Мне позвонила Карина:
– Приди быстрее. Пожалуйста. Нужна твоя помощь. Не могу двигаться, не могу сама выйти из машины – что‑то случилось с позвоночником. Моя машина тут, рядом с твоим подъездом.
Но Сила безжалостна. Она приказывает: вначале не спеша помойся, погладь рубашку, тщательно причешись… Она требует выполнения ритуала, что бы ни случилось – все равно что, пусть даже весь мир летит к черту. «Неделание» должно выполняться всегда. Так действует несгибаемое магическое намерение – тот режим, из которого невозможно выйти.
– Через полчаса, – отвечаю я.
– Сейчас, немедленно, я ведь здесь, рядом с твоим домом.
– Через полчаса.
Гудки в трубке… всё…
Так Сила учила меня безжалостности…
Бывает зверь суров, но и ему знакома жалость.
Нет жалости во мне – а значит, я не зверь.
Вильям Шекспир. Ричард III
И у меня нет больше жалости к себе.
– Как же я без нее буду? Такой бедный, несчастный…
– Да вот так и буду. Сожму покрепче зубы и буду!
Бывает, что врач может спасти жизнь больного, но из «жалости» к пациенту не делает опасную процедуру – а вдруг поставленный диагноз не верен, вдруг больной умрет? И зачастую жалеет медицинский работник не больного, а себя, боясь получить наказание за возможную врачебную ошибку, страшась рискованных действий, – но бывает, что ради добра надо совершить зло: как много добра бывает в том, что выглядит как зло и как много порою зла в том, что имеет вид добра… Только врач, безжалостный к себе, способный на риск и отвечающий за последствия своих действий, способен реально помочь в экстремальной ситуации. Он не опускается до жалости к себе.
Я будучи безжалостным к себе, нанес Карине тот «магический» удар, который мог вынудить ее потерять свою непрерывность, свой привычный стиль жизни, который мог бы помочь ей осознать что‑то важное. Этот удар мог бы явиться частью дальнейших обучающих действий. Подобными «ударами» маги ставят ученика на грань выживания, контролируют процесс, а затем объясняют полученный опыт. В таких действиях нет желания причинить боль, цель их – научить через переживание экстремального опыта, сознательно создав обучающую ситуацию. В контексте обучения такие действия – это не предательство, а акт любви.
Парадокс, но так, внешне безжалостно, может выглядеть любовь. Любит тот, кто искренне заинтересован в росте уровня знания объекта любви. Магическое же знание дает человеку возможность понять что‑то очень, очень важное – оно дает знание Бога… Послушники в монастырях, желая понять Бога, тоже проходят через очень тяжелые испытания…
Но болезнь Карины – защемление нерва – быстро прошла, и она восстановилась, так и не дойдя до предела, тем более не перейдя его. Сила имела по отношению к ней иные планы…
В одиночество бросила меня Сила…
Нет ни любви, ни привязанностей. Глобально одинок во Вселенной…
Меня охватила печаль, слезы навернулись на глаза. И я отпустил себя и начал плакать. Такая вот свободная циркуляция энергии плача. Позволил себе плакать. Вначале тихонько, а потом все сильнее и сильнее. И наконец, зарыдал навзрыд. Довел плач до максимума. Так свободно во весь голос плачут дети. Но одна часть меня рыдала, а вторая наблюдала за этим процессом, оставаясь абсолютно безучастной к нему и даже как‑то подбадривала: «Давай, давай! Сильнее плачь! Отпусти себя! Позволь! Еще сильнее! Еще свободнее! Еще!» (Так неотождествленно плакал монах на похоронах, упомянутый вначале моего повествования.)
Сука! И поплакать‑то по‑человечески не получается! Тотальный контроль всего, что бы ни происходило. Даже если умираешь, все равно контролируешь, осознаешь: «Тело умирает, не двигается. Наблюдаю его со стороны. Теперь воспринимаю то‑то и то‑то…» Но ведь способность мыслить, осознавать и анализировать – то, что и составляет сущность «я» – остается! Вот, дошел до ручки. До вечной жизни, до вечного осознания себя. Ни умереть, ни забыть себя не можешь. Как там в песне: «Я тебя никогда не забуду…»? Черт бы ее, эту песню, побрал!
Эх, и помереть нормально, по‑человечески нельзя! Знаешь смерть‑то эту. Не умираешь, а лишь наблюдаешь свою смерть.
…Уже не боюсь – отбоялся свое. Лишь отрешенно наблюдаю свой страх. Уже не живу – отжил свое. Лишь наблюдаю, как живу. Мертв. Жив более чем кто‑либо, но и мертв одновременно – такой вот парадокс! Не живу, а смотрю кино про самого себя… все во мне умерло, чтобы когда‑нибудь родиться вновь. Все во мне умерло – и больше нечего уже во мне убивать. Нельзя меня убить – ведь как можно убить мертвое? В смертности заложена возможность бессмертия.
Никогда еще смерть не была так близка ко мне и одновременно так бесконечно далека от меня.
