Глава восьмая, в которой герои сталкиваются с различными неприятностями, а слушатель узнает много нового о Ватаре аль-алиме 4 страница

Ибн-ага Наиль ибн-Тахир, их с Шаиром старинный приятель, заглянул к нему еще днем, застав, разумеется, за работой.

– Готов ли ты, о мой любезный, прервать сегодня вечером свои усердные труды, дабы усладить свой слух звуками моего кануна? – весело поинтересовался Наиль, глядя на Ватара, сосредоточенно растворяющего алые кристаллы в реторте с синей жидкостью.

– Разве я могу тебе отказать? – отозвался Ватар, не отрываясь от своего занятия. В действительности, хотя Наиль ибн-Тахир и обладал нравом куда более мягким и спокойным, нежели ясминский ибн-амир, отказывать ему было делом столь же бесполезным. Так что, раз уж его бы все равно уговорили, а музыку Наиля, с ранних лет по праву носившего прозвище Музыкант, он любил и послушать был рад – Ватар, со свойственной ему разумностью, принял приглашение сразу.

– Вот и замечательно! – жизнерадостно улыбнулся Наиль. – Тогда жду тебя к шести в желтой гостиной. Кстати, ты не знаешь, где наш престолонаследный друг шатается? Я к нему заходил, но его на месте нет.

– Значит, в горы уехал, – вздохнул Ватар.

– Опять в горы? Он скоро там жить поселится, чувствую. Будем его звать Шаир ибн-Хаким аль-Джабали.

Ватар невольно улыбнулся. Это действительно было забавно, хотя сам Наиль не мог оценить всю соль собственной шутки. Так и вышло, что вечером ученейший Ватар аль-алим покинул свою лабораторию и отправился на собрание достойнейших навей, ценящих прекрасное и возможность вкусить лукума в приятном обществе.

Играл Наиль восхитительно, и первая часть вечера прошла очень расслабляюще, в противовес второй, когда принялись за беседы и восхваления музыканта, питье чая и поедание сластей. К сожалению Ватара, на вечере присутствовал уже знакомый слушателю Муззафар ибн-Заид, обида которого от недавней дуэли с Шаиром ибн-Хакимом, во время коей с ним столь небрежно обошлись, отнюдь не прошла. И Муззафар не был из навей, копящих обиды молча, собирая медные монеты в большие столбцы, из которых потом откуют оружие мести. Нет, Муззафар не молчал.

Собрание было не чуждо искусства, и, разумеется, беседа не могла не коснуться отсутствующего здесь, но известного всем поэта. Кто-то упомянул строки из стихотворения Шаира, и Музаффар, кажется, только и поджидавший случая, чтобы высказаться по поводу ибн-амира, сообщил тоном весьма вызывающим и капризным:

– И что с того, что наш наследник престола сочиняет стишки? Не берусь судить об их качестве среди столь замечательных ценителей, но, как представитель бени-Азимов, не могу не сказать, что достоинство ибн-амира умением складывать бейты не должно исчерпываться, и нас, навей, озабоченных государственными делами, это немало беспокоит.

Ватар, знающий о своем друге куда более прочих присутствующих, испытал жалящее чувство от несправедливости произнесенных слов. Шаир, даже в качестве развлечения выбравший помощь другим, менее всех был достоин подобных высказываний, а уж тем более – от малика столь же высокородного, сколь и пустого, подобного Муззафару ибн-Заиду, в жизни и пальцем не шевельнувшему ради блага навей, к коему так любил апеллировать. Хотя Ватар понимал, что ибн-паша сотрясает воздух просто от своей неуемной ядовитости.

А Муззафар продолжал:

– Впрочем и это бы полбеды, если бы не то, что ибн-амир честной дуэли может предпочесть поэтическое издевательство. Что ждет нас, когда на престол взойдет навь, так мало беспокоящийся о Чести?

«О своей бы Чести побеспокоился», – нахмурившись, подумал Ватар. Он знал, что в Муззафаре говорят обида и уязвленная гордость, и в словах его нет ни капли истины, но слушать подобные оскорбительные рассуждения о друге было тяжело. К тому же Ватару аль-алиму претила сама мысль о том, что Честь малика, тем более правителя страны, может быть измерена количеством дуэлей, а не разумностью суждений, великодушием, умением следовать своему Долгу и иными вещами, в которых было много больше смысла, нежели в готовности в любой момент выхватить оружие из ножен. Слова, исторгнутые изо рта малоуважаемого ибн-паши Муззафара, являлись просто-напросто первостатейной глупостью. А глупости разумнейший Ватар не выносил совершенно, поскольку от нее у него сразу начинала болеть голова.

Муззафар же, не желая униматься, озвучил собравшимся еще одну идею о ненавистном ему Шаире ибн-Хакиме.

