Методология позитивной экономической науки

Конкуренция между рационализмом и эмпиризмом в экономической науке имеет давнюю историю. По поводу значения абстрактного мышления и эмпирических изысканий, роли индукции и дедукции, способов проверки теории фактами (если такая необходимость вообще признавалась) вели длительные споры Д. Рикардо и ТР. Мальтус, ранние маржиналисты и сторонники исторической школы, неоклассики более позднего периода и институционалисты.

Был период, когда споры на некоторое время затихли. В работе «Предмет и метод политической экономии» (1891) Джон Невилль Кейнс (отец знаменитого автора «Общей теории»), внимательно изучив и суммировав аргументацию противоборствующих сторон, сумел так сформулировать спорные проблемы, что предложенная им концепция оказалась приемлемой почти для всех.

Однако затишье длилось недолго. Уже к началу XX в. американские институционалисты развернули критику традиционных неоклассических постулатов, таких, как свободная конкуренция и homo economicus, резко контрастировавших с наблюдаемой действительностью. Вину за нереалистичность неоклассических концепций они возложили на абстратно-дедуктивный подход, который характерен для Д.С. Милля, Н.У. Сениора, Дж. Н. Кейнса и маржиналистов, отгораживает китайской стеной устаревшие или вовсе неправильные теоретические конструкции от опыта. В 1920-е гг. движение институционалистов достигло пика и могло реально претендовать на роль ведущего направления в экономической науке США. Случись такое, развитие экономической мысли могло бы пойти по совершенно иному пути и едва ли не всё из того, что было сделано в области абстрактной теории со времен Смита, было бы предано забвению. Неоклассики с таким положением дел смириться не могли и сочли, что наступило время дать новое и более аргументированное обоснование своей методологической позиции, в частности объяснить, почему она сохраняет верность положениям, многие из которых, казалось бы, явно противоречат непосредственно наблюдаемым фактам.

В результате вновь наметился методологический раскол. К 1940-1950-м гг. он достиг такой глубины, что научное сообщество, как свидетельствует Ф. Махлуп, чётко разделилось на две непримиримые группы — «априори-стов», которые утверждали, что «экономическая теория является системой чисто дедуктивных выводов из постулатов, не подлежащих подтверждению или опровержению на основе опыта», и «ультраэмпиристов», которые «отказывались признавать законность использования на любом уровне анализа утверждений, не подтверждаемых непосредственно».

Позицию априористов изложил в своем классическом трактате «Очерк о природе и значении экономической науки» (1932) Лайонел Роббинс, которого поддержали такие авторитетные представители научного истеблишмента того времени, как Ф. Найт, Ф.фонХайек и Л.фонМизес. Роль лидера тех, кого Махлуп назвал «ультраэмпиристами», взял на себя английский экономист Теренс Хатчисон. Именно благодаря его работе «Значение и базовые постулаты экономической теории» (1938) в экономическую науку вошли принципы логического позитивизма и попперовского фальсификационизма.

Априоризм Л. Роббинса

Априоризм как методологическая концепция имеет глубокие корни в экономической мысли. В её основе лежит так называемая доктрина Verstchen - доктрина понимания, особенно популярная у австрийских теоретиков, но оказавшая серьёзное влияние и на экономистов других стран - Н.У. Сениора, Дж. Н. Кейнса, Л. Роббинса, Ф. Найта и др.

Суть её сводится к следующему. Всякая наука приходит к своим конечным результатам путём дедуктивного выведения теории из ограниченного набора фундаментальных положений. Однако процессы установления такого рода принципов в естественных и общественных науках несхожи. Физик или химик обязан проделать большую работу по созданию инструментов для наблюдения за внешним миром, разработать методику эксперимента, провести множество опытных исследований, индуктивно обобщить их результаты и лишь затем приступить к формулировке базовых положений, из которых в будущем последуют дедуктивные выводы. Экономист же, имея дело с человеком, избавлен от столь громоздкой процедуры, её с успехом заменяет то, что одни называют «психологическим методом», другие - интроспекцией, или «внутренним наблюдением», третьи - просто основанной на здравом смысле очевидностью

Ф. фон Визер пишет: «Мы можем наблюдать естественные явления извне, а нас самих изнутри... Такой психологический метод обладает наиболее выгодной позицией для наблюдения. Он показывает, что определённые процессы в нашем сознании ощущаются как необходимые. Какое огромное преимущество приобрел бы естествоиспытатель, если бы органический и неорганический мир предоставлял бы ему ясную информацию о своих законах, так почему же мы должны отказаться от такой помощи?». Причём, как утверждает Ф. фон Хайек, преимущество психологического метода заключаются не только в его меньшей трудоёмкости, но и в большей познавательной силе: он способен «найти закономерности в сложных явлениях, установить которые непосредственно не может». Именно с его помощью был, в частности, открыт основополагающий для маржинализма закон Госсена, или закон убывающей предельной полезности. «Внутри нас с ощущением необходимости происходит процесс, который составляет содержание закона Госсена.., - считает Визер. - Без всякой индукции, из данных нашего внутреннего опыта мы получили значение закона, о котором знаем, что должны считать его действующим при любых обстоятельствах».

