Здесь и далее следует пока невычитанный текст. Свежайшая текущая версия — на GDocs. Еще раз приношу прощения за неудобства, скоро текст будет перезалит 3 страница

 

Сегодня, за несколько часов до того, как я села писать эти строки, я опять стояла на углу Главной улицы в залитом солнечным светом центре Понивилля. Я понимала, что играть «Плач Ночи» на публике целиком было бы глупостью, так что я исполняла лишь малые отрывки из него, чтобы вызубрить их на зубок, готовясь, когда придёт время, исполнить композицию целиком в одиночестве.

Многие останавливались послушать, и немало пони бросали биты в металлическую банку у моих ног. Я видела Доктора Хувса, Бабулю Смит, Кэррот Топ и множество других приятных лиц. Как бы я ни была рада их видеть, я не теряла своего сосредоточения вплоть до тех пор, пока не появилась одна конкретная пони. Пока она не успела до меня дойти, я скрытно отодвинула банку с битами левым задним копытом, спрятав от её глаз под зелёным кустом за спиной.

— О, какой небесной красоты мелодия! — сказала Рэрити, встав передо мной с седельными сумками на спине. Её сапфировые глаза ярко сверкали на полуденном солнце. — Но, дорогая, вы, похоже, положительно замерзаете! Скажите мне, вы больны?

— Я… э… я в полном порядке, — улыбнулась я, ни на секунду не теряя ритм телекинетических прикосновений к струнам. — Я не больна. Просто я более чувствительна к холоду, чем среднестатистическая пони. Но посмотрите, у меня ведь есть эта чудесная толстовка и очаровательный шарф.

— Это замечательно! — сказала Рэрити, ходя вокруг меня. — Мне просто больно видеть, как столь одарённый музыкант замерзает насмерть! Отличный выбор шарфа, дорогая. Он восхитительнейше сочетается с цветом ваших глаз.

— Так и сказала пони, которая мне его подарила, — заметила я.

— Что ж, если вам интересно моё мнение, то я считаю, что вы заслужили этот дар. Ваша музыка поистине придаёт прогулке по нашему городку подлинное очарование. Осмелюсь заметить: меня искушает желание дать вам несколько битов хотя бы просто чтобы показать, сколь я вам благодарна.

— Хе-хех… — я прочистила горло и с трудом удержала мелодию.

— Поверьте, в этом нет нужды. Я… я-я не осмелюсь даже о таком попросить, — сказала я, хоть и выпустила уже со стыдом воздух из груди.

— Ерунда! — взмахнула копытом Рэрити и сказала: — Разве вы не слышали, дорогая? Щедрость — это линза души! Как иначе мы сможем увидеть, насколько нам всем повезло, что мы живём?

Она вскинула голову.

— Но если вы настаиваете, я просто оставлю вас наедине с вашей великолепной музыкой. Может, мы ещё когда-нибудь встретимся?

Я почувствовала, что мне стало легче дышать. Я посмотрела на неё и улыбнулась.

— Да. Я уверена, мы ещё встретимся.

— Превосходно. Пока-пока, мадам маэстро! Хи-хи-хи… — и она ушла.

 

Часом позже я сидела в Сахарном Уголке, бережно держа чашку чая в копытах. Я не сделала ни единого глотка. Я только лишь неотрывно смотрела на тонкие ниточки пара, поднимающиеся от напитка, безрадостно отмечая, как же они холодны по сравнению с памятью о первых за многие месяцы милосердных объятьях.

Банка, полная битов, стояла рядом на столе. За четыре дня игры в центре Понивилля подряд, я вновь накопила достаточно денег на материалы, необходимые для одного маленького эксперимента. Теперь у меня был «Плач Ночи» вызубренный от начала и до конца, но для того, чтобы сыграть композицию целиком, одной музыки было мало. Мне нужно было приобрести правильные магические ингредиенты на случай, если что-то пойдёт не так. В конце концов, я уже не раз проделала этот путь — и даже весь мировой запас шарфов и свитеров не спасёт меня от того холода, что ждёт за последними нотами, едва те сорвутся со струн лиры.

