Здесь и далее следует пока невычитанный текст. Свежайшая текущая версия — на GDocs. Еще раз приношу прощения за неудобства, скоро текст будет перезалит 1 страница

I — Мелодичная

Полную версию разметки (с цветным текстом, необходимым для понимания сюжета и, особенно, концовки), а также самую последнюю версию вычитанного текста смотрите в GDocs. Ссылка в заметках к рассказу. Фик в данный момент перевычитывается и перезаливается. Это очень долгий процесс. Приношу извинения за неудобства.

Цветовая кодировка:

Зеленый — Лира — наклонный шрифт

Фиолетовый — ядро проклятья — подчеркнутый

Дорогой Дневник,

Когда возникла музыка? Возникла ли она с вопроса? Или с восклицания? Когда кто-то смеялся? Или плакал? Был ли тот пони одинок? Или были слушатели?

Когда я впервые вошла в двери Школы для Одарённых Единорогов под патронажем Селестии, я думала, что найду там все ответы на вопросы о том, где и как зарождалась музыка. Но обнаружила я лишь то, что наши самые лучшие произведения — высокохудожественные, душевные, мелодичные — были потеряны навсегда. Эквестрийской цивилизации уже больше десяти тысяч лет, и за все эти тысячелетия только последние пятнадцать столетий музыки были записаны и сохранены, или играются до сих пор.

Что случилось с той музыкой, что отныне утеряна для нас навсегда? Сколько произведений искусства исчезло в великой бездне времён? Какие таланты и гении существовали в прошлом, и сколько их творений осталось неуслышанными? Значит ли то, что раз их музыка не резонирует более под сводами нашего королевства, они утратили свою ценность?

Долгие годы тому назад я начала изучать музыкальную теорию, думая, будто найду ответы на эти вопросы. Но вместо этого я обнаружила, что сотворение музыки является лишь способом задавания посредством наших сердец таких вопросов, которые разумы наши не в состоянии сформулировать. Каждый раз, когда мы поём или играем на каком-нибудь инструменте, мы ищем ответ. Каждый раз, когда мы наполняем воздух нотами разных ритмов и тональностей, мы стремимся соприкоснуться с той частью нас самих, которую слова описать неспособны.

Мне бы хотелось считать, что пони древних времён искали что-то с неменьшим старанием, чем сейчас ищем мы. А для меня это означает, что хоть музыка прошлого и ушла от нас безвозвратно, жажда одновременно выражать себя и узнавать о себе новое по-прежнему с нами. Вся наша цивилизация — суть прекрасное исполнение симфонии, к которой оказались глухи уши, но чутки сокрытые струны души. [1] И пока мы чувствуем музыку — воплощая в себе любопытство и амбиции наших предков — тогда всё, что важно, не окажется забытым, ибо мы вплели это в ритм самого нашего пульса.

Сегодня я играю музыку. Я играю, потому что тоже ищу. Во-первых потому, что те магические ноты, которые я старательно пытаюсь выстроить в композицию, могут освободить меня от проклятья. Во-вторых, я вношу свою лепту в то самое сердцебиение, что держит ритм с начала времен. И пока я часть этого, пока я создаю мелодии, под которые эквестрийская душа не может не танцевать, может быть, у меня есть шанс до кого-нибудь дотянуться.

Может быть, я не буду забыта.

 

Буквально давеча, я стояла на углу Главной улицы Понивилля, играя на лире последний экспериментальный номер. Я решила назвать его «Лунная Элегия №7». То была та же самая мелодия, что пыталась обрести плоть вот уже целую неделю. Вы знаете, о чём я; я писала о ней в прошлой записи. Под эту мелодию я проснулась в ту ураганную ночь — ту самую, когда дерево едва не упало на мои морковные грядки. Я сразу почувствовала, что это знамение и что если я запишу эту мелодию, то в итоге каким-то образом она поможет мне в моих поисках. Пока что, по крайней мере, я не заметила в композиции никаких магических свойств, но это, возможно, лишь потому, что я ещё не виделась с Твайлайт и не исполняла ей эту музыку.

