Метафора сновидения в познании виртуальной реальности

Для бодрствующих существует

один общий мир, а из спящих каждый

отворачивается в свой собственный.

Гераклит

В 1991 году в Москве В.Я.Друком — психологом, поэ­том и режиссером был создан Институт сновидений и

1 Виртуальная реальность // Бизнес-уик. Издание на русском языке, 1993, № 1. С. 29—31; фон Швебер Л. Виртуальная реальность — это реально? // Персональный компьютер сегодня, 1995, № 6.С. 60—62;

Толкин Дж. Дерево и лист. М., 1991. С. 23, 71.

 

виртуальных реальностей. Непосредственной задачей его сотрудников стала разработка «теории реальностей вос­приятия», или виртуальных реальностей, к которым были отнесены реальность сновидения, посмертного существова­ния, реальность литературных и художественных произве­дений, различные реальности, построенные наукой (на­пример, физическая реальность), а также реальности, вы­явленные парапсихологией. Реальность сновидений стала одним из главных предметов исследований, о чем говорит выход в свет впервые на русском языке книги Н.Малколь-ма «Состояние сна».

Исследуем, что для понимания природы виртуальной реальности может дать метафора сновидения. Человек, по­груженный в компьютерную реализацию виртуальной ре­альности, оказывается во власти мифа. И сон, и компью­терный виртуал — сфера онтологически неукрепленных форм. Сон имеет сферой действия пространство и время еще до конца не определенные, где отсутствует космичес­кий порядок. Здесь человек может впервые почувствовать себя мастером превращений, трикстером. Такой трикстер вбирает в, себя всех других, благодаря бесчисленным, до­ступным только ему превращениям, на чем и основана его власть.

Но уже в архаических представлениях обнаруживается связь между сном и хтоническим. Так Гермес (Тот) не только истолкователь воли богов, но и проводник душ умерших в Тартар. Для гомеровских снов наиболее харак­терная форма та, которая описывается как существо, обла­дающее личной автономией. Сон проникает в комнату, принимает человеческий образ, встает у изголовья заснув­шего, передает ему свое сообщение. Это сообщение бывает как правдивым, так и ложным. В «Одиссее» есть эпизод, где рассказывается о воротах роговых и слоновой кости. Через ворота слоновой кости к людям проникают лживые сны, через роговые — правдивые и пророческие.

Согласно Вергилию, Эней прижизненно оказался в цар­стве мертвых, и опыт этого прикосновения к смерти с тех пор вошел в его жизнь. В Елисейских полях, по ту сторо-

 

ну Геркулесовых столпов, Эней узрел будущее величие Рима, великолепие Августа, видел всю мощь грядущей империи. Для него стали современниками даже те люди, которые в его мире еще не родились. Здесь заключена поразительная мифологическая идея о том, что в смерти все — современники. Но Эней возвращается через ворота слоновой кости. Почему? Х.Борхес справедливо считал, что для Вергилия мир подлинный был миром платонов­ских парадигм. Эней выходит через ворота слоновой кости, поскольку уходит в мир снов, который мы называем явью.

Но здесь есть еще один мотив. Всякое соприкосновение с подземным миром имеет своим первейшим и страшным следствием безумие, т. е. распад под действием хаотичес­ких сил структуры макро- и микрокосмоса. Энею открыто священное место, где он должен основать Город, но после посещения Елисейских полей герой становится хтоничес­ким существом, безумие владеет им, он совершает убийст­ва. Превращения также означают хтонизацию существ (смертных и бессмертных) в силу их недостаточной онто­логической укорененности, что свидетельствует о продол­жающемся давлении со стороны первобытного хаоса, кото­рый, проникая на поверхность мира, производит в нем необратимые опустошения¹.

Нельзя забывать, что описываемый тип виртуальной реальности — ключ к хтоническому внутри нас. Здесь умес­тен вопрос: насколько активизация архаической психики может быть опасна для душевного здоровья личности?

