Дефензивно-шизотипические пациенты 7 страница

Некоторые наши пациенты из этой группы считают себя склонными к «самоанализу», «философским размышлениям», но и это все тут довольно примитивно, а то и резонерски сусально. «Самоанализ» часто для них упирается лишь в вопрос — «почему это вот так, а не этак?»

Телосложение обычно грубовато-диспластическое. Нередко по временам невротические (точнее, неврозоподобные) дисфункции с инертной ипохондрической тревожностью.

См. также о простодушных органических акцентуантах, склонных к пьянству (Бурно М.Е., 2000а, с. 498-503) и об «органическом характере» с примерами из мира духовной культуры у П.В. Волкова (2000).

В группе творческого самовыражения (в том числе, в нашей Студии целебной живописи и фотографии), в Театре эти пациенты, как правило, не могут не обнаруживать свою неуравновешенность-возбудимость. Однако все же дефензивность, пусть грубоватая, окрашивает агрессивность красками неуверенности-беспомощности. Даже задиристо-дураковатые пререкания с психотерапевтом, товарищами по группе (даже с отчаянно-сердитым битьем пяткой об пол от негодования) не вызывают к себе обычно той неприязни, которая происходит от истинной, продуманной агрессивности-жестокости, безнравственности-садистичности. Однако если эти пререкания серьезно нарушают одухотворенную работу группы творческого самовыражения или репетицию, то последующие переживания психопатом вслух чувства вины, самоугрызения (часто с назойливыми просьбами простить) уже не исправят поломанного.

Из всей ТТС существенно помогает здесь лишь Театр. Изучение характеров в группе творческого самовыражения чаще всего «не в коня корм»[187] и даже может повредить, поспособствовав вспышке сверхценной подозрительности с навешиванием характерологических ярлыков, поспособствовать неприязни к тому, кого пациент посчитал, например, «истериком». Например: «меня эти истерики и эпилептоиды презирают за мой характер, не любят во мне чеховского психастеника, хотят вытолкнуть из амбулатории». Здесь очень важно психотерапевтически помочь пациенту изучить и свои дурные черты, точнее, понять-прочувствовать, что это дурно. Например, дурно до мелочей записывать в записную книжку, сколько денег потратил на девушку, которая нравится («мороженое, ручку подарил, сто граммов карамели» и т. п.). Записывать для того, чтобы подсчитать и укоризненно сообщить общую сумму девушке, когда она скажет тебе что-то обидное.

Не удается тут обычно развить и более сложных, не душевных, а одухотворенных переживаний в общении с природой. «Вот мое отношение к природе, — рассказывает Владимир (28^м, 3г). — Люблю на даче посидеть у костра, выпить горячего чаю с лимоном, почитать книгу. То есть на природе мне нравится». Эти пациенты нередко буквально рвутся к природе из «душегубки» города, мчатся в электричках подальше от городского, раздражающих их людей. И по-своему грубовато благодарны природе за свое успокоение с нею. Максим (39^м, 3г) пишет мне следующее. «В вагоне довольно много народу, это раздражает. <...> Наконец кончаются городские дома, дорога входит в лес. На станции «Горенки» из поезда вываливает целая демонстрация. Начинается постепенно усиливающийся снегопад. Привычно посмотрев расписание поездов к Москве, направляюсь в сторону леса. Иду сначала по главной аллее, затем сворачиваю на наиболее безлюдную дорогу. В отличие от города, где снег весь уже сошел, в лесу он еще лежит довольно толстым слоем. Дороги покрыты льдом, поэтому иду медленно, не спеша, смотрю на деревья. Белые голые березы перемежаются с вечнозелеными соснами и елями. Кое-где на полянах чувствуется запах свежеспиленных сосновых бревен. Дорога приводит к уже знакомой поляне с небольшим озерцом. Оно еще полностью покрыто льдом. Пора поворачивать обратно, чтобы не опоздать на электричку. Возвращаюсь тем же путем, наслаждаясь безлюдьем, спокойствием и гармонией природы. Поезд за полчаса доставляет меня к станции метро «Площадь Ильича». Войдя в метро, ощущаю приступ зевоты» (1995 г.).

