А.И. Солженицын «Один день Ивана Денисовича».

 

Исупова Наталья Алексеевна,

учитель русского языка и литературы

МБОУ «Вятская православная гимназия

во имя преподобного Трифона

Вятского» города Кирова.

 

Возвращение к русскому читателю творчества Александра Исаевича Солженицына началось в 1988 году.

Для Солженицына путь к вере не был простым. В младших классах подвергался насмешкам за ношение крестильного крестика и нежелание вступать в пионеры, получил выговор за посещение церкви. Под влиянием школы принял коммунистическую идеологию, в 1936 году вступил в комсомол. Позднее он напишет об этих годах поэтические строки

 

И теперь, возвращенною мерою

Надчерпнувши воды живой, —

Бог Вселенной! Я снова верую!

И с отрекшимся был Ты со мной...

Сын Солженицына Игнат рассказывает:

Все детство мы ежевоскресно бывали на службах, прислуживали в алтаре, Пасху и Рождество праздновали как главные праздники года.

Сам писатель переломным моментом своей жизни называет осень 1953 – весну 1954 гг., когда ему грозила смерть. «При моей безнадёжно запущенной, остро-злокачественной опухоли это (выздоровление) было Божье чудо, я никак иначе не понимал. Вся возвращённая мне жизнь с тех пор – не моя в полном смысле, она имеет вложенную цель».

Такое переживание «смерти и воскрешения», какое было и у Ф.М. Достоевского, когда его приговорили к расстрелу, а потом отменили приговор, конечно же, могло явиться мощнейшим импульсом к духовному прорыву и обретению веры.

Протоиерей Александр Шмеман, с которым Солженицына связывала многолетняя дружба, в одном из интервью говорит:

«Какая чистая и глубокая радость - знать и сознавать, что великие писатели безбожного и материалистического периода нашей истории – Ахматова, Пастернак, Солженицын – начертали имя Христа, веру во Христа, радость о Христе на своем творчестве…»

Солженицын в 80-е гг. сформулировал свое понимание того, как в творчестве верующего писателя должно воплощаться его мировоззрение:

Все годы я интуитивно избегал прямо говорить о вере: и нескромно, и оскорбляет чуткий слух: негоже декларировать веру, но дать ей литься беззвучно и неопровержимо». И далее: «Сцепление веры христианина с тоном, приемлемым для современности, никогда не перебор, – тот верный, естественный звук, которым только и допустимо не-священнику призвать, повлечь потерявшееся общество к вере».

А. И. Солженицын - не религиозный проповедник, а художник, в силу чего его мировоззрение выражается не декларативно, а в образной форме.

Через всю публицистику Солженицына, созданную и на родине, и в изгнании, проходит мысль: «Если бы от меня потребовали назвать кратко главную черту всего ХХ века, то и тут я не найду ничего точнее и содержательнее, чем: "Люди – забыли – Бога"», потеряли «сознание Высшей Силы над собой».

Опубликованный на закате «оттепели его рассказ «Один день Ивана Денисовича», трактовавший события сталинской эпохи с позиций христианской и народной этики, продолжил лучшие традиции русской классической литературы XIX века.

Замысел Солженицына был почти аскетичен — рассказать час за часом об одном дне одного заключенного Щ-854, Ивана ДенисовичаШухова, крестьянина-колхозника, представителя трудового народа.

Как Шухов попал в лагерь? В феврале 1942 года Иван Денисович, пробыв в фашистском плену всего два дня, бежал, вернулся к своим.

Развязка этой истории содержит скрытую полемику с рассказом М.А. Шолохова «Судьба человека» (1956), центральный персонаж которого, бежав из плена, был принят своими как герой. Шухова же, в отличие от Андрея Соколова, обвинили в измене: будто он выполнял задание немецкой разведки: «Какое ж задание — ни Шухов сам не мог придумать, ни следователь. Так и оставили просто — задание». Эта подробность ярко характеризует сталинскую систему правосудия, при которой обвиняемый сам должен доказывать собственную вину, предварительно придумав её.