Поскольку в виртуальной реальности образы внутрен­него мира ничем не отличаются от образов внешнего, то при отсутствии специальных меток человеку легко запу­таться — во внешнем или внутреннем мире произошло событие. Иногда мы не можем разобраться, на самом ли

1 Сон — семиотическое окно. XXVI-e Випперовские чтения (Москва, 1993). М., 1994. С. 10; Борхес Х.Л. Письмена бога. М., 1992. С. 405;

Евзлин М.С. Космогония и ритуал. М., 1993. С. 49, 183; Топоров В.Н. Эней человек судьбы. М., 1993. Ч. 1. С. 51.

 

деле было, или нам приснилось нечто. Часто путают реаль­ности дети. Они искренне рассказывают о пережитом во сне как о произошедшем в мире пробуждения. Даже Чжуан-цзы, знаменитому древнекитайскому мудрецу, од­нажды приснилось, что он весело порхающая бабочка. Он наслаждался от души и не сознавал, что он Чжуан-Чжоу. Но вдруг проснулся, удивился и не мог понять: снилось ли Чжоу, что он бабочка, или бабочке снится, что она Чжоу. Такое состояние Чжуан-цзы называл превращением вещей, будучи твердо убежден, что между ним, Чжоу, и бабочкой непременно существует различие.

Декарт также приходил в изумление от отсутствия вер­ных признаков, посредством которых можно было бы от­личить бодрствование от сна. Но все же, по мнению Де­карта, существенная разница состоит в том, что наша па­мять никогда не в состоянии так связать и соединить наши сны друг с другом, как она обыкновенно связывает все, переживаемое нами при бодрствовании. Если человек вос­принимает вещи, относительно которых знает место и время их появления, и если в состоянии связать без всяко­го перерыва их восприятие с течением всей остальной жизни, то он должен быть окончательно уверен, что вос­принимает их бодрствуя, а не во сне. Это и есть знамени­тый принцип когерентности.

Лейбниц считал, что наилучший признак реальности явлений, который один уже достаточен, есть успех в пред­сказании явлений будущих из прошлых и настоящих, по­коится ли это предсказание на основании или гипотезе, приводивших до сих пор к успеху, или же на привычно наблюдаемых свойствах. Ведь даже если бы сказали, что вся эта жизнь не более, чем сон, а наблюдаемый мир не более чем фантазма, то можно было бы ответить, что этот сон или эта фантазма были бы достаточно реальны, если бы мы, хорошо пользуясь разумом, никогда не обманыва­лись им; таким же образом из них мы распознали бы, какие явления должны рассматриваться как реальности и, напротив, какие противоречат тем, которые рассматрива­ются как реальные; таким же образом мы определяли бы

 

то, ложность чего мы можем объяснить из его причин и то, что есть только кажущееся.

Лейбниц точно заметил, что признаки реальных явле­ний, даже вместе взятые, пусть даже они имеют макси­мальную вероятность или порождают моральную достовер­ность, не являются демонстративными, не дают метафизи­ческой достоверности такой, что противоположное ей за­ключает в себе противоречие. Но если мы предназначаемся вечности, и если вся эта жизнь, пусть даже она включала бы многие тысячи лет, под углом зрения вечности выгля­дит наподобие точки, то насколько же малым для такой значительной истины будет допустить кратковременный сон, отношение которого к вечности гораздо меньше, чем отношение сна к жизни. Ведь ни один здравомыслящий человек не назвал бы Бога обманщиком, если бы ему довелось кратковременно наблюдать в душе какое-нибудь весьма отчетливое и согласованное сновидение. Таков окончательный вывод Лейбница!.

Сновидение как философская, психологическая и худо­жественная проблема влилась в культурную среду нашего столетия. Одновременно стала понятна невозможность аб­солютно достоверного (демонстративного) знания о реаль­ности. Неполнота нашего знания о мире должна компенси­роваться многообразием дополнительных языков описа­ния.