Мисс Спаркл всегда знает как найти ответ. У неё в этом дар. И, я уверена, если бы она сама приложила свой талант к написанию музыки, то Принцесса Селестия гордилась бы ей только больше.

Ох, беда! Меня всегда уносит в какие-то дебри, когда я пишу в дневнике. Короче говоря, я сидела на углу понивилльской Главной улицы. Я играла на лире и, скажем так, у меня в последнее время было тяжеловато с деньгами. Так что я принесла с собой банку. Не прошло много времени, и жители Понивилля продемонстрировали мне свою щедрость. Не прошло и двух часов, а я уже заработала почти двадцать пять битов. И не только их, конечно. Немало было подарено и благодарных широких улыбок. Я почти не говорила ни слова и лишь продолжала играть. Я, наверное, казалась очень поглощённой. Едва ли пони догадывались, что я наблюдала за ними с неменьшим вниманием, чем они наблюдали за мной.

Кэррот Топ, конечно, была первой, кто бросил монетку. Я о ней уже писала. Она обычно встаёт раньше большинства обитателей Понивилля и больше всех ходит из одного конца деревни в другой, уделяя время каждой из своих многочисленных случайных работ, которые подцепляет то там, то здесь. В тот день она бросила мне в банку бит и улыбнулась. Я вспомнила это же самое лицо, перемазанное к вечеру пятнами грязи и кусочками травы, в тот день, когда она учила меня ухаживать за огородом. Она помахала мне, будто увидела впервые (и именно так для неё всё и было), и потом ушла.

Мэр подошла следующей. Её грива в тот день казалась не такой серой как обычно. Интересно, наверное, она недавно сменила краску для волос. Мэр — невероятная пони. Если бы Понивилль был каким-нибудь другим городком, его избранный глава наверняка не одобрил бы присутствие музыкантов-побирушек вроде меня. Мэр же определённо была сделана из куда более культурного теста. Она улыбнулась мне, похвалила мой талант и бросила золотой бит в банку, после чего удалилась по своим делам. Интересно, решится ли она когда-нибудь поговорить со своей дочерью? На её душе в последнее время тяжёлым грузом лежит та эмоциональная трещина, что пролегла между ними. Она ни за что не скажет о том, как ей тяжело, никому, кроме меня, и никогда, кроме того дня, когда я загнала её в угол своими расспросами. То был отличный задушевный разговор за чашкой чая. Я всегда буду его помнить, ради её же блага, если не моего.

Множество пони проходили мимо, по мере того, как день разгорался, минуя яркий полдень. И всё это время я упорно практиковалась в исполнении «Элегии №7». Тот факт, что пони наслаждались музыкой и бросали мне монеты, был лишь приятным дополнением. Я касалась каждой струны магией с механической точностью, повторяя мелодию снова и снова. И никто не жаловался мне на однообразие. Впрочем я и не ожидала никаких жалоб. За те редкие неудобные взгляды, которые временами бросали на меня прохожие, надо было винить исключительно толстовку: я всегда надевала её на вылазки в город. Мне кажется, я уже привыкла к этим взглядам, как привыкла к холоду, что приходил вместе с пробуждаемой мной мелодией. И всё же, мне не на что было жаловаться. Я просто должна была практиковаться в исполнении элегии. Я знала, что только Твайлайт Спаркл может помочь мне узнать значение этой мелодии, как помогла со многими элегиями до неё, но я всё равно хотела попробовать ощутить мелодию самостоятельно, по крайней мере, пока есть такая возможность.

А затем пришла Рэрити. Когда она остановилась по пути в магазин, чтобы послушать меня, вид её прелестной гривы и сияющих глаз едва не сломал мне концентрацию.

— О, какой небесной красоты мелодия! — таковы в точности были её слова.

Она положила в банку целых три бита, больше всех остальных. Мне всегда было неудобно в такой ситуации, но отчасти я верила, что Рэрити нуждается в своей щедрости гораздо больше, чем те пони, к которым она её проявляет. Так что я подыграла ей, особенно когда она склонилась поближе с сочувствием в глазах и сказала:

— Но дорогая, вы, похоже, положительно замерзаете! Скажите мне, вы больны?

