Глава седьмая, исключительно романтическая, в которой слушатель может внезапно осознать, сколь юны герои нашей истории 2 страница

– Отвратительно, – сказала Адиля, – действительно, чем больше о нем узнаешь, тем хуже кажется эта история. Как низко может пасть навь в мнимой попытке защитить свою Честь!

Они одновременно вздохнули, думая об одном и том же: что попытка защитить свою Честь, предпринятая бин-амирой Адилей, была одобрена Всевышним и что, в отличие от безумца, им отступать некуда. На этом месте мысль Шаира пошла далее и была она о том, что раньше он мог себе говорить, будто зашел сюда по делу – проверить, не является ли Ятима Адилей. Однако с тех самых пор, как он убедился, что перед ним – не шаярская бин-амира, время, проведенное здесь, остается лишь проведенным для собственного удовольствия, тогда как дело его заключается в том, чтобы найти кровницу. Но, с другой стороны, не мог же он сейчас бросить в одиночестве Ятиму, так сильно переживающую, грубо вырвав у нее руку?

Разрешилось неожиданно возникшее у него внутреннее противоречие столь же внезапным образом: во двор, осторожно открыв незапертую калитку, вошла Халима и, заметив их, тут же радостно заулыбалась.

– Ой, как хорошо, что вы здесь, Джабаль-бек! А я уж хотела за вами Лучика посылать.

Шаир смущенно кашлянул и все же попытался мягко забрать свою руку у Ятимы, прекрасно понимая, как они сейчас выглядят, сидя тут наедине и ведя беседы, держась за руки. Халима могла подумать Всеотец весть что, а уж с какой скоростью расходятся в ремесленном квартале любые новости, он знал прекрасно. Словом, ему совершенно не хотелось компрометировать девушку досужими сплетнями, не имеющими под собой никаких оснований. Адиля сперва бросила на ловчего недоуменный взгляд, но потом поняла, в чем дело – и смущенно потупилась.

– Что-то случилось? – невозмутимо и серьезно осведомился Шаир у Халимы.

– Ой, нет, что вы! – тут же всплеснула руками Халима. – Все хорошо. Очень даже хорошо. У нас завтра праздник будет!

– Какой праздник?.. – недоуменно спросил ибн-амир, силясь припомнить календарь.

– Так Лучика же спасли! Вы и спасли, Джабаль-бек! Завтра праздновать будем, всю улицу созовем. И вас, конечно, пригласить собирались. Так что хорошо, что вы здесь.

Шаир вздохнул. Отказать матери спасенного ребенка он, разумеется, не мог. Однако праздники, да еще на всю улицу, совершенно не входили в его планы. В тот момент, когда он собирался искать бин-амиру! Впрочем, не принять подобное приглашение было бы против Чести, так что он кивнул и ответил:

– Благодарю вас, Халима-ханум. Я приду, разумеется.

– Значит, завтра вечером, – еще сильнее обрадовалась резчица, и Шаир снова вздохнул, на сей раз с облегчением. Ну разумеется, в ремесленном все жители – нави занятые, посему у него будет возможность потратить весь день на поиски, а вечером со спокойным сердцем прийти на праздник.

– И ты непременно приходи, дорогая, – обратилась Халима к Ятиме. – Если бы не вы, даже не представляю, что могло бы случиться.

Она охнула и покачала головой, но тут же, видно, решив не думать дурные мысли, раз уж все завершилось благополучно, снова заулыбалась.

– Ладно, пойду в дом, Фатиму с Барияром позову. Не буду вам больше мешать.

Шаир снова почувствовал себя неловко, потер нос и очень задумчиво уставился на росшую неподалеку абрикосу. Впрочем, Халима и вправду вскоре скрылась в дверях, и он повернулся к Ятиме – в первую очередь, чтобы понять, как она себя сейчас чувствует, после всех переживаний от рассказанной им истории.

– Ох, что-то засиделась я тут с тобой, – неожиданно спохватилась та, – а работа стоит. Да и у тебя, наверное, дел полно.

