Анархо-троцкистский путч в Барселоне 2 мая мы с Ксанти проводили на родину Гая Лазаревича Туманяна.Вернувшись, в барселонскую гостиницу, я почувствовал, что заболеваю.Термометр показывал около сорока. Приказав мне лежать, Ксанти запер номер и ушел за лекарствами. Кактолько он вернулся, в городе поднялась стрельба. Это были не одиночныевыстре1'08 лы, к которым мы привыкли, -- били очередями и залпами. Заработалистанковые пулеметы. Где-то у гостиницы грохнула граната, другая... Ксантивыключил свет: -- Что-то случилось? -- Может быть, выступили анархисты, -- спокойно сказал он, вглядываясьв синеву ночи. -- Надо позвонить... Но дозвониться никуда не удалось. Вместо телефонисток отвечали какие-томужчины. Узнав, кто говорит, они тут же выключали аппарат. А пальба все усиливалась. Лишь через час в гостиницу, забаррикадированную администрацией ипостояльцами, каким-то образом просочилось известие: начался вооруженныйпутч анархистов и поумовцев-троцкистов. Они требовали отставки каталонскогоправительства, немедленного роспуска вооруженных сил и передачи всей властианархо-троцкистам. Им удалось захватить казарму горнострелкового батальона и телеграф,взять под контроль вокзалы и весь городской транспорт. Особенно сильному обстрелу подвергся район, где находилось зданиеОбъединенной социалистической партии Каталонии. Видимо, бандиты пыталисьовладеть и этим зданием. Выходить из гостиницы было бессмысленно. Вдобавок я еле держался наногах. Мыверили, чтонаглаявылазкаанархо-троцкистских подонков будет немедленноподавлена. Но правительство Каталонии проявило чудовищную растерянность.Анархисты сняли свои батальоны с арагонского фронта и безнаказаннохозяйничали в городе. Центральное правительство послало на подавление мятежников авиационнуюэскадрилью и танки. Это известие наконец привело в чувство наглецов ипровокаторов. В ночь на 6 мая анархо-троцкистский путч был ликвидирован. НоБарселона пережила три трагических дня. В уличных боях погибли сотнипатриотов. Среди убитых было множество женщин и детей. Барселонский путч показал подлинное лицо анархистов и поумовцев --прямых помощников фашизма. Правительство доктора Негрина Невыносимо трудно бездействовать в такие дни. Едва мне стало легче, я,Ксанти и его переводчица рискнули вырваться к своим. Висенте вел машину, избегая улиц, перегороженных баррикадами, икварталов, где еще продолжалась стрельба. Нам повезло. Мы благополучно выбрались из Барселоны. События свершались с головокружительной быстротой. После отказа ЛаргоКабальеро обсудить на заседании совета министров военную и политическуюобстановку в стране, коммунисты вышли из состава правительства. ЛаргоКабальеро полагал, что дождался своего часа. Но большинство влиятельныхминистров-социалистов заявило, что без коммунистов правительства быть неможет. После нескольких судорожных и неумных попыток создать так называемое"профсоюзное правительство" Кабальеро вынужден был подать в отставку. Возникло новое правительство -- правительство доктора Негрина. В неговошли трое социалистов, два коммуниста, два левых республиканца, по одномупредставителю от каталонских и баскских националистов. В знак поддержки своего друга по борьбе с коммунистами Ларго Кабальероанархисты отказались участвовать в новом правительстве. Однако бравировалиони недолго. Убедившись, что правительство существует и активно действуетбез их поддержки" анархисты пришли на поклон. Но и после этого им не удалосьвосстановить свое былое влияние. Их авторитет резко упал. Правительство Негрина приняло разработанный министром коммунистомВисенте Урибе декрет об аграрной реформе. Защитив крестьян от так называемых"бесконтрольных элементов" и распустив насильственно созданные анархистамиколлективные хозяйства, оно быстро завоевало популярность в народе. Коммунистическая партия Испании приобрела еще больший вес. Ееготовность вести борьбу до победы вызвала в массах новый прилив энтузиазма.И хотя гражданская война вступила в период, отличавшийся неизмеримо болеетяжкими условиями, чем первоначальный (было утрачено территориальноепревосходство над мятежниками, не хватало продовольствия и вооружения),республиканцы больше чем когда-либо надеялись на победу. Ряд блестяще проведенных операций доказал, что эти надежды былипостроены отнюдь не на песке. Но мало было сместить некоторых генералов и отстранить от руководстваотдельных политических банкротов. Надо было вытравить до конца оставшийсякое-где дух предательства, преодолеть пассивность и рутину штабов. Этого, увы, не случилось... Брунете наш! Пытаясь облегчить положение северных провинций Испании, республиканцыорганизовали летом 1937 года наступление в районе Брунете. На этом направлении действовали лучшие части армии, и прежде всегочасти легендарного Пятого полка. Командовали операцией народные героиИспании Листер и Модесто. Надо было сорвать подвоз подкреплений противника по железной дороге,соединявшей мадридскую группировку мятежников с занятыми ими юго-западнымипровинциями Испании. Командование поручило Ксанти вывести из строяжелезнодорожный участок Талавера -- Навальмораль де ля Мата. Удар по этой важной для противника коммуникации приурочивали к началунаступательной операции республиканских войск под Мадридом. Движение помагистрали следовало нарушить не менее чем на пять суток. К этому привлекли w часть диверсантов из батальона капитана Доминго. В конце июня мы очутились юго-восточнее Талаве-ры, в пятнадцатикилометрах южнее Тахо. Тахо -- спокойная река, шириной сто пятьдесят --двести метров, спологими берегами. Южный ее берег занимали республиканцы, на северном заселифашисты. Решено было в первую же ночь незаметно переправить через рекупять-шесть мелких групп диверсантов с инженерными минами, а затем в течениенедели перебрасывать еще по две-три группы в сутки. Тщательно веласьподготовка людей, техники, переправочных средств. Наконец настало времядействовать. Бесшумно спускаются на воду легкие лодки, бесшумно садятся люди. Скоролодки скрываются из виду. Секунды, минуты... На северном берегу взвиваетсяосветительная ракета. Мы лихорадочно оглядываем реку... Лодок не видно... Во второй половине ночи справа, вверх по течению, почти у воды,вспыхнули еще две осветительных ракеты. С северного берега началасьружейно-пулеметная стрельба. В ответ открыли огонь и республиканскиеподразделения. Тревогу, оказывается, вызвали двое местных жителей, вплавьпокидавшие фашистский ад. Наконец на северном берегу мелькнул долгожданный условный сигнал. Мыприготовились принять воз-; вращающихся диверсантов, а если их будут преследовать, то и оказатьогневую поддержку. Проходит несколько томительных минут. Первая лодка тихо причаливает кнашему берегу. -- Все хорошо! -- докладывает вернувшийся командир группы Эрминио. Икак бы в подтверждение этих слов на севере, у железной дороги, слышитсяглухой взрыв. Нет, это не совсем хорошо. Рано! Еще не возвратились другие группы, апротивник уже всполошился. Вдали мелькают вспышки осветительных ракет.