Инструменталистский синтез М. Фридмена

В 1953 г. публикацией краткого, но впоследствии очень влиятельного, очерка «Методология позитивной экономической науки» к спору подключился Милтон Фридмен. Эта работа занимает особое место в его творчестве: ни до, ни после ее написания Фридмен к проблемам методологии не обращался. Даже когда его собственная позиция стала предметом острой дискуссии, он не счёл нужным ответить оппонентам или дать какой-либо комментарий. Что же заставило основателя монетаризма именно в то время заняться методологией?

По-видимому, Фридмен хорошо отдавал себе отчёт в том, что обе противоборствующие методологические концепции того времени — априоризм и ультраэмпиризм — имеют равные шансы завести науку в безнадёжный тупик.

С самого начала своей научной карьеры Фридмен был нацелен на опровержение кейнсианской доктрины регулирования и создание собственной концепции — монетаризма. И то, и другое предполагало проведение серьезных эмпирических исследований: следовало проверить, справедлив ли «основной психологический закон» Кейнса, насколько надежна корреляция между национальным доходом и инвестициями, какую роль играют деньги в экономической истории США. Сама постановка такого рода вопросов с позиций априоризма считалась неуместной. И не удивительно, что точка зрения Роббинса-Мизеса была для Фридмена изначально неприемлемой. Он пишет: «Только фактические данные способны показать, имеют ли категории «аналитической системы упорядочения» значимый эмпирический аналог, то есть полезны ли они при анализе определенного класса конкретных проблем». В противном случае экономическая теория выродится в простую систему тавтологий и станет замаскированной математикой.

Здесь, как нетрудно заметить, Фридмен во многом солидарен с Т. Хатчисоном, однако ультраэмпиризм вызывает у него, пожалуй, даже большее раздражение, чем априоризм. Возможно, это связано с тем, что в 1950-х гг. априоризм уступал позицию за позицией ультраэмпиризму, но так или иначе Фридмен резко критикует экономистов, которые, подобно Хатчисону, настаивают на эмпирической проверке каждого элемента теории, её исходных предпосылок и конечных выводов: «Этот широко распространенный взгляд является фундаментальной ошибкой и наносит большой вред. Кроме того, такой подход вовсе не даёт более легких способов отсеивания необоснованных гипотез. Он лишь вносит путаницу, способствует непониманию важности эмпирических данных для экономической теории, направляет по ложному следу интеллектуальные усилия исследователей, устремленные на развитие позитивной экономической науки, и препятствует достижению консенсуса относительно используемых в ней гипотез».

На первый взгляд, высказывание звучит странно: если только факты решают судьбу теории, то почему бы не проверить её исходные положения? Однако Фридмен убедительно аргументирует свою позицию. Во-первых, непосредственная проверка предпосылок не всегда возможна. Например, в физике принята гипотеза, согласно которой ускорение тела, падающего в вакууме, есть постоянная величина. Но идеального вакуума не существует в природе, поэтому установить верность гипотезы с помощью проверки реалистичности её предпосылок нельзя. «Формула принимается потому, что она «работает», а не потому, что мы пребываем в состоянии, близком к вакууму — что бы это ни означало». Во-вторых, — и это главное, — теория тем и отличается от простого описания, что «объясняет» многое малым, то есть извлекает общие и решающие элементы из массы сложных и детализированных обстоятельств, поэтому реалистичными исходные предпосылки вообще не бывают и больше того, «чем более важной является теория, тем более нереалистичны (в указанном смысле) ее предпосылки».

Отсюда следует, что единственно возможным способом эмпирической проверки теории является сравнение её выводов (предсказаний) с фактами. «Гипотеза отвергается, — пишет Фридмен, — если предсказания противоречат реальным данным («часто» или в большей степени, чем предсказания, получаемые с помощью альтернативных гипотез); она принимается, если её предсказания не противоречат реальности; наше доверие к ней возрастает, если реальные данные многократно не могли её опровергнуть». И далее Фридмен добавляет: «Факты никогда не могут «доказать гипотезу», они могут лишь не суметь выявить её ошибочность, что мы обычно и имеем в виду, когда говорим — не совсем корректно, — что гипотеза была подтверждена реальным опытом».