Некоторые дефензивные органические психопаты, обычно довольные Театром, просят о том, чтобы в Театре было поразвлекательнее. Так, Владимир (28^м, 3г) пишет мне в письме (17.02.2005): «Благодаря нашему Театру я лучше стал общаться с людьми, у меня появились друзья. Я надеюсь, что с помощью Театра, если я буду учить роли, пропадет застенчивость и улучшится память. Пьесы, которые мы изучаем в Театре, — с глубоким жизненным смыслом. Я отношусь к этому с большим пониманием и буду стараться исполнить роль, которую мне поручили, как можно лучше. Еще мне хотелось бы предложить больше проводить развлекательных мероприятий. Можно петь песни всем вместе, еще больше танцевать, играть на гитаре, разыгрывать призы, читать стихи. Чтобы было весело. Потому что когда людям весело, они становятся более раскованными и забывают о своих проблемах. Я в этом убедился на собственном опыте». В то же время эндогенно-процессуальные пациенты-актеры часто против больших, частых увеселений. Они хотят (и с помощью Театра тоже) погружаться творчески в свои переживания, постигать себя, свои жизненные трудности, не отвлекаясь от них «развлекаловкой». Но другие дефензивные органические психопаты тянутся в Театре к грустному, серьезному. Они стремятся играть в Театре одухотворенно сложные роли, но все же лучше, естественнее, чувствуют себя в Псе Гавриле, Коте Тютике, Медведе, Волчице («Новый год в лесной избе»), в Сергее, Вадиме («Поздняя весна»). Однако одухотворенно-сложные роли здесь способствуют, пусть внешне, духовному облагораживанию этих пациентов. Пусть это впечатление внешней духовной мягкости быстро проходит, но эта «духовная мягкость» может возвращаться по временам — и пусть пригодится в жизни для хотя бы внешне серьезного общения с людьми хотя бы словами роли.

Каким образом здесь помогает наш Театр? Что он дает? Сами пациенты рассказывают об этом так. «Стал более уверенным в себе, даже появилось какое-то уважение к своей личности». «Осознал свои психастенические ценности». «Меньше, гораздо меньше стало дурацкого самоанализа типа что сделал, что сказал (ах, какой я глупый!), и не столь важно стало, кто как на меня посмотрел или смотрит». «Настроение уже не скачет так сильно, как раньше: подавленно-тоскливое — радостно-возбужденное». «Научился прощать себе — пусть не все, но многие недочеты». «Моя тревожность стала слабее. И она уже не бывает столь длительными периодами». «Нет уже и прежней навязчиво-нагнетающей меня возбужденности, взбудораженности, мучавшей меня по несколько дней. Теперь если она и приходит, то на час-два и проходит». «Стал получать, пусть временами, удовольствие от жизни: от хорошей музыки, красоты природы, общения с людьми, от того, что пишу маленькие рассказы». «Прежняя свойственная мне гиперкомпенсация тоже уходит, и я становлюсь, ну, если не самим собою, то похожим на самого себя». «Изменил, пусть и немного, свое отношение к природе. Зима и осень уже не кажутся мне скучными и ужасными временами года». «Стал с большим интересом общаться в нашем театре с людьми. Общаюсь с Валей, Славой, Сашами, Таней». «Появилось желание действовать. И оптимизм, пусть временами, но все же оптимизм. Раньше ничего не хотелось делать, во всем виделось плохое. Сейчас многое изменилось». «Театр особенно помог разобраться в людях, в характерах: что от кого ждать можно. Стало поменьше страхов и сомнений». «Лечение в театре умиротворяет: все как-то становится проще. Сыграю роль — и легче, лучше на душе. Какая-то необыкновенная легкость на душе после репетиции. Будто оковы сняли». «Нашел в театре человеческие, теплые отношения. Не смеются тут надо мной, можно по роли потанцевать с девушкой и даже поцеловать ее. В обычной жизни для меня это недоступно». «Пожалуй, в институт поступать не стану. Найду свою более интересную нишу в жизни». «Узнал здесь, что добросовестность, порядочность, доброта к людям, склонность к анализу у меня — от психастенического характера. Это мои ценности. А раньше был сосредоточен лишь на своей слабости, комплексах». «Теперь рассказываю о своих обидах товарищам в нашем театре, они понимают, сочувствуют. А раньше рассказывал всем, кому мог, и получал за это обидные подзатыльники и возникали агрессивные срывы». «Здесь, в театре, мы говорим на одном языке. Мы ранимые. Здесь, у нас, люди сложнее, чем человек на улице».

