Дефензивно-шизотипические пациенты 12 страница

Влас (47^м, 1д): «Здоровых мы только отталкиваем своей клиникой, мы им настроение портим. И врачи есть, что хотят психотерапевтически работать лишь со здоровыми, техниками всякими, они плохо чувствуют себя рядом с нами. Раньше я этого не понимал, не разбирался так в характерах людей. Не знал о себе, что могу, что не могу при всем желании, в чем моя какая-то все-таки сила. И обнажать свое всякое больное, как впсиходраме, не мог бы. А у нас тут щадящее лечение. Можно и не говорить о чем-то своем, если не хочется».

* **

Наташа (26^ж, 1в): «Никогда не смогу уйти из нашего Театра. Сейчас в этом убеждена. Я тут всех люблю. Это мой мир, и он защищает меня от враждебного мне мира здоровяков».

* **

При нередкой «схизисной» неспособности наших дефензивно-шизотипических и дефензивно-шизофренических пациентов оценить обстановку, отношение людей к своим словам и поступкам (вплоть до моментов отчетливой душевной обнаженности) они в то же время гораздо чаще бывают удивительно деликатными, благородными, тонкими душой. Изучая в ТТС (в том числе, в Театре) свою творческую схизисность-полифоничность, некоторые из них постоянно мучительно рассматривают свои слова и поступки: не вышла ли у меня какая-то нетактичность в общении с людьми. Они множество раз советовались со мною по этому поводу, я утешал их и со временем даже в моментах их душевной обнаженности стал сам видеть нечто не просто беспомощное, а беспомощно-грациозное.

* **

Смотрел по TV спектакль Малого театра — пьесу Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Тронула игра старого Евгения Самойлова в старом скупом ростовщике Крутицком со склеротически трясущимися руками. Вспомнил и старого Марка Прудкина в «Дядюшкином сне» Достоевского[206]. Подумал: если бы старые, слабые Самойлов и Прудкин играли в этих спектаклях людей помоложе, это было бы хуже и для их здоровья, а так им лучше. Они же творчески, глубже познают в игре свою старость, свое тело и свой характер в старости, и от этого светятся в целебном творческом вдохновении. Все это имеет прямое отношение к нашему Театру. Старик играет старика, психастеник — психастеника, аутист — аутиста, шизотипический пациент — себя самого. Творчески понимать-чувствовать себя в игре и в жизни (даже умирающимумирая) — это ведь и есть вдохновение, здоровье в высоком смысле.

Психотерапевтической ролью в психотерапевтической пьесе возможно вот так направлять страдающего человека к вдохновению-здоровью.

* **

Психопатоподобные — все же не для нашего Театра. Им надо идти в жизнь под прикрытием неулептила. Они нередко находят общий язык со здоровыми грубиянами, малонравственными авторитарно-напряженными субъектами, с порою обожающими их ювенилами, ювенилками.

* **

Пациенты-актеры все рассказывают, что часто живут и в жизни теми словами психотерапевтических пьес, постановок, какими играют на сцене; все это (слова, переживания) и в жизни живет, звучит в их душах, помогает выживать, посильно радоваться своей жизни. Ловят себя на том, что отвечают людям на их вопросы фразами из наших пьес, концертных рассказов. И от этого почему-то им хорошо. Аэлита (58^ж, 2а) предположила, что хорошо потому, что наши психотерапевтические пьесы нас сближают, соединяют в одну семью. Может быть, так оно и есть. Как это происходило в старину в домашних семейных театрах. Например, в Театре Андрея Тимофеевича Болотова[207].

* **

Репетируя и играя «Позднюю весну», изучаем разные, в соответствии с природой души, формы любви.

«Светлана. Я не понимаю этой безответной, платонической философии, но что-то таинственно-хорошее здесь чувствую и даже, кажется, сама к этому как-то тихо иду»[208].

* **

Василиса (25^ж, 1в) писала мне в письме (еще 11 мая 2001 года): «Я чувствую, что меня незаменимо поддерживают наши театральные занятия, занятия художественным рисунком... Сейчас я чувствую, что это... все... мое родное, мой Дом, неотъемлемая часть меня...»