Л. Роббинс во многом солидарен со своими австрийскими коллегами, в частности он разделяет доктрину Verstchen, хотя и более сдержанно: «По-видимому, подчеркивать различие между общественными и естественными науками менее вредно, чем делать упор на их сходстве». Отсюда следует, что и процедура установления базовых положений в экономической теории должна быть иной, нежели в естественных науках. Их нельзя получить с помощью контролируемого эксперимента, поскольку в экономике полномасштабный эксперимент, а тем более его многократное повторение, вряд ли возможны. Ничего не даст и индуктивное обобщение исторических данных. «Частое совпадение во времени некоторых явлений может указать на проблему, которую следует решить, но само по себе не предполагает определенных причинных отношений».

Если эксперимент и индуктивное обобщение нетеоретических данных бесполезны для построения фундамента экономической теории, то на чем же она основывается? Ответ прост: «Утверждения экономической теории, как и любой другой научной теории, естественным образом дедуктивно выводятся из набора постулатов. А главными постулатами являются все предпосылки, включающие каким-либо образом в себя простые и бесспорные опытные факты, относящиеся к тому, как редкость благ, которая является предметом нашей науки, в действительности проявляет себя в реальном мире. Основным постулатом теории стоимости служит факт, согласно которому индивидуумы могут ранжировать свои предпочтения в определенном порядке, и на самом деле так и поступают. Основной постулат теории производства состоит в том, что факторов производства существует больше чем один. Главным постулатом теории динамики является тот факт, что мы не знаем точно, какие блага будут редкими в будущем... Нам не нужен контролируемый эксперимент для установления их обоснованности: они настолько укоренились в нашем повседневном опыте, что достаточноих просто сформулировать, чтобы признать очевидными».

Отсюда прямо вытекает, что любой способ эмпирической проверки бессмыслен и опровергнуть или хотя бы модифицировать теорию (если только в ней не найдена логическая ошибка) невозможно. Все точки над «i» поставил бескомпромиссный и не боящийся шокировать коллег Л. фон Мизес: «Если обнаруживается противоречие между теорией и опытом, мы всегда должны предполагать, что не выполнялись условия, принятые теорией, или в наших наблюдениях какая-то ошибка». Следовательно, «никакой опыт никогда не может заставить нас отвергать или модифицировать априорные теоремы».

Ясно, что такая агрессивно-оборонительная установка — если факты противоречат теории, то тем хуже для фактов, — способна уберечь от опровержения любую догму, но начисто лишает экономическую науку ее практической функции. Однако время настоятельно требовало другой методологии: логический позитивизм с его непременным требованием эмпирической проверки теорий стал явно доминировать в западной философии; развитие советской экономики показывало, что планирование все-таки возможно, а значит большая работа со статистическим материалом необходима для всей экономической науки в целом; триумфальное шествие по США, а затем и по Европе начало кейнсианство, и хотя сам Кейнс предпочитал теоретический подход, его идеи поддавались качественной интерпретации и должны были подвергнуться эмпирической проверке, если кейнсианцы всерьёз собирались участвовать в формировании государственной политики; наконец, появилась эконометрия, предоставившая инструмент для этого. Словом, априоризм был совсем не той методологией, в которой нуждалось новое, появившееся после Великой депрессии поколение честолюбивых экономистов, страстно желающих «сделать свою науку такой же зрелой, как физика», проявить себя на общественном поприще и создать бесперебойно действующий механизм государственного регулирования. Неудивительно, что априоризм вызвал у них крайнее неудовлетворение. Выражая мнение большинства, П. Самуэльсон писал: «В связи с рабством Томас Джефферсон сказал, что когда он подумал, что на небе есть Бог, — его охватил страх за свою страну. Так вот, в связи с неумеренными заявлениями, которые делались в экономической науке о возможностях дедукции и априорных рассуждениях классиками, Карлом Менгером, Лайонелем Роббинсом в 1932 г., учениками Френка Найта, Людвигом фон Мизесом — меня охватывает страх за репутацию моей науки».