Дефензивные органические психопаты обычно лечатся в Театре сравнительно недолго — несколько месяцев или лет. Затем живут среди здоровых, работают, стараясь притворяться здоровыми (так, как научились этому у нас). Изредка теперь посещают наш Театр.

Изредка наши дефензивные органические психопаты, прежде довольно легкомысленные, с годами все же обретают в Театре, может быть, благодаря, в том числе, нашей человечной атмосфере в ТТС, смею думать, способность к более глубоким, серьезным нравственным переживаниям. Хочется сказать: дозревают порою до истинной тревожной самоотверженности. Так, Максим (39^м, 3г) покорно женился по совету родственников на женщине, которая оказалась тяжелой душевнобольной с ипохондрическим бредом. Она не выпускала и не выпускает его из квартиры более чем на полчаса (в магазин), грозясь иначе выброситься из окна. Она требует постоянно, чтобы ее лечили (в том числе, хирурги, но только не психиатры). Лечить ее соглашались и соглашаются лишь коммерческие врачи. Максим, не слушаясь нас, потратил на хирургическое «лечение» жены (операции на позвоночнике) почти все солидное наследство, оставшееся ему от покойного деда (единственного своего родственника). Уже годы он оберегает жену от психиатров (боится, что иначе она покончит с собою), терпеливо служит ей. Она все эти годы не встает с постели. Живут они теперь на ее небольшую пенсию, бедствуют. Жена не разрешает ему, инженеру-связисту, работать вне дома. Максим уже спрашивает, возможно ли и ему в таком положении получить инвалидность...

Своей огрубленно мерцающей душой органический психопат, как отметил уже, порою выражается самобытно, грубовато-точно. И весьма деловит. «Я еще не вырос из вашей амбулатории, — сказал мне Владимир (28^м, 3г). — Не готов еще жить со здоровыми. Но процесс идет. Театр помогает. Однако сколько же у вас в театре нелепых, вялых, безразличных и напряженных тютей. Конечно же, с ними я навсегда не останусь». А дефензивных дебилов, в отличие от органических дефензивных психопатов, ни напряженная вялость, ни нелепость, ни другие проявления душевной болезни наших эндогенно-процессуальных актеров не смущают.

Дефензивные дебилы

По Г.Е. Сухаревой (1965), олигофрения (малоумие) есть непрогредиентное малоумие (слабоумие), возникшее по причине выраженного недоразвития (вообще выраженных нарушений развития) головного мозга и часто всего тела в утробе матери и в первые годы жизни (до 3 лет), пока еще не сложилась личность в самых общих чертах. Основной клинической особенностью здесь является «диффузный «тотальный» характер олигофренического слабоумия» в отличие от «других форм органического слабоумия, обусловленного деструкцией уже сформировавшихся систем, при которых снижение интеллекта характеризуется неравномерностью и мозаичностью». В случае олигофрении «страдает не только познавательная деятельность, но и личность в целом» (с. 21). Это личностное страдание, по-моему, в клинической беседе сказывается в том, что даже самый «легкий» олигофрен, дебил[188], по причине его приверженности лишь к штампам, по причине болезненной слабости обобщения, отвлеченного (абстрактного) мышления, — не обижается, когда над ним диагностически-дружелюбно подшучиваешь, не замечает этого. В сущности, некритичностью (неспособностью понять-почувствовать отношение к себе со стороны других людей, неумением видеть себя сбоку) и обнаруживается тотальность (глобальность) слабоумия, даже неглубокого, неспособность элементарно охватить умом всю обстановку.

Недоразвитие телесное здесь, как известно, сложно-разнообразно (дисплазии телосложения, дефекты строения черепа, аномалии развития внутренних органов, неврологические стигмы и т. д.; см. у Г.Е. Сухаревой (1965)). Нередки и двигательные расстройства. У торпидных (дефензивных) олигофренов (в том числе, у дебилов), как отмечает Г.Е. Сухарева (1965), «двигательная недостаточность обычно проявляется в бедности, однообразии движений, резкой замедленности их темпа», «обычно страдают не только пирамидные, но и экстрапирамидные компоненты моторики, что выражается в резкой вялости мимики и пантомимики, отсутствии ассоциированных движений, питекоидной (обезьяноподобной. — М. Б.) позе, неловкости, угловатости движений» (с. 32). Все это в смягченной форме свойственно и нашим дефензивным дебилам в ТТС и, в частности, в Театре. Дефензивный (торпидный) дебил, пожалуй, ближе всего клинически к «постоянно обиженному» в типологии олигофренов Курта Шнейдера (среди других олигофренических типов — «инертно-пассивный тип, «ленивый жуир», упрямый эгоист, бессмысленно упрямый, постоянно удивляющийся, закоренелый ханжа, коварный хитрец, прямодушно-назойливый, самоуверенный всезнайка, хвастливый болтун, <...> агрессивно-нападающий» (цит. по О.Е. Фрейерову (1964), с. 48).