– Впрочем, – сказал он, пренебрежительно хмыкнув, – стоит ли ожидать храбрости в битве и иных качеств, составляющих достоинство любого малика, от того, кто даже не является боевым сахиром? А если уж говорить начистоту, просто не смог им стать – и теперь, увы, вынужден довольствоваться тем, что есть. А мы все и весь наш многострадальный амират – вынуждены довольствоваться подобным наследным ибн-амиром. Страшно даже подумать, в какой упадок придет при нем Ясминия!

Тут уж Ватар не выдержал, поднялся и подошел к ибн-паше, старательно сдерживая свои гнев и ярость. Надобно отметить, что врожденное спокойствие и самоуглубленность, присущие благородному ученому, оставили на его внешности и движениях такой отпечаток, что даже сейчас тем, кто знал его мало, Ватар мог показаться практически безмятежным, несмотря на всю бурю кипящих в нем чувств. Подойдя к Муззафару, он попросил тихим размеренным голосом:

– Вы бы взяли свои слова назад, ибн-паша, так как в них немного и Чести, и разумения роли правителя. А поспешные суждения о том, чего не знаешь, делают высказывающего их глупцом в глаза окружающих.

– Ученый моллюск, вечно сидящий в лаборатории, как в раковине, выполз наставлять меня в вопросах Чести? Что ты знаешь о владении оружием и дуэлях, Ватар ибн-Назиф, чтобы высказываться, не боясь показаться смешным? – ответил Муззафар вполне ожидаемо.

Его ответ вызвал ряд ухмылок. Хотя среди толпы собравшихся нашлось целых три навя, которым довелось видеть дуэли Ватара аль-алима, случавшиеся еще реже, чем выход ученого в общество. Они ожидали дальнейших событий с предвкушением, оттеняемым легким ужасом, так как опасались, что однажды тишайший кабинетный ученый попросту не сможет вовремя остановиться. Наиль ибн-Тахир, наблюдавший этих дуэлей поболее прочих, сочувственно посмотрел на ибн-пашу и с искренним участием сказал:

– Лучше бы ты молчал, Муззафар, – в ответ удостоившись лишь презрительной усмешки.

– Я знаю достаточно, чтобы вызвать на дуэль, если вы не побоитесь скрестить клинки с лабораторным моллюском, – тем временем четко и внятно ответил Ватар. – Ибн-паша Муззафар ибн-Заид бени-Азим ас-Сефиди, в отсутствие ибн-амира Шаира ибн-Хакима бени-Азима ас-Сефиди, не имеющего возможности в данный момент затребовать возмещения ущерба, нанесенного его Чести, я, ибн-бей Ватар ибн-Насиф бени-Фазиль аль-алим ас-Сефиди, являясь его ближайшим другом и доверенным лицом, вызываю вас на дуэль. Выбор оружия за вами.

– Да я тебя и вилкой проучу, – усмехнулся Муззафар. – Я принимаю вызов и призываю в шахди ибн-бея Кадира ибн-Масуда бени-Шарифа ас-Сефиди. А также возвращаю выбор оружия вызывающему.

– Я согласен, – гулко ответил Кадир.

– Я призываю в шахди ибн-агу Наиля ибн-Тахира бени-Шамали аль-Моганни ас-Сефиди, – ответил Ватар.

И хозяин вечера согласился.

– Оружие, аль-алим? – спросил Кадир.

Ватар оглянулся на гулямов, спокойно стоящих возле двери, чуть сдвинул губы в подобии улыбки и сказал:

– Загналы, – а после легкой заминки, которая возникла у шахди, заметил: – Уверен, доблестные наши охранники одолжат свои топоры ненадолго, ведь, справедливости ради, они для дуэли все же поудобнее вилок.

– Дуэль на загналах, – во всеуслышание объявил Наиль, – Не сходя с этого места, до первой крови, либо до принесения вызванной стороной должных извинений, согласно Кодексу.

Муззафар ибн-Заид, изо всех сил стараясь скрыть изумление и растерянность, охватившие его после выбора оружия, вышел на середину комнаты и проговорил:

– Что ж, от того, кто выбрал занятие, не очень-то достойное наследного ибн-бея, трудно ожидать выбора достойного малика оружия.

Ватар, встав в трех шагах напротив него, ответил с присущей ему даже в эту минуту невозмутимостью:

– Если ибн-пашу оскорбляет оружие, коим была завоевана не одна победа Ясминского амирата, он может вместо того, как и намеревался, взять ложку, тарелку или иную столовую утварь, я не стану возражать.

В этот момент к ним подошли гулямы, и Муззафар, невзирая на свои слова, взял загнал, ухватив древко двумя руками и выставив топорик перед собой.

