Что такое синхронный переводчик

Если современный синхронный перевод с микрофонами, наушниками и оборудованием для звукозаписи — явление относительно новое, то искусст­во перевода — столь же древнее, как и само человечество¹. В первом посла­нии к коринфянам Святой Апостол Павел наставляет: -Если кто говорит на незнакомом языке, говорите двое, или много трое, и то порознь, а один изъ­ясняй» (14:27).

Деятельность переводчиков издревле многообразна: они работали в каче­стве миссионеров, посланников, курьеров и посредников на переговорах. Во время Пунических войн переговоры часто велись переводчиками, а драгома­ны XII века — официальные переводчики, назначенные местными властями, были специалистами в международных отношениях, которым часто доверя­лось проведение весьма деликатных бесед. Действуя во всех этих ролях, пе­реводчики переводили язык иностранцев так же, как их культуру и политику.

К своим переводчикам хозяева иногда относились как к советникам. Фран­цузские драгоманы, которые хорошо владели восточными языками, должны были не просто переводить, но и объяснять своим политическим деятелям смысл разных слов и выражений на иностранных языках, т.е. по сути обес­печивать перевод с языка одной культуры на язык другой. Колумб отправил молодых индейцев из Нового Света в Испанию для обучения переводу, что­бы в дальнейшем они могли для" него работать.

В средневековой Европе латинский язык был средством общения всего континента, и до появления четко различающихся национальных разговор­ных языков острой нужды в переводчиках не было. Да их в то время и не очень уважали. В знаменитом указе Петра I говорится о «переводчиках и дру­гой обозной сволочи»². В Европе в XIX веке не было особой потребности в переводчиках на высшем уровне, так как французский был общим языком дипломатов и всех образованных людей.

В нашем веке большая нужда в институализации переводческой деятель­ности возникла в ходе серии международных и региональных конферен­ций, где отнюдь не все делегаты были высокообразованными людьми, выходцами из аристократической элиты. Они являли собой многоязыкую ау­диторию, уже не способную обойтись без лингвистических посредников. В 1919 году на Парижской мирной конференции впервые практиковался по­следовательный перевод, а первый опыт применения синхронного перевода в СССР имел место в 1928 году на VI конгрессе Коминтерна. Первый патент

на оборудование для синхронного перевода был выдан на имя радиоинже­нера и служащего американской фирмы IBM Гордона Финли, после чего ми­крофоны и наушники уже перестали быть экзотикой и начали постепенно совершенствоваться³.

С 20-х гг. синхронный перевод быстро развивался и в Советском Союзе. В 1935 году на XV Международном физиологическом конгрессе в Ленингра­де вступительную речь академика И.П.Павлова можно было слушать на анг­лийском, французском и немецком языках. На XX съезде коммунистической партии синхронный перевод осуществлялся на шести языках, а на XXI съез­де — уже на 184⁴.

Впервые синхронный перевод вызвал большой интерес международной общественности в 1945 году в связи с Нюрнбергским процессом над нацист­скими военными преступниками. Многие из переводчиков, работавших на этом процессе, — эмигранты и беженцы из разных стран, владевшие в той или иной мере русским, французским и немецким, — после окончания про­цесса перешли в штат только что созданной ООН. О том, каковы были их языковой багаж и знания, рассказывал советский эксперт по переводу, кото­рый участвовал в работе Нюрнбергского процесса:

Значительную часть их составляли эмигранты, прожившие много лет в Анг­лии и США, люди, для которых два или три иностранных языка были в рав­ной мере родными. В роли переводчиков подвизались и белые эмигранты. Некоторые из них долгое время жили во Франции, а затем эмигрировали в США и на процессе переводили с французского на английский и обратно. Эти люди, лишенные родины, разучились говорить по-русски. Их «русский язык» пестрит большим количеством иностранных слов и архаизмов, из-за сильного акцента иногда даже трудно понять, о чем они говорят⁵.

В послевоенные годы потребности международных организаций и част­ных конференций в синхронных переводчиках стали быстро расти. В 1948 году в Женеве открылась первая школа для обучения профессиональных син­хронистов, а в 1962 году при московском институте им. М.Тореза были со­зданы курсы, готовящие переводчиков специально для ООН. В настоящее время в услугах квалифицированных синхронистов нуждаются не только правительственные учреждения или организаторы телемостов и видеоконфе­ренций, но и менеджеры компаний, занимающихся компьютерами, спутни­ковой связью и многими другими видами глобальных коммуникаций. Без синхронного перевода на несколько языков современные международные конференции были бы просто немыслимы.

Это верно и для России, и для большинства форумов на Западе, и осо­бенно для ООН, где официальными являются 6 языков. Это — английский, французский, русский, испанский, китайский, арабский, которым соответст­вует равное число так называемых кабин или, как говорят переводчики, «бу­док» (от английского booth). В кабинах, за редким исключением «двуязычни-ков», работают носители всех переводимых на заседаниях языков. Например, «русская кабина», — а название кабины определяется языком, на котором ра­ботают ее переводчики, — обеспечивает воспроизведение заседания на рус­ский язык, «английская кабина» — на английский, и т.д.