Рассуждая о различии сна и яви, Н.Малкольм показал, что это вопрос о границе между ними. Человек может быть введен в заблуждение сновидением, когда он просыпается, но не когда спит. Просыпаясь с определенным ощущением и пребывая в сомнении относительно того, принадлежит ли он еще сновидению или уже реальности, человек действи­тельно может рассуждать, согласуются ли его ощущения с тем, что он помнит и воспринимает в настоящий момент. Эта связь имеет осмысленное применение в вопросе:

1 Лейбниц Г. Соч.: в 4-х т. М., 1984. Т. 3. С. 111-113; См. также:

Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950. С. 337, 406-407; Мудрецы Китая. СПб., 1994. С. 138.

8 — 2327

 

«Снился ли мне сон?», но никак не в вопросе: ^Снится ли мне сон?».

То же относится к любому виртуальному состоянию. Причем процедура сомнения возможна либо при входе, либо при выходе из виртуала. В пьесе В.В.Набокова «Смерть» описан жестокий эксперимент некоего ученого, который внушает своему студенту мысль о том, что тот отравлен и находится в коматозном состоянии. Убежден­ный в своей кончине, ученик замечает с облегчением:

«...Теперь хоть что-нибудь я знаю точно, знаю, что нет меня...». Но когда опыт завершен, главного героя не уда­ется переубедить, что он все еще жив¹.

Характерно, что само сомнение здесь свидетельствует о том, что герой жив. После короткого обморока, вызванно­го действием мнимого яда, он приходит в себя, а здесь начинаются «проклятые вопросы». Кроме того, Набоков в художественной форме коснулся состояния выполненнос­ти сознания в посмертном опыте, когда вся лента воспо­минаний внезапно актуализируется в Короткой вспышке озарения. Впрочем, «наша смерть... быть может, удивле­нье, быть может — ничего».

Особое место занимают так называемые «просветлен­ные сновидения», когда спящий отчетливо осознает, что он видит сновидение и даже может наблюдать его как бы со стороны. Во сне можно отступать от себя и созерцать свое чувство, замечает Я.С.Друскин, размышляя о сне и яви. «Просветленные сновидения» — это, по-видимому, формы измененного дискретного состояния сознания, характери­зуемые тем, что человек ощущает себя в среде, которую его разум оценивает как «нереальную» (или, во всяком случае, как необычную), причем в то же время свойства сознания приобретают ясность и просветленность, типич­ные для обычного дневного сознания. В. В. Налимов даже высказал мысль о том, что обыденные сновидческие состо-

1 Набоков В.В. Пьесы. М., 1990. С. 50-51, 57. См. также: Мал-кольм Н. Состояние сна. М., 1993. С. 161.

 

яния являются не более, чем частным случаем просветлен­ного сновидчества. Дневная составляющая психики, дик­туемая стереотипами культуры (консуетал), и ночная со­ставляющая, несущая черты архаического прошлого, веро­ятно, способны вступать в явный и осознанный диалог, что и происходит в «просветленном сновидении». Ссылаясь на концепции Ч.Тарта и А.Адлера, Налимов подчеркивает связь и преемственность, существующие между дневным, логически структурированным сознанием и свободно теку­щим ночным сознанием, что проявляется, в частности, и в «просветленном сновидений»!.

Вместе с тем, при всей близости этих двух реальностей остается значимым вопрос о их различии, о том, каков человек в виртуальной реальности сна. В частности, како­вы его представления об истинности, ложности, очевиднос­ти и доказанности того, что снится. Ф.Ницше обратил внимание на специфическую «логику сна», которая имеет корни в самой культуре. В сновидениях мы как бы снова проходим урок прежнего человечества. Прежде всего для спящего привычно легковерное отношение к гипотезе, мы удовлетворяемся первой попавшейся для объяснения чув­ства и тотчас верим в ее истинность. Он полагает, что человек умозаключает во сне так, как он это делал наяву много тысячелетий подряд: первая причина, которая при­ходила в голову, была достаточной для объяснения и при­нималась за истину. Во сне это первобытное свойство чело­вечества возрождается, сон переносит нас к отдаленным эпохам человеческой культуры. Сонное мышление идет привычным путем простейших умозаключений и в этом смысле сон и служит отдыхом для мозга, тогда как днев­ное мышление должно удовлетворять более строгим требо-