– Полно, – со вздохом согласился ибн-амир, поднимаясь на ноги. Поскольку девушка была в порядке, ему и вправду пора было идти, хотя не то чтобы хотелось.

– Ну, тогда до завтра, – Адиля ненадолго замялась, а потом подала ему руку для рукопожатия.

Шаир улыбнулся и протянул ладонь в ответ: в самом деле, они же были боевыми товарищами. Все недавнее смущение стремительно улетучилось, и он, попрощавшись, вышел из дома кузнеца с легким сердцем. Стоило ему уйти, тетушка Фатима немедля высунулась из окна и спросила:

– Уже ушел Джабаль? Что-то он быстро.

– Ну он же занятый навь, не может же тут часами сидеть!

– Когда девушка нравится, да вдвоем оставили, чтоб не мешать, мог бы и посидеть, – не согласилась Фатима.

– О чем вы, тетушка! Он просто про сахира вчерашнего мне рассказывал то, что от янычар узнал, как боевой товарищ!

– Потрясает меня нынешняя молодежь, ну совершенно не умеют ухаживать. Вот когда к моей дочке будущий муж ходил – учил ее по-хиндски разоваривать. До сих пор не пойму, зачем: в Хинде они так и не были! Вот скажи, Халима!

Халима на кухне рассмеялась и что-то ответила, однако Адиля не расслышала ее слов и, махнув рукой, отправилась в кузню. Когда навкам нечего делать – они начинают сватать. Впрочем, откуда им знать, что у нее, отягченной клятвой, просто нет права на подобное? Это было бы просто бесчестно по отношению к навю, который мог бы к ней привязаться.

 

Остаток дня прошел за не самой утомительной работой, так что Адиля, оказавшись вечером в своей комнате, не рухнула на кровать, стремясь скорее уснуть, но с немалым удовольствием предалась девичьим размышлениям о наряде для завтрашнего праздника, ведь это представляло собой некоторую проблему. Она взяла с собой достаточно удобной повседневной одежды и, на всякий случай, все свои ханьфу. Однако они хорошо подходили для дворцовых покоев и не очень – для праздника в ремесленном квартале. Некоторое время бин-амира всерьез пыталась решить, какое из платьев выглядит скромнее – но в конце концов махнула рукой, подумав попросить с утра у тетушки Фатимы найти что-нибудь более присталое случаю, и улеглась в кровать, все еще пребывая в мыслях о завтрашнем дне.

Адиле пока не приходилось бывать на местных празднованиях, и она с трудом представляла себе, как это может выглядеть – понимала только, что все будет совершенно не похоже на дворцовые пиршества и приемы. Нави ремесленного квартала умели искренне и просто и переживать, и радоваться, и Адиле в самом деле хотелось посмотреть на это, да и поучаствовать... Если она, конечно, сможет. У нее зашумело в голове от мыслей, столь старательно отодвигаемых в дальний угол сознания, но сейчас накативших с новой силой, словно высокая штормовая волна. Сегодняшний разговор с Джабалем о том проклятом безумце напугал ее отнюдь не тем, что Джалал творил, а тем, что она слишком хорошо его поняла. Бин-амира весьма убедительно могла себе представить все его чувства, все ощущения навя, который предпочел дело смерти делу жизни: как медленно, но верно вырастала вокруг него прозрачная стена отчуждения, которую и Адиле доводилось чувствовать нередко. Только вот она пыталась если не разбить ее, то хоть на время выйти из-под своего стеклянного колпака – а Джалал не стал. И окончательно сошел с ума от бесчувствия и одиночества.

Ей вдруг сделалось очень страшно. Что если у нее в конце концов не останется сил сопротивляться дыханию смерти за своим плечом? Что если она, движимая местью, настолько же ожесточится сердцем, впадет в такое же отчаяние и перестанет отличать хорошее от дурного и честное от бесчестного? Теперь перед мысленным взором Адили отчего-то предстало лицо Джабаля, и на нем читались злость и отвращение, с которыми он смотрел на сахира, только теперь его взгляд был устремлен на нее. Вчера ловчий глядел совсем не так, даже когда они препирались друг с другом по дороге, и потом – когда ворчал, но все-таки поймал ее за куртку, и уж тем более – когда обнимал за плечи в той комнате, где они нашли детей. Джабаль смотрел на нее со вниманием и сочувствием, и меж ними не было никакой стеклянной преграды. Адиля вообще не думала о своей мести тогда, для нее было куда важнее найти и спасти Лучика. И какими бы тяжкими ни были переживания, она ощущала себя полностью живой, а не наполовину мертвой.