* **

Новенькая Вилена (26^ж, 2в) уже пишет рассказ о недавней своей попытке покончить с собою. Деловито-деревянноватая, механически танцует с Климом (28^м, 4). Он рад, что хорошенькая Вилена охотно танцует с ним, худеньким, согнувшимся, заикающимся. Потом, за чаем, Вилена говорит с деревянным смешком: «Вот, большую шоколадку принесла и сама всю стрескала».

Год

Репетируем постановку «Зал редких книг».

Ирина (19^ж, 1г): «Как это понимать? "Пичугин любил так остро в первый раз. Он судил об этом по тому, что когда ел теперь что-то вкусное, например кусок торта в гостях у соседей, то страдал, что она этого не ест"[209]. Другое дело — мать не может есть, когда ребенок голодный, а тут Пичугин и Медведева...»

Вилена (26^ж, 2в): «Это от любви такое бывает. Я никогда не любила, но умом понимаю».

* **

Вилена многое хорошо, точно понимает умом. Она, кажется, и танцует с Климом (28^м, 4) одним своим умом на «деревянных ногах», но в ее движениях есть нечто манерно-аристократическое. И все-таки Вилена, кажется, уже живее, теплее, чем месяц-два назад.

* **

Из моих сравнительно недавних записей о Вилене в день первой нашей встречи (4 ноября 2003 г.).

Со слов суховатой, строгой, умной матери, Вилена — всегда необщительная, скрытная, очень ранимая, без друзей, с первого класса домашнее школьное обучение, училась всегда очень хорошо. 8 лет назад на выпускных экзаменах в школе возникло острое состояние тоски и страха, боль переживания своей непонятной вины, говорила, что сошла с ума и повесится. Это острое состояние продолжалось несколько дней до лекарственного лечения в психиатрической больнице. С тех пор не раз лечилась в психиатрических больницах, поскольку подобные расстройства возвращались, но все же окончила геологический техникум и 4 курса геологического факультета МГУ. В геологию «привели» ее геологи-родители. Осенью 2002 года не смогла учиться в университете из-за новой для нее остро возникшей глубокой апатической тоскливости и совершенной неспособности двигаться. Не могла взяться за книги, лишь под музыку иногда получались некоторые движения. Пыталась покончить с собой, наглотавшись нейролептиков, но спасена. После лечения в психиатрической больнице оставалась вялой, одновременно напряженной страхами, переживанием своей непонятной вины; попробовала работать в университете лаборантом, но «начальница» ругала ее за медлительность, за то что постоянно «огрызается». От «беспомощности, безвыходности своего положения» (неспособности делать то, что от нее требуется, с переживанием своей беспомощности-вины) 18 мая с.г. снова наглоталась таблеток — и снова спасена. С лета не работает, состояние уже не улучшается: апатическая депрессия с чувством вины и одиночества. В своем Психоневрологическом диспансере лечится хлорпротиксеном, паксилом. Направлена диспансером к нам с диагнозом «шубообразная шизофрения, дефект» для одновременной специальной психотерапевтической помощи (ТТС). Считает, что лекарства ее только «приглушивают», усугубляют апатию и свойственное ей чувство неполноценности и вины. Ей даже кажется, что без лекарств было бы лучше — «раскованнее». Ничего не хочется ей делать, непонятно чего боится сквозь свою лень-вялость. «Ухожу все в себя, а окружающий мир знаю плохо, в нем другие люди, другие дела. У меня с детства и особенно сейчас тяжелое чувство одиночества, вины и не хочется жить, потому что трудно так жить». Малодоступна в беседе. Деревянно-вяловата и в то же время напряжена. Гипомимична, нахмуренно-строга с врачами. Трудно ей думать. «Не оживляет даже приобщенность к коммунистической партии» (комсомолка) с митингами и т. п. Надеялась, что хоть это оживит ее душу, придаст смысл ее существованию. Лептосомно-диспластического сложения. В настоящее время без острой психотики.

* **

Итак, мы согласились с диагнозом шубообразной шизофрении (с особым, деревянно-эмоциональным дефектом)[210] и считаем своей сегодняшней задачей оживить, согреть Вилену нашим теплом в группе творческого самовыражения, в Студии целебной живописи и фотографии, в Театре, в индивидуальных беседах с лечащим врачом, в гипнотических сеансах.

Вилена понемногу все-таки, кажется, оживает с каждым месяцем. Уже и танцует не как машина. В голосе появляются ниточки нежности (любовные роли). Занимается Вилена необыкновенно усердно. Входит умом в характерологические подробности (изучение характеров). Рассказывает об этом — как хорошо выученный урок. И сердится, если какое-то занятие по характерам откладывается или заканчивается раньше, чем ей хотелось бы.