Засуетились мятежники и на берегу. Но река не только препятствие, она и спасительный ориентир. Бойцызнают: там, на южном ее берегу, -- свои! Недалеко от воды на той стороне разрывается ручная граната. Сомненийнет -- там начался бой... Еще и еще рвутся гранаты... Одна из групп возвратилась с того берега вплавь. Мокрые минеры вылезалииз воды тихо и сразу удалялись от реки. К утру мы подвели итоги. Убитых и пропавших нет, но двое бойцов ранены.А'на железной дороги западнее Талаверы установлено четырнадцатьпротивопо-ездных мин мгновенного и замедленного действия. В первую же ночьна них подорвался вражеский эшелон с войсками, потом взлетел и еще одинпоезд... Пять дней подряд работали диверсанты-минеры на дороге восточноеТалаверы. Люди забыли про сон. Ели урывками. Глаза у всех ввалились,покраснели. Растрепалась и как-то поблекла даже вызывающая шевелюра Рубио.Прекратились шуточки Яна Тихого. Но дело было сделано. Движение по дорогебыло парализовано. Республиканцы заняли Брунете! После этой победы Доминго прямо воспламенился. Взяв с собой одну роту,он решил действовать на коммуникациях севернее и северо-западнее мадридскойгруппировки противника. Дней через пять к Доминго примкнул и я с другой его группой минеров. Мыработали вместе до самого августа. Вот там, под Мадридом, и увидел я гитлеровских летчиков, сбитых ночьюиспанскими истребителями. Они лишь отдаленно напоминали мне тех, чтохвастались в Париже. Куда девалась их вызывающая задиристость! В глазахтолько страх, повадки лакейские. -- Противный вид! -- определил Доминго. В ходе операции врага к августу 1937 года батальон фактическипревратился в спецбригаду. Взрыв на мосту Следующая большая операция, в которой активно участвовали бойцы"спецбатальона капитана Доминго, проходила под Сарагосой в августе 1937года. Началась она тоже успешно. К августу на арагонском фронте тон задаваличасти Листера. Влиянию анархистов совсем'пришел конец. Главари бежали из страны. В ходе наступления войскам республики удалось взять Бельчите. Этовынудило мятежников снимать части с других фронтов и перебрасывать их наарагонский, дотоле считавшийся безопасным. Бойцам Доминго вновь выпал случай показать себя. Смело нападал из засад на автомобильные колонны Маркес. С отчаяннойдерзостью врывался на мосты Антонио. Пускал под откос паровозы и целыевоинские эшелоны американец Алекс. Глубоко во вражеском тылу действовалнемногословный Хуан Пекеньо; его группа уничтожила вражеский эшелон с живойсилой почти в шестидесяти километрах от линии фронта. Крушение былоорганизовано с таким хладнокровием и мастерством, что из-под обломков никтоне выбрался живым. Я очень радовался за товарищей. Теперь это были настоящие диверсанты:находчивые, дерзкие, не признающие безвыходных положений, умеющиеиспользовать самую ничтожную промашку врага. Примеров, подтверждающих это, накопилось много. Расскажу лишь об одномслучае, о том, как группа Рубио и 19-летнего барселонца Ногеса подорваласреди бела дня усиленно охранявшийся мост через Альберче и двигавшуюся понему вереницу машин с войсками и боеприпасами. Я выбираю этот случай не потому, что он ярче других, а потому лишь, чтов создавшейся сложной ситуации одинаково самоотверженно, выручая друг друга,действовали и испанские бойцы и товарищи из интербригады. Летом 1937 года наши "любители автомобилей" расширили сферу своихдействий, появляясь то на одном, то на другом фронте. Группы Рубио, Ногеса, Каррильо наловчились захватывать одиночныемашины. На этих машинах они иногда часами разъезжали по территориипротивника. Лишь почуяв опасность или заметив впереди контрольно-пропускнойпункт, диверсанты уничтожали свою "добычу" и уходили в горы. Но, затемпоявив шись на новой магистрали, они захватывали новый автомобиль и продолжали"прогулку" Никому из нас и в голову не приходило использовать захваченные машиныдля разрушения мостов. А тут... После того как мы повредили железную дорогу под Талаверой, резкоусилилось движение противника по автомобильной магистрали. Как правило,транспорт передвигался ночью, колоннами. Все трудно восстанавливаемые мостысильно охранялись. В этих условиях применение колючек и одиночных мин недавало желаемого эффекта. И вот однажды, беседуя с командирами групп перед очередной вылазкой втыл врага, Ксанти предложил: -- Друзья! У вас есть уже опыт захвата машин. Попробуйте на захваченноймашине ворваться на мост, снять охрану и разрушить его. -- Попробуем, Ипполито? -- спросил Рубио барселонца Ногеса --коренастого молодого парня. -- Отчего не попробовать, -- согласился тот. Ночью группы Рубио иНогеса благополучно переправились через Тахо. Вышли на автомобильную дорогу.Подходящая цель так и не появилась. Пришлось на день укрыться в горах Сиерраде Сан Винсенте. -- Что делать? -- сокрушался Ногес, -- Сотни машин идут к Мадриду,одиночных почти нет... Весь день диверсанты не отрывались от биноклей. Дорога около моставосточное Талаверы была перед ними как на ладони. С гор хорошо видно, чтоколонны грузовиков и многие легковые машины проходили мост без остановки. Итак, способ проникновения на мост ясен. Но как взорвать мост,проносясь по нему? Пока прикидывали, как лучше поступить, на дороге показался грузовик скухней на прицепе. Водитель охотно остановился, чтобы ответить на вопрос"господ офицеров". Рядом с ним сидел повар. -- Что в котле? -- спросил Рубио. -- Суп. -- Выливай его к чертовой матери. Найдется другая начинка... Пленных связали, заткнули им рты и уложили отдыхать по разные стороныдороги. Пристроившись в хвост вражеской автоколонны, кухня спокойноприблизилась к цели, въехала на мост. И вдруг на самой его серединеотцепилась от тягача. Прицеп загораживал движение, и часовой бросился, чтобы оттащить его кперилам. Он сразу, как видно, почуял неладное: из котла кухни пахло небараниной, а горящим бикфордовым шнуром. Бывалым солдатам этот запах хорошознаком, а часовой, несомненно, был из их числа. Он не потерял самообладания,попытался сбросить прицеп с моста. Но одному это оказалось не под силу. Сталзвать на помощь водителей. Однако ни водители, ни другие солдаты из охранымоста не успели понять, в чем дело. Высоко взвилось пламя, прогремел взрыв.