И это была правда. Мои зубы стучали, и нет — это было не притворство. Когда приходят волны холода, я не многое могу им противопоставить. Толстовка всегда служила первой линией обороны против этого необъяснимого побочного эффекта проклятья. Я не пытаюсь даже объяснить это никому. Если я тепло укутаюсь, как того молчаливым криком молит меня дрожащее тело, то и другие пони, не только Рэрити, будут задавать мне тот же самый вопрос снова и снова.

— О, со мной всё совершенно в порядке, мэм, — как помнится, ответила я. Я обычно не отвечаю, когда играю, но я способна делать сразу несколько дел одновременно. — Температура моей крови ниже, чем у среднестатистического пони.

То было ложью. Но, относительно говоря, всё, что я говорю жителям городка, это ложь. В конце концов, даже если я скажу правду, результат всё равно один и тот же.

— Однако же, я не могу со спокойной душой смотреть, как замерзает столь одарённый музыкант! — сказала Рэрити. Следующее её действие мне стоило бы предсказать. Она открыла седельную сумку и достала оттуда жёлтый шарф. — Вот, дорогая. Носите его сколько хотите.

Улыбка на её лице сияла столь же ярко, как и поле телекинеза, которым она поднесла ко мне золотистый предмет одежды. Очевидно, в тот момент у меня не было выбора. Но принять её подарок всё равно было непросто.

— О, благодарю вас, мэм, — улыбнулась я и, остановив исполнение элегии, обернула шарф вокруг шеи. Попробовать вежливо отказать ей было бы в тот момент слишком сложно. — Вы очень добры.

— Что вы, у себя в бутике я могу сделать ещё сотню. К тому же жёлтый — это не мой цвет, тогда как у вас он восхитительнейше сочетается с цветом глаз, — улыбнулась Рэрити. Некоторые прекрасные лица навечно запечатлеваются в памяти. Рэрити не была исключением. — Вам стоит как-нибудь ко мне заглянуть. Я могу сделать вам новую толстовку. Ваша, конечно, очень милая, но, если позволите заметить, она уже начинает казаться поношенной.

Я хихикнула и улыбнулась.

— Спасибо. Я подумаю.

— Да, обязательно подумайте! — сказала Рэрити и ушла, напевая под нос собственную причудливую версию мелодии, которую я только что играла. Перейдя улицу, она скрылась за входными дверьми магазина.

Я продолжила играть, согретая в большей степени искренностью щедрого жеста Рэрити, чем реальной толщиной подаренного шарфа. День уплывал прочь. Когда Солнце опустилось к западному горизонту, его алое сияние придало шкурам многочисленным пони на улице яркий блеск. Я, должно быть, сыграла Лунную Элегию десяток раз подряд, прежде чем вновь увидела Рэрити, возвращающуюся из магазина с полными седельными сумками покупок.

Не могу соврать. Сердце моё упало слегка, когда она прямым ходом направилась ко мне и бросила три золотых бита в банку.

— О, какой небесной красоты мелодия! — сказала она и затем наклонилась поближе. — Но дорогая, вы, похоже, положительно замерзаете! Скажите мне, вы больны?

На этот раз улыбаться было немного сложнее. И всё же я тихо пробормотала, продолжая играть:

— О, со мной всё совершенно в порядке, мэм, — я не смогла удержаться и подмигнула. — На самом деле, одна очень добрая кобыла подарила мне этот шарф всего лишь час тому назад.

— Однако, у этой пони, должно быть, чудесный вкус! — сказала Рэрити с живым восхищением. — Он восхитительнейше сочетается с цветом ваших глаз. Вам стоит как-нибудь ко мне заглянуть. Я могу сделать вам новую толстовку. Ваша, конечно очень милая, но…

— Она кажется поношенной?