Бин-амира судорожно всхлипнула и по ее щекам градом покатились слезы, хотя еще мгновение назад глаза были совершенно сухими. Она вытирала их руками, потом встала и взяла полотенце, продолжая неостановимо рыдать сама не зная от чего. В груди сейчас было горячо, словно мысли о Лучике сильнее разожгли ее внутренний огонь и он растопил леденящий страх, вытекающий теперь слезами. Адиля ошибалась, полагая, будто прозрачная стена вокруг вырастает от бездействия. Она вырастала от бесчувствия – теперь бин-амира понимала это наверняка: оттого, что ей, обреченной своей местью на не-жизнь, начинали видеться пустыми и бессмысленными вещи, всерьез трогающие и волнующие навей, не связанных столь страшными клятвами. Но, во имя Ата-Нара, она не намеревалась считать пустым местом чью-либо жизнь, или любовь, или иные вещи, кои полагала глубоко важными! И потому никогда не смогла бы стать такой, как Джалал, и никогда не станет, невзирая на то, что у нее и нет пути назад с тех пор, как Всеотец принял ее прошение.

Отложив полотенце, мокрое от слез, Адиля снова улеглась в кровать и уставилась в потолок. Страх и отчаяние отступили, однако теперь ее раздирали трудные и горькие сомнения. Была ли она права, решившись на месть? И с чего она вообще взяла, что способна убить, пусть даже и навя, нанесшего ей столь сильную обиду, что смерть казалась лучшей долей, нежели жизнь рядом с ним? Бин-амира не помышляла даже об убийстве сумасшедшего Джалала, который трижды три раза заслуживал смерти за свою жестокость и столь безнавье обращение с детьми. Ей хотелось лишь вызволить Лучика, а его похитителя – предать в руки правосудия, дабы он не мог причинить вреда никому более. И уж точно она не желала смерти ибн-амиру Шаиру, каким бы бесчестным и бессердечным навем он ни был. Адиля невольно коснулась пальцами лба, где, откажись она от клятвы, появилось бы клеймо отступника. Нет, она не отрекалась от своего обета, однако зерно сомнения, упавшее в ее сердце уже давно, теперь проросло, и всходы эти были мучительны, терзая бин-амиру изнутри.

Не было ли это страшной ошибкой – оставить все, что было ей любимо и дорого, отринуть жизнь и посвятить себя мести, ныне воздвигавшей холодную стену между ней и тем немногим ценным, что у нее осталось? Между ней и навями, готовыми окружить ее вниманием и любовью? Это был ее собственный выбор – и, выходит, сама Адиля отделила себя ото всех невидимой преградой. А теперь сама же корила себя за принятое решение. Она еще долго ворочалась с боку на бок, но в конце концов усталость взяла верх, и бин-амира погрузилась в сон. Однако разум ее не отринул тяжелые мысли и, не в силах найти покой, посылал ей яркие и страшные сновидения.

 

– Радуйтесь, нави! Шаир ибн-Хаким бени-Азим аc-Сефиди женился на Адиле бин-Джахире бени-Феллах аль-Ферузи, и отныне Ясминский и Шаярский амираты придут к миру, покою и процветанию! – объявили во всеуслышание.

Муж подал ей руку, и они вышли на балкон для приветствия, дабы увидеть, как радуется простой народ. В воздух взлетали цветы и магические огоньки.

– Улыбайтесь, сделайте такую милость, – процедил сквозь зубы муж. – Не обязательно демонстрировать всем наши отношения.

Бин-амира натянуто улыбнулась и ощутила, будто сердце кольнуло иглой холода. Она опустила голову и увидела, что на левой груди появилась маленькая ледышка, похожая на кусочек боевого доспеха, только из замерзшей воды.