А злополучный грузовик, потерявший прицеп, успел тем временем бесследноисчезнуть... Да, наши подрывники научились умело действовать на коммуникациях врага.Весной и летом 1937 года они не зря получали одну благодарность командованияза другой. Тревожные вести с Родины В двадцатых числах июня я возвратился из Хаена и зашел к нашемувоенному советнику Кольману. Поговорили о том о сем. Я заметил, что Кольман мнется, словно хочет ине решается сказать о чем-то потаенном. -- Что случилось? -- напрямик спросил я. -- Ты давно не читал газет? -- Где же я мог их читать? -- А радио тоже не слушал?.. И ничего не знаешь?.. Кольман огляделся,будто опасаясь, что нас подслушивают. -- Одиннадцатого числа состоялся суд над Тухачевским, Уборевичем,Корком, Якиром... Они вели вредительскую работу, пытались подготовить нашепоражение в будущей войне. Хотели восстановить власть помещиков икапиталистов. -- Что?! Кольман подал еще одну газету за 13 июня: -- Вот здесь... Строчкипрыгали у меняпередглазами: "... Двенадцатого июня сего года суд приговорил подлых предателей иизменников к высшей мере наказания -- расстрелу. Приговор приведен висполнение. " Как наяву, я увидел перед собой лицо Якира: -- Вам поручается важнейшее партийное дело, товарищ Старинов. Надеюсь,вы оправдаете наши надежды... Увидел лес под Олевском. Аэродром под Харьковом. Ночные учения, гдеЯкир с гордостью говорил о советской военной технике. Этот человек -- предатель и изменник?! А маршал Тухачевский -- бонапартист?! Эйдеман, Уборевич, Примаков, Путна -- прославленные герои гражданскойвойны -- и все они тоже враги народа?! Кольман осторожно взял у меня газету. -- Как же это? -- только и мог выговорить я. -- Чудовищно, -- согласился советник. -- Невозможно поверить. Но ты жевидел... -- А какая им была корысть предавать Советскую власть? Власть, которуюони сами устанавливали?! За которую кровь проливали?! -- Тише... Конечно, дикость какая-то... Сам не понимаю, на что онирассчитывали... Что им могли дать капиталисты? -- Ничего! Их бы первыми расстреляли, попадись Примаков или Якир в лапыфашистам. -- Видишь, пишут о попытке захвата власти... -- Так они же и были властью! -- Тем не менее -- факт налицо... Да^ чудовищный факт был налицо. И Кольман и я не могли не веритьСталину, не верить суду. Не могли не верить, а в сознании не умещалось случившееся... Читая в газетах, что Вышинский награжден орденом Ленина "за укреплениесоциалистической законности", натыкаясь на имя Ежова и на карикатуры,изображающие ежовые рукавицы, в которых корчатся враги народа, я испытывалострые приступы тоски, Ни на минуту не забывалось, что работал с Яки-ром, что неоднократносопровождал Примакова и Тухачевского. "А что ответишь ты, когда спросят, знал ли Якира и Примакова? Что ждеттебя по возвращении на Родину? -- не раз спрашивал я самого себя. -- Чтоответишь? " -- Ты что-то плохо выглядишь, Рудольфе! -- встревожился Доминго. --Устал? -- Да, друг. Устаю... Что еще мог я ответить капитану? Несчастный случай Судьба слишком долго баловала диверсантов, чтобы не сделать в концеконцов один из тех подарков, которые ей лучше было бы держать при себе. Суеверия тут ни при чем. Работать нам приходилось в основном сдинамитом, а он даже в мирных условиях способен преподносить горькиесюрпризы. Может взорваться от первой искры, от первого сильного удара. Но вот, поди ж ты, у нас он пока ни разу не безобразничал. Под Теруэлем, в Альфамбре, Пеле попал с динамитом под бомбежку, ноуспел вывести машину из деревни. Динамит не взорвался, хотя одна изфашистских бомб упала слишком близко. Там же, в Альфамбре, я как-то застал бойцов, мирно покуривающих наящиках с динамитом, придвинутых вплотную к камину. Тоже пронесло! В Хаене мы хранили динамит под кроватями моей переводчицы и Розалины. Всоседней комнате однажды взорвался примус. Струйки горящего керосинапротекли по полу и в женскую спальню. Но Анна и Розалина успели набросить напламя свои одеяла. Наши машины с динамитом неоднократно бывали под обстрелом. Подрывники,переходя линию фронта, тащили динамит в заплечных мешках. И все как-тообходилось! А вот под Сарагосой не обошлось. Я был на командном пункте пехотного батальона --готовил к вылазке в тылврага группу лейтенанта Па дильо. На нескольких участках переправлялись другие группы. Падильо уже завязывал свой вещевой мешок, когда мы услышали глухойвзрыв в той стороне, где должна была действовать группа, перебрасываемаянашим начальником штаба Иличем. Мы кинулись к месту взрыва. Там уже суетились санитары. Шальная пуля угодила в вещевой мешок с динамитом, прилаженный на плечиодного из бойцов. Несчастного минера разнесло в клочья. Еще трое были тяжело ранены. В ихчисле оказался и капитан Илич. Кое-как перебинтованный Илич не стонал. Он только кусал бескровные губыи морщился. Погрузив раненых, Пепе осторожно повез их к полевому госпиталю дивизии.Больше двух часов оперировали Илича. На прощание он еле слышно прошептал: -- Не отчаивайся, Рудольфе. На войне как на войне... А что касаетсяменя -- я вернусь в батальон. Ты же видишь, глаза у меня целы и даже одноухо осталось... Некоторые итоги испанской командировки В конце сентября 1937 года исполнилось десять месяцев с той поры, как явпервые ступил на землю Испании. Где только не пришлось побывать за это время! Под Теруэлем и Гранадой,под Кордовой и Мадридом, под Уэской м Сарагосой. Я с удовлетворением мог сказать самому себе, что партизаны-подрывники,с которыми мне довелось работать, не тратили время даром. За десять месяцев установленные ими мины взорвались почти под сотнейвражеских поездов с солдатами, артиллерией, конницей, боеприпасами,горюче-смазочными "материалами, танками. Во много раз больше подорвалось нанаших минах франкистских автомобилей. А сколько их остановлено с помощьюколючек! Сколько свалено мостов, повреждено линий связи!.. Вместе с остальными советскими добровольцами я старался передатьиспанским товарищам опыт партизанских действий, накопленный в нашей стране вгоды гражданской войны. Обучал их тому, что сам