Если бы я не продолжала упорно работать над этим проектом, то могла бы потерять вообще любой шанс выкарабкаться из этой проклятой ямы, на дне которой очутилась. Почему же мне тогда казалось, будто я готова согрешить, воспользовавшись этими битами? Я и раньше пользовалась преимуществами своего «положения», совершая разные поступки, которыми я не сказать чтобы очень гордилась, пусть даже результат и оправдывал средства. Но сейчас, внезапно, после всего пережитого, после тех объятий, я размышляла о том, точно ли смогу жить в мире с собой когда я… найду себя.

— Ох, ого! Лира. Скажите мне, вы музыкант?

— Хм-м-м? — я посмотрела наверх. Признаю, я не поверила сразу своим глазам. — О, эм… Да. Что-то типа того.

В центре кафе стояла Твайлайт Спаркл и улыбалась мне.

— Я всегда восхищалась музыкантами, потому что многие мои друзья-единороги в Кантерлоте пошли изучать музыку, пока я изучала другие науки. Жаль, что я так и нашла времени разобраться в музыкальной теории. Она одновременно и удивительна, и прекрасна.

Я тихо вздохнула.

— Поразительно, как много в нашей жизни разделяет обе эти черты одновременно, правда?

— О! Э… Извините. Меня опять понесло, — пробормотала Твайлайт, закатив глаза и глупо улыбнувшись. — Кхм. Меня зовут Твайлайт Спаркл. Я заведую библиотекой Понивилля в восточном районе.

— А ещё вы ученица принцессы Селестии, живое воплощение Элемента Магии, а ещё вы ответственны за изгнание порчи Найтмэр Мун из принцессы Луны.

— О… — Твайлайт робко улыбнулась, опустив лавандовые уши. — Значит, и вы тоже об этом слышали?

— Неужто так сложно в это поверить? — я наконец сделала глоток чая. Возможно, он и не был всё-таки таким уж холодным. — Некоторые из нас куда лучше запоминаются, чем другие. Я играю музыку, вы — спасаете целую Эквестрию.

Я подняла чашку, будто для тоста, и улыбнулась:

— Когда-нибудь мы с вами ещё встретимся. Хм-м?

Она медленно моргнула, не сводя с меня взгляда, затем хихикнула:

— Е-хе-хех… Ага. Каждому своё, да?

— Самое практичное моё правило.

— Что ж, вам стоит как-нибудь заглянуть в библиотеку. Я с радостью покажу вам все материалы по теории музыки, что у нас есть. У меня есть как минимум двенадцать книг исключительно про древне-эквестрийские лиры. Готова поспорить, вы их проглотите в мгновение ока.

— Хи-хи-хи… — у меня не хватило духу ей сказать, что я их уже прочитала. Дважды. — Если потребность когда-нибудь возникнет, мисс Спаркл, я, возможно, воспользуюсь вашим предложением.

— Надеюсь на это, — сказала Твайлайт с мягкой улыбкой. — У каждого из нас есть свой талант. И делиться его плодами… это как узнавать друг друга лучше. Пожалуй, лучший способ избежать тоски одиночества в этом мире — это делать то, что у вас получается лучше всего, и делиться результатом с другими. Как думаете? В этом и заключён главный ключ к достижению гармонии, по крайней мере, как мне кажется.

Пока я слушала, мой взгляд инстинктивно опустился на заполненную битами банку. И, внезапно, меня озарило.

— Мне кажется, одна мудрая пони однажды сказала, что «Щедрость — это линза души. Как иначе мы сможем увидеть, насколько нам всем повезло, что мы живём?»

— Хм-м-м… Не знаю, чьи это слова, но звучит и правда красноречиво.

Я кивнула.

— Блистательно красноречиво.