Дефензивный дебил может быть по-своему (по-примитивному) и сердечен, и добр, и стеснителен, и нерешителен, и тревожен, и заботлив. Он жалуется на застенчивость, на трудности общения с людьми. Именно дефензивные дебилы (не эректильные, агрессивные), побывав в группе творческого самовыражения и в Театре, тянутся туда вновь и вновь. И особенно — в Театр.

Дефензивным дебилам, в отличие от агрессивных и апатически-вялых, особенно достается в жизни по причине их беспомощности (прежде всего). Так, Василий (37^м, 4) был изнасилован во флоте матросами (видимо, в том числе, и по причине своей неловкости, безотказности, медлительности, беззащитности). Он поступил в нашу амбулаторию еще с остатками реактивного ступорозного состояния, «надругательство долго снилось». Анне (40^ж, 4) удалось благодаря вызубриванию окончить несложный институт, и она вполне справлялась с работой «лаборанта по молоку» (мыла посуду, что-то измеряла и радовалась, что приносит добро людям). Но родители, химики, истерзали ее требованиями работать над диссертацией: сами научные работники, они долго не могли понять, что их дочь не способна к здоровому обобщению, тем более — научному. Однако чаще выраженное отставание в развитии обнаруживается у дефензивных дебилов уже в первые годы жизни: они, во всяком случае, нередко учатся во вспомогательной школе.

Внешний вид этих наших пациентов обнаруживает их органическую «поврежденность»: «рассеянную микроневрологическую симптоматику» (Г.Е. Сухарева), или дегенеративные, дизрафические признаки (признаки вырождения) старых авторов (Морель, Маньян). Это — разнообразные грубовато-необычные формы головы, рук, ног, грубые черты лица (дегенеративное, хотя нередко и виновато-грустное, лицо, органически бедная мимика, органически наморщенный гармошкой лоб и т. п.). Насильственно закатывают глаза, вытягивают вперед губы. Бывают у них и своеобразные навязчивые расстройства (например, в виде органически-неукротимого навязчивого мытья красных уже рук) и примитивные тревоги, страхи общения — поначалу с одноклассниками, учителями, а потом и с сослуживцами. Не могут усваивать обычную школьную программу, правильно понимать учителя, товарищей; возникают конфликты, душевные травмы от явных оскорблений одноклассников («дурак», «идиот»), разнообразных откровенных «пинков», изгнания из компаний. А им хочется общаться и даже, по возможности, что-то эмоционально, сердечно творить. Расстраиваются, грубовато печалятся или взрываются плачем, истериками, агрессией.

Они обычно ласково тянутся к животным и любят читать, слушать о животных (Сетон-Томпсон, Джек Лондон, Пришвин). По робости нелюдимы, товарищей почти нет, парню с девушкой и девушке с парнем общаться напряженно-стеснительно.

В ТТС, в обстановке доброжелательного к ним отношения психотерапевтов и других пациентов, подражая творчеству товарищей в группе, в Студии целебной живописи и фотографии, дефензивные дебилы порою даже жадно тянутся к своему, конкретному, банальному творчеству. Пишут «первобытные» (как выражаются полифонические пациенты) рассказы (что вижу — то записываю), рисуют, как дети (хотя им лет тридцать-сорок), но особенно хорошо им в нашем Театре. Здесь они оживляются и, может быть, впервые могут проявить, раскрыть благодаря роли свою дефензивную, хоть и грубоватую, нежность, доброту, простоватую заботу о человеке, который им нравится.