– Ведите себя прилично, дорогая, поднимите голову, машите ручкой, – процедил пепельно-серый, будто находящийся в вечном трауре, навь, и Адиля послушалась, ведь Долг и Честь велели ей претерпевать ради блага жителей двух стран. Однако ощутила, что кусочек ледяной брони стал немного больше.

Выйдя с балкона, они немедля наткнулись на идущую навстречу свежую, словно майская роза, бежевую навку в серых полосах, которая улыбнулась ибн-амиру Шаиру и тут же потухла, стоило ей взглянуть на Адилю. Смерив девушку оценивающим взглядом, она сказала:

– Послал же Ата-Нар невестку! Пройдемте, милочка, переоденетесь к столу. Надеюсь, хоть этому вас в вашей Шаярии учили: что к столу следует переодеваться. Впрочем, не удивлюсь, если в столь дикой стране и того не умеют.

Стиснув зубы, чеканным шагом Адиля пошла за ней. Она не должна высказывать недовольство, ибо этот брак – залог счастья многих.

– Вы не солдат, милочка, оставьте эти привычки, – велела свекровь и почему-то подросла при этих словах. А ледяное пятно скрыло всю левую грудь бин-амиры.

За квадратным низким столом в комнате, где стены были голубого цвета в светлых узорах, белая драпировка летела от окна, хлопая по тарелкам и полоща по лицам, но никто не обращал на нее внимания, зато все с осуждением смотрели на Адилю, которой мешала эта шелковая тряпка.

– Никуда не годится, никаких манер, – вынесла вердикт свекровь. – В нави ее выпускать нельзя, пока не подучится хоть чему-то. Шаир, держи ее в своих покоях. Ты ведь теперь за нее отвечаешь!

– Пошли, – сердито выдернул Адилю из-за стола муж, и она поплелась за серой фигурой, ощущая, как лед перекидывается на правую сторону ее тела.

Они очутились в спальне, где он сказал:

– Вы мне противны, как и я вам, но после того, как вы обеспечите меня наследниками, можете куда-нибудь уехать. У нас найдутся загородные резиденции, чтобы меньше сталкиваться.

Адиля, ощущающая, как панцирь, обхватывающий ее все сильнее, перекинулся на спину и надвинулся на живот, сделала шаг вперед и сказала:

– Хватит так со мной обращаться! Я заслуживаю некоторого, хотя бы внешнего, уважения!

И лед пошел трещинами. Шаир засмеялся и ответил презрительно, переходя на ты:

– Уважения? Какого тебе уважения, шаярка?! Ты знала, как я к тебе отношусь, когда выходила замуж, ты дала согласие на наш брак, понимая, что я не буду видеть в тебе достоинства! Ты выбрала этот путь, открыв глаза, так не говори теперь об уважении! Ты его не увидишь тут.

Каждое его слово пронизывало острейшими иглами холода, пока под конец бин-амира не превратилась в недвижную ледяную статую.

– Годится, теперь-то она будет послушная, – оценил муж и велел слугам установить ее на постамент в зале для приемов.

– Отличное воспитание, – одобрила свекровь, – теперь ее и гостям показывать не стыдно.

К ней подходили какие-то нави и приветствовали, а Адиля не могла и шевельнутся, принимая их поклоны, слезы не вытекали из замороженных глаз, и лишь легкий шепоток достигал ушей:

– Бин-амиры не плачут, бин-амиры слушаются, бин-амиры не чувствуют, дабы ничто не мешало справляться с их обязанностями.

– Хорошо справляешься, – сказал, подходя к ней, отец. – Послушная девочка!