Я пребываю во всеотсутствии. И одновременно, как всесущий Бог, присутствую во всем – я един со всем во Вселенной, со всем Универсумом, а значит и с Богом! Состояние расширенного до Вселенских масштабов осознания себя… Вот такое парадоксальное состояние! Ты все и ничто одновременно.
Влюбленный не замечает недостатков своей возлюбленной. Он привязан к ней. «Не могу без тебя жить!» – говорит он. Влюбленный находится в ситуации любви и потому не обращает внимания на слова и критические замечания приятеля относительно своего «идеала» (приятеля который не привязан инее ситуации), не веря ему и думая, что это просто зависть. Влюбленный не видит истинной картины. Ему не все равно у в отличие от его приятеля, который наблюдает происходящее со стороны. Влюбленный смотрит на ситуацию предвзято – с позиции своего отношения, с позиции своей любви – однобоко и дуально. И потому он необъективен.
Но вот любовь ушла, ушла и привязанность. И оказалось, что приятель во многом был прав. Он, не вмешиваясь и наблюдая со стороны, видел истиное положение дел. Он был «вне клетки».
Так же не видит сути и истины человек, который влюблен в какую‑то идею, религиозную систему, теорию или в самого себя – человек, который находится внутри клеток этих идеологий.
«Моя женщина. Никому тебя не отдам», – наивно утверждает незрелый, молодой влюбленный, не понимая еще реалий жизни.
Но он поймет их, когда однажды «вечная любимая» уйдет от него. Уйдет женщина, имя которой жизнь.
Человек «увидит» жизнь, если однажды взглянет на нее со стороны смерти. Он «увидит» мир людей, лишь будучи немирским, пребывая не в миру. Он «увидит» любые формы, когда сам находится в состоянии абсолютной бесформенности. Он осмыслит суть любых описаний и интерпретаций, только имея опыт пребывания вне любых описаний и интерпретаций – воспринимая «чисто». (Кстати, не мешало бы взглянуть и на науку со стороны мистики, чтобы «увидеть» науку…)
«Попробуй увидеть человека без его титулов», – сказал дзеновский монах.
Постарайся увидеть тот смысл, то, что скрывается за титулами, за описаниями и интерпретациями, и тогда поймешь, что смысл‑то и есть эти самые описания и интерпретации. Увидеть что‑то без титула – значит увидеть ту энергию, которая является сутью вещей. Е = мс2 – увидеть в любой материальной массе эту самую Е. Взгляни на объекты Вселенной, не называя их; посмотри «чисто», никак не интерпретируя увиденное.
Так видит новорожденный младенец и умирающий старик. Их глаза смотрят одинаково. Что наверху, то и внизу…
…И «увидев» свою любовь со стороны безразличия, я не нашел в ней ничего, кроме любви – особого чувства, специфического ощущения, формы энергии, не хуже и не лучше других, а просто какого‑то другого.
Я не вешал ярлыки, а просто переживал эмоции, ощущения как вид энергии, отрешенно…
Но какая‑то часть меня помнила все. В центре меня была память о ней. Улыбка, ее улыбка. Запахи, ее запахи…
Все напоминает о ней. И когда я перестану провожать взглядом зеленые фольксвагены, в надежде увидеть ее номера?
Везде ее образ. Во всем. Любовь – не любовь?.. Не поймешь. Не могу без нее. А с ней не получается. После того как я не помог ей, между нами все кончено. Барьер…
Пришел однажды человек к гипнотизеру, говорит: «Люблю ее. Не могу без нее. Хотя знаю, что она мне не пара. Черт бы побрал эту любовь! Помогите, доктор, Христом Богом прошу!»
Ввел его гипнотизер в транс, задал установку: «Вы ее больше не любите. Она вам безразлична». И закрепил эффект внушением амнезией: «Когда вы проснетесь, то забудете все, что было с вами на сеансе, но состояние безразличия к ней сохранится и будет крепнуть с каждым днем».
Вышел человек из гипнотического сна. Нет любви больше! И счастлив он. «Спасибо вам, доктор, очень, очень мне помогли! Не знаю, как вас и благодарить!» И пошел по своим делам. Как хорошо без любви‑то… Не до любви мне – дела надо делать.
Убожество какое‑то… Кретин! А может быть, он и прав…
Вот так отучают от любви. Как от курения. Просто, гениально. Формула любви! Точнее, формула «не любви». Все есть принятые интерпретации: люблю – не люблю. Форма восприятия. Сменил ее – и вот уже и не любишь… Черт бы их побрал, все эти интерпретации!
Можно, конечно, и самому сменить интерпретации. Но не хочу этого. Пусто как‑то без любви, без привязанности, не хочется их терять. Хотя прекрасно понимаешь всю их механику.
А может быть, все‑таки прав был тот, кто убил свою любовь рассудком? А?