узнал в тридцатые годы,работая под руководством Якира и Баара. Собственно говоря, успешное применение инженерных мин на коммуникацияхфранкистов стало возможным только потому, что за разработку этого грозногооружия мы у себя на родине энергично взялись еще в начале тридцатых годов. Выработанная советскими партизанами тактика и техника минированияоказалась выше тактики и техники противника по разминированию. Мятежники немогли обеспечить, безопасность своих коммуникаций, хотя зачастую бросали наохрану стокилометрового отрезка пути до полка солдат. Не научились ониобнаруживать некоторые наши мины, а те, что находили, не умели обезвреживать. Немецкие и итальянские саперы, бесспорно, пытались изучить нашутехнику, но мы постоянно ставили их перед новыми и новыми загадками. Тоустраивали сюрпризы, то снабжали мины взрывателями, исключавшими возможностьих извлечения, то применяли магнитные мины неизвестной врагу конструкции. Об установке наших мин противник, как правило, узнавал только тогда,когда они сваливали под откос его эшелоны. Стало быть советские военачальники, всячески поощрявшие поиски военныхинженеров, техников и командиров инженерных войск, конструировавшие мины дляпартизан, знали, что делали. Но конечно, мины сами по себе, какими бы хорошими они ни были, не моглипринести значительной пользы, если бы не попали в надежные руки. Успешными были действия специальных партизанских подразделенийреспубликанской армии, тесно и умело взаимодействующих с наступающимивойсками. Успешными они стали только потому, что их осуществляли люди,воодушевленные высокими идеями борьбы за свободу и демократию. Большое внимание партизанской борьбе в тылу Франко уделял ЦККоммунистической партии Испании, лично Хосе Диас и Долорес Ибаррури. Специальные подразделения регулярно пополнялись коммунистами --бесстрашными борцами против фашизма. Бок о бок с испанскими коммунистами врядах специальных подразделений сражались социалисты и коммунисты из другихстран, считавшие защиту Испанской республики своим интернациональным рабочимдолгом. Бесспорным было громадное моральное превосходство республиканскихбойцов над солдатами противника. Неустанно помогал своей армии народ. Потомуи вылазки наши в тыл врага, облегчавшие положение войск, сопровождалисьнеизменным успехом... Буржуазные заправилы Запада предали Испанскую республику, и фашизмзадушил ее. Но республика сопротивлялась до последнего часа. В прямомединоборстве враг никогда не смог бы одолеть ее...
X x x
Сегодня оглядываясь назад, я могу с уверенностью казать, чтосовременная партизанская диверсионная война родилась в 1936 году в Испании иоттуда распространилась по другим странам. 18 июля 1936 года знаменитая теперь фраза "Над всей Испаниейбезоблачное небо" возвестила начало мятежа правых генералов против Испанскойреспублики. Генералов поддержали фашистские Германия и Италия, в короткоевремя отправив мятежникам около двух тысяч боевых самолетов, 1200 танков,две тысячи орудий, винтовки, пулеметы, снаряды и патроны. В Испанию из этихстран были направлены хорошо обученные летчики, танкисты, артиллеристы идругие военспецы. Численность итальянской экспедиционной армии достигала 200 тысяччеловек, германского легиона "Кондор" -- 50 тысяч человек. Это вмешательствов значительной степени изменило ход войны. По мере того, как регулярная республиканская армия отступала, назанятой мятежниками территории начинали действовать партизанские группы иотряды. Численный и качественный рост армий, вовлеченных в конфликт на сторонеФранко, в сочетании с действиями контрразведки, значительно сузиливозможности партизан бороться с противником в открытом бою. С другойстороны, армии эти неизбежно стали более зависимыми от самых разныхпоставок, от ГСМ до боеприпасов. Это впервые в XX веке открыло совершенноновые возможности по ведению диверсионной войны, и многие диверсионныеприемы, отработанные в ходе гражданской войны в Испании, были затемтиражированы и использованы в самых разных странах в разное время. У испанцев, в последний раз партизанивших во время наполеоновских войн,не было ни навыков, ни специалистов-диверсантов, способных решатьспецифические задачи партизанской борьбы в тылу современной регулярнойармии. Увидев это, старший военный советник Яков Берзин добился направленияв Испанию хорошо подготовленных, опытных командиров и специалистов --выпускников спецшкол в СССР. Они начали свою деятельность в роли советникови инструкторов небольших разведгрупп, которые затем превратились вдиверсионные группы. В СССР в конце 20-х и начале 30-х годов велась огромная работа поподготовке партизанской войны в случае возможного нападения врага. Былиобучены или переучены сотни бывших партизан гражданской войны, разработаныновые специальные диверсионные средства -- с упором на то, что партизанысмогли бы сами сделать в тылу врага из подручных материалов. Диверсионныешколы прошли и многие деятели Коминтерна, отправившиесязатемруководить"рабочим движением" в Европе и Америке. Мне довелось быть советником в одном из таких формирований, которымкомандовал капитан Доминго Унгрия. За десять месяцев эта диверсионнаягруппа, численностью 12 бойцов, превратилась в XIV партизанский корпус, вкотором сражалось около 3 тысяч человек. Мы совершили около 200 диверсий изасад, и ориентировочные потери противника составили более двух тысяччеловек. Безвозвратные потери XIV корпуса за все время боевых действийсоставили всего 14 человек -- причем одного убили в Валенсии анархисты,одного нечаянно подстрелили свои при возвращении из тыла противника, одинпогиб при установке мины, один погиб при переходе линии фронта (шальнаяпуля попала в рюкзак с динамитом), а 10 сложили головы в боях. В начале ноября 1937 года я сдал свои обязанности герою гражданскойвойны Христофору Салнину и выехал на Родину. После поражения республиканцев часть личного состава XIV-го корпуса,захватив судно, перебралась в Алжир, оттуда в Советский Союз. Часть бойцовперешла испано-французскую границу и была интернирована. Когда французскиевласти приняли решение о выдаче их фалангистам, бойцы в полном составесовершили побег из концлагеря и ушли в горы. На базе их партизанских отрядовбыли созданы 27 бригад, сведенных в 9 партизанских дивизий. Они повесилиДуче и освобождали от фашистов Марсель и Париж. Четверо бойцов XIV корпусавпоследствии вместе с Фиделем Кастро высаживались на Плайя Хирон...