5. «Ультраэмпиризм» Т. Хатчисона

В такой интеллектуальной атмосфере публикация «Значения и базовых постулатов экономической теории» (1938), в которой Т. Хатчисон с позиций логического позитивизма и только зародившегося попперианства критикует все формы априоризма, оказалась как нельзя более кстати и в целом была тепло встречена молодым поколением научного сообщества.

Главная претензия Хатчисона к априоризму состоит в том, что он препятствует превращению экономической теории в полноценную науку, переполняя её лишёнными эмпирического содержания псевдонаучными догмами. Число экономических законов, которые, с точки зрения Хатчисона, действительно способны претендовать на этот статус, можно перечесть по пальцам одной руки. Среди них такие эмпирические обобщения, как закон Парето, закон Грешема, закон убывающей доходности и закон убывающей предельной полезности.

Хатчисон не верит в возможность построения научной системы на основе базовых постулатов, полученных с помощью интроспекции. В ряде случаев она может помочь, но, если учёный стремится получить результаты универсального значения, он не должен опираться только на интроспекцию. Эта процедура по определению носит субъективный характер и «объективизировать» ее каким-либо общепринятым методом почти невозможно. Да и для отдельного индивидуума она крайне ненадежна: «Врач, даже если он лечит самого себя, не станет предпринимать серьезных шагов, просто исходя из собственного ощущения своей температуры, а использует термометр и доверится этому «внешнему» наблюдателю за температурой...».

Значит, экономическая наука нуждается в иной философской базе, нежели априоризм. Таковой Т. Хатчисон считает логический позитивизм, дополненный принципом фальсификации К. Поппера.

В свое время члены Венского кружка поставили задачу отделить науку от метафизики. Для этого все высказывания о мире они разделили на три большие группы — аналитические, синтетические и метафизические (вненаучные) — и сочли, что процесс познания осуществляется лишь благодаря первым двум.

Аналитические высказывания (например, положения логики или математики) сами по себе эмпирической информации не несут. Тем не менее, они необходимы для любой науки, поскольку являются её языком и позволяют трансформировать эмпирически содержательные положения из одной формы в другую. В частности, в экономической теории без них невозможно было бы дедуцировать конечные выводы из базовых постулатов. Оценка аналитических высказываний осуществляется с помощью логических правил. В отличие от аналитических, синтетические высказывания содержат конкретную фактическую информацию. Именно они составляют наибольшую ценность для фактуальных наук, которой, по замыслу Хатчисона, и должна стать, в конце концов, экономическая теория. Судьба аналитических положений решается путем эмпирической проверки. Все, что не относится к синтетическим или аналитическим высказываниям, невозможно проверить ни на основе логики, ни на основе фактов. Подобного рода положения (например, религиозные убеждения) относятся логическими позитивистами к метафизике, лишаются научного статуса, и вопрос об их истинности или ложности не считается неправомерным.

В полном соответствии с этой доктриной Т. Хатчисон пишет: «Учёный ведёт исследование с помощью двух неразрывно переплетенных методов — эмпирического наблюдения и логического анализа; один, если определить его кратко, имеет дело с поведением фактов, а другой — с языком, на котором оно должно обсуждаться... Однако конечные выводы науки, в отличие от вспомогательных заключений чистой логики или математики, которые используются во многих науках, включая экономическую теорию, должны иметь некое эмпирическое содержание — точно так же, как его, без сомнения, должны иметь конечные выводы всех других наук, за исключением логики и математики; в таком случае эти выводы должны в принципе быть проверяемыми либо сводиться к таким с помощью логической или математической дедукции».

Будучи знаком с «Логикой научного открытия» Поппера, Хатчисон считает, что показателем наличия эмпирического содержания концепции служит её фальсифицируемость: если в принципе можно указать на явление, которое в случае осуществления опровергает изначальное утверждение, в нём есть эмпирическое содержание, в противном случае оно называется просто дефиницией или тавтологией.

Попытки Хатчисона проверить положения неоклассической теории дали плачевный результат: едва ли ни все её законы оказались нефальсифицируемыми и, следовательно, лишенными эмпирического содержания. Взять хотя бы излюбленный неоклассиками принцип максимизации. Согласно Попперу, закон сохранения энергии, например, фальсифицируем (так как в принципе может быть опровергнут в случае изобретения вечного двигателя), а значит, наполнен эмпирическим содержанием. Но что запрещает принцип максимизации? Если предприниматель повысил цены, это можно объяснить стремлением максимизировать прибыль; если понизил — он стремится максимизировать объем продаж; если вышел на пенсию, то, видимо, решил максимизировать наслаждение досугом. Даже если человек решается на самоубийство, то и это не противоречит принципу максимизации: вспомним одного из персонажей романа А. Хейли «Аэропорт», который задумал взорвать самолет вместе с собой, надеясь, что его семья получит страховку и максимизирует свое благосостояние. Словом, принцип максимизации согласуется с чем угодно, фальсифицировать его в принципе невозможно и, значит, никакой конкретной информации он в себе не несёт.