* **

В Театре Вилена поначалу играла и танцевала на одной ноте и сама была этим недовольна. Говорила: «Не приходит что-то чувство жизни». С Нового года, Вилена сделалась немного живее, теплее, сердечнее. Неужели мне это кажется? Сказала, что принесет свой рассказ и будет читать в концерте.

* **

Вилена (26^ж, 2в) деревянно-однотонно читает в постановке «Зал редких книг». Но ей нравится у нас. С нами ей «больше хочется жить». Рассказ о попытке покончить с собою (непременно хочет читать такой рассказ в нашем концерте) просим Вилену переписывать и переписывать, по возможности, усиливая в нем светлое. Вилена искренне (как говорит) прибавляет в свой рассказ «светлые пятна». И название переменила: не «Попытка самоубийства», а «История болезни». Вот этот рассказ после нескольких доработок, сделанных Виленой.

История болезни

Решение покончить с собой возникло у меня еще в Психиатрической больнице имени Ганнушкина. Я купила две упаковки феназепама (это такое снотворное) и приняла 150 таблеток в субботу, оставшись дома одна. Потом у меня спрашивали: «У тебя была депрессия, что ты так поступила?» Никакой депрессии у меня не было. Наоборот, перспектива избавиться от вечной необходимости что-то делать нравилась мне. И мне не верилось, что за самоубийство я буду обречена на вечные муки. А что касается родителей, то я была уверена, что они перенесут этот удар. Я чувствовала себя совершенно спокойно, глотая белые круглые таблетки и запивая их водой.

Я пробыла без сознания шесть дней. На седьмой день я пришла в себя. Когда я очнулась, то пожалела, что осталась в живых, но смирилась с этим. Сначала мне было плохо, я еле передвигалась. Помню, я с отчаянием в глазах посмотрела на женщину, которая принесла мне еду, а она резко сказала: «Не смотрите на меня так, я вам ничем помочь не могу». Какая черствость! Впрочем, не мне об этом судить — ведь я не пожалела своих родителей.

После того как я пришла в себя, меня отправили в психиатрическую больницу имени Алексеева. Первые несколько дней я чувствовала себя неплохо, потом мое состояние ухудшилось. Я просила маму, чтобы она забрала меня отсюда, но она была неумолима. «Тебе надо лечиться. Я не заберу тебя себе на горе», — сказала она. И я осталась в больнице. Временами мне казалось, что я не выйду из нее никогда, я жутко хандрила. У меня появилась вредная привычка валяться днем в постели, прячась от дел. Она осталась у меня и после выхода из больницы.

Я решила, что больше не буду травиться, не пойду к терапевту с просьбой выписать мне таблетки снотворного. Другим способом я не решусь покончить с собой.

Через некоторое время мое состояние постепенно улучшилось, я мылась по два раза в день, ходила за едой, делала физические упражнения, аутотренинг, мыла посуду, учила наизусть «Евгения Онегина». Меня перевели в санаторное отделение, а потом и выписали.

Теперь мысли о самоубийстве продолжают изредка мелькать в моем мозгу, когда мне тяжело, но эти мысли, к счастью, несерьезны. Но я на всякий случай попросила маму спрятать лекарства подальше, чтобы не поддаться возможному искушению.

Я стала ездить на кафедру психотерапии на целебную живопись, гипноз, занятия в драмтеатре, на изучение характеров и сеансы с врачом Светланой Федоровной[211]. В первое время это мне совсем не помогало, а было лишь способом убить время, но однажды наступил перелом. У меня вышел разговор со Светланой Федоровной. Она сказала: «Вилена! Ты не хочешь сюда ездить, ездишь лишь потому, что тебя заставляет мама. Лечение тебе не помогает, потому что ты не хочешь лечиться». Я ответила, что все поняла и что я захотела заниматься. Я действительно сильно захотела этого, и все это лечение мне, действительно, стало помогать!

Я не знаю, может быть, пройдут месяцы, может быть, пройдут и годы, но настанет момент, когда я всей душой, всеми клеточками своего тела приму и осознаю ту простейшую и банальнейшую истину, что жизнь — прекрасна.

Декабрь, 2003 г.