В принципе, на заседаниях ООН должны действовать шесть кабин, но пер­вые четыре из них, а именно: английская, французская, русская и испанская — работают исключительно на ПЯ. Китайцы переводят на свой родной язык и с него, а арабы — на английский или французский и обратно. Это, конечно, двойная нагрузка, из-за которой китайские и арабские переводчики работа­ют втроем, а в остальных кабинах сидят по двое. В английской будке один синхронист (его называют russisant} переводит с русского и французского языков на английский, другой — hispanisant на тот же язык с испанского и французского. Во французской будке соответственно russisant переводит с русского и английского на французский, a hispanisant — на тот же язык с ан­глийского и с испанского.

При такой системе, — а она действует во многих крупных международ­ных организациях, - каждый переводчик работает по тридцать минут, а по­том наступает очередь его коллеги. В результате, если оратор выступает по-русски, а в английской кабине russisant отсутствует, то его коллега hispanisant слушает перевод из соседней кабины с русского на французский, и затем уже переводит с французского на английский, Получается как бы «испорченный телефон», который у переводчиков называется «брать с другой кабины» (по-английски — to relay). Однако переводчики четко координируют свою рабо­ту с тем, чтобы оба - russisants или hispanisants — не выходили одновремен­но из кабины. Часто на заседаниях бывает и тройной перевод — например, русский текст переводится на французский, с французского — на англий­ский, а затем на китайский. Такая трехфазовая передача осуществляется за несколько секунд. Если в конференц-зале рабочих языков только два, напри­мер, русский и английский, то создаются только две кабины. А если пере­водчики переводят «в обе стороны», они порой садятся в одну будку.

«Брать с коллег», или relay, — процесс неизбежный, так как мало кто мо­жет высидеть трехчасовое заседание, не выйдя ни разу из кабины. А на кон­ференции с несколькими рабочими языками иногда невозможно обеспечить прямой перевод во все стороны, и переводчикам приходится «брать» с анг­лийского или из другой кабины. Так как прямой перевод значительно точ­нее, чем «двойной», испорченный, то большинство переводчиков старается по возможности избегать relay⁶. На конференциях в России часто использу­ется несколько иная система, при которой в каждой кабине переводчик пе­реводит и на русский, и на иностранный язык⁷.

Синхронисты слушают голоса ораторов через наушники. Многие предпо­читают надевать только один наушник, чтобы лучше следить за своим голо­сом и за переводом. Синхронный переводчик должен научиться одновремен­но сосредоточиваться на выступлении оратора и слушать собственный пере­вод. Переводчик сам включает и выключает собственный микрофон, что поз­воляет ему советоваться или разговаривать с коллегой во время работы. Од­нако микрофон в кабине не должен усиливать голос переводчика, иначе гром­кий звук его собственного голоса может заглушить голос выступающего.

При столь высоком напряжении синхронисту нужны такие условия для работы, которые бы способствовали ее эффективности. Совершенно необхо-

димо, чтобы температура воздуха в кабине хорошо регулировалась, так как жара и холод способны сковать энергию переводчика и серьезно отвлечь его внимание от дела. В кабине всегда должен быть графин с водой и стаканы (желательно, чтобы вода была без льда, который, когда воду наливают, страш­но грохочет в микрофон). И, конечно, очень важно, чтобы были блокноты для записи и хорошо отточенные карандаши.

Но самое важное все же — это наличие под рукой всех письменных ма­териалов, необходимых для предстоящего заседания. Сюда относятся, в пер­вую очередь, повестка дня, список выступающих с указанием их имен и должностей, перечень специфических сокращений, используемых эксперта­ми в обсуждаемой области, и другие документы, которые в системе ООН, ОБ­СЕ и в ряде других международных организаций распечатываются на всех рабочих языках и заблаговременно раздаются переводчикам для освоения специализированных терминов. Кроме того, синхронисту приходится пере­водить не только речи, выступления и неформальные переговоры, но и про­екты решений, резолюций и многое другое. А когда делегаты или участники конференций редактируют тот или иной текст, у них часто возникают спо­ры о значении каждого слова, каждой запятой. Здесь без предварительного ознакомления со спорным документом переводчику делать нечего — работа его просто невозможна. В таких случаях он без всяких церемоний вправе сказать в микрофон: «У переводчика этого текста нет».

Если неформальные обсуждения происходят, как правило, без письмен­ных материалов, то на официальных заседаниях тексты заявлений делегатов распространяются заранее. Это позволяет синхронисту подготовиться к ра­боте, пользуясь и советами коллег, и хорошим словарем, который рекомен­дуется держать в своем учрежденческом багаже. Даже у самого опытного пе­реводчика может внезапно выпасть из памяти какой-то редкий термин или даже часто встречающееся слово. Кроме всего прочего, словарь служит и сво­его рода тезаурусом, т.е. собранием синонимов, откуда можно выбрать нуж­ные слова.

Письменный текст является "спасательным кругом", пишет русский пере­водчик П.Палажченко⁸. Если такой круг у синхрониста есть, он может зара­нее продумать сложные термины и даже целые предложения. Если же у него мало времени (как обычно и бывает!), то ему лучше всего обратить преиму­щественное внимание на имена собственные, числительные, сокращения, техническую лексику и синтаксические трудности. Больше всего времени в такой спешке следует уделить началу и концу текста, так как ошибки здесь больше всего запоминаются слушателями. Они обычно с интересом ожида­ют начала выступления, менее внимательны к его середине, зато волшебные слова оратора «в заключение я хочу сказать» часто будят даже дремлющую аудиторию. Если первые 40 минут того или иного выступления переводятся прекрасно, а концовка — плохо, то в памяти слушателей стирается и начало.