Дефензивные дебильные женщины нередко слышат от разных мужчин после близости, что они никуда не годятся как женщины, «ты не способна к любовной игре, только воешь». Они теряются, не могут во всем этом разобраться, вообще что-то тут понять, да и не хотят понимать и по причине нередко вялого libido. Если и хочется в таких случаях замуж, то лишь для того, «чтобы быть за крепкой спиной». Не лучше обычно в этом смысле и у дефензивно-дебильных мужчин. Они нередко по этой же причине («не мужик!») оставляют попытки интимного сближения, а если отличаются сильным влечением, то гасят его онанизмом. Зато они порою способны к тихой грубоватой нежности, к творчеству в своих примитивных формах. У дефензивных дебилов в самом деле обычно обнаруживается в ТТС внутренняя несомненная, малоосознанная, тяга к творчеству. Привожу здесь рассказ Елизара (25^м, 4) и его же рисунок (см. ил. 3). Интересно, что на занятии в группе творческого самовыражения и в нашей Студии целебной живописи и фотографии Елизар выбрал — как более созвучное ему душевно — картины Куинджи, предпочел их картинам Шишкина. Думается, склонность к этому выбору чувствуется и в его собственном рисунке.

По-видимому, и в рассказе этого дефензивно-дебильного пациента видится, что и механически запомненный, душой выбранный штамп может быть по-настоящему задушевным, привлекательным.

Весна (рассказ), 1999

Это восхитительная пора: когда прилетают первые посланцы весны — грачи, которые важно прохаживаются по полям; когда начинается таянье снега и неожиданно и весело журчат по улицам небольшие ручейки; когда просыпается после зимней спячки голодный медведь и в поисках пищи он вылезает из своей берлоги и рыча начинает бродить по лесу; когда от яркого солнца подтаивают сосульки и появляется первая капель. И массивные сосульки, подтаяв, с грохотом падают, разбиваясь вдребезги; когда на реках начинается ледоход, появляются ледяные заторы и вода, разливаясь, подтапливает берега; выходя из них, подступает прямо к околице нашей деревни; когда над полем звучит ликующая трель жаворонка и в душе моей что-то поет с надеждой на лучшее будущее. Когда распускаются лопнувшие на деревьях почки и появляются клейкие листочки и люди начинают набирать в свои банки березовый сок. Когда появляется первая травка, а в затененных влажных низинах выглядывают подснежники; на малахитовых лугах начинают цвести первые одуванчики. Когда рыба идет на нерест, гладь реки становится рябоватой. Когда на лугах и в лесах появляются цветы: одуванчики. Когда нет растения, чтобы не тянулось в рост, нет птиц без гнезд, а человека без улыбки, солнце начинает припекать жарче, воздух становится теплей. Весна — это пора любви. В это время зацветают все фруктовые деревья. Природа оживает после зимы.

Дефензивные дебилы научаются неплохо исполнять близкое себе в простоватых или детских ролях (например, Пес Гаврила, Медведь в пьесе «Новый год в лесной избе», Юля в «Поздней весне»). Грубовато-медлительные, они нередко, подобно органическим психопатам, некритически тянутся играть и сложные, психологически-тонкие роли, подражая сложным душой пациентам, и это выглядит неуклюже, даже комично. По некритичности своей один наш дефензивный дебил с часто мокрым, распухшим носом говорил, что сам напишет для театра пьесу «с долгим поцелуем в конце». В подобных трудных случаях возможно переключать дефензивных дебилов на чтение своих рассказов в концертах. Они все-таки могут обидеться и расстроиться среди откровенно-неодобрительного дружного смеха товарищей. Но порою могут и понять это как похвалу. Некритическое отношение к происходящему вокруг (если это не грубо в лоб) — очень важный, как уже отметил выше, дифференциально-диагностический момент в клиническом исследовании дебила. Он позволяет, например, отличить дебила от дефензивно-органического психопата. При умелом, тонком, как уже отметил выше, диагностически-дружелюбном подшучивании над дебилом и обнаруживается его мило-беспомощная неспособность здорово оценить ситуацию, неспособность обобщить-понять переносный смысл происходящего (пациент полагает при этом, что его просто хвалят). Органический психопат, конечно, тоже не всегда ясно, отчетливо понимает шутки, как относятся к нему беседующие с ним, но здесь все же нет этой дебильной, беспомощно-смешной, патологической, некритичности. Порою обнаруживается и самолюбивая подозрительность, не свойственная дебилу. В отношении неспособности здорово обобщать характерно, что наша пациентка-лаборант, о которой уже рассказывал, окончившая «пищевой факультет со многими химиями», не могла в клинической беседе сказать, чем отличается органическое вещество от неорганического и почему оно так называется, так как «забыла вызубренное определение».