Уже не люблю, лишь наблюдаю свою любовь. Наблюдаю свои чувства, себя. Зомби. Но зомби, осознавший механику своего зомбирования. И я уже не существую, я лишь отрешенно наблюдаю за тем, как я существую…
Эта моя привязанность к Карине, называемая любовью, совсем меня измучила. Умом‑то я прекрасно понимаю, что ничего между нами уже быть не может, но чувства не отпускают. Эти программы реакций на ее образ… Этот условный рефлекс, вызывающий чувство любви, когда на вход меня подается сигнал – воспоминания о ней… Ведь было же нам хорошо! И эта связь – «она» и «хорошо» – закрепилась. Заякорилась, сформировался якорь, как сказал бы психотерапевт. Можно, конечно, уехать, чтобы не видеть ее больше. Тогда условный рефлекс любви не будет больше подкрепляться и постепенно сотрется, ведь время лечит все раны. Но можно и по‑иному разорвать связь, стереть программы.
И я решаю освободиться от своей привязанности. «Выдернуть» пинию Карины из моего энергетического тела.
Научиться «не любить» можно, поработав в осознанном сновидении. Или же в «этом» мире восприятия, доведя чувство любви до максимума. И, пережив этот предел, перейдя через него, попасть в противоположность «люблю» – в безразличие «не люблю». Потому что то, что мы пережили с максимальной интенсивностью, – любовь ли, страх или еще какая наша программа‑рефлекс, – отпускает нас. Я выбираю переживание предела…
Иду под вечер в ее бюро, нашел какой‑то повод зайти. Она одна, служащие уже ушли домой. Во мне все бурлит и клокочет. Но я, мой «контролер», лишь безучастно отмечает: «Тело волнуется». И больше ничего, никаких эмоций у моего наблюдателя.
Сидим, разговариваем. И вот я начал, немного сбиваясь:
– Карина, я люблю тебя. Это зрелое чувство. Я не могу без тебя…
Внешне – несчастный любовник, но внутренняя моя игра совсем иная.
Пауза. Она смотрит на меня и сухо так говорит, по‑деловому:
– Наши отношения закончились.
– У тебя кто‑то другой? – спрашиваю я.
– Да, но мы еще окончательно не решили…
Внутри меня происходит черт знает что. И «контролер» безучастно фиксирует это: «Внутри тебя происходит черт знает что. Вот она, максимальная интенсивность…»
«Давай дальше! Переживай сильнее! Отпусти чувства, переживания. Сдайся им! – внутренне подталкиваю я себя. – Пусть произойдёт катарсис и чувства рассосутся, отпустят тебя!»
– Мне остается застрелиться, только это спасет меня… – печально говорит мое тело, при этом мой «наблюдатель» без малейшего чувства печали наблюдает и осознает – «тело печально говорит…» Вот такое состояние раздвоения на отрешенного, спокойного, как гладь озера, наблюдателя и безумно волнующегося наблюдаемого. Вот такой тотальный контроль всего, что бы ни случилось…
Я встаю со стула. Она провожает меня до дверей.
Выхожу на улицу и смеюсь. Искренне смеюсь, не от горя или любовной тоски. Черт‑те чего наговорил! Действительно смешно! Отпустило мою любовь. Сменил отношение – ну абсолютно на все наплевать! Плачу или смеюсь – все равно. Я лишь наблюдаю, как я плачу, как смеюсь. я – «я – наблюдатель» – всегда один и тот же. Я – постоянен.
…И я стал любить осознанно, любить потому, что любовь вытягивает меня из абсолюта безразличия. Но я не люблю – я должен любить, чтобы жить, чтобы быть в «этом» мире.
А если бы она была «там», в ином измерении, то я бы ушел за ней «туда». Перетянула бы она меня.
Есть очень сильные люди – те, которые могут убить даже любовь. Есть очень умные – те, которые, поразмышляв, меняют любовь на дела. Меняют счастье, пусть мимолетное, пусть миг счастья, на деньги, на респект, на фальшивые улыбки клиентов…
Написал эти строки, вспомнил все, пересмотрел заново свою любовь. А потом встретился с ней. Посмотрел в глаза – и ничего в груди не екнуло… Такова реальность любви: временность. Все преходяще, лишь музыка вечна… Жаль, что ушла любовь. А впрочем, все равно. Сместится восприятие – и придет что‑то другое.
Кстати о музыке. Когда я находился в состоянии, то как‑то вставил в магнитофон кассету с тяжелым металлом – очень быстрая музыка для нормального человека. Но скорость моего восприятия была настолько высока, что я, слушая эту музыку, думал: «Что они там, умирают, что ли? Совсем устали бедненькие! Такая медленная музыка!»
Да и вообще все были какими‑то медленными, вялыми, уставшими. Не обладали люди достаточной скоростью, потому, например, легко было бы вести с ними рукопашный поединок в таком состоянии. Только один ненормальный, которого я однажды встретил в подземке, сумасшедший бездомный бродяга, кричавший совершенно диким голосом при всем народе, – был «побыстрее». И если бы дело дошло до драки, то с ним пришлось бы повозиться: неуправляем, социально неконтролируем, энергии имел достаточно, да и скорость восприятия, наверное, была приличная.
Если рассматривать время как ощущение, то ощущать его можно по разному: как быстротекущее, как медленное, как остановившееся… Бывают состояния, когда все секунды, все мельчайшие доли каждой секунды идут в счет. Когда каждая секунда разбивается на тысячи отдельных секунд и каждая эта часть осознается. И тогда время замедляет свой ход. И даже останавливается…