От критики априоризма и ультраэмпиризма Фридмен переходит к формулировке собственной концепции метода, в основе которой лежит логический позитивизм, попперианство и инструментализм — философская доктрина, рассматривающая научные концепции не столько как отражение действительности, сколько как средство достижения конкретных целей.

Он предлагает строить теорию методом догадок и опровержений. Сначала выдвигается абсолютно произвольная гипотеза. Она не основывается на опыте и прямой эмпирической проверке не подлежит. Из нее выводится эмпирически проверяемое следствие — предсказание, которое сопоставляется с непосредственно наблюдаемыми данными. Если факты подтверждают следующий из гипотезы вывод, она принимается, в противном случае — отвергается. Если же гипотеза не дает предсказаний или ее выводы оказываются не сопоставимыми с конкретными данными, она считается лишенной научного смысла.

Доктрина инструментализма, многие сторонники которой готовы подписаться под тезисом Ф. Ницше, что истина — это «полезная ложь», допускает использование сколь угодно далеких от действительности и даже взаимоисключающих предпосылок, лишь бы они давали эмпирически содержательные выводы. Например, в свое время астрологические системы Птолемея и Коперника были объявлены совершенно равноправными, поскольку обе достаточно хорошо предсказывали траектории движения небесных тел. Точно так же поступает и Фридмен, утверждая, что модель совершенной конкуренции ничуть не хуже теорий несовершенной и монополистической конкуренции. Он не настаивает на повсеместном существовании свободного рынка в реальной жизни, но утверждает, что если, допуская его наличие, можно сделать столь же точные предсказания, как из предпосылки его отсутствия, то оба взаимоисключающих тезиса придется признать одинаково обоснованными.

Концепция метода Фридмена вообще снимает возражения против всего традиционного набора неоклассических постулатов. Отдельное обсуждение реалистичности модели совершенной конкуренции, тезиса о максимизации прибыли, идеи рациональности поведения хозяйствующего субъекта и других проблем не допускается. Основанная на них теория может оцениваться только вся в целом. Причем решение вопроса ее эмпирической обоснованности полностью переносится из сферы исходных предпосылок в область конечных выводов — предсказаний.

Свою методологию Фридмен довольно успешно использовал как для обоснования монетаризма, так и для опровержения кейнсианства.

Еще на заре своей научной карьеры он выступил с критикой кейнсианства, избрав в качестве непосредственной мишени работу О. Ланге «Гибкость цен и занятость». В ней утверждалось, что понижение цены на фактор производства ведет к более интенсивному его использованию лишь при определенных условиях. Таких условий в современной монополистической экономике нет. Значит, капитализм не в состоянии обеспечить полную занятость без вмешательства государства. С точки зрения Фридмена, работа Ланге — пример «таксономического теоретизирования», описывающего и классифицирующего явления, но не дающего никаких предсказаний. Этот недостаток порожден стремлением экономистов сделать исходные положения теории как можно более реалистичными. Конечно, считает Фридмен, можно путем бесконечных уточнений и введением все новых дополнительных условий приблизить предпосылки теории к действительности. Но тогда отправные положения и конечные выводы окажутся на одном уровне общности и по существу сольются. Такая теория ничего не может объяснить; единственный вывод, на который она способна: то, что есть — есть.

Сам же Фридмен, исходя из того, что нереалистичность предпосылок прямо пропорциональна значимости теории, сознательно начинает построение собственной теоретической концепции с заведомо не соответствующих действительности допущений — о свободной конкуренции, полной определенности, совершенной гибкости цен. Из этих и ряда дополнительных положений он делает вывод о «чисто монетарном» происхождении циклических колебаний.

Отсюда следует, что если равновесие нарушается в результате воздействия денежных, а не «реальных», как полагают кейнсианцы, факторов, то должна наблюдаться зависимость между объемом денежной массы и национальным доходом. Данное предсказание Фридмен подвергает эмпирической проверке в работе «Монетарная история Соединенных Штатов, 1867—1969», написанной совместно с А. Шварц. Приведенные там статистические данные показали, что связь между динамикой национального дохода и массой денег в обращении на самом деле существует. Причем она прослеживается лучше, чем корреляция между национальным доходом и инвестициями, на которую полагались кейнсианцы. Это Фридмен воспринял как подтверждение своей теории и счел приоритет монетаризма перед кейнсианством полностью доказанным.

Первоначально очерк Фридмена не привлек к себе особого внимания, но, затем, в 1960-х гг., когда стало ясно, что именно составляет методологическую основу набирающего день ото дня силу монетаризма, на страницах самого престижного журнала «Американский экономический обзор» («The American Economic Review») развернулась дискуссия по поводу «Методологии позитивной экономической науки». Позже полемика охватила и другие издания. Изложить свой взгляд на методологию Фридмена сочли необходимым такие «зубры» экономической науки, как П. Самуэльсон, Г. Саймон, Т. Хатчисон, Ф. Махлуп, А. Папандреу, известнейший философ-неопозитивист Э. Нагель и множество экономистов с менее громкими именами — Д. Беар, Д. Орр, Ю. Ротвейн, Д. Мелит, Л. Д. Алесси и др.

Разброс во мнениях оказался очень широким: от полной поддержки Фридмена Махлупом до бескомпромиссного отрицания его концепции, представленного в крайне резкой форме Самуэльсоном. Остальные же участники дебатов посвятили свои высказывания доброжелательной или не очень критике отдельных положений очерка Фридмена,

Если суммировать суть претензий к методологической концепции Фридмена, то их можно свести к двум положениям.

Во-первых, провозгласив конечной целью теории предсказание, он свёл на нет объяснительную функцию науки'. Мысль о том, что разница между предсказанием и «объяснением» (этот термин Фридмен, Самуэльсон и многие их коллеги предпочитают не использовать без кавычек, считая его крайне аморфным) носит чисто семантический характер, имела широкое хождение в философии науки того времени. Отождествление этих понятий значительно облегчает работу ученого, позволяя получать предсказания по принципу «черного ящика», то есть, опираясь на корреляцию между явлениями, освобождая себя от необходимости доказывать наличие причинно-следственных связей. Но оно же ведет к элементарной, но широко распространенной в экономической теории ошибки: post hoc ergo propter hoc (после этого, значит — по причине этого).

Не избежал её и сам Фридмен, когда на раннем этапе кейнсианско-монетаристского противостояния счёл обнаружившиеся совпадения аргументов в пользу своей точки зрения. В действительности установление тесной корреляции между динамикой денежной массы еще не доказательство определяющего воздействия предложения денег на циклические подъемы и спады. С неменьшим основанием можно было бы утверждать, что динамика самой денежной массы определяется циклическими колебаниями национального дохода. Кейнсианцы неоднократно обращал и внимание на этот момент. Раскрыть «передаточный механизм» влияния денег на экономическую активность монетаристы в тот момент не смогли, что, однако, не уменьшило уверенности их лидера в с вое и правоте. И это понятно. Ведь если конечная цель науки — предсказания, то как они получены, не столь уже важно.

Во-вторых, как утверждает группа экономистов во главе с П. Самузльсоном, «думать, будто нереалистичность в смысле фактической неточности даже в терпимой степени приближения является чем-либо иным, нежели пороком теории либо гипотезы (или набора гипотез), — глубокое заблуждение». Самуэльсон считает проверку предпосылок столь же необходимой, как и проверку выводов, а концепцию метода Фридмена, которую называют не иначе, как «Ф-уклоном» (F-twist), расценивает как уловку с целью уклониться от опровержения столь необходимых для неоклассики модели совершенной конкуренции и гипотезы «максимизации прибыли». И затем, демонстрируя присущее ему чувство юмора, он пытается обратить методологию Фридмена против него самого, дабы показать ее абсурдность. Самуэльсон пишет: «Если д-р Фридмен скажет нам, что это не так (т.е. его методология не является апологией неоклассики), и если его психоаналитик заверит нас, что его исследование данного случая не выявило подсознательных мотивов, все равно будет правильным, используя Ф-уклон, сказать: «Наша теория относительно происхождения и задач Ф-уклона невозможна и «нереалистична»... но что с того? Следствия нашей теории согласуются с тем фактом, что экономисты Чикагской школы используют методологию, чтобы устранить возражения против своих утверждений».

Собственное понимание метода Самуэльсон иллюстрирует следующим способом: А= В—С, где А— предпосылки теории, В— сама теория, С—её следствие. Причём степень реализма или уровень общности у всех трёх элементов одинаковы. Из нереалистичных предпосылок нельзя вывести правильную теорию, а ложная теория не в состоянии дать эмпирически обоснованных заключений. Если все же предсказания в какой-то части подтвердятся, это следует воспринимать как случайность, но ни в коем случае как подтверждение теории В или её предпосылок А.

Многие участники полемики были крайне озадачены, услышав из уст Самуэльсона подобную концепцию метода. Ведь она не позволяет построить сколько-нибудь общую теорию, ограничивая задачи науки даже не предсказанием, а простым описанием и, следовательно, ничего не в состоянии объяснить. Ф. Махлуп совершенно справедливо отметил: «Теория, по определению, гораздо шире любого из выводимых ею следствий, если бы следствия сводились к «теории», а теория сводилась к следствиям, такая теория была бы ни чем иным, как другой формой эмпирических данных (названных «следствием»), и никогда бы не «объясняла» наблюдаемые эмпирические факты». На это Самуэльсон просто и ясно ответил, что он и не собирается ничего «объяснять», для него «объяснение» — лишь почётное название хорошего описания: «описание (в виде системы уравнений или в какой-либо другой форме), которое способно хорошо описать широкий круг наблюдаемой действительности и представляет собой все «объяснение», которое мы в состоянии получить (или хотим получить) в этом мире».

Выходит, что Самуэльсон в полном соответствии с традициями исторической школы XIX в. в принципе отрицает экономическую теорию как таковую. Между тем, он — один из наиболее известных теоретиков, имеющих мировую славу. В связи с этим закономерно встаёт вопрос: придерживается ли на деле Самуэльсон методологической концепции, которую декларирует и использует для критики Фридмена? Большинство комментаторов отвечают отрицательно. Ф. Махлуп, например, считает, что есть два Самуэльсона — методолог и теоретик, взгляды которых противоположны. Если один резко негативно высказывается о «Методологии позитивной экономической теории», то другой является не меньшим «Ф-уклонистом», чем сам Фридмен. В подтверждение своих слов Махлуп напоминает, чтоСамуэльсон является не только автором «Основ экономического анализа» и теории выявленных предпочтений, где он действительно попытался использовать нечто близкое к заявленной методологии, но и одним из создателей теоремы о выравнивании цен на факторы производства (теоремы Хекшера-Олина-Самуэльсона).

Суть этой модели сводится к тому, что причиной внешней торговли является разная обеспеченность стран факторами производства. «Специализация страны А (богатой капиталом) на производстве капиталоёмкого товара приводит к переливу капитала в эту отрасль, к росту спроса на капитал и, следовательно, росту цены на капитал. Специализация страны Б (богатой трудом) на производстве трудоёмкого товара приводит к переливу труда в эту отрасль, росту спроса на труд и цены на него. Таким образом, в результате торговли будет происходить сближение структур относительных цен на труд и капитал в обеих странах вследствие повышения цены на тот фактор, который относительно дешевле в каждой из стран».

Чтобы доказать эту теорему, Самуэльсону пришлось принять ряд допущений: о наличии только двух стран — Америки и Европы, производстве лишь двух товаров — продуктов питания и одежды, использовании обеими странами только двух факторов производства, отсутствии препятствий во внешней торговле в виде тарифов и транспортных издержек и ряда других стольже далеких от действительности постулатов. Как совместить использование всех этих положений с критикой принципа нереалистичности предпосылок остаётся неясным, заключает Махлуп.

Исследование в области внешней торговли — отнюдь не единственный пример широкого плюрализма в трудах Самуэльсона. Ему, как и вообще сторонникам «неоклассического синтеза», можно задать ряд неприятных вопросов, например: правомерно ли порицать Фридмена за приверженность модели свободной конкуренции и одновременно пропагандировать её в своём знаменитом учебнике, отмечая, что «овладение современным анализом определения уровня дохода в подлинном смысле утверждает классические принципы ценообразования»³. Или если «нереалистичность в смысле фактической неточности — порок теории», то допустима ли принимаемая на макроуровне традиционная кейнсианская предпосылка устойчивости цен, которая, кстати говоря, никак не вписывается в «классические принципы ценообразования»? Наконец, если ненаблюдаемость отождествляется с отсутствием научного смысла, то как быть с эффектом богатства, который если и проявляется, то крайне слабо, поскольку требует реального существования все тех же постулатов свободной конкуренции, полной информированности хозяйствующих субъектов и т. п.; и, тем не менее, он признается теоретически безупречным?

Перечень подобных вопросов нетрудно продолжить, но и без того ясно, что получить на них убедительные ответы вряд ли возможно. Значит, прав Махлуп, утверждая, что Самуэльсон как теоретик зачёркивает все сказанное им же как методологом.

К чему же пришли в итоге участники дискуссии? Всеобщего консенсуса достичь, разумеется, не удалось, но, как свидетельствует М. Блауг, «Фридмену и Махлупу, похоже, удалось убедить большинство своих коллег в том, что непосредственная проверка предпосылок экономической теории не является необходимой и может ввести в заблуждение; окончательный вердикт по поводу экономической теории должен выноситься в зависимости от их способности предсказывать явления, для объяснения которых они созданы»'. Пересмотрели свои позиции и лидеры соперничавших ранее концепций — «ультраэмпиризма» и априоризма. Хатчисон попытался доказать, что термин «ультраэмпирист» к нему не применим, поскольку теперь он считает опосредованную проверку предпосылок не менее эффективной, чем прямую, то есть фактически соглашается с Фридменом². Что же касается Роббинса, то в «Автобиографии экономиста» (1971) он признает, что уделял мало значения проблеме проверки теории, и пишет: «Глава о природе экономических обобщений имеет сильный уклон в сторону методологической концепции, которая сейчас называется эссенциализмом... Она была написана до того, как на научном горизонте взошла звезда Карла Поппера. Если бы я знал в то время о его новаторском изложении научного метода... эта часть книги выглядела бы совершенно иначе».

Итак, попперовский принцип фальсификации в интерпретации Фридмена завоевал положение доминирующей концепции метода экономической теории. Однако к концу 1970-х гг. непрекращающиеся экономические потрясения, глубокие изменения в философии науки, а также некоторые новые изыскания в области истории экономической мысли в значительной мере подорвали его статус. Многие учёные пришли к выводу, что на практике доктрина фальсификационализма сталкивается с рядом трудностей такого рода, которые ставят под вопрос её применимость в экономической науке. Это дало толчок новой методологической дискуссии, которую нельзя считать законченной и по сей день.