Театр дефензивных пациентов способен дружелюбно-сердечно относиться к своим дефензивным дебилам, со слов наших полифонистов, как к «младшим братьям». Здоровые часто гонят жалких дебилов прочь от себя, а наш Театр их согревает своим сочувствием к ним. Именно здесь, в нашем «сообществе-пристанище» отчетливо видишь, как дефензив-ность роднит, тепло объединяет умных, сложных, образованных и неумных, простоватых, малограмотных дефензивов. В этом нет удивительного: дефензивность — это сближающее людей качество души, сердца. Дефензивность может нежно-тепло и многие годы связывать даже дефензивного человека и дефензивного кота.

Слабость дефензивных дебилов — их тяготение к спиртному. Спиртное делает их смелее, веселее. В этом отношении следует беречь особенно дебильных дефензивных парней, работающих натяжелых работах (грузчиками, подсобными рабочими и т. п.), зная, как они робко-покорны, как трудно им отказываться, когда на них давят (в данном случае угощая в пьющей компании стаканом). Спившемуся Василию (37^м, 4) помогало жить трезво то, что мы его хмельного не пускали в Театр. Все-таки он старался не пить, умоляя не изгонять его из Театра.

Дефензивные дебилы становятся живее, общительнее, кажется, даже немного умнее в ТТС и особенно в Театре. Им становится у нас интереснее жить. Но по причине своей робкой беспомощности в жизни, среди здоровых, по причине практической неспособности завести надолго семью (даже с себе подобным человеком) — по-видимому, нуждаются в нашей поддержке долгие годы. Вот Василий, очень неряшливый, всегда с грязными ногтями, навязчиво-долго после каждой чашки чая, при всех, полощет на репетиции в рукомойнике рот, при этом плюет в раковину. И вот он вдруг женился, с помощью родителей. Был женат почти полгода. Привел жену, тоже дебилку, на вид неопределенного возраста, на репетицию. Они даже принесли торт — отпраздновать с нами женитьбу. Мы рассматривали множество ярких фотографий этой свадьбы в загсе и за свадебным столом. Но когда я поинтересовался у новобрачного, сколько же его жене лет, он всерьез тихо попросил: «А можно мне у нее спросить это, а?»

Удивительно, что дефензивные дебилы способны, пусть по-своему примитивно, понимать ТТС. Примитивно, но понимают характеры. Так, Анна (40^ж, 4) говорит, что учится у нас «жить так, как природой предрасположена», в этом смысл ее жизни. «Знаю теперь, как буду жить и как не буду». В Театре получает она «прилив энергии», «научилась от пьесы радоваться весне», «еще больше полюбила природу», «от пьесы нежность в душе». Но продолжает ее беспокоить то, что не может все-таки быть такой, какой хотят ее видеть «научные» родители (тоже научной сотрудницей и т. п.). Хотя сама теперь понимает, что «по своей природе я исполнитель, но характер у меня хороший, застенчивый»[189].

У некоторых дефензивных дебилов в нашем Театре впервые в жизни возникают состояния влюбленности. Вообще часто у дебилов от недоразвитости (в широком смысле) нет возраста. Они, бывает, как бы молоды телесно и душевно даже в старости. Возраста не чувствуют, помнят (и то не всегда точно) только из паспорта. Софья (45^ж, 4), игравшая девочку Юлю («Поздняя весна»), тихо влюбилась в полифонического Петра (25^м, 1б), игравшего Хасана в том же спектакле, но вспомнила и испугалась, что старше его на двадцать лет. В то же время органический психопат, напротив, часто кажется старше своих лет.

Краткое заключение

Итак, природная дефензивность с более или менее тягостной тревожной «рассыпанностью», разлаженностью «Я» (в широком смысле) в душе человека, в разнообразных своих клинических проявлениях, явно или (чаще) неосознанно-исподволь, тянется к смягчающему ее целительному творчеству, помогающему почувствовать себя собою, обрести уверенность-опору в себе самом, душевный, духовный свет. Клиницист гиппократовски-выжидательно изучает эту разнообразную в своих формах природную самозащиту, рассматривая ее в подробностях клинической картины, и, по возможности, как специалист, помогает Природе с научным искусством. И в каждом случае способствует этой защите по-разному: в зависимости от особенностей клиники, личностной почвы. Для этого и сами наши пациенты изучают себя в творческом (в том числе, театрально-творческом) самовыражении. Одни изучают себя примитивно-общо, другие — вплоть до тонкостей своего психопатического или «шизофренического характера» в творчестве.