Достойный же Ватар протянул за оружием правую руку и, приняв его у охранника, сразу дважды быстро прокрутил в ладони, приноравливаясь к весу и балансу. Что оказалось не так уж трудно, ибо тому, кто часто и подолгу бывал в казармах и практически вырос вместе с гулямами, их клевцы были знакомы ничуть не хуже саифа и джамбии. Удовлетворившись результатом, Ватар встал в позицию, с поднятым в отставленной в сторону руке загналом.

Ибн-ага Наиль, оценив неожиданное сходство носатого и долговязого ученого и легкого топорика, прозванного за форму лезвия «вороньим клювом», невольно усмехнулся, а потом вернулся к своим обязанностям шахди, громко спросив:

– Все готовы?

Ибн-паша Муззафар не был готов ни к чему, однако кивнул. Следом кивнул его противник, и раздалась команда: «К бою!». Ватар аль-алим сделал пару шагов вперед и смерил взглядом ибн-пашу, который невольно отступил, продолжая сжимать обеими руками непривычный ему загнал.

– Должен заметить, – сказал Ватар, – что это одноручное оружие, Муззафар-бек. А древко у него такое длинное для большей дистанции удара. Примерно в четыре пятых касабы, или же около четырех арашей. Вы от меня сейчас стоите на расстоянии трех.

С этими словами он подкинул топорик, перехватив его поближе к концу рукояти, и размашисто ударил им наискосок, заставив ибн-пашу отпрыгнуть сразу араша на два и все же стать недосягаемым для атаки. Пока Муззафар пытался перехватить загнал одной рукой, Ватар сделал новый выпад, а потом еще один, заметно потеснив противника в угол. Тут ибн-паша наконец попытался отбиться – и следующий удар принял на древко своего клевца, так что Ватар, воспользовавшись отличной возможностью, ухватил топорик противника изогнутым лезвием и протащил Муззафара вокруг себя едва ли не полный круг, чуть не выбив у него оружие.

– Это не саиф, ибн-паша, – изрек он совершенно ровным тоном перед тем, как обрушить на Муззафара новый удар. Тот, окончательно отчаявшись сладить с загналом, попросту отскочил за кресло, так что теперь клевец Ватара впился острым носом непосредственно в злосчастную мебель. В первый раз кресло вынесло его ярость, во второй – тоже, однако на третий сдалось и треснуло пополам. Ибн-паша, лишившись своего хлипкого укрытия, отбежал за стол, уже не надеясь остановить противника, но рассчитывая его хотя бы задержать. Ватар надвигался на него небыстро, но вместе с тем – неотвратимо, как самум. Подойдя к столу, он перевернул его ногой и снова взмахнул загналом, просвистевшим почти перед самым носом Муззафара.

Несчастный ибн-паша, которому Ватар в этот момент казался древним и неуязвимым правцем с их непривычным для навей оружием, отступил снова. На этот раз – за пальмовое дерево в кадке, что было худшим решением, так как топоры приспособлены для того, чтобы рубить деревья, зато головы навей – не совсем годятся для того, чтобы эти деревья на себя принимать. Пальма упала на Муззафара, и тот охнул, бестолково отмахиваясь от зелени.

Ватар, легко вскочивший на опустевшую кадку, сообщил сверху:

– Технически, синяк, полученный от пальмы, не может считаться ранением в дуэли и не засчитывается за поражение, – и, дождавшись, пока Муззафар избавится от остатков растения, аккуратно и расчетливо царапнул его загналом по предплечью, вызывая неизбежное кровотечение. – Зато эта рана считается.

– Разошлись! Разошлись! – панически закричал Кадир, и Ватар спрыгнул с кадки. Убедившись, что ибн-паша занят своей царапиной и в спину не ударит, он с благодарностью отдал так хорошо послужившее ему оружие гуляму и, снова посмотрев на Муззафара, сказал:

– Теперь же, когда мы разобрались с моим владением оружием и правом высказываться на эту тему, предлагаю ибн-паше проследовать в мою лабораторию и продемонстрировать, каким образом несомненный талант не отказываться от дуэлей даст ему преимущество в овладении науками. Возможно, это поможет мне разобраться также и в том, как именно сие великое искусство помогает управлять государством.

Договорив свою речь, благородный Ватар ибн-Насиф, не дожидаясь ответа ибн-паши, направился к выходу, однако по дороге остановился возле обломков кресла и, протяжно вздохнув, устало потер пальцами виски, а потом обернулся к Наилю ибн-Тахиру.

– Дуэли – ужасающе утомительная вещь, – печально сообщил он своему приятелю. – И с креслом нехорошо вышло. Не волнуйся, я оплачу, как обычно.

С этими словами скромный придворный алхимик наконец покинул почтенное собрание.