 

Этот эпизод помогает глубже понять героя и начинает важную для рассказа тему смирения. Иван Денисович знал, что если не подпишешь — расстреляют: «В контрразведке били Шухова много. И расчёт был у Шухова простой: не подпишешь — бушлат деревянный, подпишешь — хоть поживёшь ещё малость».

Это огромное желание и чувствование жизни, как дара, свойственно многим героям Солженицына. И Иван Денисович начинает выживать. Описание его жизни в лагере отсылает нас к Достоевскому. Герой Достоевского скажет: «Где-то я читал, как один приговоренный за час до смерти... думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь, стоя на аршине пространства всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать!..»

Для Шухова этой жизнью определился свой аршин пространства - лагерь, где он вынужден был усвоить некоторые правила, без соблюдения которых в лагере трудно выжить: Шухов не спешит, в открытую не перечит конвою и лагерному начальству, «кряхтит и гнётся», лишний раз не «высовывается».

Многие советские рецензенты упрекали Ивана Денисовича в том, что он не протестует и не бунтует, добиваясь «правды», и предлагали сделать главным героем, например, кавторанга Буйновского, бывшего боевого морского офицера. Столкнувшись с произволом конвоиров, кавторанг смело бросает им вызов: “Вы не советские люди! Вы не коммунисты!” - и при этом ссылается на свои “права”, на 9-ю статью УК, запрещающую издевательство над заключёнными. Правда критикам не замечалось, из-за чего “восстаёт” и даже “погибнуть готов” Буйновский… А причина здесь слишком прозаична, охранники отнимают у Буйновского “жилетик или напузник какой-то, который он взял с собой для тепла. Упоминание о “напузнике снимает “героический” ореол с поступка кавторанга. Цена его “жилетного” бунта оказывается в общем-то бессмысленной – кавторанг попадает в карцер, про который известно: “Десять суток здешнего карцера <...> это значит на всю жизнь здоровья лишиться ”.

Но смирение Шухова - это не пресмыкание Фетюкова, это в первую очередь сохранение в себе человеческого. В самых драматических обстоятельствах герой остаётся человеком с душой и сердцем и верит, что справедливость восторжествует: «Сейчас ни на что Шухов не в обиде: ни что срок долгий <…>, ни что воскресенья опять не будет. Сейчас он думает: переживём! Переживём всё, даст Бог — кончится!»

Принято считать, что Солженицын исходит из христианской концепции личности: «Человек для писателя — существо духовное, носитель образа Божьего. Если же в человеке исчезает нравственное начало, то он уподобляется зверю, в нём преобладает животное, плотское» (Белопольская Е.В. Роман А.И. Солженицына «В круге первом»: Опыт интерпретации. Ростов н/Д.: Изд-во Института массовых коммуникаций, 1997. С. 157).

Изображённый в этом произведении лагерь населяет множество зооподобных существ — персонажей, которых герои рассказа и повествователь многократно именуют или сравнивают с собаками, волками, шакалами, медведями, лошадьми, баранами, овцами, свиньями, в которых проступают повадки и свойства, приписываемые или на самом деле присущие этим животным:

«надзиратели <…> кинулись, как звери»; «Гопчик, как белка, лёгкий»;

«С ног уж валится кавторанг, а тянет. Такой мерин и у Шухова был <…>»;

«шакал Фетюков»; десятник Дэр – «свинячья морда»; надзиратели – «псы клятые».

 

Здесь хочется провести параллель с одной особенностью творчества Гоголя, о которой писал Бердяев.

«У Гоголя нет человеческих образов, а есть лишь морды и рожи. <…> Со всех сторон обступали его безобразные и нечеловеческие чудовища. <…> Он верил в человека, искал красоты человека и не находил его в России. <…> Его великому и неправдоподобному художеству дано было открыть отрицательные стороны русского народа, его тёмных духов, всё то, что в нём было нечеловеческого, искажающего образ и подобие Божье»

Лагерь у Солженицына растлевает, превращает в животных прежде всего и преимущественно тех, кто слаб духом, у кого нет твёрдого духовно-нравственного стержня.