— Да! Я именно это я и хотела сказать! — ахнув, воскликнула Рэрити. — Неужели помимо таланта к столь прекрасной музыке, вы способны также читать мысли?

— Что-то в этом роде, — сказала я. — Я обязательно загляну как-нибудь в ваш замечательный бутик, мэм.

— Да, обязательно загляните! — и она вновь ушла, вновь напевая, вновь становясь элегантной и беззаботной незнакомкой.

Решив, что на сегодня достаточно, я упаковала лиру и полную битов банку в седельную сумку. Во рту у меня пересохло, и потому я прямым ходом направилась в Сахарный Уголок. Сегодня за стойкой дежурила миссис Кейк. Как только я села за стол, она направилась ко мне с улыбкой яркой, как её передник.

— Доброго вам вечера, мисс! Вы недавно в городе?

— Хм-м-м… И да, и нет, — ответила я с улыбкой. — Сколько будет стоить ваш лучший травяной чай?

— Один бит.

— Как насчёт трех битов за чашку чая и ромашковый сэндвич?

— Прекрасно, милая! — радостно ответила миссис Кейк. Интересно, подозревает ли она, насколько гармонично звучат её слова? Я могу написать диссертацию об одних только интонациях её голоса. Она поспешила на кухню в задней части Сахарного Уголка, а я полезла в сумку, доставать банку с битами.

И в этот момент я услышала хныканье через два стола от меня. Я бросила взгляд в том направлении и увидела мисс Хувз и её дочь Динки. Маленькая единорожка плакала: печальной, безутешной разновидностью плача. Я знала, что ребёнок Дерпи не из тех детей, что любят устроить истерику на публике, и наблюдаемая мной сцена не доказывала обратного. Динки спрятала лицо в копытах, а её мать, склонившись над ней, зашептала на ухо слова утешения. С моего расстояния я не смогла разобрать слов Дерпи, но увидела искреннюю улыбку у неё на лице… и вот, где-то там, в самом сердце жеребёнка, утешения отыскали ответ. Динки утёрла слезы и смогла выдавить улыбку, похожую на улыбку матери.

К тому времени появилась Пинки Пай — с шумом вкатившись колесом в центр Сахарного Уголка, как делала каждый раз. Затем она принялась развлекать маленьких жеребят в заведении, поливая их залпами эпатажных шуток и шарад. Дети хихикали и хлопали копытами, радуясь шутовству Пинки. Дерпи указала в её сторону копытом и похлопала Динки по крупу, подталкивая своего жеребёнка пойти и повеселиться с Пинки и остальными. Маленькая единорожка с радостью бросилась вперёд: детская эйфория смыла на мгновенье с её лица всю скорбь. Дерпи смотрела Динки вслед одним здоровым глазом. Несмотря на радость дочери, мать, оставшаяся сидеть чуть ли не распластавшись по столу, не смогла сокрыть печального выражения лица и сорвавшегося с губ вздоха.

Я была столь поглощена этим зрелищем, что лишь случайно заметила боковым зрением силуэт миссис Кейк. Я повернулась ей навстречу. Пекарша стояла неподвижно, оглядывая пустым взором просторы Сахарного Уголка. Она держала поднос с исходящей паром чашкой чая и ромашковым сэндвичем, но не имела никакого понятия, что с этим делать.

— Забавно… — она моргала глазами каждый раз, когда, с её губ медлительно срывались слова. — Я готова поклясться…

Она оглянулась и посмотрела на кухню.

— Куда я с этим направлялась? Точно говорю, я старею…

Я вежливо кашлянула.

Она обернулась и мгновенно одарила меня вежливой улыбкой.

— Доброго вам вечера, мисс! Вы недавно в городе?

— Хм-м… — я мягко улыбнулась. — И да, и нет. Вы, кажется, в растерянности. Всё в порядке?

— О, совершенно! Я просто не знаю, что я здесь забыла с… с… — миссис Кейк нахмурилась, глядя на поднос так, будто он был полон муравьев. — Тьфу! Я сейчас должна заниматься выпечкой торта для завтрашнего банкета Мэра.