* **

Взрыв утром в вагоне метро на «нашей линии» (6 февраля 2004 г.). Террористический акт. Пострадала по дороге на работу семидесятилетняя мама Игоря (48^м, 1а). С обожженным горлом в Институте Склифософского.

Вечером так искренне, живо играли постановку «Зал редких книг» для слушателей нашей кафедры (врачей и психологов). Несомненен был особый торжественный подъем в душах пациентов-актеров. Видимо, жить захотелось; вот такая душевная встряска произошла. И Игорь чудесно играл. О том, что могла пострадать мама, садившаяся в метро по утрам на «нашей линии», он подумал лишь поздно вечером, когда пришел домой, а мамы дома не оказалось. Они уже много лет живут вдвоем в двухкомнатной квартире.

* **

Как Влас (47^м, 1д) представляет себе «художественную культуру». «Это все равно как яма посреди большого города. Всякие художники в широком смысле (философы-идеалисты вместе с ними) только в ней, в этой яме, и могут жить своими сочинениями-фантазиями. Вокруг ямы — здоровое человечество; эти люди могут по временам забежать в яму, например, на балет, подпитаться сказкой, вытеснить ею правду о смерти. А мы (такие, как я) не способны жить культурой-сказкой, живем естественно-научной трагической правдой. Тоже выживаем, лечимся, но по-другому. Как, например, Эйнштейн с детства лечился наукой. Вне человеческой цивилизации — животные. У них своя правда. Она в том, что они не думают о смерти. А мы здесь выживаем, благодаря двум костылям — группе творческого самовыражения и Театру».

* **

Игорь все время в Институте Склифософского с мамой, ночует там на кушетке в коридоре. В ожидании операции. Говорим иногда по телефону. См. об Игоре в гл. V (1а).

* **

Свой рассказ «История болезни» Вилена (26^ж, 2в) довольно выразительно, с успехом прочитала в концерте. После концерта Вилена на нашем чаепитии танцевала с Климом (28^м, 4). Танцевала вроде бы живее (но все же еще машинально-деревянно, хотя и с оттенком свойственной ей аристократичности, манерности). Через 3 дня после этого дома Вилену снова остро охватили суицидальные стремления, и она открыто заговорила о самоубийстве. Мать вызвала «перевозку», и Вилена (уже после 2 прежних серьезных суицидальных попыток) была решительно насильственно стационирована в психиатрическую больницу. «Что ты делаешь! — кричала она маме, когда санитар и фельдшер вели ее в машину. — Я же там это сделаю!» Больничное лекарственное лечение не помогало. Вилена отчаянно просила маму взять ее домой, но мать не соглашалась. Через полмесяца пребывания в больнице, ночью, когда дежурная медсестра и санитарки что-то праздновали в кабинете, Вилена повесилась в туалете на полотенце. Об этом мне сообщил шепотом Клим в коридоре амбулатории (он навещал Вилену в больнице). В этот же день мать Вилены спокойно рассказала мне по телефону некоторые подробности, отмеченные выше, и добавила, что Вилена не могла ей простить то, что они тогда вместе не вернулись домой «от ворот приемного покоя». Еще мать сообщила, что священник, который крестил ее дочь в прошлом году, сказал, узнав о стремлении Вилены к самоубийству, что «ей там будет лучше». Мать и сама не сомневалась в том, что Вилене «сейчас лучше, чем нам здесь». Уговорились, что пошлю матери по почте наш новый сборник с рассказом Вилены, который уже вышел в свет. Вилена еще раньше мгновенно придумала себе в больнице псевдоним «Анна Колокольникова», узнав от матери, что прошу опубликовать рассказ непременно под псевдонимом, иначе это может быть душевным ударом для любящей Вилену бабушки. В этом сборнике («Оттепель») есть и другие рассказы Вилены — «Бомба» и «О нашем театре». Последний — всего в 2 строчки:

О театре я думаю с удовольствием, предвкушая чаепитие, чтение повестей вслух и дружеское общение. Я люблю наш театр [212].

* **

О том, что Вилены больше нет, «ребятам» не сказали и Клима (28^м, 4) попросили никому об этом не говорить. Да, Вилены больше нет, но вот же пишу о ней, и ее первые рассказы живут своей жизнью в нашем сборнике.