На тот случай, когда выступающий решает опустить часть своей речи или допускает возможность, что по ходу выступления им могут быть внесены из­менения, во многих распечатываемых текстах делается пометка для перевод-

чика: «проверять при чтении» (Check against delivery). Более того, во время своих выступлений ораторы часто слушают перевод, чтобы проверить, вне­сены ли сделанные ими поправки.

Не говоря уже о том, что у переводчика нет никакой гарантии, что до­кладчик не внесет в последний момент изменения, и возможности заранее подготовиться к лексике выступающих, предварительное ознакомление с их речами очень полезно хотя бы как средство догнать слишком стремительно­го оратора.

Но в то же время письменные варианты выступлений очень опасны для синхрониста. Если он опирается только на текст и не слушает стоящего на трибуне, то рискует пропустить изменения, вносимые, так сказать, экспром­том⁹. В действительности, работа с письменными текстами иногда требует от переводчика тройного внимания — он должен одновременно и слушать, и чи­тать, и говорить. Когда же он предает забвению свою основную миссию — внимать живому слову, а оратор отступает от написанного, тогда, по словам одного переводчика,

тщательно подготовленные предложения письменного текста теряются, пере­водчик уже не может ничего спонтанного придумать и с ужасом слушает те противоречивые фразы, которые выходят из собственных уст, выражения, ко­торые плохо сочетаются друг с другом... подготовленный текст тогда стано­вится дорогой без всяких ориентиров, по которой, на высокой скорости, ка­тится полный конфуз¹⁰.

Еще более сложные задачи встают перед синхронистом, когда ему перед заседанием дают и выступление делегата на его же собственном языке, т.е. оригинал, и одновременно текст перевода на английский, называемый "Van Doren" — по фамилии печально известного американца. Примерно 30 лет назад он стал героем телевизионной игры типа «Поля чудес», где за правиль­ные ответы на вопросы по истории, географии, политике, музыке и т.п. по­лагались большие денежные премии. В ходе игры молодой эрудит Van Doren давал правильные ответы, изредка ошибаясь. Скандал разразился потом, когда выяснилось, что все якобы спонтанные отклики — и верные, и неверные — на самом деле были тщательно подготовлены и отрепетированы. Точно так же и текст, названный в честь печально известного юноши, обычно восприни­мающийся на слух как естественный продукт настоящего творчества, в дей­ствительности является заранее подготовленным материалом, который дает­ся синхронисту для прочтения в зале заседания.

Но и Van Doren'bi отнюдь не уберегают от ошибок. Качество их может быть весьма различным. Подчас они оказываются стилистически неудачны­ми или, прямо говоря, просто неграмотными. Если у синхрониста есть запас времени, он обычно вносит в перевод те или иные редакционные поправ­ки. Однако даже небольшие изменения в оригинале чреваты обидой высту­пающего, который желает слышать только то, что было в его оригинале. В результате синхронист может оказаться в безвыходной ситуации. Если он по­пытается читать оригинал одним глазом, а английский перевод — другим, то

рискует стать косоглазым. Но это — не самое страшное. Поскольку ораторы по ходу своих выступлений часто вносят различные изменения, переводчи­ку приходится ни на минуту не ослаблять свою лингвистическую бдитель­ность. Если же читать сразу два текста — оригинал и перевод — и одновре­менно слушать выступающего, можно, как говорят, умом повредиться.

Учитывая все это, можно понять, как велика возможность переводческих ошибок, поправимых, к сожалению, только post factum. Исправление оши­бок делается через стенографов (по-английски — verbatim reporters), которые в больших международных организациях типа ООН ведут записи наиболее важных заседаний. Если переводчик знает, что допустил ошибку, он сообща­ет о ней после своего выступления стенографу, указывая точно, где в запи­санной речи и какие поправки должны быть сделаны.

Пожалуй, самая трудная роль выпадает на долю синхрониста, когда ему приходится иметь дело с неопределенными или сверхскоростными источни­ками переводимого языка. Речь, в частности, идет о видеофильмах и ком­ментариях к слайдам, которые в качестве наглядных пособий все чаще и ча­ще используются сегодня на международных конференциях. Известно, что скорость звукозаписи фильма, как правило, гораздо быстрее речи даже са­мого словоохотливого оратора. Чтобы работать безошибочно в таком темпе, переводчику приходится обращаться с просьбой посмотреть до начала засе­дания видеозапись или получить текст сценария.

И, наконец, самыми трудными для переводчика являются «сюрпризы» на торжественных банкетах, где с тостами выступают порой не совсем трезвые ораторы. Их сбивчивые и путаные спичи нередко превращаются в настоя­щую пытку как для синхрониста, так и для присутствующих.

Наряду с общей дисциплиной и правилами поведения в тех учреждениях, где работают переводчики, в будках есть свои этические нормы. Например, синхронисты большую часть рабочего времени сидят в наушниках, через которые очень трудно услышать голос обращающегося к переводчику (в том числе коллеги по будке). Поэтому при необходимости что-то срочно сооб­щить работающему переводчику — будь то какой-либо термин или иная ин­формация — лучше написать ему записку, а не отвлекать его внимание; в противном случае он будет вынужден снять наушники или закрыть микро­фон, что чревато пропуском части выступления.

Даже когда переводчик временно не работает, он все-таки должен внима­тельно следить за ходом заседания. В то же время в свой получасовой антракт он вполне может налить занятому переводом соседу стакан воды, сходить за нужным ему документом и т.п. Если одного из переводчиков раздражает та­бачный дым, другому приходится воздерживаться в кабине от курения*.