Я вытянула шею, чтобы посмотреть на содержимое подноса.

— Это травяной чай и ромашковый сэндвич?

— Однако, да, именно так.

— Хм-м-м… — я бросила золотые монеты на стол. — Трёх битов хватит, чтобы за них заплатить?

— О! Эм… Вы хотите этот заказ?

Я улыбнулась.

— Похоже, это хороший заказ. Я попробую.

— Что ж, отлично! По крайней мере, не придётся выкидывать! — миссис Кейк грациозно поставила чашку и тарелку на стол, а я подтолкнула биты в её направлении. Она подобрала их и поблагодарила с вежливым поклоном.

— Приятно провести время в Сахарном Уголке! Просто позовите, если захотите чего-нибудь ещё, дорогуша.

— Обязательно, — сказала я. Когда она ушла, я медленно глотнула чай, наслаждаясь его теплом, что прогнало прочь всякую дрожь. У меня было время, чтобы расслабиться, подумать, поразмышлять о своей музыке. Мне следовало бы тратить каждую доступную минуту на размышления о недостающем куплете в конце Лунной Элегии №7, но вместо этого я продолжала наблюдать за столом мисс Хувз.

Дерпи — печальная пони. Мало кто в городке об этом знает. Большинство грешит тем, что судит о понивилльской почтальонке по ее лицу. И на мне самой лежит та же вина, но лишь потому, что за множеством попыток узнать о ней больше, я так и не смогла докопаться до источника её бед. Тем не менее, только лишь увидев, как она утешает расстроенную Динки, я, кажется, получила подсказку.

Так что после того, как я покончила с чаем и не слишком изящно заглотила ромашковый сэндвич, я закинула на спину седельную сумку и направилась к её столику. Не существует простого способа преодолеть «знакомство», так что я давно уже научилась опускать лишнее притворство.

— Отчего столь мрачный вид, мисс Хувз?

Дерпи подняла на меня взгляд от стола. Она моргнула, глядя в противоположные стороны. Я уже знала, с какой стороны стоять, чтобы она могла меня видеть.

— Эм… извините. Мы знакомы?

Я улыбнулась.

— Кто же в Понивилле не знает здешнего самого надёжного доставщика почты?

— О, что ж, наверное вы правы, — нервно усмехнулась Дерпи и провела по гриве копытом. — Я, случаем… э… не влетела вам в окно, например?

— Хе-хе-хе… Ничего такого.

— Фух. Я рада. С памятью у меня не слишком хорошо.

— В этом плане, мы здесь все в одной лодке, мисс Хувз. Поверьте мне, — я села рядом и указала на её ребёнка, стоящего вместе с остальными хихикающими жеребятами и Пинки Пай. — Динки невероятно одарённая для своего возраста. У неё самые высокие оценки в классе во всех трёх последних тестах подряд. Вы знали об этом?

— Д-да! — воскликнула Дерпи кося на меня под странными углами с обеих сторон. — Но как узнали вы?

Это я и имела в виду, когда написала, что всё не так уж и просто. Не теряя времени на раздумья, я ответила:

— Я учитель музыки из Кантерлота. Не так давно меня прислали помочь мисс Чирили с расширением учебного плана. Она задумала организовать для жеребят музыкальный кружок. Вы об этом слышали?

— О да! Конечно, — сказала Дерпи.

Я была неправа в одной вещи, о которой написала выше: некоторые мои слова являются правдой, но только лишь потому, что я слежу за происходящим. Последний месяц Чирили в самом деле пыталась организовать школьную музыкальную группу. И это определённо чем-то расстраивало мисс Хувз.

— Мой маленький маффин очень радуется этой новости, — сказала она. — Она только об этом и говорит каждое утро, когда я отвожу её в школу.

Она вздохнула, вяло оглядывая Сахарный Уголок, под чьей крышей её дитя забылось в причудливом представлении Пинки.