— Что ж, наслаждайтесь чаем. Меня ждёт встреча с друзьями. До свидания, — Твайлайт помахала копытом и ушла. Я повернулась к передней части заведения, и вдруг что-то услышала. Я закрутила головой из стороны в сторону, прядая ушами, чтобы уловить пугающе знакомую скорбную песнь. Твайлайт напевала под нос несколько финальных тактов последней элегии, и на её лице при этом была улыбка. Я даже задумалась, понимала ли она эту мелодию, но потом осознала, что это неважно.

Я счастливо вздохнула и собрала вещи, начиная с банки золотых битов. Я внезапно поняла, чем мне заняться сегодняшним вечером. Эксперимент может подождать. Что значит всего лишь одна неделя, сброшенная в колодец ничто?

 

Тем же вечером, к западу от центра городка, длинный тонкий свёрток магически подлетел к входной двери дома. Оказавшись у порога, он скользнул по дверному звонку. Я, сидя вдалеке в кустах, напрягла все свои телекинетические силы, и прижала свёрток к кнопке. Как только ритмично прозвенел и затих гонг, я опустила свёрток на крыльцо и спряталась за деревом на передней лужайке.

Спустя несколько секунд открылась дверь. Дерпи Хувз выглянула наружу. Она стояла, покачиваясь, с усталостью в косящих глазах, накопившейся за целый день развоза посылок и писем по всему Понивиллю. Она посмотрела налево, затем направо, и на мгновение я испугалась, что она не заметит мою покупку, только что сделанную в магазине по дороге сюда.

Наконец один её янтарный глаз повернулся вниз, и она увидела предмет. Дерпи нахмурила брови. Она наклонилась и подтолкнула его носом, будто в страхе, что коробка может вдруг ожить и прыгнуть ей в лицо. Опытная почтальонка покрутила свёрток в поисках маркировки или какой-нибудь идентификационной карточки, что могла бы указать на личность отправителя. Повинуясь внезапному порыву, она ухватила края коробки и распахнула крышку. И тут же застыла, разинув рот.

Я тихо наблюдала за ней, кусая губу.

Дерпи рухнула на задние ноги. Когда она вынула из коробки, осторожно держа серыми копытами, тонкую золотую флейту, с её губ сорвался дрожащий вздох. Её глаза (оба её глаза) были прикованы к инструменту, и уже мгновенье спустя они наполнились слезами. Проглотив всхлип, Дерпи улыбнулась и вскочила на ноги.

— Динки! Мой маленький маффин! — она бросилась обратно в дом. — Смотри! Смотри, что мамочка для тебя нашла!

Дверь медленно и со скрипом закрылась позади, пропустив сперва радостный писк счастливого жеребёнка.

Впервые за многие дни я вновь почувствовала тепло объятий Твайлайт, но на этот раз для этого мне не понадобилась компания. Я была одинока, как и всегда, и хотя от следующего этапа моего музыкального эксперимента меня отделяла теперь серьёзная нехватка битов, ожидание всё равно того стоило.

Возможно… вполне возможно, что прекраснейшие моменты, что случаются в жизни, происходят лишь тогда, когда история отказывается быть свидетелем.

С улыбкой я натянула капюшон толстовки на голову, развернулась и пошла прочь под алыми лучами заката. Понивилль не потерял своей красоты ни на единую секунду.

 

У вас когда-нибудь застревала в голове прекрасная мелодия, но вы не могли понять откуда она возникла?

Эта мелодия — это я.

 

[1] На правах утерянного при переводе. Heartstrings. Фамилия нашей Лиры.

[2] Понификация Джейн Гудолл — учёного-приматолога.

[3] В Америке картошка фри также бывает в виде спиралек, не только палочек.

[4] Threnody — погребальная песнь, Плач (именно в этом, поэтическом значении).

II — Сон Безумца

Полную версию разметки (с цветным текстом, необходимым для понимания сюжета и, особенно, концовки), а также самую последнюю версию вычитанного текста смотрите в GDocs. Ссылка в заметках к рассказу. Фик в данный момент перевычитывается и перезаливается. Это очень долгий процесс. Приношу извинения за неудобства.