На этом Адиля проснулась с колотящимся сердцем и влажными глазами. «Нет уж, – сказала она себе. – Появись у меня снова выбор между этим браком и местью, я бы выбрала то же самое!» – И это ее успокоило. После чего пришли простые, обыденные мысли: о платье к празднику, о том, что Лучика показали целителю, но тот не взялся сказать с полной уверенностью, все ли с ребенком в порядке. И если бы сохранились ее деньги, она уж и сама отвела к другому лекарю – может, он окажется потолковее. Хотя где его взять? Возможно, Джабаль знает и посоветует? Он ловчий, у него должно быть много знакомых. Или пойти к янычарам и узнать, кто лечил остальных детей? А может, попытаться продать одно из ханьфу, чего-то же стоит вышитый синский шелк? Ну, и что-то она заработала за эти несколько месяцев. Впрочем, вспомнив сумму, бин-амира сочла себя бездельницей и встала, решив, что работать точно нужно больше.

 

Разумеется, сперва ее, в любом случае, ждал завтрак, так что она все же завела разговор с тетушкой Фатимой про наряд для вечера.

– Так иди в своем, козочка! – ответила та. – У тебя такие платья красивые, да и праздник, если уж по справедливости, в твою честь. Будешь там сидеть, как роза благоуханная. И ты это заслужила!

Адиля смущенно опустила взгляд:

– Ну что вы, тетушка, не хочу я, чтобы меня тут зазнайкой благородной считали.

– Да кто ж станет, милая моя!

– Не знаю, – продолжила сомневаться бин-амира. – Все равно как-то некрасиво. Да и Джабаль наверняка не в парадной джуббе придет...

– Вот, между прочим, пускай тоже на тебя полюбуется!

– Я же говорила, тетушка: мы просто боевые товарищи, – еще сильнее потупившись, ответила Адиля.

– Знаю я таких боевых товарищей, – отмахнулась Фатима. – Все глаза вчера на тебя проглядел, как только дыру не протер. Пускай и сегодня проглядит, пуще вчерашнего. Но коли уж ты смущаешься, я в дочкиных платьях посмотрю.

– Спасибо, – поблагодарила Адиля, вздохнув с облегчением.

– Только подшивать придется, – засуетилась тетушка. – Дочка младшая у меня худенькая, но росточком все равно повыше тебя. Длинно будет.

– Спасибо, – повторила бин-амира. – Но это уж вечером, сейчас работа ждет.

Фатима подняла ее с места и повертела, внимательно оглядывая.

– Да, в ширину точно хорошо будет. А уж подол и рукава укоротить успеем, не волнуйся. Иди работай. Хорошая ты девушка, козочка, скромная и трудолюбивая. Любой о такой жене мечтает.

Адиля, последовав примеру Барияра, решила ничего на это не отвечать.

Горн сегодня даже не раздували:

– Перед праздником перерабатывать не след, – сказал кузнец, – отливки вчерашние в порядок поприведем. И, кстати, песок пора просеять, а то капли скоро формы вредить будут.

Отбивать литники, шкурить и травить кислотой было не то что б совсем уж легко, но в целом проще, чем махать молотом, когда рядом пышет жаром горн. А просеивать песок оказалось совсем весело. Адиля первая обратила внимание, что форма нескольких слипшихся капель напоминает лошадь без задней ноги, и показала ее Махиру, после чего они принялись выискивать самую смешную каплю.

– Это зурна, – показывал на длинную и расширяющуюся с одного конца Махир.

– Не-е-е, где ж у нее дыра? Это ситар! Колышки из проволоки припаять – и как вылитый будет, – не соглашалась Адиля. – А у меня смотри вот – сакиб в кулахе.

– Горбатый какой-то!

– Ага, старый и хромой.

Барияр терпел это некоторое время, после чего наконец не выдержал:

– Не могу понять: у меня тут мектеб для самых младших или кузница с учениками?!

Впрочем, сказал он это не зло, и Адиля с Махиром лишь похихикали в кулак. А смешного медного чиновника Адиля даже отложила на стол – забавный же, пусть и другие посмеются.

Их незатейливое развлечение наложило свой отпечаток на весь остаток дня и, работая со всем прилежанием, они продолжали перемигиваться и болтать с Махиром, а потом и вовсе спели на два голоса незатейливую детскую песенку о птичке, которая искала, где напиться водицы.