* **

Сохраняя, оживляя на репетициях (для будущих спектаклей) «Зал редких книг», взялись за постановку по повести «Психиатр Гречихин»[213].

Говорим-размышляем о том, что нам важно знать и то, что происходит в душе психиатра, и то, что происходит в душе его пациентки. Сразу же выяснилось, что многие пациенты-актеры (особенно женщины) стали с охотой вспоминать, анализировать свои отношения с психиатрами благодаря этой повести.

Довольно подробно выясняли особенности эмоционального психотерапевтического интимного контакта в психиатрии. Рассказывал о работах Якоба Клези, Макса Мюллера, Гаэтано Бенедетти. Да, мы и в Театре нашем учимся психиатрии, психиатрической психотерапии, становимся немного психиатрами-психотерапевтами и для себя самих. ТТС, включая Театр, есть изучение элементов психиатрии, характерологии, психотерапии в творческом самовыражении, в исполнительском творчестве — для поиска своего пути, своей ниши.

Пациенты-актеры заметили, что Гречихин и сам лечится в психотерапевтических беседах с Наташей. «Раненый целитель» (К. Юнг) Гречихин тоже, выходит, по-своему нездоров. Прошу в следующий раз спрашивать меня обо всем непонятном.

* **

До чего хорошо, проникновенно-одухотворенно читают наши шизотипические «девушки» Наташу в «Психиатре Гречихине». Все Наташи чудесны. Могу объяснить это только тем, что они испытывают серьезное душевное созвучие с Наташей и втайне мечтают о таком молодом докторе-психотерапевте, как Гречихин. Боже мой, это их жизнь.

Диалоги все же хорошо бы знать близко к тексту, чтобы отрываться, сидя за столом, от книжки и как-то взаимодействовать, хотя бы смотреть выразительно друг на друга.

Елизавета Юльевна подбирает для этой постановки слайды, музыку. Центральная тут тема — времена года.

* **

Говорили откровенно о Гречихине. Как все же он себя ведет с Наташей. Хорошо ли это? Психотерапевтическая любовь и просто человеческая (мужская, женская). Как это возможно разделить? Ни у кого из эндогенно-процессуальных «девушек» не было сомнения в том, что помочь Наташе могла только такая психотерапевтическая любовь. Говорили: другой психотерапевт не мог бы Наташе так по-человечески помочь. Вот и Влада (35^ж, 1ж) сказала, что другой психотерапевт, психотерапевт, чувствующий себя проводником Божественной любви, не смог бы ей, Владе, помочь. Все «девушки», кроме верующей Глафиры (34^ж, 1д), согласились с ней в отношении себя тоже. Елизавета Юльевна тихо-добродушно ворчала, что Гречихин «подлец». Ей пациенты поясняли, что если в депрессивной душе сформировалась любовь к врачу, то совсем необязательно врачу отвечать этой душе взаимностью. Для Наташи стало лучше как угодно с ним, чем «никак» (то есть не жить). И даже лучше, когда без ясной, отчетливой взаимности. Здесь лечит и сама Тайна, как в чеховской «Шуточке».

Гречихины наши с охотой стремятся почувствовать себя психиатрами. Понимают, что доктор постоянно посматривает на себя сбоку, мягко или строго иронизирует над собою.

* **

Итак, мы здесь учимся не просто играть, а чувствовать, но чувствовать по-своему, а для этого и нужно знать свою особенную природу.

* **

Спросили о Гречихине: сколько психотерапевтических влюбленностей одновременно может нести психиатр в своей душе? И еще: бывают ли счастливые браки психиатров с пациентками? Многие наши «девушки» сознаются в том, что для них лучшим мужем был бы психиатр, поскольку не требовал бы от больной жены то, что нельзя требовать. Но еще лучше, чтобы просто по временам встречаться для непосредственной, живой помощи, а в другое время «он помогал бы мне, живя в моей душе». Елена (30^ж, 1е): «Любой женой быть трудно больному человеку, сил не хватит, с хозяйством замучаешься, ребеночек только ненадолго оживит, трудно по-нашему болеть, для этого нужно немало спокойного одиночества. Это чаще только так кажется, что замужество вылечит».