И все-таки правила поведения в будке, так же как и проблемы использо­вания письменных текстов, — лишь этические и технические детали деятель­ности переводчика. В его работе, однако, есть такие проблемы, о которых сами синхронисты предпочитают просто не думать, чтобы не закомплексо-

* В конце книги приведен детальный перечень норм поведения переводчиков в кабине, предложенный преподавателями Джорджтаунского университета.

ваться и не запутаться в своих действиях. Это в первую очередь относится к их невероятно многофункциональной роли. Спросить переводчика, как он работает, все равно что задать сороконожке вопрос, как она ходит. Как из­вестно, задумавшись, сороконожка начала хромать и спотыкаться, да и пере­водчик, стараясь ответить, может сбиться с толку. В самом деле, только ему, синхронисту, известно, как можно за несколько секунд услышать, понять, за­помнить услышанную фразу, в случае необходимости развернуть или сжать ее, изменить ее синтаксис, и при этом дышать как можно тише и спокойнее, чтобы слушатели не услышали отчаянные или панические вздохи перевод­чика, если вдруг он что-то не понимает. По существу дела, он, согласно рус­скому выражению, и швец, и жнец, и на дуде игрец¹¹. Он должен говорить ровно и плавно, а не автоматными очередями, перемежающимися длитель­ными паузами. Как бы ни были перегружены его голова и воля, он обязан всегда оставаться «на плаву», пропуская через себя непрекращающийся сло­весный поток и передавая его смысл. Но он не вправе регулировать этот бур­ный поток, ибо здесь все параметры речи — ее лексика, синтаксис и ско­рость — определяются оратором.

В глазах неосведомленного наблюдателя синхронный переводчик, навер­ное, похож на человека, который регулярно пытается делать в одно и то же время десятки разных дел и, в конце концов, оказывается перед угрозой пре­вратиться во взвинченного невротика. Близкие и друзья такого человека обычно советуют ему либо сузить круг своих занятий, либо подумать о ви­зите к психиатру. Но, как говорил д'Артаньян, излишество не вредит мушке­теру. В умении быть всегда в форме, в мгновенной реакции на каждую пе­реводимую фразу, в одновременном жонглировании понятиями и мыслями как раз и заключается суть работы синхронистов, Как писал один из про­фессионалов в этой области, «среди переводчиков нет места для медленно соображающих или для "словесно тупых"»¹².

В психологическом отношении условия работы синхрониста весьма не­легкие. Поскольку любой оратор обращается, в конечном счете, не к пере­водчику, а к слушателям, синхронисту приходится выполнять двойную роль — быть получателем и отправителем информации и делать оба дела од­новременно¹³. Но благодаря современным технологическим достижениям, переводчик оказался изолированным как от выступающих, так и от слуша­телей. На международных конференциях он чаще всего сидит в своей стек­лянной «клетке», где-то высоко над залом, далеко от делегатов и слушателей, и хорошо видит их затылки, но не лица. В любой момент его голос может быть отключен присутствующими в зале нажатием на регулятор наушника. Переводчик не виден, анонимен и поэтому, естественно, рассматривается как часть оборудования или обслуживания конференции. По-английски выраже­ния conference facilities, communication aids, а также electronic communications подразумевают чаще всего обслуживание конференций, куда включаются не только помещение и оборудование, но и переводчики. В результате отноше­ние к их работе оказывается под стать распространенной в Америке идее, что перевод — своего рода механическая деятельность и что любой человек,

даже робот, заучивший несколько сот слов, может справиться с обязаннос­тями синхрониста. Подобная иллюзия особенно сильно укрепляется во вре­мя межконтинентальных видеоконференций, где переводчик совершенно обезличивается, так как находится на расстоянии нескольких тысяч киломе­тров от места действия.

Ощущение собственной изолированности в той или иной степени давит на психику переводчика, какой бы ни была его ментальность. И это даже не­смотря на то, что рядом с ним в кабине сидит его коллега и что оба они яв­ляются членами коллектива, где люди помогают друг другу. Но в тот момент, когда начинается перевод, синхронист выходит один на один с залом. «Он может рассчитывать только на себя, на свои интеллектуальные ресурсы, свои знания, свою энергию. Он работает один. Чем больше у него слушателей, тем больше может усиливаться ощущение его собственной изолированности»¹⁴.

Другой психологический пресс оказывает свое влияние на переводчика потому, что в сфере его деятельности каждому воздается только за погреш­ности. В отличие от детей, о которых по-английски говорят, что их нужно видеть, а не слышать (children should be seen and not heard), «перевод счита­ется... тем лучше, чем меньше ощущается присутствие посредника»¹⁵. Пере­водчика замечают не тогда, когда он работает блестяще, а когда — плохо. До сих пор не было случая, чтобы представитель моей профессии увидел свое имя на первой странице центральной газеты потому, что он прекрасно пе­реводил. Зато бывали случаи, когда в результате единственной ошибки или оплошности в ходе деликатных переговоров переводчик приобретал печаль­ную мировую известность.