Что касается образа главного героя произведения, то, разумеется, он не является образцом совершенства. Но Иван Денисович — отнюдь не обитатель зверинца. Некоторые видят в герое только приземленное существо, круг интересов которого не простирается дальше лишней миски баланды. Но в тексте рассказа Иван Денисович сравнивается с птицей: «Теперь-то он, как птица вольная, выпорхнул из-под тамбурной крыши — и по зоне, и по зоне!». Это уподобление — метафорический образ. «Образ птицы в соответствии с поэтической традицией указывает на свободу воображения, полёт духа, устремлённого к небесам». Сравнение героя с «вольной» птицей позволяет предположить наличие у него не только «биологического» инстинкта выживания, но и духовных устремлений.

Следует отметить и то, что в условиях лагерного нивелирования людей заключенные у Солженицына в общении между собой называют друг друга по имени. Утрата имени человеком, замена его на номер, повлекла бы за собой распадение личности, духовную смерть.

Среди персонажей “Одного дня...” нет ни одного, полностью утратившего своё имя, превратившегося в нумер. Это касается даже опустившегося Фетюкова.

Едва ли не самый длинный перечень антропонимов (и их вариантов) у центрального персонажа: Шухов, Иван Денисович, Иван Денисыч, Денисыч, Ваня. Правда, надзиратели именуют его на свой лад: “ще-восемьсот пятьдесят четыре”, “чушка”, “падло”.

На каторге трудно сохранить жизнь, но ещё труднее сохранить “душу живу”. В рассказе Солженицын поднимает проблему нравственного выбора каждого, оказавшегося за колючей проволокой. В лагере человек оказывается перед великим выбором, если он выбирает жизнь “любой ценой”, то в результате теряет совесть: “Это великий развилок лагерной жизни. Отсюда — вправо и влево пойдут дороги; одна будет набирать высоты, другая низеть. Пойдёшь направо — жизнь потеряешь, налево — потеряешь совесть”.

Проблема жизни по совести занимает важное место в рассказе Солженицына. Святые отцы называют совесть естественным законом, вложенным Богом в сердце человека при творении. преп. Дорофей в «Душеполезных поучения и посланиях» писал так: «Когда Бог сотворил человека, то Он всеял в него нечто Божественное, как бы некоторый помысл, имеющий в себе, подобно искре, и свет, и теплоту; помысл, который просвещает ум и показывает ему, что доброе, и что злое: сие называется совестью…»

Поведение Шухова не героическое, а естественное, не выходящее за рамки нравственных заповедей, обусловливается именно понятием: жить по совести…

Не может восприниматься простой случайностью в рассказе и соседство Шухова с христианином Алёшей. Из всех портретно представленных героев рассказа не имеют зооморфных уподоблений лишь несколько, в том числе Алёшка-баптист — едва ли не единственный персонаж, который может претендовать на роль «носителя образа Божьего».

Почему носителем веры Солженицын сделал Алешку-баптиста? Тут и художественная правда (очень убедительный образ) –тут и правда жизни. Баптисты в лагерном аду показывали образец верности Богу, о чем Солженицын, сам узник ГУЛАГа, прекрасно знал. Кстати,у героя этого имеется реальный прототип.

Алешка сумел духовно устоять в схватке с бесчеловечной системой благодаря христианской вере, благодаря твёрдости в отстаивании незыблемых норм.

Есть основания предполагать, что даже выбор имени героя не случаен. Оно выражает особый духовный тип человека: Человека Божьего - и этим скрепляет также внутреннюю тождественность между собой и Алешей Карамазовым, несмотря на расхождение в пространстве и времени.

«Рядом с Шуховым Алешка смотрит на солнце и радуется... Щеки вваленные, на пайке сидит, нигде не подрабатывает – чему рад? По воскресеньям всё с другими баптистами шепчется. С них лагеря, как с гуся вода. По двадцать пять лет вкатили им за баптистскую веру – неужто думают тем от веры отвадить?»

После установления большевизма, на фоне неустанного прославления трудов человека-прометея, воспетых, в частности, Горьким, человек религиозный, казалось, был побежден, безвозвратно остался позади. Смирение и сострадание мало кому казались важными.

Посадили Алешку за веру, а в лагере она только укрепилась. Герой старается внушить свою веру другим: «Молитва должна быть неотступна! И если будете веру иметь и скажете этой горе – перейди! - перейдет». «Молиться надо о духовном: чтоб Господь с нашего сердца накипь злую снимал». У Солженицына Алеша - тихий, «над ним не командует, только кто не хочет». В записную книжку переписал половину Евангелия и книжечку эту свою так ловко засовывает в щель в стене, что ни на одном шмоне еще не нашли,- восхищается Шухов.

Алеша читает Евангелие, как отмечает Шухов, не про себя, а как бы в дыхание (как тут не вспомнить: Всякое дыхание да хвалит Господа…).

Именно этот герой читает вслух в лагерном бараке апостола Петра:

«Только бы не пострадал кто из вас как убийца, или вор, или злодей, или как посягающий на чужое, а если как христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь».

Алешка - редкое изображение религиозного человека в ранней послевоенной литературе. Какое мы можем вспомнить советское произведение в годы безбожия, где бы цитировалось Евангелие открыто? Только у Николая Островского, в «Как закалялась сталь», есть эпизод, как старуха, оставляя домашнюю работу, услышав колокольный звон, начинает читать «Отче наш…» А в этом п е р в о м рассказе – да ещё на «лагерную тему» – автор её вдруг открыто пишет, что русские люди забыли, какой рукой креститься нужно, пишет с прописной буквы не только имя Божие, но и местоимения, к Нему относящиеся.

Но, и забыв какой рукой креститься нужно, в бараках крестятся, молятся, говорят о Боге…

В полутьме недостроенной ТЭЦ вся бригада ютится вокруг убогой печурки, «как семья большая», и слушает, как бригадир Тюрин рассказывает о своем аресте. Из его истории мы узнаем, что красный командир, отнесшийся к двадцатидвухлетнему красноармейцу Тюрину с жестокостью и презрением, как это и принято было в то время при обращении с сыном кулака, был сам расстрелян в 1937 году: «Перекрестился я и говорю: - звучат слова Тюрина - «Все ж ты есть, Создатель, на небе. Долго терпишь, да больно бьешь». Солженицын вспоминал в интервью Би-Би-Си, как этот тюринский монолог чуть не вышибли из рукописи: «Схватились, и тогда мне из ЦК звонили, чтоб я снял это место. А я и тут сказал – нет, я уже знал, что Хрущёв разрешил. Да я это место ни за что бы не уступил, мне без него не надо…»

Представления Шухова о Боге, конечно, наивно-крестьянские, народные. Это подтверждает, например, его диалог с Буйновским о том, куда старый месяц с неба исчезает

«Шухов вздохнул и поведал, шепелявя чуть:

– У нас так говорили: старый месяц Бог на звёзды крошит.

– Вот дикари! – Капитан смеётся. – Никогда не слыхал! Так ты что ж, в Бога веришь, Шухов?

– А то? – удивился Шухов. – Как громыхнёт – пойди не поверь!

– И зачем же Бог это делает?

– Чего?

– Месяц на звёзды крошит – зачем?

– Ну, чего не понять! – Шухов пожал плечами. – Звёзды-те от времени падают, пополнять нужно”

А соседу по нарам Алешке-баптисту Шухов говорит: "Я ж не против Бога, понимаешь, - В Бога я охотно верю. Только вот не верю я в рай и в ад. " И тут же, отвечая на вопрос Алешки, почему Богу не молится, Шухов говорит: "Потому, Алешка, что молитвы те, как заявления, или не доходят, или в жалобе отказать"…

Хотя в трудный момент он обращается к Богу с молитвой: «Господи! Спаси! Не дай мне карцера!»;

Обращение к Богу звучит и в самом конце повести: «…Слава тебе, Господи, еще один день прошел!»