1 Налимов В.В. Спонтанность сознания. М., 1989. С. 188—189; его же. Непрерывность против дискретности в языке и мышлении. Тбилиси, 1978. С. 32-33; Tart Ch. (editor). Altered States of Consciousness. A Book of Readings. N.Y., 1963; Adier A. What Life Should Mean to You. N.Y., 1958; Друскин Я. Сны // Даугава, 1990, № 3. С. 115.

о*

8*

 

ваниям, которое ставит перед ним более высокая культура. Вот почему дух спящего так часто ошибается, принимает мнимые причины за истинные, отсутствующую одновре­менность событий или обратный их порядок как данность.

Рассмотрение «логики сна» в контексте культуры при­водит Ницше к выводу о том, что более зрелое логическое мышление, строгое отношение к причине и действию — это совсем недавнее приобретение, ибо еще и теперь наш разум и рассудок непроизвольно "возвращаются к прими­тивным формам умозаключений, и мы значительную часть своей жизни по-прежнему пребываем в этом состоянии. По-видимому, не во всем можно согласиться с философом, особенно в оценке логики первобытного мышления, досто­инства которой уже отмечались исследователями, в част­ности, Леви-Брюлем, однако сама идея связать сновидения и культуру, рассматривать не столько их содержание, сколько логическую структуру, безусловно заслуживает внимания и позволяет увидеть еще одну особенность сно­видений как виртуальной реальности.

О своеобразии логики сна размышлял и Л. Шестов, рассматривая изменения «очевидности» в зависимости от состояний человека, что не учитывается, по сути дела, в гуссерлевской гносеологии. Спящий человек, сравнительно с человеком бодрствующим, может считаться как бы суще­ством из другого мира, где вступают в свои права иная логика, представление об очевидности и a priori, не имею­щие ничего общего с относительными истинами действи­тельного мира. Если вдруг у спящего зародится сомнение в истинности того, что происходит в сновидении, т. е. если истина реального мира попытается вмешаться в реалии сна, то логика сновидений вступает в свои права и с «очевидностью», не терпящей и не допускающей никаких сомнений, властно направит мысль грезящего человека к

1 Ницше Ф. Сочинения в двух томах. М., 1990. Т. 1. С. 245-247;

Шестов Л. Memento mori (По поводу теории познания Эдмунда Гуссер­ля) // Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994. С. 28-29.

•)0

 

«абсолютной» истине сна. Вырваться из этих представле­ний, избавиться от бессмысленной, кошмарной лжи снови­дений можно только единственным путем — проснуться!.

Очевидно, что Шестов, в отличие от Ницше, не усмат­ривает связи логики сна и культуры, но он стремиться понять, как преобразуются ведущие моменты познания в иной реальности мире сновидений, фиксируя сам факт

изменений истинности и очевидности, хотя и не вскрывает их причины.

Для прояснения природы сна как виртуальной реаль­ности несомненный интерес имеет соотнесение сна и еще одного вида реальности — представления, театра, художе­ственной и эстетической деятельности во всех ее видах. Привлекая идеи, нашедшие отражение в трудах многих авторов, о сне как представлении и «неумолимом подателе пьес» Хорхе Луис Борхес исходит из того, что душа осво­бождается от плоти, принимается играть, грезить, может легко вообразить то, чего обычно на яву с нею не случает­ся, сочиняет мгновенно. Сны носят драматический харак­тер, во сне человек превращается в театр, аудиторию, в актеров, в сюжет, слова; сам сон многосюжетен, фрагмен­тарен, все может происходить одновременно и мгновенно. Но поскольку мы привыкли к линейности, повествованию, то и снам мы придаем нарративную форму. Сны это своего рода художественные произведения, возможно, наиболее архаичные из способов художественного выражения.