– Завтра азбуку вам притащу, с картинками, – усмехнулся Барияр, поняв прекрасно, что над ним подтрунивают в ответ на его прошлое возмущение. Однако работа была почти закончена, так что он был не против пошутить в ответ.

Ужин тетушка Фатима из-за праздника вовсе не затевала, зато наготовила целых пять подносов сладостей: на праздники здесь было не принято приходить без гостинцев, и уж с чем было приходить ей, как не со сластями, известными на полквартала. Барияр и Махир, напившись прямо на кухне айрана, отправились переодеваться, а тетушка Фатима потащила Адилю примерять и подшивать платье. Можно было только позавидовать ее запасливости: девушку ждал, ни много ни мало, целый сундук с абайями и джуббами, неброскими повседневными и красиво вышитыми праздничными. Адиля с интересом рассматривала наряды, прекрасно понимая, что Фатима с дочерьми вышивали их сами, и не скупилась на похвалу простым, но красивым цветам, фруктам и птицам, вьющимся по подолам и рукавам. Впрочем, примериться ни к чему она не могла долго. Может, потому, что дома привыкла, кроме совсем уж торжественных случаев, носить короткую абайю и хафтани, гордясь тем, что она – малика и боевой сахир. Так что наряды девушек, далеких от военного дела, были ей не слишком привычны.

– Выбрать не можешь, ласточка? – догадалась Фатима.

– Непривычное все! – бин-амира развела руками.

– Я думаю, вот что тебе пойдет, – тетушка вытянула белую с голубым абайю и небесного цвета джуббу с птицами и гранатами.

– Подшивать жалко, вся красота спрячется, – поделилась своими сомнениями Адиля.

– А мы вот так сделаем, – тетушка Фатима заложила складку повыше края, и вся она спряталась под нарядной вышивкой.

Они принялись примерять, подкалывать и ушивать, и хотя дело спорилось быстро, на улице уже собрались, и Махир пришел их поторапливать:

– Как же праздник начинать без тех, из-за кого праздник? Джабаль-бек бегает неизвестно где, а вы дома засели, как улитки в раковине – нехорошо!

– Мы скоренько совсем! – засуетилась Фатима. И действительно, они скоро вышли со своими подносами, принявшись разносить их во все части составленных в один длинный ряд столов. Впрочем, к Адиле вскоре подскочила Халима и потащила на почетное место во главе стола.

– Все должны видеть, кто Лучика спас и кому мы тут говорим спасибо!

Адиля немедленно засмущалась, и это было лишь начало пытки. Ей рассказывали, какая она молодец, все – даже ошпаз, приглашенный наварить казан пилава и выяснивший, по какому поводу праздник, подошел выразить восхищение. Адиля же все сильнее крутила головой и смотрела, не идет ли Джабаль. Ну в самом деле, почему она должна отдуваться за двоих?

Ловчий, однако, все не появлялся, и хотя совсем уж бурные потоки благодарностей в ее адрес наконец-то прекратились и собравшиеся принялись за еду, девушка продолжала переживать. Наверняка Джабаля задержало очередное дело, думала она, и вскоре он появится – ведь обещал же! Но что, если нет?.. Мало ли, насколько это затянется! Не может же он просто так взять и отпустить преступника, к тому же всего лишь из-за праздника, пусть даже он сам – виновник торжества. Нет, представить себе Джабаля, поступающего подобным образом, было решительно невозможно. Не с его представлениями о Долге и Чести, не с его сочувствием к навям, попавшим в беду. Адиля все еще знала о работе ловчих так мало! Что если преступник решит сбежать в другой город? Станет ли Джабаль преследовать его сразу? Тогда он уж точно не успеет прийти, да и вообще, наверное, появится не раньше, чем будет готов артефакт. А вдруг он в опасности? Попал в беду?