Говорят, что перевести — значит прежде всего понять. А чтобы понять и пе­ревести, одного ума мало — нужны еще и талант, и знания, и специальная под­готовка. Но синхронисту и того мало: чтобы в мгновение понять, тут же пе­ревести вслух на другой язык и сделать это правильно и тактично, — ему не­обходим особый набор аналитических, психологических и многих других спо­собностей и умений. Он должен обладать отличной долговременной и крат­ковременной памятью, способностью сосредоточиваться, железными нервами, выносливостью, интуицией, умением импровизировать, способностью ухва­тить тон и нюансы речи и приспособиться к стилю выступающего, но не пы­таться затмить его своим драматическим даром, если таковой у переводчика есть. У синхрониста должен быть приятный звучный голос и не должно быть дефектов речи. Кроме того, он обязан абсолютно точно приходить на работу, ибо разноязыкие заседания без переводчика просто немыслимы, и, наконец, он должен уметь держать язык за зубами и не показывать даже намеком свои симпатии к той или иной стороне из участвующих в переговорах.

Выполнить все это, на самом деле, не так-то просто. Последнее в особен­ности относится к нейтральности и бесстрастности голоса. Одна из самых трудных и важных задач синхрониста заключается в том, чтобы уловить тон выступающего, понять, говорит ли тот с иронией, бесстрастно или яростно. Однако переводчик не должен выдавать своего личного отношения к деле­гатам или к обсуждаемым вопросам. Во время работы синхронисту прихо-

дится быть актером, перевоплощающимся в своего героя: он становится тем человеком, которого он переводит, и должен убедить в этом слушателей.

Отсюда необходимость всегда говорить от первого лица. Например, ког­да выступающий произносит: «Я думаю», «Мне хочется сказать», его слова пе­реводятся в том же первом, а не в третьем лице. Сказать об ораторе «он ду­мает» — непрофессионально и оскорбительно. Третье лицо употребляется иногда при переводе показаний обвиняемых и свидетелей во время рассле­дования преступления, например: «он говорит, что не был на месте убийст­ва». То же самое можно сделать, когда оратор поправляет себя, — «докладчик извиняется», — дабы было ясно, что именно он, а не синхронист, просит прощения у слушателей за свою ошибку.

Нарушение переводческой этики временами ведет к скандальным казусам. Чаще всего это происходит в ситуации, где выступают не очень просвещен­ные ораторы, несущие околесицу, или дискуссия заходит в тупик и становит­ся просто бессмысленной. И тогда у того или иного темпераментного син­хрониста не хватает терпения, чтобы удержаться и не выразить личного мне­ния, например, соседу по будке. Беда в том, что под горячую руку он порой забывает отключить микрофон... И тогда в зал заседаний летят обрывки раз­говора двух синхронистов — их нелицеприятные комментарии по поводу де­батов или ядовитые реплики по адресу какого-то особенно невежественного краснобая. А порой слышится и нецензурное слово. Все это способно пере­полнить чашу терпения аудитории и погубить карьеру переводчика. Так слу­чалось не раз, и основанием для строгих мер к синхронному переводчику всегда было нарушение простого правила — выключать микрофон по окон­чании своего перевода.

Но бывают случаи, когда переводчика делают без вины виноватым. Это происходит и в ООН, и в других политических организациях, где делегаты в ходе словесных перепалок между собой делают «ошибки», но по разным причинам не хотят их признать. В силу этики дискуссий на высоких уров­нях, где представители разных сторон стараются быть предельно вежливы­ми друг к другу, оратор, чьи слова были поставлены под сомнение, не мо­жет сказать своему оппоненту: «Извините, вы меня не так поняли потому, что вы — безнадежный идиот». И тут возникает, так сказать, внелингвистическая, точнее, дипломатическая, нужда в переводчике, который всегда под рукой. В ответ на упреки своих критиков, сделавший ошибку, но не самокритичный делегат порой заявляет: «Видимо, произошла ошибка в переводе». Или: «Не могу поверить в то, что это было только что сказано переводчиком из анг­лийской будки».

Короче говоря, валят с больной головы на здоровую, и бедный синхро­нист превращается в козла отпущения. И переводчик ничего не может сде­лать — он не имеет права защитить себя публично, заявив в микрофон: «Я с вами не согласен». Как бы велика ни была уверенность синхрониста в пра­вильности сказанного им, по неписаному правилу он должен дождаться кон­ца заседания и лишь тогда может выяснять отношения с обвинителем хотя бы для того, чтобы post-factum отстоять свою честь и достоинство.

Особенно мучительно дается переводчику терпение, когда прямо или ко­свенно под сомнение ставится его компетентность. Это время от времени происходит как в ООН, так и в других международных организациях. Сей­час здесь очень много делегатов, которые когда-то изучали иностранные язы­ки в школах или в вузах, преимущественно английский, и которые абсолют­но уверены, что знают язык в совершенстве. По ходу своих выступлений та­кие грамотеи громогласно поправляют синхронистов. Результат их поправок обычно весьма плачевен. Добиваясь, как правило, буквального перевода раз­личных слов и оборотов из своих выступлений, эти ораторы вносят в анг­лийский язык страшную неразбериху, нелепицы, да и просто ошибки. Это сбивает с толку даже самых опытных переводчиков и здорово треплет им нервы.

Разумеется, бывает, что оратор прав, особенно в тех случаях, когда он вно­сит коррективы в юридические формулы, пункты и статьи договоров, точ­ные технические термины и т.п. В конце концов, даже самый лучший син­хронист не знает всего на свете и может допустить ошибку. Но в большин­стве случаев дело обстоит иначе. Поправки, к сожалению, вставляют и там, где речь идет о самых общих понятиях, оттенки которых известны только носителям языка. Больше того, иные некомпетентные, но властные лингвис­тические цензоры подчас вынуждают синхрониста повторить вслух переве­денную фразу с их коррективами.

