в его случае свидетельствовало о сильном удивлении, и осторожно поинтересовался:

– Позволь уточнить, любезный ибн-амир, кто именно согласился и на что именно?

Изумление достойного Ватара было вызвано, в первую очередь, тем, что в последнее время, удрученный историей с шаярской бин-амирой и занятый поисками оной, Шаир перестал влюбляться с обычной для него частотой – точнее, насколько было известно Ватару, с начала событий не делал этого ни разу, поскольку ни о чем подобном не рассказывал. Теперь же все симптомы любовной лихорадки были налицо, однако Ватар совершенно не мог себе представить, чтобы ибн-амир, при всей его пылкости, делал девицам откровенные предложения прямо в первую встречу, а девицы – были из тех, кто на подобное сразу же соглашается. Но столь бурной реакции, вызванной обычным приглашением на свидание или что-то в этом роде, Ватар не мог представить себе тоже. Так что теперь он пребывал в тяжелом недоумении.

– Как кто?! – воскликнул Шаир. – Ятима, разумеется, я тебе о ней рассказывал.

Ватар поднял вверх еще и левую бровь и даже округлил глаза.

– Согласилась быть моей боевой парой, – договорил ибн-амир, и его друг с облегчением выдохнул. Однако буквально через секунду озадаченно нахмурился. Неторопливо, будто боясь сбиться с весьма сложного рассуждения, он проговорил:

– Приятно слышать, что в твоей жизни произошло событие, по всей видимости, важное и радостное, но ведь буквально на днях ты усердно доказывал мне, что не влюблен в Ятиму. Однако теперь я вижу пред собой все известные мне признаки – и не могу понять, зачем было отрицать. Не объяснишь, друг мой? Просто чтобы я не терялся в сомнениях и догадках.

Шаир незамедлительно выразил всем лицом и фигурой совершенные обиду и возмущение и ответил:

– Я и сейчас буду отрицать подобное!

– Но почему? Не вижу во влюбленности ничего предосудительного, – сказал Ватар, про себя же подумал: «Тем более, этот недуг охватывает тебя так ненадолго».

– Потому что, о мой любопытствующий друг, не стоит путать стекла с бриллиантом. Я, как тебе прекрасно известно, довольно часто и бурно увлекаюсь, но, положа руку на сердце, спустя время не скажу, чем лучше был роман с Хайрат, нежели с Наджат, с Маали, нежели с Лияли, или же с Алией, нежели с Зульфией. А вот обретение боевого товарищества – событие в моей жизни достаточно выдающееся, и я не собираюсь ставить его вровень с куда более заурядными происшествиями. Кроме того, влюбленность скоротечна, как цветение персиков, а, к примеру, Карим и Гариб – вместе с двенадцати лет. Почти столько же, сколько мы с тобой. Да и шестерка их всего годом позже сложилась. Нет, даже не говори мне о влюбленности, нечего и сравнивать!

Ватар кивнул, соглашаясь, однако, глядя на своего друга, не потрудившегося даже избавиться от удда, с которым он часто ходил покорять сердца красавиц, не мог не подумать, что, несмотря на все уверения Шаира, быть к тому же еще и влюбленным в своего боевого товарища ему ничто не мешало. Данный вывод его в некоторой степени обеспокоил, так как скоротечная обычно лихорадка чувств могла на сей раз изрядно затянуться, как раз из-за отрицания. И все это было совершенно не ко времени. К тому же не жениться на одной пурпурной синке, чтобы незамедлительно влюбиться в другую – даже для Шаира было немного слишком.