— У неё врожденный талант к музыке. К слову, неделю назад я сводила её в музыкальный магазин. У них там была флейта, и ей разрешили её попробовать. И я могу поклясться, я никогда не слышала ничего столь удивительного… и ведь мой маленький маффин даже не практиковался. Она такая одарённая… как её отец.

Последние слова были для Дерпи особенно тяжелы, и я видела, как печаль вновь тенью легла ей на лицо.

— Я видела, как она плакала, — сказала я. К некоторым мелодиям, бывает, не существует плавного перехода, они ничто без него, один лишь рефрен. Но иногда необходимо бывает уловить этот повторяющийся мотив, как бы больно он ни звучал. — Полагаю, оттого, что она не может вступить в группу Чирили.

Дерпи открыто вздрогнула при этих словах, но я знала, она не собиралась останавливать разговор. Многие пони в городе могут многое рассказать, но время, которое они выбирают для откровений, всегда совпадает с моментом, когда я задаю им вопросы. Может, в этом состоит моё предназначение? Я немало об этом размышляла. Что ж, по крайней мере я единственная, кому это необходимо.

— Хотела бы я, чтобы она смогла, — в конце концов ответила мисс Хувз. — Но боюсь, её мать не в состоянии ей в этом помочь.

— О?

— Я не говорю об этом многим пони, и совершенно точно не собираюсь говорить ей, но жизнь в последнее время у нас непроста, — Дерпи опустила на стол взгляд и принялась лениво выписывать копытом круги, будто в отчаянной попытке уравновесить своё косоглазие. — Моего заработка едва хватает, чтобы сводить концы с концами. Дохода с работы на почте попросту недостаточно, чтобы удержать одинокую мать на плаву. И если бы отец Динки был по-прежнему здесь и работал, тогда, может быть, мне бы хватило свободных денег на что-нибудь кроме еды на столе. Но на школьную группу?…

Дерпи снова вздохнула и провела копытом по увлажнившимся векам.

— Динки такой милый, такой прекрасный жеребенок. Она очень самоотвержена и предана матери. Ей всего-то хочется играть на флейте, больше ничего. У неё дар, и я по-прежнему не могу поверить, насколько талантлив мой маленький маффин…

— Способности к музыке — это лучшая разновидность таланта, миссис Хувз, — мягко улыбнулась я. — Вы должны гордиться. Ваш жеребёнок стоит на пути к вдохновению душ других пони так же, как она сейчас, просто живя, вдохновляет вашу.

— Она никого не будет вдохновлять, если я не смогу дать ей то, что принадлежит ей по праву, — пробормотала Дерпи дрожащим голосом. — Мой маленький маффин вежлив с каждым пони — как старым, так и малым. И она изо всех сил старается в школе. Она учится очень усердно. Она такая… такая милая…

Она шмыгнула носом и утёрла слезу, едва та побежала сверкающей дорожкой по серой щеке.

— Её страсть — это музыка, но я не могу ничем ей помочь. Её мать не настолько талантлива. Я даже не могу найти нам место в жизни хоть чуточку получше, не говоря уж о флейте, о которой она мечтает. И какая же это любовь?

Я наклонилась к ней и с нежностью положила копыто на её.

— Ваша любовь — та искренняя любовь, которую ваша дочь будет с благодарностью помнить всю свою жизнь. Есть родители, которые считают, будто деньги могут купить что угодно, но при этом они не дают своим детям необходимого внимания и уважения. И вы — не из их числа, мисс Хувз. Я верю, что так или иначе, вы найдёте способ дать Динки то, чего она желает. Но вы и так уже даете ей то, в чём она нуждается. И если вы забудете мои слова, по крайней мере вы будете помнить то чувство, что подводит вас на грань слёз, когда я вам эти слова говорю. Ибо оно истинно и по-настоящему вечно.

Дерпи снова шмыгнула носом. На кратчайший миг я была готова поклясться, что её глаза выровнялись на мне. Она улыбнулась, такой улыбкой, что согревает меня и по сей день.

— Как же можно забыть слова такой доброй и понимающей пони?

Я лишь улыбнулась в ответ.