Бин-амира нахмурилась и закусила губу. Думать о подобном было уж вовсе неприятно, а еще неприятнее – о том, что сейчас она ничего не могла поделать, даже если с ним произошло нечто плохое. Чтобы не изводиться совсем уж попусту, она принялась размышлять о том, что неплохо бы сделать для Джабаля артефакт жизни и еще такую же штуку, по которой их вчера нашли янычары – надо будет расспросить об этом Барияра. В конце концов, они боевая пара, и Адиля имеет право знать, не случилось ли с ним беды, чтобы прийти на помощь. Эти мысли немного ее успокоили, и она постаралась отвлечься на разговоры с сидевшими рядом навями и еду, которая была очень даже вкусной. Выходило, однако, не очень: бин-амира вяло ковырялась в тарелке, то и дело отвлекаясь, чтобы глянуть в сторону Гончарной улицы, откуда должен был прийти Джабаль.

 

Виновник ее переживаний, тем временем, ввалился в свои комнаты в Купеческом квартале и уселся на тахту, чтобы хоть немного отдышаться и прийти в себя. Потом достал из-за пазухи подробнейшую карту Сефида и потащился за стол – тщательно помечать крестиком те места, которые не успел по дороге. Вообще-то в определенный момент Шаиру это просто надоело, и он отложил дело до возвращения домой. За сегодня он успел обойти восемь магических башен и две школы заклинателей, не обнаружив бин-амиру ни в одном из этих благословенных Ата-Наром прибежищ сахиров. Шаир поглядел на карту и печально вздохнул: она была вся испещрена красными кружочками, на фоне которых черные крестики казались вовсе незаметными. И это притом, что устал он, как тягловый мул – бежать по следу было куда как легче. Но вместо того он искал готовых говорить с ним навей и расспрашивал их на предмет пурпурных синок. А потом на всякий случай находил других разговорчивых навей в том же месте и допытывал их тоже, зная, что слова из одних рук могут оказаться ошибочны, и уж лучше для пущей уверенности потерять немного времени, чем уйти несолоно хлебавши оттуда, где на самом деле скрывается бин-амира. После всей этой болтовни идти в гущу навей не очень-то хотелось, но было нужно, ведь его ждала благодарная родительница Лучика, да и Ятима могла подумать, что его оставило совершенно равнодушным их общее приключение – хотя, право, если убрать оттуда умученных детей, он бы повторил все заново.

Отметив всё, он скинул с себя пропотевшую одежду и наспех протерся влажной губкой, после чего, задумчиво откинув крышку сундука, уставился на чистые одежды. Пожалуй, раз он все-таки шел на праздник, можно было одеться в нечто не столь неприметное, как он обычно надевал для работы. Потерев бровь, он вытащил из сундука синие ширваль и хафтани из хлопковой ткани шелкового плетения, а потом добавил к ним алый пояс и такого же цвета кулах с плоским донцем, оставшись вполне довольным собой. Вот: и не слишком броско, и вполне достойно праздника.

Шаир рассчитывал собраться быстро, однако, увидев себя в зеркале, рассудительно решил, что неплохо бы еще и побриться, а не являться к торжественном столу заросшим, будто одичалый– ибо в хлопотах вчерашних и сегодняшних, к тому же вдали от дворца, бритьем он злонамеренно пренебрег. Понадобилось ему время и на то, чтобы расчесать и убрать растрепавшуюся за день копну кудрявой соломы, которой Ата-Нар по недоразумению наградил его вместо волос. Вообще-то обычно ибн-амир размышлял о своей шевелюре куда более уважительно, даже гордился ею – потому и не стригся коротко, и уж тем более не брил голову, как это зачастую делают нави в наших жарких краях. Но сейчас перепутавшиеся пряди только раздражали, поскольку Шаир понимал, что всерьез опаздывает. Во дворце с прической было меньше мороки, однако в городе он всегда тщательно заплетал волосы в косу, справедливо полагая, что оранжевых навей в амиратах много, а вот второй такой гривы не сыщется – и он будет слишком уж узнаваемым.