* **

«Сверх-задача» в «Психиатре Гречихине». Пациенты-актеры сами ее сформулировали. Есть Наташина напряженная тоска-безразличие, в которой жить таким неполноценным «обломком человека» не хочется. Что смягчает-просветляет эту тоску? Влюбленность (в самом широком смысле), которая есть одновременно вдохновение-смысл. Что усугубляет эту тоску? Насилие над твоей личностью, унижение. Вот все это должно быть у каждого актера в душе во время спектакля-постановки — и тогда этим проникнутся и зрители.

* **

Уже несколько месяцев приходит в Театр грустно-синтонный, душевноздоровый муж Эльвиры (35^ж, 1е). Они ровесники. Видно, что он (пусть его зовут Симон) любит ее очень и жалеет ее в ее вялой и напряженной депрессивности, тягостной деперсонализационности, хочет помочь оживлению души Эльвиры. Симон с охотой сам играет и в «Зале редких книг», и в «Психиатре Гречихине». Слишком уж он спокоен, здоров душевно — и этим выпадает из труппы. Но так радуется, когда Эльвира оживает в Театре, становится прежней, как ему видится, чувствуется, — такой, какой знал ее прежде.

* **

Давали «Психиатра Гречихина» на Международном конгрессе психотерапевтов в Москве (21 мая 2004 г.). Закончился спектакль, а зрители не хотели уходить. «Пронзило душу» — и другое подобное говорили нам коллеги. «Так все это напоминает мои переживания в молодости, напоминает моих пациенток, как это все важно», — пришлось услышать.

* **

Репетировали сцены из пьесы «В день рождения Харитона»[214]. Многим было близко, очень понятно место в пьесе, где Олесю и Харитона сближает-оживляет, зажигает, вытаскивает немного из вялой тоскливости, деперсонализацион-ности разговор о любимой ими обоими книге детства.

* **

Адам (63^м, 2а) полгода уже выходит из дома один раз в неделю — и лишь в магазин: от скованности в теле и еще боится в своей депрессии всякого бредового преследования. Живет в отдельной квартире вместе со своим котом. Жалость к голодному коту толкает в магазин, а то бы сам ел только кашу. Говорили с Адамом сегодня по телефону. Сказал, что постоянно советуется со мной внутри себя. «Может быть, этим и держусь». С охотой слушает о делах в Театре, о наших конференциях (большая группа творческого самовыражения). «В таком тяжелом состоянии» («99 % времени лежу, 1 % — что-нибудь в дневник переписываю») яснее ему стало, что и Театр, и то, что стал медиком-литератором (пишет и печатает о своих душевных переживаниях, о ТТС), а еще членом Профессиональной психотерапевтической лиги, — все это оживляло его и хотелось писать о себе в разных лицах. В самом деле, Адам так много интересного, важного написал, напечатал о ТТС психотических расстройств (в сущности, на своем примере).

* **

Наташа (26^ж, 1в), маленькая ростом, колкая, слезливая, тревожная, ранимая, писала, защищала дипломную работу в своем Институте, пропустила 2 месяца и пожаловалась, что «потеряла тепло Театра». Теперь снова светится, играет в «Зале редких книг», но не решается играть Наташу в «Психиатре Гречихине», потому что «Наташа полюбила своего доктора — и от этого ведь может быть плохо Наташе».

* **

Проникли все же в пациентов-актеров слова Степана из пьесы «В день рождения Харитона» о том, что «именно мы, нервные, с переживанием своей неполноценности люди, составляем ту бесценную почву, на которой вырастают гении», и «какие бы мы ни были нахлебники-идиоты с точки зрения здоровых, но именно в нашей среде зарождаются гении и от нас происходит энергетическое поле бескорыстной заботы друг о друге» (с. 46). Кстати, убедительные доказательства сего, например, — в книге Эрнста Кречмера «Гениальные люди» (1999), в книге Александра Владимировича Шувалова «Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий» (2004).

* **

«Зал редких книг». Обстановка, жизнь на теплоходе, любовь Медведевой и Пичугина на реке — все это, оказывается, так важно для наших пациентов-актеров.

Арсений (23^м, 2а): «Со мной все это тоже могло бы быть — как с Пичугиным. Хотя и не было в жизни».

Виола (23^ж, 1г): «Убеждена теперь, что если влюблюсь, то для меня тоже редиска будет очень красной, лук — очень зеленым, лимон — очень желтым, золотым...»

Вячеслав (28^м, 2а): «Выходит, для психастеника Пичугина в любви необходимо единство мыслей, взглядов, философии с любимой женщиной?.. А если тут серьезное несогласие — так и любовь невозможна?»