Однако переводчик — не попугай и не рядовой носитель своего языка, а его знаток. Заставить такого человека публично искажать родную речь — зна­чит вдвойне оскорблять его. Обиженный, он не может дать волю своему воз­мущению, чтобы соответствующим образом немедленно ответить оппонен­ту. Не может даже в тех случаях, когда точно знает, что автор поправки со­вершенно не прав и вообще плохо владеет английским. По общепринятому этикету, переводчики должны ждать конца заседания, чтобы потом с невозму­тимым видом, спокойно и вежливо объяснить неосведомленному делегату, почему и как на чужом для него языке употребляется поставленное им под сомнение слово или фраза. Это превращает истца в дипломата поневоле. Дру­гой выход из неприятной ситуации — тоже не без доли лукавства, но к не­му синхронисты прибегают чаще. После подобной поправки они объявляют в микрофон: «оратор говорит» (the speaker says), и дальше повторяют спор­ный текст так, как того хочет сам выступающий. Таким образом, другие де­легаты — носители обсуждаемого языка получают возможность увидеть, что их уважаемый иностранный коллега является «голым королем», по крайней мере в лингвистическом смысле.

Как в своих реакциях на поправки, так и в других критических точках своей повседневной работы синхронный переводчик немыслим без сильно­го характера и воли. Сюда относятся, в первую очередь, терпение и вынос­ливость, которые дают ему возможность одолеть тяжелые интеллектуальные нагрузки и перегрузки, поддержать баланс между упадком духа и вдохнове­нием, между разумом и воображением. В конечном счете, творческая дея­тельность переводчика в той или иной мере, говоря математическим языком,

оказывается функцией от его уверенности в себе, о чем не раз писали про­фессионалы в этой области. В воспоминаниях опытного синхрониста Эквал-ла великолепно обрисовывается психология устных переводчиков:

Успешный синхронный переводчик донжен сочетать в себе два противоре­чивых элемента. Он не может быть индифферентным, и в то же время ему должно быть сбсолютно чуждо состояние паники. Самый лучший синхрон­ный перевод... — результат подлинного вдохновения. А вдохновение появ­ляется, когда нервы натянуты до предела, и шок от неожиданных слов и вы­ражений заставляет ум и язык творить, переводить творчески'⁶.

А что делать, если страх совершить ошибку или даже паническое чувство вдруг приходит в разгар работы? Тут для переводчика самое главное — про­должать говорить ровным и спокойным голосом, чтобы не обратить на се­бя излишнего внимания аудитории.

...точно так, как балерина, танцуя с видимой легкостью, вызывает доверие как балерина, и переводчик, делающий свое дело с легкостью, т.е. четко и уверенно, вызывает доверие как переводчик¹⁷.

В отличие от других людей с сильным характером, у многих переводчи­ков, однако, есть в ментальности игровое, актерское начало, а вместе с тем и свои причуды и странности.

Ясно, почему раздраженные бюрократы и начальники называют нас «рг/гпа donna» — слишком вспыльчивые, чтобы эффективно работать. На самом де­ле мы артисты, работающие в условиях стресса. Вот этот стресс и то, что его порождает, в значительной мере обуславливает проблему синхронного перевода¹⁸.

Сколькими бы языками ни занимался переводчик и как бы он их ни знал, он должен быть не только лингвистом, или, выражаясь метафорически, сло­весным акробатом, но и ходячим энциклопедическим справочником. По хо­ду работы синхронисту приходится иметь дело с терминологией политиче­ских переговоров, географией, литературой, мировой историей, не говоря уже о правилах и процедурах ведения заседаний. Сюда же примыкают пра­вильно и неправильно приводимые цитаты из Библии, Данте, Сервантеса, Шекспира, Толстого и других авторов, на которых чаще всего ссылаются ора­торы. В другом необъятном разделе того же справочника — сведения из раз­ных областей естествознания и техники, которые обсуждаются на научных конференциях. Ибо здесь участники дискуссий решают проблемы геологии, медицины, программирования и т.п., и переводчику приходится иметь дело со столь разными темами, как рак крови и природный газ. «Жизнь синхрон­ного переводчика — это вечный брифинг», — писал один переводчик'⁹. А порой представители той же профессии добавляли, что «участники всех кон­ференций, будь то производители пластмассовых контейнеров, ядерные фи­зики или эксперты по африканским диалектам, считают что именно их об­ласть — самая важная в мире, и поэтому требует особенной точности»²⁰.

Принято считать, что настоящим переводчиком является тот, кто «знает язык» и следовательно может справиться с материалом на любую тему. Это, конечно, глубокое заблуждение²¹. Тот, кто не понимает, что он переводит, по­хож на человека, впервые увидевшего сафари на снимке, сделанном фото­графом, побывавшим в Африке. Несмотря на всю экзотику дикой природы, запечатленной на фотографии, — растения, животные и т.п., в сознании рас­сматривающего снимок не возникают те же ассоциации и те же эмоции, что испытывает в этот момент непосредственный участник событий²². Так же и переводчик, говорящий о неизведанном и непрочувствованном: если он ос­тается холодным, безучастным к своему предмету, то рано или поздно «осту­пается» перед аудиторией.