* ЧАСТЬ III. ЕСЛИ ЗАВТРА ВОЙНА... *
Глава 1. Возвращение
Грузовое судно миновало Кронштадт. Впереди, в туманной дымке наредкость погожего осеннего дня, уже маячили знакомые контуры Адмиралтействаи Петропавловской крепости. Вместе с несколькими товарищами я возвращался из Испании. Счастливые ивзволнованные, смотрели мы на темную с прозеленью воду родного Финскогозалива, на золотую иглу знакомого шпиля. Дорогая моя Родина, мы вернулись! Позади остался трудный год в далекой и до боли близкой Испании. Там мыпохоронили немало соотечественников. Там нашли верных друзей. Там землявпитала капли и нашей крови. И все, что сделано нами, сделано во имя светлой Отчизны. Разве не онапослала нас к испанским братьям? Разве наша любовь к Испании была не еелюбовью?.. Ленинград! Каким прекрасным предстал ты передо мной в погожий осенний день 1937года! Я повидал Мадрид, Барселону, Париж, Антверпен, Брюссель. Спору нет, иони были красивы по-своему. Я даже изменил первоначальное мнение о Париже,увидев его на обратном пути из Испании ранним утром, когда трудовой людспешил на работу, а крикливые гамены, шныряя в толпе, совали в руки прохожих"Юма". Но ты, Ленинград, прекраснее всех столиц! Я шел по улицам, с трудомудерживай от искушения прижаться щекой к шершавой известке любой стены, и,не удержавшись, касался ладони то перил моста, то мокрой коры деревца, тохолодного чугуна уличных фонарей. -- Надолго? -- спросила меня дежурная гостинице. -- На сутки. Я не сказал, что и эти сутки повиснуть д моей совести, что и за нихпридется давать объяснение. Но я не мог покинуть Ленинград, едва ступив иего землю. Репрессии В Ленинграде я узнал страшную весть Начальник штаба советников --полковник Иван -- как мы его знали, приехав в Ленинград бросился с мои ипогиб. Как позднее я узнал, поводом послужило вступление Сталина насовещании командного состава в июле месяце. Все началось с телефонных звонков. Может быть, это покажется странным, но в моей памяти отличносохранились номера многих домашних и служебных телефонов знакомых исодуживцев. Поэтому, оставшись один, я буквально повис на телефоне. Но вот досада! Куда бы я ни звонил отвечали совсем незнакомые люди. Не мог же я перепутать все номера? Инчего похожего раньше не бывало... Неуверенно набрал номер управления военного коменданта станции"Ленинград-Московскй". -- Дежурный помощник коменданта Черюгов слушает... Наконец-то хоть один знакомый голос! Он, правда, стал каким-то другим.В бытность Писарев Чернюгов отвечал громко, бодро, а став помошникомкомендан-та, вроде бы оробел. Но сейчас не до этого... -- Здравствуйте, товарищ Чернюгов! Свринов говорит! Трубка некоторое время молчит. Потом Чернюгов неуверенно осведомляется: -- Какой Старинов? Товарищ военинженер третьего ранга? -- Ну да, он самый! Не узнали? Трубка молчит. -- Вы слышите меня, товарищ Чернюгов? -- Да, слышу... Вы откуда, товарищ военинженер? -- Сейчас -- из гостиницы, -- смеюсь я, узнавая характерные нотки вчернюговском голосе и потешаясь его недоумением. Может быть, писарь считалменя погибшим? И я спешу успокоить его: -- Со мной все в порядке!Жив-здоров! А как вы там? -- Все нормально, товарищ военинженер... -- Послушайте, товарищ Чернюгов, я, собственно, вот зачем звоню... хочуузнать, где сейчас Борис Иванович Филиппов. Ответа нет. -- Слышите вы меня? 1 Да, Чернюгов слышит. -- Он теперь... на курорте... -- В голосе Чернюгова то липренебрежение, то ли снисходительность. Я слышу, как звонит на столе дежурного другой телефон. -- Извините, меня вызывают... Подержав в руке замолчавшую трубку, тяжело опускаю ее на рычаг. Конечно, Борис Иванович выбрал неподходящее время для курортныхразъездов. Здравомыслящие люди в конце октября на юг не едут. Но все равнотон Чернюгова слишком неуважителен. Или у бедняги голова закружилась отповышения по службе? Пожав плечами, звоню опять. На сей раз в Управление военно-транспортнойслужбы Октябрьской железной дороги, своему однополчанину Коле Васильеву.Этот все растолкует! И впервые слышу в ответ короткое страшное слово: "Взяли". Взяли? Арестовали Бориса Ивановича? Милейшего Бориса ИвановичаФилиппова, всегда трепетавшего перед начальством? Душевного, простецкогоБориса Ивановича? Непостижимо! Значит, его дружелюбие, заботливость, простота -- все этобыло страшной маскировкой?.. Я вдруг стал противен самому себе. Да что же такое происходит? Или ячего-то трушу? Как посмел я усомниться в Филиппове?! А беспощадный голос совести тут же спросил: "Но в Якире, которого тытоже знал, все-таки усомнился? Филиппов арестован теми же органами. Почемутеперь ты не веришь? Или опять думаешь, что тут ошибка? Оставь! Точно так жеты думал, услыхав первый раз об аресте Якира! " Окончательно растерявшись, решил позвонить еще одному другу -- Н. С.Фрумкину. Он встречал меня на пристани и показался почему-то очень грустным.Фрумкин ответил, что зайдет ко мне сам, а от телефонного разговорауклонился. Больше я не подходил к аппарату. Теперь догадался, почему по знакомым телефонам отвечали чужие люди. Значит, правдой оказались темные слухи о массовых арестах на моейродине. Слухи, доходившие даже до Испании! Я вышел из гостиницы и долго бродил по городу, пытаясь осмыслитьпроисходящее. Мозг сверлила неотступная мысль: "Завтра надо ехать в Москву. Какиеновости ожидают там? " В номер вернулся поздно ночью: не хотелось оставаться один на один счерным телефонным аппаратом. Земля вновь уходила у меня из-под ног...... На следующий день, ожидая поезда, я все же не выдержал и заглянул вкомендатуру Московского вокзала. Чернюгов запер за мною дверь и шепотомсообщил, что летом арестованы начальник военных сообщений Красной АрмииАппого и начальник военных сообщений Ленинградского округа комбриг Картаев. -- Враги