— Будьте близ своего ребёнка, мисс Хувз, как всегда были. Рано или поздно, так или иначе, её мечты сбудутся. Я вам обещаю.

И, прежде чем Дерпи успела ответить, Динки прискакала обратно и принялась прыгать вокруг матери, хихикая и повторяя бесчисленные глупости, которые Пинки Пай только что говорила жеребятам. Дерпи с трудом удерживала дочь на месте, а потому она, в итоге, прибегла к крепким объятиям, обернув вокруг маленькой единорожки передние ноги. Динки хихикала и извивалась в объятиях, а мать нежно тёрлась об неё носом.

Как раз в этот момент сквозь меня вдруг пробежала волна холода. Я вздрогнула и потянула за рукава толстовки. На какой-то миг я уловила пар, срывающийся с моих губ, и так я узнала, как всегда узнавала прежде, что было мной только что утеряно.

Дерпи вдруг моргнула косящим в мою сторону глазом и вздрогнула всем телом от неожиданности.

— Ой, здравствуйте! Могу вам чем-нибудь помочь, мисс?

Я прочистила горло, борясь с накатывающей дрожью.

— Приношу извинения, — я встала. — Я не заметила, что столик занят.

— Ерунда! — голос Дерпи не уступал весёлому тону её хихикающей дочери. Так или иначе, можно было не сомневаться: в тот миг она была счастлива. — Это же Сахарный Уголок. Пони свободны сидеть где захотят. Правда, мой маффин?

Динки лишь хихикнула. Я всегда завидовала Пинки Пай за тот эффект, что она оказывала на детей. Детские стишки и колыбельные по-прежнему в списке того, что мне ещё предстоит постичь.

— На самом деле мне пора, — сказала я. И это было правдой. Солнце уже садилось, а я ещё не повстречалась с Твайлайт. Скоро наступит ночь, и тогда я не смогу поговорить ни с кем. — Желаю вам обеим приятного вечера.

— Хе-хех… Я не знаю, как и почему, — сказала Дерпи, — но, кажется, у меня такой уже наступил.

Я покинула Сахарный Уголок и медленно направилась к библиотеке Твайлайт Спаркл. Приближалась ночь, и вечер нависал над моим рогом, как тёмное фиолетовое покрывало. Повсюду вокруг, пони спешили галопом по домам. Я никогда не понимала, почему, едва Солнце начинает опускаться за горизонт, столь многие пони так отчаянно спешат прочь с улиц, особенно здесь, в Понивилле. Я иногда задумываюсь, неужели я единственная пони, кто никуда не спешит и позволяет холодному и бодрящему шёпоту наступающего вечера лишить меня воли? Я поддалась моменту, тихо напевая под нос номер для пианино, которому научила меня мать, когда я была маленьким жеребёнком. Моя семья жила гораздо лучше, чем семья Дерпи и Динки. Сомневаюсь, что я хоть раз задумывалась, что могу потерять всё — как духовно, так материально. Я по-прежнему размышляю о том, как живётся теперь моей семье, но стараюсь не давать этим мыслям воли. Размышления о мелодии для пианино унесли меня в тёплые воспоминания прошлого. Хотелось бы мне, чтобы настоящее не было столь холодно.

К тому моменту, когда я дошла до двери в библиотеку Твайлайт, на улицах уже зажглись фонари. Дверь была открыта — должно быть ассистент Твайлайт заносил что-то внутрь. И как только я вошла, я поняла, что не ошиблась. Спайк перетаскивал туда-сюда многочисленные упаковки присланных из Кантерлота антикварных книг. Он посмотрел в мою сторону и приветливо помахал рукой.

— Привет! — он прошёл мимо, неся сверток к противоположной стене комнаты. — Меня прёт ваша крутая толстовка!

— Спасибо, — сказала я. — Мисс Спаркл здесь?

— А что, у вас назначена встреча?

— Спа-а-а-а-а-айк! — как раз к этому моменту упомянутая лавандовая единорожка вошла в фойе из коридора. — Ты уже открыл пакет с восемью томами Героев Эквестрийской Литературы?…

Она остановилась и тихо ахнула при виде меня.