Так и вышло, что Шаир изрядно задержался, заставив понервничать Адилю. Но наконец, гладко выбритый и причесанный, благоухающий кедром и миртом, он был готов выйти из дому, по каковому поводу задумчиво уставился на стоящий в углу удд. Брать с собой инструмент никакой необходимости не было, однако, во-первых, на праздниках всегда поют и играют, во-вторых, Шаир любил это делать, в-третьих, ему отчего-то очень хотелось, чтобы Ятима увидела, что он не только преступников гонять умеет. Ибн-амир гордился делом, которым занимался, а еще больше сейчас гордился их неожиданным боевым партнерством. Но, в конце концов, у него есть и другие, более мирные и приятные стороны натуры, и не стоит производить слишком уж однобокое впечатление о себе. Так что он решительно схватил удд и, закинув его на плечо, торопливо выскочил на улицу.

По дороге до Персиковой улицы он окончательно понял, что оголодал, устал и совершенно не желает видеть никаких навей в принципе. Кроме молчаливых. Разумеется, надеяться на это было нечего: все только развеселились, так что стоило ему начать подходить к своему месту, которое все еще пустовало рядом с Ятимой, как его принялся весело расспрашивать Ганим, друг охотника Рами, искренне считающий Шаира приятелем:

– Эй, Джабаль, опять ты долго не появлялся! К родственникам ездил, или, как все ловчие маги столицы, бин-амиру Шаярии ищешь?

Он спросил это достаточно громко, чтобы Адиля услышала и навострила ушки.

– Бин-амиру? – удивился Джабаль, а потом, будто сообразив, улыбнулся и ответил: – А-а-а-а! Ну да, слушай, только ее и ищу! Веришь, каждый день к ибн-амиру прям в кабинет хожу докладывать, как поиски продвигаются! Он меня к себе первым позвал и сказал: Джабаль – ты поэт и я поэт, так что на тебя одного у меня надежда, найди мою пропавшую невесту! Ну, я, так и быть, согласился, что ж поделать, когда у навя горе такое: невеста как о помолвке услыхала, так пятками засверкала – только ее и видели!

В этом месте Адиля не смогла сдержать улыбки, потому что Джабаль действительно попал в точку. Сбежала она торопливо.

– Да хватит тебе зубоскалить, так бы и сказал, что в деревню ездил, – отмахнулся красно-коричневый навь, а ловчий ответил:

– Да не ездил я, заказ у меня был денежный, бывает и такое с вольными сахирами.

– А какой? – не унимался любопытный.

Вместо ответа Шаир плюхнулся на скамью и изрек:

– Целый день на ногах, устал, словно верблюд в пустыне, – а потом прикрыл глаза и так трагически заломил брови, что единственным ответом ему могла быть только быстро налитая добрая чарка крепкого вина:

– Взбодрись, и жизнь покажется веселее!

Шаир выпил ее махом, торопливо сгреб на тарелку все, что нашел на ближайшем блюде, и принялся жевать столь самоуглубленно, что от него отстали. Адиле даже захотелось погладить его по спине. В самом деле, бедолага: замучился весь с этими погонями за преступниками – а тут развлекай других навей, как будто не понимают, что устал ловчий!

 

А еще душу согревало знание, что именно он ее не ловит. Конечно, в этом не было ничего такого: он наемный работник, заказали бы – искал бы, а все же приятнее знать, что рядом с ним можно расслабиться. Что она, собственно, и сделала, наконец отдав должное кушаньям, которыми был обильно уставлен стол. Шаир бы с удовольствием расслабился тоже, однако теперь, когда к нему не приставали больше с расспросами, вместо этого то и дело приходилось отвечать на произносимые в его честь цветистые тосты. Просто кивать было бы невежливо и даже оскорбительно – хотя, будь воля ибн-амира, он и не кивал бы, потому что все равно пришлось бы отвлекаться от бараньего ребра, которое, право же слово, сейчас интересовало его куда больше комплиментов и славословий. Шаир поймал себя на том, что завидует Ватару: тот сейчас, наверняка, в его покоях поедает его собственный ужин в гордом одиночестве и просто обязан ни с кем не разговаривать и молчать. В кои-то веки дворцовая жизнь показалась ибн-амиру более приятной, нежели времяпровождение в городе, по каковому поводу он очень печально вздохнул, уставившись в полупустую кружку. Соседи по столу поняли это на свой манер, так что вскоре кружка наполнилась снова – против чего Шаир, впрочем, ни в коей мере не возражал.