У психопатов сам психопатический характер проникнут сложной природной защитой. У эндогенно-процессуального пациента защитно-приспособительна его определенная полифоническая характерологическая структура. Важно клинически уловить эти защитно-приспособительные линии-ориентиры, «указатели» и клинико-психотерапевтически следовать им. Например, шизоиду помочь целительно развиваться творчески в аутистическом духе (теоретическом, символически-эстетическом и т. д.), психастенику — в деперсонализационно-реалистическом, аналитически-земном («импрессионистическом») духе служения духовно-созвучным ему людям. Все это и есть содержание ТТС (и, в том числе, Театра-сообщества). При этом важно в работе с пациентами неустанно оживлять, подчеркивать наше важнейшее положение о том, что нет «плохих» и «хороших» характеров, как нет «плохих» и «хороших» национальностей. Характер как созвездие душевных свойств, как общее, как бы поднимается над конкретным неповторимым человеком (индивидом). Один человек несет в себе природное зло, другой — природное добро, третий — природную безликость (во всяком случае, серьезную конституциональную предрасположенность к тому или другому). Видеть, изображать, постигать характеры-схемы мы способны только через неповторимую, конкретную душу и плоть живых людей (Бурно М.Е., 2005в). Отсюда и происходит в ТТС (и, в частности, в Театре-сообществе) пронизывающий всю нашу работу воспитательный (в широком смысле) мотив стремления к добру, к общественной пользе, духовно углубляющий, совершенствующий каждого из нас.

Шизотипические и шизофренические пациенты живут вокруг нас со своими разнообразными полифоническими характерами. В них есть все человеческое — и благородство, и зависть, и нежность-преданность, и хитроватая практичность, но все это полифонически разлажено, мило-беспомощно в сравнении с неэндогенно-процессуальной душевной цельностью, целостностью, более или менее отчетливо-объективно понимающей, осознающей себя, свою ценность или свой вред в мире. При этом страдающий одиночеством среди людей (и другими своими бедами) полифонист может быть (именно по причине своего трагического одиночества, глубинной потребности в земной психотерапевтической любви) неизмеримо сильнее душевно здорового человека и психопата, невротика своим, лечащим его, высоким творчеством, соединенным с беспримерной любовью-преданностью к тем людям, любовью которых живет. Но полифонист может быть и истинным злодеем (как, впрочем, и любой человек). Однако полифонический злодей все равно одновременно беспомощно-расщеплен, слабее злодея цельного, трезвого, наверняка вменяемого, — и довольно редко полифонический злодей бывает поистине дефензивным.

Глава VII. Дневник врача (из записей напсихотерапевтических репетициях, атакже в другое время)

Из моих театральных дневников выбрал лишь некоторые, характерные, записи, которые, быть может, помогут читателю представить-почувствовать обстановку, атмосферу нашего Театра. Помогут познакомиться и с теми важными неясностями в клиническом театрально-психотерапевтическом процессе, которые остаются для меня неясностями и сегодня. А то, в чем убежден, тоже отмечено здесь в разговорах и размышлениях во время репетиций, до и после. Есть тут и некоторые «мелочи», способные помочь в практической работе.

Я вел театральные дневники с 1991 года, когда Театр наш в общих чертах стал таким, какой он есть и сегодня, то есть Театром-сообществом, в котором живут, репетируют и выступают прежде всего пациенты.

Год

«Новый год в лесной избе» [190]

Репетиции — в конференц-зале больницы Ганнушкина (Московская психиатрическая больница им. П.Б. Ганнушкина № 4).

Пациентам-актерам пояснял: Кот Тютик — Мефистофель. Лиса постоянно находится под его внушением, в состоянии легкого гипноза; она его обожает, боготворит. По лисьей своей женской хитроватой глуповатости все время лезет к нему обниматься. Тютик время от времени строго ставит ее на место, но вообще это обожание, влюбленность в него Лисы ему нравятся. Для Тютика самое ценное — «гармония зла», он ею наслаждается. И над Лисой посмеивается, немножко издевается. Целует ей хвост, исследовательски волнуя ее женское начало. Он безнравственный исследователь-эстет.