Борхес коснулся и традиционной темы: сон часть яви или, иначе, вся явь это сон, между ними нет особой разни­цы; мы можем бодрствовать, спать и видеть сны, но харак­тер умственной деятельности не меняется. Эти идеи он блестяще выразил в форме притчи. Кудесник во сне возна­мерился создать человека во всей филигранной полноте, чтобы потом приобщить его к действительности. Огромны­ми усилиями мысли, чувства и воображения ему удалось это сделать, и беспокоило только одно: как бы сын не стал размышлять о своем необыкновенном отличии и ненароком не понял, что он существует лишь как сон отца. Пережива-

 

ния кудесника были прерваны внезапным пожаром, и он отдался огню — пришла пора умереть. Но огонь не опа­лил, лишь приласкал его, и кудесник с покорностью и ужасом понял, что и сам — лишь призрак, снящийся

другому!.

Итак, в самом деле нет «маркера», позволяющего раз­личать два различных состояния — бодрствующего и спя­щего — внутри самого сознания, или это различение ста­новится возможным лишь в экстремальных ситуациях? Вопрос по-прежнему остается открытым. Но сегодня пред­лагаются принципиально иные пути его решения, в част­ности, социологами.

Социологи исходят из того, что вся жизнь индивида должна быть субъективно осмысленной, а различные ее социальные формы должны получить объяснение и оправ­дания, или легитимацию. Именно легитимация определяет, почему индивид должен вести себя определенным образом, осуществлять то или иное действие и почему вещи и собы­тия являются такими, каковы они есть. Среди различных уровней легитимации значимым для решения рассматри­ваемой нами проблемы является уровень символических универсумов. Это своего рода система отсчета, смысловая матрица для реальностей иного, чем повседневность, типа. Любой человеческий опыт, маргинальные, т. е. не вклю­ченные в реальность повседневного существования, ситуа­ции индивидуальной жизни могут получить легитимацию в пределах данного смыслового универсума.

Сон как раз и является ситуацией, отличающейся от повседневной жизни и наделенной своей особой реальнос­тью. Сновидения интегрируются, наряду с другими реаль­ностями, в смысловую целостность и получают различно­го рода объяснения и оправдания с помощью тех или иных теорий данного символического универсума. Значе­ния снов определяются в рамках реальности повседневной жизни, имеющей верховный статус «самой реальной», тем

1 Борхес Х.Л. Письмена бога. С. 207-212, 403-404, 408-413. 214

 

самым ослабляется шок, возникающий при переходе от одной реальности к другой. Повседневность — это при­вычное существование, -как бы «дневная сторона» челове­ческой жизни, тогда как маргинальные ситуации, в том числе сновидения, составляют ее «ночную сторону», тая­щую угрозу не только кошмаров, но безумной мысли о том, что реальность повседневной жизни не что иное, как иллюзия. Это безумие можно снять именно в рамках смыслового универсума, который упорядочивает все мысли и представления сознания таким образом, что ре­альность повседневной жизни остается верховной и все «расставляет по своим местам». Итак, из любых сновиде­ний существующий в обществе смысловой (символичес­кий) универсум позволяет «вернуться к реальности» по­вседневной жизни, а также, несмотря на «сюрреалисти­ческие» метаморфозы сновидений, вернутся к «нормаль­ному» восприятию самого себя как обладателя стабильной и социально принятой идентичности!.

Рассмотренные проблемы сна как виртуальной реаль­ности имеют прямое отношение и к другим ее версиям, в частности, к фантазии, ситуации «между» в диалоге и тем более в компьютерной реальности. В футурологичес-ком трактате «Сумма технологии» Станислав Лем назвал искусство имитации реальности фантоматикой. По су­ществу, вопрос о том, не находится ли человек в фиктив­ной реальности фантоматической природы, эквивалентен вопросу: «Не сон ли это?». Убеждение, что лицо Х находится в реальном, а не в искусственном мире всегда может быть лишь весьма вероятным, но никогда вполне достоверным. Основную трудность при любой попытке установить подлинное состояние Лем видел в том, что человек, подозревающий «нереальность» мира, вынужден

1 Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995. С. 157—164.