Вероника (40^ж, 1е): «У психастеников жухлая подкорка, они не опьяняются ощущениями, чувственностью, у них мыслительные эмоции... Потому все так. А циклоиду — все равно, что там женщина думает, как философствует. Медведева все же циклоидная, грустно-синтонная. Для нее одно дело — размышления, споры идейные, а другое — влеченческая, теплая любовь-опьянение, свое гнездо, семья, и это для нее главное... Потому и разрыв у них случился».

* **

«Зал редких книг». Влас (47^м, 1д) помогает нам как режиссер: «Что же вы, Пичугин и Медведева, любовное произносите, а будто засыпаете. Вцепились в строчки глазами, а души заперты. Выразительнее читайте, как про себя, как свое. Чтобы душа жила».

Год

«Клубничка».

Матильда (27^ж, 2а): «Характеры тут такие яркие, смешные, что у меня они уже все в голове: Психастеник Вася, Шизоид Вениамин...»

* **

Пришел в нашу амбулаторию и в том числе в Театр Мирон (38^м, 2а). Инвалид II группы, он почти безвылазно лет десять сидел в депрессивной заторможенности-застенчивости в своей квартире. Жил там вместе с хлопотуньей-матерью. Изредка выходил с матерью лишь в свой Психоневрологический диспансер. Раза два в неделю играл в шахматы с соседом, тоже душевнобольным. В первый же свой вечер в нашем Театре с нежной благодарностью, сияющий, танцевал с девушкой, танцевал (неумело переставлял ноги под музыку) впервые в жизни — и мать в восторге поглядывала за сыном в щель. Потом Мирон довольно хорошо, ворчливо, играл-репетировал в пьесе-сказке («Новый год в лесной избе») Пса Гаврилу. С охотой пришел к нам Мирон и в следующую пятницу, и в третий раз. Но тут Елизавета Юльевна попросила меня попросить его, чтобы он, хотя бы перед Театром, мылся, пользовался дезодорантом или одеколоном. Попросил при расставании, в коридоре, Мирона об этом. И его мать (стояла недалеко) я попросил помочь тут ему, она как будто бы радостно обещала. Но вот уже месяц как Мирон не приходит в Театр. По телефону узнаю, что он не хочет мыться перед Театром. Только в субботу готов мыться — и то не каждую. Выходит, ему легче не прийти к нам, нежели помыться? Что делать? А может быть, для тех двух наших «девушек», что охотно танцуют с Мироном, это не так уж важно? Но как я их об этом спрошу? А Елизавета Юльевна и спрашивать не хочет: убеждена, что «девушкам» противен запах Мирона.

* **

Вышло замешательство в начале нашего пятничного вечера-репетиции, когда после танцев сели за стол пить чай и уже вовсю разговаривали про всякое. Валентин (29^м, 2а) — он не так давно к нам пришел — встал и сказал серьезно, строго и обиженно: «Как же так, у меня сегодня день рождения, а мне никакого подарка!» Валентин это детское, неловкое для нас, сказал, конечно же, и по причине своего особенного душевного расстройства. Мы старались быстро все поправить. И коробка конфет нашлась, и подарок. Но заноза вины-неловкости осталась в моей душе. Ох, как важно тут собранным быть в отношении дней рождения пациентов, всякий раз проверять по своему «Ежедневнику», когда кто родился. «Ребята» обычно в свой день рождения что-то праздничное приносят (торт, мороженое и т. п.), а Валентин бедный парень, живет вместе с хмурой нелюдимой матерью, тоже пенсионеркой, и не смог нам угощением напомнить о своем празднике. Наш Театр, как выяснилось, единственное «праздничное место» в его жизни.

* **

Валентин готов играть в сказке («Новый год в лесной избе») только Кота Тютика. Хочет быть аристократом.

* **

Спорили о том, кого возможно назвать «одухотворенным человеком». Одни говорили, что лишь христианина можно так назвать. Другие — что вообще верующего в Добро, независимо от религии, которую исповедует, то есть любого религиозного человека. Третьи говорили, что одухотворенный человек может быть и атеистом. Это — творческий человек, делающий все неповторимо по-своему и, значит, живущий в творческом вдохновении, с добром и смыслом в душе, понимающий, во имя чего живет, что для него важно в жизни, а что не так важно.