Работа устного переводчика осложняется и целым рядом объективных, конкретно говоря, физиологических факторов, первым из которых, и, пожа­луй, самым неприятным, является темп речи ораторов, многие из которых, не привыкшие к устному переводу, порой не могут или не хотят затормозить свои «пулеметные очереди». Не меньше трудностей создается для синхрони­стов и тогда, когда оратор говорит слишком медленно, особенно на русском языке, синтаксис которого сильно отличается от английского. Очень часто это вынуждает переводчика с русского на английский молчать до того мо­мента, пока он не услышит в предложении подлежащее или дополнение. Не говоря уже о впечатлении слушателей от самого оратора, говорящего чере­пашьим темпом, перевод его речи порождает, как правило, множество слов-сорняков.

При очень медленном темпе речи оратора некоторые переводчики заполня­ют длительные паузы в своей речи, используя «пустые» фразы и выражения, развивая и уточняя идеи оратора и дополнительно эксплуатируя логические связи между высказываниями и их частями.

Другая крайность — пропуск переводчиком нужных слов. Это влечет за собой разрушение ясности и цельности речи, вместе с тем переводчик ли­шается возможности закончить каждое свое предложение. В результате теря­ется связь между фразами, которые оказываются такими же разорванными и бессмысленными, как и при слишком длинных паузах медлительного орато­ра. В обоих случаях переводчик оказывается перед угрозой утратить доверие слушателей. Хотя некоторым синхронистам даже при быстром темпе речи удается говорить спокойно и размеренно, но большинство, боясь отстать от оратора, переходит на «галоп» с первого его же предложения.

Какая скорость речи является оптимальной для синхронистов и при ка­кой их работа становится практически невозможной? Этот вопрос исследо­вался Бариком, Черновым и Ширяевым, которые в ходе целого ряда экспе­риментов получили много интересных данных²⁴. Известно, например, что когда оратор выговаривает больше 250 слогов в минуту, синхронисты уже не могут его догнать и практически выбывают из игры²'. В среднем они дают говорящему фору в 2-3 секунды, а отставание более чем на 9 секунд созда­ет риск «потерять» оратора, и тогда перевод становится несинхронным²⁶.

Тот, кто «не отпускает» от себя оратора ни на секунду, рискует серьезно ошибиться. Синхронист, который, услышав первые два-три слова речи, сра­зу бросается в бой, вынужден тут же, на ходу, строить фразы с неуклюжим синтаксисом или неправильными грамматическими конструкциями. Подо­жди он несколько секунд — такая перспектива ему бы не угрожала. Чем боль­ше времени для окончания фразы оставляет себе синхронист, тем выше ве­роятность, что у него получится точный и красивый результат и ему не при­дется поправлять себя. Спешка на старте — признак неискушенного или нервного переводчика. Опытный профессионал пользуется первыми секун­дами речи, для того чтобы запомнить словесную информацию, расшифро­вать ее и мысленно сформулировать свою первую фразу до того, как ее про­изнести.

Прием, который часто используется синхронистами, чтобы предвосхитить то или иное высказывание оратора до его завершения, называется «вероят­ностным прогнозированием»^⁷. Суть его состоит в том, что переводчик на основе уже услышанного в предложении или в целом сегменте текста дела­ет вывод об их дальнейшем развитии и соответственно выстраивает свои фразы²⁸. Это прием, который по своим теоретическим корням близок к иде­ям выдающегося американского лингвиста Н.Хомского о так называемой ге­неративной грамматике, т.е. о создании фраз по лингвистическим законам, интуитивно понимаемых говорящим. Вероятностное прогнозирование пред­ставляется здесь на трех уровнях:

Иерархическая система трех уровней — уровня лингвистической вероятно­сти сочетания двух слов как наименьшей смысловой единицы..., уровня ве­роятности смысловых связей внутри предложения и уровня вероятности пре­дикативных отношений во всем сообщении. Каждый верхний уровень про­гнозирования увеличивает надежность вероятностного прогнозирования на более низкий уровень²⁹.

Проще говоря, по семантике и структуре фразы синхронист может пред­сказать ее дальнейшее развитие и концовку и одновременно скомпоновать свою версию перевода на ПЯ. Принято считать, что такое явление имеет ме­сто при переводе со всех языков. Но эффективность вероятностного прогно­зирования особенно высока в тех из них, как, например, в русском и немец­ком, где глаголы строго управляют набором падежей, предлоги диктуют ог­раниченный ряд падежных окончаний и где есть относительно предсказуе­мый синтаксис. Некоторые русские синхронисты, и в частности Г.Чернов, да­же считают, что любой плавный перевод куска или сегмента речи зависит главным образом от использования вероятностного прогнозирования³⁰.