Почему же экономическая теория оказалась практически полностью бессодержательной? С точки зрения Хатчисона, это цена, которую заплатили априористы за попытку построить экономическую теорию по модели логики и математики в надежде придать экономическим законам свойственную этим наукам ясность, определённость и элегантность.

Вопреки их заверениям, что теории опираются на неоспоримые и общеизвестные факты, априористы оперируют отнюдь не фактами, а дефинициями и гипотетическими допущениями, подобно тому, как это делается в логике и математике.

Наиболее яркий пример представляет собой вывод из уравнения Фишера MV= PQ

(где М— масса денег в обращении, V — скорость обращения денег, Р— общий уровень цен, Q— объем производства), согласно которому уровень цен однозначно определяется объемом денежной массы: P= MV/Q. Такое заключение не вызвало бы возражения, если бы постоянство уровня производства и скорости обращения денег было бы эмпирически доказано. Однако первый тезис явно противоречит здравому смыслу и не может быть ничем, кроме гипотетического допущения, принятого для удобства исследования, а второй, после появления эконометрии, стал объектом острых дискуссий, которые не завершены и по сей день и, следовательно, во времена Фишера также принимался без достаточного эмпирического обоснования.

Другим примером того, как чрезвычайно важная для неоклассики теория черпает свою силу из совершенно нереалистического допущения, служит концепция равновесия. Сама по себе она не является пустой тавтологией, имеет дело с фактами и в принципе может быть фальсифицирована, поскольку исключает несовпадение спроса с предложением, образование монополий и т. д. Однако от опровержения концепция равновесия надежно защищена тем, что Хатчисон называет постулатом «совершенных ожиданий», согласно которому все участники хозяйственной деятельности имеют полную информацию о настоящих и будущих ценах, издержках, доходах, вкусах потребителей, поведении конкурентов и партнеров. Ясно, что в таких условиях ни отклонение спроса от предложения, ни образование монополий невозможно; но не менее очевидно, что в реальной жизни ситуация абсолютного предвидения всеми хозяйствующими субъектами не представима. Поэтому не удивительно, что инкорпорирование «совершенных ожиданий» в концепцию равновесия спасает ее от опровержения, но превращает её в чисто умозрительную конструкцию.

В работе «Значение и базовые постулаты экономической теории» приводится еще много примеров, подтверждающих эмпирическую бессознательность большинства неоклассических концепций. Но как автор предполагает изменить ситуацию? Хатчисон с ходу отметает как апологию предложение некоторых экономистов не настаивать столь жестко на обязательном характере экономических законов, то есть говорить, например, о рациональности хозяйствующего субъекта просто как о некоторой апроксимации его реального поведения или о равновесии как о тенденции, приблизительно отражающей реальное положение дел. Такое «решение» ничего не дает, поскольку фактически реабилитирует весь набор бессознательных постулатов. Так, относительно равновесия он пишет: «Предпосылка тенденции к равновесию в соответствии с обычным определением предполагает предпосылки тенденции к совершенным ожиданиям, конкурентным условиям и исчезновению денег».

Хатчисон видит выход в другом: все без исключения вопросы экономической теории — действует ли предприниматель как монополист или подчиняется правилам свободной конкуренции; ориентируются ли люди на текущие или ожидаемые цены; принимаются ли хозяйственные решения экспромтом либо в соответствии с хорошо продуманным планом или же участки экономической деятельности руководствуются просто привычкой — не могут быть установлены с помощью каких-либо общих «фундаментальных предпосылок» или «принципов». «В конечном счёте, — считает Хатчисон, — все эти вопросы могут быть удовлетворительно решены путем глубокого эмпирического исследования каждого вопроса в отдельности».

Причем эмпирическое исследование у Хатчисона носит как бы двусторонний характер. Сначала на основе обобщения фактических данных выдвигается некое положение, а затем оно проверяется с помощью принципа фальсификации К. Поппера. Исходя из этого, Хатчисон формулирует центральный тезис своей книги — каким должен быть метод экономической теории: «Помимо логиков, математиков и многих экономистов практически все остальные ученые считают научными законами индуктивные заключения, которые обладают свойством фальсифицируемости, однако не были эмпирически фальсифицированы на практике».