— Ох! Извините меня. Я не знала, что здесь кто-то есть! — она моргнула широко распахнутыми глазами, а затем улыбнулась, и от улыбки у неё появились ямочки на щеках. — Могу я вам чем-нибудь помочь?

Я разве не упоминала, что Твайлайт Спаркл до смешного очаровательна?

— На самом деле, да, можете.

— Ясно. Ну… Эм… Я постараюсь, но, честно говоря, библиотека скоро закрывается и мне ещё надо написать одно важное письмо…

—…принцессе Селестии, — я кивнула. — Я знаю.

— Привет! — Спайк снова прошёл мимо. — Меня прёт ваша крутая толстовка!

— Да, я не сомневаюсь, — я снова повернула голову к Твайлайт и улыбнулась. — Поверьте мне, мисс Спаркл. Я думаю, вы будете очень… эм… заинтригованы тем, чем я хочу с вами поделиться, и затем я хочу попросить у вас помощи всего лишь с одним небольшим делом.

— О?

— Я обещаю, что не задержу вас с отсылкой письма принцессе.

— Задержите? — приоткрыв рот в нервном смешке, Твайлайт Спаркл блеснула на свету зубами. — К-кто вам сказал, что я боюсь задерживаться?

— Хи-хи-хи… Действительно, — я подошла к деревянному сидению и, усевшись на нём, открыла седельную сумку. Бросив взгляд на Твайлайт, я прошептала:

— Мисс Спаркл, вы когда-нибудь слышали прекрасную мелодию, что застряла бы у вас в голове, но вы бы не знали, откуда она взялась и что она означает, но при этом ощущали бы непреодолимое желание напевать её, несмотря ни на что?

Твайлайт Спаркл с любопытством на меня уставилась, прищурив один глаз в явном недоумении. Я могла бы написать книгу об этом выражении лица у каждого пони, что встречался мне на пути. Но, в то же время, разве не этим я занимаюсь прямо сейчас?

Я усмехнулась и, вытащив лиру из сумки, выставила её перед собой. Мягко глядя Твайлайт в лицо, я заговорила:

— Меня зовут Лира Хартстрингс, и вы никогда не вспомните обо мне. Вы даже не вспомните этот разговор. Так и с любым другим пони, с которым я когда-либо общалась — ведь всё, что я сделаю или скажу, останется забытым. Какой бы текст я ни написала, лист останется чистым. Любое свидетельство моего существования, что я оставлю, исчезнет. Я заперта здесь, в Понивилле, по причине того же самого проклятья, из-за которого меня так просто забыть. И всё же это не удерживает меня от того, что я люблю больше всего: от музыки. И если мои мелодии могут пробить себе путь в ваше сердце, значит, для меня ещё осталась надежда. Если я не могу доказать вам, что я существую, то я, по крайней мере, могу доказать, что существует моя любовь ко всем вам, к каждому из вас. Пожалуйста, послушайте мою историю, мою симфонию, ибо это есть я.

— Я… — Твайлайт Спаркл быстро заморгала. Она провела по лбу копытом и встряхнула его, пока слова пробивались на свободу сквозь напряжение, написанное на лице. — Я не понимаю. Что вы имеете в виду? Это какая-то?…

— Ш-ш-ш-ш, — я улыбнулась и подняла левитацией лиру перед собой. — Просто послушайте.

Я закрыла глаза и сосредоточилась, касаясь телекинезом каждой струны, одну за другой. Все мои выступления в сердце Понивилля в тот день были лишь репетициями. Здесь, перед Твайлайт, в самом центре акустики её древесного дома, я исполняла «Лунную Элегию №7» так мягко и красноречиво, как только могла. И хоть я не знала концовки, я скользила меж струн без тени сомнения. Когда выступление подошло к концу, я вновь открыла глаза и увидела перед собой сидящую Твайлайт Спаркл, с лицом, озарённым мелодией, что всё ещё эхом блуждала в её одарённом сознании.