Другие концептуалисты синхронного перевода преувеличивают роль ве­роятностного прогнозирования, доводя ее подчас до абсурда. По существу дела, их точка зрения держится на предположении о том, что разумные суж­дения о структуре предложения и возможных вариантах перевода могут быть отодвинуты на второй план или вообще заменены интуитивным ощущени­ем вероятности развития высказываний оратора³¹. Ибо, говорят они, то, что

представляется интуицией, на самом деле зачастую оказывается результатом многих лет опыта перевода застывших выражений и шаблонов, особенно тогда, когда переводчик имеет дело с очень знакомой ему областью или с узкоспециализированной терминологией. То же самое можно сказать о ситу­ациях, где употребляются одни и те же идиомы или выражения вежливости, т.е. приветствие, прощание, соболезнование, выражение благодарности, одо­брения или неодобрения. Но если в таких ситуациях вероятностное прогно­зирование действительно основано на словесных штампах, то можно ли счи­тать, что знание идиом и застывших выражений является сутью синхронно­го перевода?!³² Положительный ответ на этот вопрос чреват серьезными ошибками, так как ведет к крайности, которой придерживается один из рус­ских ученых:

Гарантия успеха в синхронном переводе... заключается в самой широкой автоматизации языковых средств выражения... В несколько грубой форме, идеальный синхронный переводчик — это человек, в совершенстве владею­щий искусством штампа... Язык синхронного перевода изобилует штампа­ми, да иначе и быть не может — поскольку невозможно переводить быстро и правильно, не прибегая к избитым выражениям³³.

Иными словами, приверженцы подобной теории считают, что «искусство штампа» является «гарантией успеха» синхронного перевода. Эта мысль — ре­зультат гипертрофирования возможностей «самой широкой автоматизации языковых средств выражения», а вместе с тем и вероятностного прогнозиро­вания. Несмотря на то, что клише и речевые штампы — действительно час­тое явление в техническом и политическом языке, что было особенно харак­терно в годы советской власти, они вовсе не страховка и не панацея для ра­боты синхрониста. Переводчик, который оперирует только лексикой готовых клише, подобен писателю, который знает не более 1000 слов родного языка.

Кроме того, никакие словесные клише и основанная на них интуиция не избавляют от ошибок, совершаемых всеми переводчиками — хорошими и плохими, опытными и неопытными. В конце концов, всем им приходится решать, как редактировать текст и сокращать ли его. И решать на ходу — тог­да, когда оратор говорит в молниеносном темпе, когда перестраивать при переводе его речь очень трудно, вероятность ошибок стократно возрастает. Однако ошибка ошибке рознь. Одно дело, когда переводчик не воспроизвел слово или словосочетание потому, что не услышал их, либо услышал, но не понял или пропустил сознательно. Если пропущенное слово нейтрально или несущественно по своей смысловой нагрузке, переводимая фраза страдает в незначительной мере. Но когда упущен серьезный словесный материал, пре­допределяющий суть фразы или целого фрагмента речи, — это уже не мел­кий промах, а серьезный ляпсус³⁴.

Другой вид ошибки — смешение элементов из разных частей фразы. На­пример, «Выступая в городе, делегат говорил о том, что...» переводится как The city's delegate said that... Такой «винегрет» получается, когда переводчик что-то «заменяет»: «французский делегат сказал» превращается в The British delegate stated. Еще один вид накладок — излишние добавления, когда пере-

водчик, не уверенный в правильности какого-то слова, дает два или три его варианта. «Ужасная политика расизма* становится the horrible, terrible — uh — atrocious policy of racism. Такая самопоправка путем нагромождения синони­мов обычно вызывает у слушателя раздражение и сомнение в компетентно­сти переводчика. Синхронист, отчаянно ищущий самое подходящее прила­гательное, рискует потерять основу предложения — существительные и гла­голы. Иногда ему кажется, что в высказывании что-то неясно, что надо до­бавить лишь несколько слов, чтобы все стало на место. Ну, а если выступа­ющий нарочно, пс дипломатическим соображениям, опустил какие-то сло­ва? В таком случае, добавляя к тексту что-то совсем новое, синхронист зани­мается, так сказать, «отсебятиной»³⁵.

Основное внимание переводчика обычно фокусируется не на второсте­пенных частях речи, а на ее сути — существительных и глаголах. Но синхро­нисту необходимо обращать внимание и на вводные слова — как правило, они предупреждают о том, что в предложении происходит смысловой пово­рот, выражающийся через «но», «поэтому», «однако», «с другой стороны»-^⁶. И главное, переводчику нужно посоветовать не слишком сосредоточиваться на значении отдельных слов, ибо они одновременно являются и лучшими дру­зьями, и худшими врагами синхронного переводчика³⁷. В противном случае синхронист рискует «не увидеть за деревьями леса». Слова — это только кир­пичики для строительства фразы, а ее идеи, мысли и весь контекст являют­ся каркасом самого здания. Без понимания этого неизбежно искажение от­дельных слов и намерений выступающего. Именно такое и случилось со зна­менитой фразой Хрущева: «Мы вас похороним» — We will be present at your funeral (т.е. мы вас переживем), что было неправильно понято и переведено как угроза: We will bury you, т.е. мы в буквальном смысле «покончим с вами и отправим на тот свет».

Порой вне контекста слово совершенно утрачивает свой смысл и может быть истолковано превратно или с точностью до наоборот. Английское сло­во shot, например, может означать выстрел из оружия, фотоснимок, рюмку водки, запуск ракеты в космос, укол и прививку. А русское слово «место» пе­реводится на английский как place, area, spot, locality, locale, role, post, turn, job, seat, birth, space или room, — в зависимости от контекста. Другое русское слово «вид» по-английски тоже многозначно. Это — sight, air, appearance, look, prospects, view или mind (например, «иметь в виду» — to have in mind), вид глагола (verb aspect) type, species или/omz. В разных словосочетаниях значе­ние слова «вид» может полностью меняться: «быть на виду» — to be highly vis­ible, in the public eye, «делать вид» — to pretend.

Разнообразие значений одной лексической единицы рядом с другой хо­рошо иллюстрируется словосочетаниями со словом «взгляд»: