Методологический плюрализм

Логическое несовершенство или практическая неприменимость (а чаще то и другое вместе) всех рассмотренных нами методологических доктрин не могли не породить сомнений в существовании некоего универсального Метода с большой буквы, оперирующего только логикой и фактами и хорошо защищённого от различных форм иррационализма.

Например, Дж. Робинсон давно обращала внимание на малую эффективность методологических дискуссий, таких, как обсуждение исходных предпосылок теории. Одни предпосылки более удобны, а другие — более реалистичны. Выбор между ними определяется не какими-то высокими методологическими соображениями, а таким далёким от рациональности фактором, как темперамент ученого.

Вообще, с её точки зрения, метод представляет собой нечто, чем можно пользоваться, но нельзя определить. Методологию не почерпнёшь из книжек, утверждает Робинсон, когда человек хочет научиться кататься на велосипеде, он не читает инструкцию, а садится и едет. Так же следует поступать и в науке — отбросить все философские предрассудки и смело приступать к исследованию³.

В настоящее время подобный взгляд на метод, только более аргументированный и подкреплённый разработками таких философов-постпозитивистов, как Т. Кун и особенно П. Фейерабенд, широко распространился в экономической науке. Он получил название методологического плюрализма, так как придерживающиеся его экономисты — Д. МакКлоски, Б. Колдуэлл, X. Катоузиан и некоторые другие, отвергая идею единственно верного метода, признают равноправие любых способов обоснования теории.

Как полагают сторонники плюрализма в методологии, беда всех бытовавших доселе методологических доктрин (за исключением, может быть, системного моделирования институционалистов) в их бессубъективности. Коль скоро ни эмпирические, ни рационалистические концепции не смогли предложить логически безупречного и работоспособного критерия отбора теорий, вполне уместно было бы попытаться отыскать причину вытеснения одних концепций другими во внешней стороне науки — в социально-культурном контексте её развития, конкретной экономической ситуации, психологии учёного как личности. Однако сделано это не было.

В своё время крупнейший физик XIX в. Г. Герц, имея в виду уравнения электродинамики, писал: «Невозможно избавиться от ощущения, что эти математические формулы существуют независимо от нас и обладают собственным разумом, что они мудрее нас, мудрее тех, кто их открыл...». То же самое думают об экономических теориях и Хатчисон, и Фридмен, и Мизес, исключая, тем самым, субъект из теории познания.

Но науки без активно действующего в определённом социально-культурном контексте субъекта на самом деле не бывает. Учёный не столько открывает знание, сколько сам создаёт его. Допустим, один человек смотрит на лежащую на столе монету строго сверху, а другой — под некоторым углом. Первому она представляется кругом, а второму — эллипсом. Означает ли это, что кто-то из них ошибается? С позиции методологического плюрализма, нет. Если два утверждения — условно говоря, «верное» и «ошибочное» — противоречат друг другу, то последнее не следует расценивать как несовершенное и неадекватное. Оно просто выражает другое знание, нежели утверждение «верное», и потому имеет одинаковые права на существование.

В экономической науке как дисциплине общественной разброс мнений особенно широк. Так, главный конфликт капитализма марксист видит в присвоении капиталистом неоплаченного труда рабочего; для радикального либерала он состоит в ограничении государством свободы индивидуума; для феминистки все дело сводится к угнетению женщины мужчиной, а националиста больше всего беспокоит эксплуатация (реальная или мнимая) его народа другим. При этом все они хорошо аргументируют свои позиции и оказываются в той или иной мере правы.

Если примирить противоположные точки зрения не удаётся, то учёный, исчерпав всю собственную научную аргументацию, переходит от доказательства своей правоты на чисто рациональной основе с помощью логики и фактов к убеждению оппонента в соответствии с выдвинутым Фейерабендом лозунгом «допустимо всё». Как утверждают методологические плюралисты, эту тактику экономисты используют не только в критических ситуациях, а практически всегда. Они постоянно ссылаются на авторитеты, апеллируют к морали, стремятся привлечь на свою сторону общественное мнение, взывают к властям и т. п. Причём, в плане продвижения теории на рынке идей вненаучные способы убеждения действуют не хуже любого научного доказательства.

В этом отношении показательна история кривой Лаффера. В ходе своей первой предвыборной компании 1980 г. Р. Рейган обещал; 1) снизить налоги; 2) увеличить военные расходы; 3) сократить, а потом и ликвидировать дефицит бюджета. Очевидно, что эти обещания плохо стыкуются друг с другом: откуда взять деньги на военные расходы, если налоги сокращаются, и как в таком случае можно сбалансировать бюджет? Дабы закрыть брешь в программе президента его сторонники использовали так называемую кривую Лаффера, графически отображающую идею, что с повышением налогов поступления в казну увеличиваются лишь до определённого момента, после которого дальнейшее усиление налогообложения имеет обратный эффект. В свете этой идеи экономическая программа Рейгана стала выглядеть более связной. Предполагалось, что сокращение налогов усилит трудовую мотивацию, увеличит общую эффективность экономики, даст толчок экономическому росту, расширит налоговую базу и облегчит собираемость налогов. В результате поступления в казну возрастут настолько, что откроется возможность, как для расширения военных расходов, так и для постепенной ликвидации дефицита бюджета.

Гипотеза Лаффера подверглась эмпирической проверке. Расчёты показали, что сокращение налогов действительно способно стимулировать экономический рост, однако не в такой степени, которая могла бы обеспечить увеличение доходов государства.

Тем временем сторонники сокращения налогов развернули мощную пропагандистскую компанию в поддержку кривой Лаффера, включая широкое привлечение средств массовой информации и индивидуальную работу с законодателями. Причём аргументация строилась не столько на цифрах и фактах, сколько на красноречивых рассуждениях о соответствии их проекта духу американского индивидуалистического капитализма: человек работает не для того, чтобы платить налоги, идущие на содержание неэффективной бюрократии и оплату досуга бездельников, не желающих искать работу

Таким образом, на чаши весов были положены научное доказательство бесперспективности сокращения налогов в виде эмпирической проверки кривой Лаффера — с одной стороны, и вненаучные способы убеждения в необходимости налоговой реформы в виде риторики и морализаторства — с другой. Убеждение оказалось сильнее доказательства. Кривая Лаффера вошла важной составной частью в «рейганомику» и реформа была всё-таки проведена.

В подобных примерах методологические плюралисты видят однозначное подтверждение тезиса Фейерабенда о том, что в науке «допустимо всё». Если бы дело обстояло иначе, утверждает, например, Д. МакКлоски, то многих открытий, которые являются общепризнанными вехами в истории экономической мысли, просто не было бы. В частности, не произошло Вы кейнсианской революции.

«Общая теория» совершенно очевидно не вписывалась ни в какие методологические рамки. Как признают сами лидеры кейнсианства, высказанные в ней идеи были размыты, противоречивы, лишены микроэкономического обоснования". Такую работу априористы, считающие, что каждая категория с безупречной логикой выводится из неподлежащих сомнению постулатов, должны были бы с ходу отвергнуть. Не соответствовал труд Кейнса и эмпирическим критериям научности. Д. МакКлоски пишет: «Кейнсианские воззрения не были сформулированы в виде статистических выкладок вплоть до начала 1950-х гг., когда подавляющее большинство экономистов молодого поколения уже считало их правильными. К началу 1960-х гг. модели ловушки ликвидности и акселератора, несмотря на неудачи в их статистическом подтверждении, преподавались экономистам-первокурсникам в качестве общего места в науке»². Получается, что принятие «Общей теории» академическим сообществом было обусловлено какими угодно мотивами — атмосферой неудовлетворённости, порождённой Великой депрессией, уже сложившимся авторитетом Кейнса как учёного и государственного деятеля, его риторическим даром, личным обаянием или чем-то ещё, но только не строгим научным доказательством, как бы оно не понималось.

Отсюда методологические плюралисты делают вывод, что развитие науки идёт успешнее, когда учёный свободен от каких-либо методологических оков. Для сторонника любой концепции метода, который все ещё верит в его чудотворную силу, такое заявление звучит кощунственно. Однако сторонники плюрализма предлагают отнестись к этому как к данности. Почему экономисты должны строить методологию на основе каких-то философских предписаний, которые меняются с калейдоскопической быстротой, или имитировать методы других наук, тем более, что это все равно не получается? Не лучше ли черпать методологические знания из опыта собственной дисциплины? Но если так, то каким бы путем теория не пробила себе дорогу, она остаётся фактом истории экономической мысли и способ ее доказательства или убеждения в её необходимости заслуживает не меньшего уважения, чем любая философски обоснованная доктрина.

Если попытаться обозначить канву эволюции взгляда на метод в послевоенной экономической науке, то она могла бы выглядеть следующим образом:

1. На протяжении всей истории науки в ней существуют две противоположные традиции — рационализма, согласно которому путь к знанию лежит через разум, и эмпиризма, видящего источники знания в опыте.

В экономической науке 1940-1950-х гг. соперничество между этими традициями выразилось в противостоянии между эмпиристами (например, Л. Роббинс), которые считали экономическую теорию системой чисто дедуктивных выводов из постулатов, не подлежащих подтверждению или опровержению на основе опыта, и «ультраэмпиристов» (например, Т. Хатчисон), которые отказывались признать законность использования на любом уровне анализа утверждений, не подтверждаемых непосредственно.

2. М. Фридмен, видя сильные и слабые стороны обеих точек зрения, попытался найти золотую середину между ними. В работе «Методология позитивной экономической науки» (1953) он предложил строить теорию путём догадок и опровержений. Выдвигается произвольная гипотеза. Она не основывается на опыте и прямой эмпирической проверке не подлежит. Из неё выводится следствие-предсказание, которое сопоставляется с непосредственно наблюдаемыми данными. Судьба теории решается в соответствии с принципом фальсификации К. Поппера: если эмпирические данные подтверждают следующий из гипотезы вывод, она считается «пробно приемлемой», в противном случае — отвергается. В противоположность априоризму Фридмен считает, что только опыт решает судьбу теории, но в отличие от «ультраэмпиризма» не требует непосредственной проверки каждого звена теории, в том числе её исходных предпосылок.

Такая позиция привлекла многих своим решением проблемы соотношения мышления и опыта в познании экономических явлений. Предположение начинать построение со сколь угодно «нереалистических предпосылок» оставляет простор для смелого интеллектуального поиска, а категорическое требование заканчивать исследования жёсткой эмпирической проверкой выводов не позволяет учёному оторваться от твёрдой почвы фактов. После непродолжительной, но довольно оживлённой дискуссии точка зрения Фридмена была в целом принята в качестве общепризнанной концепции метода.

3. Однако кризис экономической науки 1970-х гг. и произошедшие к тому времени изменения заставили академическое сообщество серьёзно усомниться в философии науки. Многие учёные пришли к выводу, что общепринятая концепция метода не выполняет своих функций в силу несовершенства фальсификационистской доктрины, которая является её сердцевиной, и специфики предмета самой экономической теории из-за трудностей применения принципа фальсификации в ней хотя бы в ограниченных масштабах.

4. Это послужило толчком для формирования альтернативных концепций метода. Наиболее заметные из них — системное моделирование институционалистов (Ч. Уилбер, Р. Харрисон, Д. Фасфелд и др.); радикальный рационализм, который пытаются возродить последователи некоторых других научных школ; методологический плюрализм (Д. МакКлоски, Б.Колдуэлл и др.). Ни энтузиасты системного моделирования, ни сторонники радикального рационализма не смогли разрешить проблем, стоящих перед когда-то общепринятой концепцией метода, несовершенство которой сегодня очевидно для большинства специалистов. Поэтому в настоящее время все большее число экономистов склоняется к выводу об отсутствии единственно правильного метода и равноправии всех подходов к изучению действительности.

«Подобно тому, - пишет Б. Колдуэлл, - как не существует наилучшего способа слушать симфонию Чайковского, писать книгу или растить ребёнка, не существует и наилучшего способа исследования социальной реальности». По-видимому, на сегодня — это лучшая рекомендация, которую можно предложить работающим учёным.