народа! -- испуганно поведал Чернюгов. -- А Филиппов былпособником Картаева. Я видел -- Чернюгов горит желанием сообщить еще какие-то детали, нопочувствовал, что с меня довольно... В поезде не смог уснуть до самого Калинина. Невыспавшийся, разбитый физически и нравственно, докладывал ямосковскому начальству о своем возвращении. Меня поместили в гостиницу, сказали, что вызовут. Я принял пирамидон изавалился спать. Проснулся под вечер. В гостиничных коридорах стояла гнетущая тишина. Ивдруг меня осенило: надо немедленно пойти к моему бывшему киевскомуначальнику, близкому другу Ивану Григорьевичу Захарову. Вот с кем можноподелиться тревогой, вот кто разрешит сомнения! Но в доме друга застал горе. Жена его встретила меня заплаканная и втрауре. Страшную историю рассказала она. Последние недели Иван Георгиевичжил в бесконечной тревоге, ожидая самого дурного. Арестовали двух его прямыхначальников, с которыми он и жена были дружны семьями. Захаров пугалсякаждого шороха, стал замкнутым и раздражительным. Однажды под утро раздался торопливый и настойчивый стук в дверь. ИванГеоргиевич привстал, но тут же, охнув, потерял сознание. Умер он от разрывасердца. А как оказалось, приходил всего-навсего дежурный по части со срочнойслужебной телефонограммой... Не помню, сколько часов бесцельно бродил я по городу. Очнулся, увидев,что стою перед домом еще одного давнишнего товарища, с которым мы прослужилив одном полку восемь лет. С трудом поднимался на пятый этаж старого дома, опасаясь, что и здесьзастану слезы, страстно желая, чтобы мой друг оказался жив и здоров. -- Позвонил. В квартире послышались тихие шаги. Они замерли удвери/Минуту спустя донесся приглушенный голос: -- Кто там? -- Свои! -- радостно крикнул я. -- Кто свои? -- Да это я, Старинов! -- Старинов? Вы! Подожди, Илья, сейчас открою. Залязгали замки. Один.Другой. Третий. Дверь наконец приотворилась. -- Входи, -- сказал товарищ, опасливо заглядывая за мою спину. Закрыв дверь, он облегченно вздохнул, протянул руку, улыбнулся. Но лицоего тут же вытянулось. -- Ты?.. Ты откуда? -- Из спецкомандировки. -- А почему во всем заграничном? -- Да ведь я за границей и был. Еще не успел переодеться. -- Вот оно что!.. За границей?! Мы топтались в передней. Мне непредлагали раздеться. -- Я что -- не вовремя? Мой товарищ внимательно разглядывал кончики своих комнатных туфель. -- Ты извини, Илья... Но знаешь, время такое... Между прочим, недавноарестовали наших однополчан. Ювко взяли, Лермонтова. А они в оппозициях несостояли... Всегда генеральную линию партии признавали... Он опустил голову так, что почти уперся в грудь подбородком. -- Ясно, -- сказал я. -- В оппозиции не состояли, никуда не ездили...Извини! Меня не удерживали. Дверь затворилась без стука. Спускаясь по лестнице, я чувствовал, что задыхаюсь. Вышел на тротуар. -- Илья! Подожди! Застегивая на ходу шинель, товарищ догонял меня. У него было виноватое,несчастное лицо. -- Илья! -- он судорожно схватил меня за руку. -- Не сердись! Пойми!..Если бы ты приехал с Дальнего Востока... А то бог знает откуда... Ведь яработаю с секретными документами... У меня во всех анкетах написано, что изблизких никто за границей не был и не живет!.. Ты пойми!.. -- Иди домой. Могут заметить, что мы разговариваем.. -- Ты понимаешь? -- Иди!..
S-942
К ночи сильно похолодало. Улицы быстро пустели. Только в центре, возлекино и ресторанов, еще продолжалась обычная толчея. С рекламы, приложив рукук капитанской фуражке, весело улыбалась Любовь Орлова: в "Метрополе" шла"Волга-Волга". Погиб Иван Георгиевич Захаров. Лучший друг не пустил меня к себе... Надо мной сгущаются тучи Через три дня я был принят Маршалом Советского Союза К. Е. Ворошиловым.Пришел на прием вместе со старшим майором госбезопасности С. Г. Гендиным.Выслушав рассказ о своих делах в Испании, Ворошилов поблагодарил меня. -- Вы достойны высокой награды, -- сказал маршал. -- Я считаю, товарищкомдив (так он называл Гендина), что Старинов заслужил и повышения в звании.Надо дать ему соответствующую большую работу по специальности. Выйдя из-за стола, Ворошилов твердо пожал мне руку: -- Ждите назначения, товарищ Старинов!... Прием у Народного комиссара обороны на первых порах успокоил и ободрилменя. Ведь вот нет за мной никаких грехов, никто мне их и не приписывает,даже благодарят за службу! Однако получалось, что, успокаивая себя подобным образом, я как быотрекался от старых товарищей, предавал память погибших, которые, возможно,не совершали приписываемых им чудовищных злодеяний. И опять приходила тоска. Опять росло душевное смятение. Время шло. Меняникто и никуда не вызывал и никакой "большой работы" не предлагал. Зато каждый новый день приносил нерадостные для меня известия. Вскореарестовали Гендина. Я навестил семью Константина Шинкаренко, бывшего командира полкалегендарной бригады Котовского. Шинкаренко -- один из моих друзей попартизанской школе в Киеве -- в числе первых в республике был удостоенордена Боевого Красного Знаме ни и награжден Почетным оружием. Оказалось, иШинкаренко взяли. От жены его узнал, что арестовано много друзей Кости -- известных мнепартизанских командиров, с которыми мы вместе закладывали скрытые базы наслучай войны. -- Костя -- честный человек. Ни с какими врагами народа он не былсвязан. Я написала товарищу Сталину. Добьюсь приема у товарища Ворошилова,-- всхлипывая твердила жена Шинкаренко. Она ничего не добилась. Константина Шинкаренко освободили и полностьюреабилитировали только после смерти Сталина. Он вышел из лагерей в тяжеломсостоянии. Сил хватило лишь на то, чтобы добраться до родной Молдавии. Здесьон скоропостижно скончался... Между тем надо мной тоже сгущались тучи. Я получил наконец вызов. Но нек Наркому обороны. Меня вызывали в НКВД.
В НКВД
Свет, как положено, бьет мне в глаза, а лицо следователя остается втени. -- Не волнуйтесь, -- слышу я. -- Мы вызвали вас в качестве свидетеля.От вас требуется одно -- дать чистосердечные показания. Это в интересахгосударства и в ваших собственных. -- Но что я должен показывать? -- Не догадываетесь? -- Нет, -- Хорошо. Мы вам поможем... Я не помню точной последовательности допроса, "Мы" все время выпытывал,где я служил, насколько был близок с тем или иным человеком, часто ливстречался с М. П. Железняковым, А. И. Бааром. Отвечал я без обиняков. Да, названных людей знал. Да, задания ихвыполнял. Как же иначе? Это были приказы прямых начальников. -- Так. А для чего вы закладывали тайные партизанские базы в тридцати-- ста километрах от границы? Для чего готовили вдали от границы диверсантов-- так называемые партизанские отряды? 5'131 Я понял, куда клонит следователь. Ответь я сбивчиво, уклончиво, и сразуиз "свидетеля" превращусь в Обвиняемого. Он хочет, чтобы я сам призналпреступность проводившихся в тридцатые годы мероприятий, чтобы опорочилбывших начальников. Из рассказов жен арестованных товарищей я уже знал, что подготовленныхнами партизан обвиняют в двух вещах: "в неверие в мощь социалистическогогосударства" и "в подготовке к враждебной деятельности в тылу советскихармий". Следователь смотрел на меня почти ласково. Щука, наверное, тоже неиспытывает особой злобы к карасю, которого считает обреченным... -- Базы действительно закладывались и в ста километрах от границы. Новедь укрепленные районы строились тоже в ста и более километрах, а стоят онисотни миллионов или миллиарды рублей! -- Укрепрайоны вы оставьте! Они ни при чем. -- Как ни при чем? Если затрачиваются такие средства на строительство,стало быть, допускается выход противника на эти рубежи. А коли так, логичноготовить и все необходимое для развертывания партизанской борьбы междуграницей и укрепрайонами... Я готовил партизан для борьбы с врагом.Мероприятия, о которых идет речь, проводились в интересах защиты Родины. Я коротко рассказываю о допросе, длившемся часа три. И вспоминать о немпротивно, и не так уж важны подробности. Следователь, видимо, не имелсанкции на мой арест. Отодвинув бумаги и подписывая мне пропуск, он сказал: -- На сегодня мы расстаемся. Учитывая ваши боевые заслуги, мы вас нетронем. Но... возможно, мы еще встретимся. И вы подумайте. Советую вамнаписать все, что знаете об участниках дел Якира, Баара, Железнякова ипрочей компании. Ничего не скрывайте. Этим вы упростите свое положение... Меня охватил такой страх, какого я не испытывал ни на фронте, ни в тылуврага. На войне я рисковал собой, а тут под удар ставились все близкие люди,все святое. Я видел только один выход -- обратиться к Наркому обороны, рассказать освоих сомнениях, просить защиты от необоснованных обвинений. Ворошилов принял меня. Но на этот раз, он держался сурово и замкнуто. -- В чем дело? О чем вы хотели сообщить? Волнуясь, сбиваясь, рассказалмаршалу о своих переживаниях. -- Товарищ Народный комиссар, ведь я выполнял задание ЦентральногоКомитета по подготовке к партизанской борьбе, а склады оружия готовились повашему указанию. Нарком обороны смутился, -- Вы не волнуйтесь... Потом, помешкав, взял телефонную трубку: Здравствуйте, Николай Иванович... Да вот... У меня сидит недавноприбывший из Испании некий Стари-нов. Его допрашивали о выполнении заданийЯкира и Берзина по подготовке банд и закладке для них оружия... Пауза. В трубке слышится неестественно тонкий голосок. Снова говорит Ворошилов: -- Конечно, он выполнял задания врагов народа. Но он был маленькимчеловеком, мог и не знать сути дела. Опять пауза. И опять отвечает маршал: -- Но он отличился в Испании и в значительной мере искупил свою вину.Оставьте его в покое. Сами примем соответствующие меры... Начальник полигона Буквально на третий день после посещения К. Е. Ворошилова меня вызвалначальник военных сообщений Красной Армии комбриг А. Е. Крюков. Предстоящая встреча волновала. С Александром Евдокимовичем Крюковым нас связывала долголетняясовместная служба в 4-м Коро-стенском Краснознаменном железнодорожном полку. Как встретит он меня? Обрадуется ли моему возвращению в железнодорожныевойска после столь длительного перерыва? Вряд ли! Волнуясь, я предполагал многое. Но того, что случилось, предвидетьникак не мог. Комбриг принял меня в присутствии комиссара управлениятоварища Баринова. -- Очень хорошо! -- широко улыбаясь, сказал Крюков. -- Блудный сынвернулся'. Что ж? Будем решать вопрос о вашем назначении. Выдержав паузу и многозначительно поглядев на комиссара, Крюков уже безтени улыбки сказал: -- Мы посоветовались с товарищем Бариновым и решили предложить вамдолжность начальника военных сообщений округа. На минуту я онемел и только шевелил губами. Наконец речь вернулась комне: -- Разрешите, товарищ комбриг'. Какой же из меня начальник военныхсообщений округа?! Я командир железнодорожных войск, подрывник, готовилпартизан, а в органы военных сообщений после академии попал не по своейволе... Не по силам мне работа, которую вы предлагаете. -- Это не ответ, товарищ военинженер третьего ранга! -- вмешалсяБаринов. -- Вот товарищ комбриг (он наклонил голову в сторону Крюкова), онвсего полгода назад командовал железнодорожным полком, а теперь -- начальниквоенных сообщений всей Красной Армии. И ничего, справляется! Кадров нехватает, и мы обязаны выдвигать на руководящую работу молодых командиров. Последнюю фразу Баринов произнес торжественно, как бы упрекая меня вмалодушии. Я оказался в глупейшем положении. С одной стороны, должность начальникавоенных сообщений округа -- невероятное, головокружительное повышение. Сдругой -- мне было абсолютно ясно -- не спра-РЛЮСЬ я с такой работой, неотвечает она ни моим интересам, ни склонностям. А что может быть хуже и дляподчиненных и для самого командира, когда он не на месте?! -- О чем задумались? -- озабоченно спросил комбриг. -- В вашемподчинении будут два железнодорожных полка. Руководя службой военныхсообщений на двух дорогах, вы сможете жить в большом городе. 134 -- Если уж нельзя иначе, прошу -- назначьте меня лучше командиромодного из железнодорожных полков! -- взмолился я. -- Хватит скромничать.. Илья Григорьевич! покачал головой Крюков. --Многие ваши однокашники уже начальники дорог, начальники военных сообщенийокругов, а вы -- "полк"! Полками у нас командуют выпускники училищ недвадцать второго, а тридцатого года. Они были командирами взводов в ту пору,как мы с вами ротами командовали. -- Да поймите, не гожусь я на такую роль! -- И что вы заладили "не гожусь, не гожусь"... Хорошо. Раз такупрямитесь, не станем говорить об округе. Но и полк не пройдет! Самоеменьшее, что мы можем вам предложить, -- должность начальника Центральногонаучно-испытательного полигона. Устраивает? Но учтите -- полигон вдали отбольших городов, в лесах... Из двух зол следует выбирать меньшее. Подумав, я согласился статьначальником полигона. -- Так и запишем, --обрадовался Крюков. Мы с Бариновым встали и направились к двери. -- Да, минуточку, товарищ Старинов! -- позвая Крюков. -- Задержитесь.Мы остались одни. -- Зайди вечером ко мне домой, -- по старинке на "ты" предложилАлександр Евдокимович. -- Я ж тебя сто лет не видел. И супруга мояобрадуется, и сыновья... Ты-то еще не женился? -- Да как тебе сказать... почти... Глаза Крюкова округлились: -- Это событие! Кто же она, что тебя приручила? -- Познакомлю, Александр Евдокимович. Крюков махнул рукой: -- Знак" тебя. В последний миг сбежишь от невесты, как Подколесин.Ладно... Приходи, ждем!.. Вечером за семейным столом у Крюковых мы с Александром Евдокимовичемразговорились по душам. Сначала речь шла об Испании. Но незаметно перешли надругое. Выпив несколько рюмок, Крюков напрямик сказал: -- Ты что думаешь? Легко мне в роли начальника военных сообщенийКрасной Армии? Эх, Илья! Ты же знаешь, я войсковик и никакого опыта работы ворганах военных сообщений не имею. Кругом сплошные подводные камни -- того игляди, разобьешься. А тут то один, то другой оказывается врагом народа,кадры редеют. Вот и кручусь как белка в колесе. Пожалуй, ты хорошо сделал,что выбрал полигон. Мы туда направляем группу выпускников академии:мостовиков, механизаторов. Можно будет развернуться. -- Но полигон -- это целый город в лесу со своим большим хозяйством.Боюсь, это хозяйство заест меня! -- признался я. Невесело говорил все это Крюков. Явное беспокойство, горечь, недоумениеи, как мне казалось, тревога звучали в его голосе, читались в глазах. Не столько слова, сколько тон, каким они были сказаны, толкнули меня наоткровенность. В тот вечер мучительные сомнения с небывалой силой навалилисьна меня. Я отодвинул рюмку. -- Александр Евдокимович! Как так случилось, что двадцать лет людислужили Советской власти и вдруг продались? И -- какие люди! Те, комугосударство дало все, абсолютно все! И вот они -- враги народа. А кто они?Буржуи? АН нет. Первые красногвардейцы, краскомы. На что они надеялись,когда продавались? Ну на что?.. Да что нам с тобой хитрить? Многих из них мызнали по фронту, по работе... Александр Евдокимович тяжело вздохнул: -- Молчи, Илья! Товарищ Сталин сам занимается кадрами, он взял на себяэту заботу, и он не даст в обиду невиновных. Не случайно он выдвинулруководителем НКВД Ежова... Разве не так? Что ты молчишь, как каменный?Давай лучше выпьем! -- все так же невесело предложил Александр Евдокимович идобавил: -- Ведь мы с тобой никого не хороним... Крюков наклонился над столом, и я заметил на его лице слезы. Он взял меня за руку: -- В свое время ты спас моего сына... Тебе я доверю одну семейнуютайну. В конце прошлого года уволили из Красной Армии моего братаподполковника 136 Андрея Крюкова. Я уверен, ЭТО ошибка. Он честный человек. Убежден, чторазберутся и его восстановят... А каково сейчас мне?.. Я был поражен откровенностью Александра Евдокимовича и не смог сразуответить. Крюков первым пришел в себя. -- Выпьем, Илья, за здоровье товарища Сталина. Он не даст в обидуневинных! Я получаю звание полковник... Семнадцатого февраля 1938 года мне присвоили звание полковника, адвадцатого марта того же года, то есть три месяца спустя после возвращенияиз Испании, назначили начальником Центрального научно-испытательногожелезнодорожного полигона РККА. Первым человеком, которому я сообщил о переменах в судьбе, была мойверный друг Анна Обручева. На полигон я попал не сразу. Прежде чем отправляться к новому местуслужбы, мне предстояло побывать на лечении в Кисловодске. Перед отъездом (я все еще жил в гостинице) решил занести вещи кстаринному знакомому Евсевию Карповичу Афонько, с которым еще в 1926 -- 1930годах мы готовили к заграждению пограничные участки Украины. Начиная с 1932 года Евсевий Карпович работал на Метрострое. Онпо-прежнему был таким же бодрым силачом, каким я знал его по армии. -- Оставляй, оставляй свое барахло! -- согласился Афонько. -- Приедешь-- заберешь. Только, чур! Даром хранить не стану. С тебя бутылка сухогокавказского вина. Вернувшись с курорта, я первым делом помчался к Евсевию Карповичу. Уронив руки вдоль исхудавшего тела, жена Афонько молча стояла воткрытой двери. -- Неужели? -- только и выговорил я. С Евсевием Карповичем мы свиделисьтолько спустя двадцать лет. -- Пережито, Илья, столько, что лучше не вспоминать... Но я вспоминаю;Такое забыть нельзя! Многое вытерпел в заключении Евсевий Карпович. Первому негодяю-следователю, который занес на него руку, Афонько далсдачи по-партизански, одним ударом сбив его с ног. За это получил двадцать суток одиночного карцера. Но он вынес и ледянойкарцер и последующие допросы. Сидя в Лефортовской тюрьме, где следственнойчастью НКВД официально разрешались истязания арестованных, Евсевий Карповичкаждые десять дней (что тоже было разрешено) писал: "Дорогой Иосиф Виссарионович, арестованных пыта-дат, они невыдерживают, клевещут на себя, потом от них требуют назвать сообщников иневыдержавшие клевещут на своих знакомых. Последние арестовываются и тоже невыдерживают и "все подтверждают. Кому это нужно?.. " И за такие письма его не наказывали! Никакие пытки и издевательства не вырвали у Афонько ложных признаний. Ихотя полностью отсутствовало даже подобие состава преступления, его бросилибез суда" на восемь лет в лагеря "за шпионаж в пользу неизвестногогосударства". -- А потом, брат, перестал я писать "великому вождю", -- с горечьюпризнался Евсевий Карпович. -- Перестал, потому что убедился: Сталину обовсем известно...