 

действовать в одиночку. Ведь любое обращение за помо­щью к другим лицам может привести к передаче такой информации, которая стратегически важна в этой игре.

Подобно сну, виртуальные реальности погружают нас не в отдельные зрительные, словесные, музыкальные и прочие пространства, а в их со-бытие и слитность. Это «нереальные реальности». Сон также является сообщени­ем со скрытым образом источника. Сновидение как чистая форма становится пространством, готовым для заполне­ния. Сон — семиотическое окно, каждый видит в нем особенности своего языка. «Нулевое пространство» запол­няется различными носителями сообщений в зависимости от типа истолковывающей культуры. Метафора сновиде­ния позволяет рассмотреть виртуальную реальность имен­но как «нулевое пространство».

Здесь просматривается аналогия с учением стоиков об адиафоре как области, лишенной какой бы то ни было положительной или отрицательной оценки, как «безраз­личное», о котором нельзя сказать ни того, что оно суще­ствует, ни того, что оно не существует; ни того, что оно истинно или ложно, полезно или бесполезно. Оно ней­трально. Стоики настойчиво проповедывали самодовлею­щий характер адиафоры, ничему не подражающей, кроме самой себя. Адиафора это чистый смысл, лектон. Полным лектон становится, будучи высказанным (а не просто про­изнесенным как звук), т. е. осмысленным, ценностно на­сыщенным высказыванием¹.

Можно сказать, что виртуальная реальность суща через наделение смыслом. Виртуальная реальность как адиафо-ра допускает как монологическое, так и диалогическое истолкование. Во втором случае необходимо иметь в виду смысл-синергийность в качестве свойства процесса синер-гийного пересоздания индивидов в личности в процессе

1 Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1991. С. 220-223; Лосев А.Ф История античной эстетики. Ранний эллинизм. М., 1979. С. 99, 101;

Степанова А.С. Философия Древней Стой. СПб., 1995. С. 178-179.

 

диалога. На наш взгляд, феномен «между» в философии М.Бубера — это диалогически понятая виртуальная реаль­ность, где «здесь и теперь» Я воссоздает себя и Другого. Бубер размышлял о власти исключительности, захваты­вающей человека в мгновение безумной глубины, когда мировой порядок открывается как полнота настоящего. Тогда можно слышать «музыку самого его струения». В одном только настоящем жить невозможно, оно истощило бы человека вконец, если бы не было предусмотрено, что оно быстро и основательно преодолевается.

Если виртуальную реальность рассматривать как вмес­тилище монологического субъекта, то проявится его «за-требованность техникой», отражаемая, в частности, в ком­пьютерной реальности. Складывается глубоко интраверти-рованный психологический тип. Телефонные звонки по всему миру в финале известного фильма «Газонокосиль-щик» знаменуют не появление бога компьютерного мира, а триумф атомизированного сознания, финал тоффлеров-ской демассификации. Это триумф «я-для-себя», которое полагает, что даже в своем теле не нуждается для сущест­вования. И весь окружающий мир ему не нужен, ибо отныне предполагается, что сам человек своей волей в состоянии творить дружественные и удобные миры. Толь­ко существа, обитающие в таких мирах, не будут людьми. Компьютер дает нам лишь новое средство в диалоге, к счастью, пока никак не связанное с нашей сущностью. Сегодня даже энтузиасты информационного общества заго­ворили о синергизме как социальном принципе, призван­ном заменить современный принцип свободной конкурен­ции. Синергизм предполагает совместные усилия людей, их сотрудничество и имеет, по-видимому, истоки в теоло­гическом синергизме!.

1 Масуда Е. Компыотопия мысль. 1993, № 6. С. 44, 56.

Философская и психологическая