Цветовая кодировка:

Зеленый — Лира — наклонный шрифт

Фиолетовый — ядро проклятья — подчеркнутый

Дорогой Дневник,

Что происходит с нами между сном и явью? Каждую ночь, когда восходит луна, мы бредём как овцы в эту глубокую тьму, не зная истины, что приводит в движение механизмы, лежащие в столь долгом и благородном молчании меж ударов наших сердец. Те ли самые мы пони, когда просыпаемся? Или же каждое утро пробуждается к жизни лишь углеродная копия мыслящего существа, лёгшего спать вчерашним вечером? Что за странный это должно быть гомункул, голем, слепленный по бледному чертежу последних мыслей засыпающей души? Посему, должно быть, неудивительно, что мы преследуем наши амбиции, наше вдохновение и наши надежды лишь по инерции, и так до самого печального конца.

Как же тогда мы должны называть наши сны? Являются ли они манифестацией сожалений? Или, может, являются они эссенцией всех наших привязанностей, брошенных в пылающее горнило смертного страха? Снятся ли нам сны потому, что мы знаем о наших потерях, обо всей этой бесцветности, о которую разбиваются наши желания и мечты, подобно яйцу, брошенному в кирпичную стену?

Я раньше верила в это. Ночь казалась мне хозяйкой смерти. Сон был истрёпанным торопливым шёпотом — как трепыхание серых крыльев или сжатие ног перевёрнутого на спину мотылька в конце его короткого и бесплодного жизненного пути, проведённого в поисках неведомого смысла существования пламени. Когда пони одинока и сознание её ясно, когда она брошена к подножию великой тьмы, тени целого мира, что упорно отказывается помнить о её существовании, сны превращаются лишь в диссонансную увертюру к симфонии криков.

Однажды, меня вдруг чудесным образом озарило совершенно безумной мыслью: сон во многом похож на песню. Очень часто пони забывают название композиции. В других случаях, даже чаще, пони забывают имя композитора. И то, что не пропадает в провале меж сном и явью, и есть мелодия — неподдающийся описанию голос, что играет с нашими ушами, подобно матери, вылизывающей новорождённого жеребёнка. И когда мы открываем глаза в золотом сиянии нового рассвета, нашими телами движет нечто большее, нечто, что задаёт ритм, под который наши сердца будут танцевать, нечто, что заставляет нас выползать из кроватей, как воскресшая душа благословлена выползти из могилы.

Жизнь — совершенно невозможное явление, бледное, тёмное и трусливое на каждом повороте своего пути. Но нечто есть в холодной пустоте ночи, нечто столь же чёрное, если не чернее, чем сама смерть, что впускает мелодию в плоть наших сердец, как садовник сажает семя в бесплодную почву. Росток, взошедший из наших снов есть симфония, иногда — оркестр, лишённый творца. И, как этот оркестр, мы расцветаем вопреки Ничто, пока наш поиск, наш рост не станет жизнью самой по себе, не станет чем-то невозможным, наподобие попытки вспомнить имя музыканта, которому нас не представили, но который оказался на самом деле нами самими.

Я обожаю видеть сны. Значит ли это, что я безумна? Осмелюсь сказать, это значит, что я жива.

 

То был канун праздника Летнего Солнца. По всему Понивиллю пони собирались в небольшие весёлые группки, окружив пылающие костры, что сияли и вились подобно янтарным плюмажам под алым огнём поцелуя угасающего заката. Воздух полнился смехом, шёпотом и музыкой: обитатели деревни готовились к ежегодной традиции — ночи без сна в радостной власти братского единства. Принцесса Селестия в этом году посещала Балтимэр, но это не мешало понивилльцам пылко приветствовать утренний восход и возносить благодарность своей повелительнице-аликорну за то, что она каждый день несёт Эквестрии свет.

Одна душа, тем не менее, была далека от ликования. Земной пони сидел одиноко у костра, отстранившись от гущи толпы. Мрачная тень той ночью лежала на его оранжевой шкуре и землисто-коричневой гриве, и она дополняла собой меланхоличное выражение лица жеребца, устало глядящего в пламя и лишь едва-едва прядающего ушами на музыку, что лилась через его опущенные плечи. И, тогда как вокруг него медленно умирал день, возводя пурпурный купол над полной летней радости деревней, он сидел, закрыв глаза. Он холодно вздохнул.

И в этот самый момент сквозь треск костра пробился весёлый голос и прокатился эхом:

— Карамель! Эй, здорово, дружище! Как дела?!

Карамель вздрогнул и посмотрел наверх, а затем вздохнул с облегчением. Он натянул заученную улыбку, столь же сладкую, как его имя, и столь же нетвёрдую.

— Здорово, Тандерлейн… Блоссомфорс. Чего делаете?

Пара пегасов пододвинулась к костру Карамеля.

— Мы у тебя то же самое спросить хотим, друг! — заявил Тандерлейн. — Вся банда уже тусит у ратуши.

— Говорят, наречённый сын Мэра — Вондерболт — приехал сюда из Клаудсдейла! — добавила Блоссомфорс с широкой улыбкой, и её веснушки подсветились близкими язычками пламени. — Может, он покажет нам какие-нибудь воздушные трюки, перед восходом луны и фейерверком!

— Хм-м… Звучит, конечно, здорово, — сказал Карамель с улыбкой, которая уже начала увядать. — Но поймите, ребята. Ваша маленькая компашка пегасов, безусловно, крута, но я с вами всегда чувствую себя балластом.

— Чушь! — на лице Блоссомфорс проступила печаль. — Как ты вообще мог такое сказать, Карамель? Мы обожаем, когда ты с нами.

— Ага, к тому же… — Тандерлейн пошевелил бровями. — Там будет Винд Вистлер…

— Ш-ш-ш! — Блоссомфорс легонько стукнула молочно-белым крылом Тандерлейна по груди. — Тандер! О чём мы недавно говорили?…

— Тьфу! Извини! Я же просто хотел…

Карамель прокашлялся. Он посмотрел на пару и сказал:

— Вы сегодня Души Солнцестояния, я прав?

Пегасы обернулись на него, застенчиво заулыбавшись. Их щёки подёрнулись одинаковым оттенком красного, а копыта принялись беспокойно ковырять землю.

— Да, то есть…

— Значит, получается, это вы уже второй раз подряд Души Солнцестояния?

— У нас на самом деле и нет никакого выбора…

— Я знаю, все пони о нас говорили ещё со Дня Копыт и Сердец, но…

— Ё-моё… хи-хи-хи… неужели это прям так важно?

Карамель мягко и крайне искренне улыбнулся паре:

— Я рад за вас. И, я не сомневаюсь, все остальные тоже. Надеюсь, для вас праздник Летнего Солнца будет фантастическим и запоминающимся. А что же до меня… Мне просто хочется здесь посидеть и расслабиться. Много всего произошло за последний год, и только сегодня мне выпала первая возможность… просто подумать… ну, понимаете?

— Но ведь совсем не обязательно сидеть и думать в одиночку, как думаешь? — спросила Блоссомфорс с озарившим черты её лица сочувствием. — Это же особенная ночь, Карамель. У тебя есть друзья. И, кстати говоря, Винди буквально накануне говорила, как она… о… эм…

Она виновато закусила губу и глянула на Тандерлейна.

Тандерлейн улыбнулся, коснулся её носом и в последний раз глянул в сторону Карамеля:

— Ты уверен, что не передумаешь, бро?

— Ну же, Души Солнцестояния, — проговорил Карамель отстранённым голосом. Он закрыл глаза и снова отдался расслабляющим музыкальным аккордам, что были серенадой для его ушей, мягко уводящей вглубь ночи. — Встретьте рассвет вместе. Не беспокойтесь обо мне.

Два пегаса медленно, грустно оставили его одного. Цокот их копыт звучал на фоне треска углей костра далёким шорохом. И едва его друзья стали лишь воспоминанием, Карамель вздохнул. Он открыл глаза и нарисовал два одинаковых круга на земле меж собой и огнём, будто бы намечая карту бесконечности своего одиночества.

И точно в этот самый момент музыка стихла.

— Это ведь во многом как видеть сны, правда?

Карамель моргнул в замешательстве. Подняв голову, он принялся метаться взглядом из стороны в сторону, пока, наконец, не увидел меня.

— Эм… Что как видеть сны? — спросил он.

— Жить, — сказала я, стоя в нескольких метрах позади, прислонившись к деревянному столбу. Лира левитировала передо мной. Я подняла оба передних копыта и опустила тёмно-серый капюшон с рога. — Восход и закат: наши дни проходят меж сном и явью. Это похоже на постоянно меняющуюся сцену с самым тёмным занавесом, который только можно представить.

Я мягко улыбнулась и принялась перебирать магией струны на лире. Инструмент вёл разговор; мои слова были лишь фоновым рефреном.

— А ты — ты мне кажешься актёром, которого больше не прельщает игра. Могу ли я узнать почему?

— Послушайте, спасибо за вашу заботу, но, если вы не против, я просто хочу посидеть тут и расслабиться наедине с мыслями, — сказал он. — Но вы можете… эм… Вы можете, впрочем, играть музыку. Она приятно звучит.

— Хм-м-м-м… Что ж, ладно, — я легко улыбнулась и продолжила перебирать струны мягким касанием магии. — Музыка так музыка.

Но хоть мелодия заиграла вновь, Карамель был всё равно неспокоен. Он ерзал, вздрагивал ногами с резкостью, способной поспорить со щелчками углей в горящем костре. Наконец он заговорил:

— Друзья меня попросту не поймут.

— Хм-м? — произнесла я, продолжая играть. — Что ты сказал?

— Мои друзья. Те пегасы, которые здесь только что были.

— Те, что счастливо ушли прочь без тебя? Кто может их винить? Ведь это праздничная ночь.

— Ну, да…

— И есть ли причина, по который ты не празднуешь вместе с ними?

— О, ничего серьёзного, — сказал Карамель.

— Что ж, хорошо. Я просто буду здесь стоять и играть, — произнесла я, с трудом пряча улыбку.

Карамель стиснул зубы. Раздув ноздри, он громко пробормотал:

— Я раньше любил этот праздник. Но в этом году… всё не так просто.

Он говорил со мной, а ведь я была абсолютной незнакомкой. Что-то в усталых чертах его лица оглашало всему миру его отчаянную нужду говорить. В противном случае я бы ни за что не стала бы тратить силы, чтобы вытянуть из него истину.

— Если на то пошло, праздник Летнего Солнца напоминает мне о том, сколько времени осталось позади… — он дрожаще вздохнул, вновь устремив голубые глаза на пламя. —… и как мало хорошего вышло в конце.

— Ясно, — я кивнула, наполняя воздух грустной мелодией, что подходила к тону его голоса. — Итак, кому-то не спится — не говоря уж о том, что кому-то ничего не снится.

Он криво улыбнулся слегка, затем прищурился на меня:

— Вы ведь не отсюда?

— Я не собираюсь распространять никаких ужасных слухов, которые, впрочем, твои знакомые всё равно не запомнят, если ты об этом.

— О, я вовсе не о том, — сказал он, хотя дрожь в его голосе ставила честность слов под вопрос. — Просто… сейчас праздник Летнего Солнца и все должны быть у себя дома, там, где они счастливы.

Он нервно сглотнул и добавил:

— Они должны быть с любимыми.

— Я… далеко от дома, — сказала я с холодной отстранённостью. Но холод этот быстро сменился теплотой улыбки, когда я тронула струны лиры весело и с напором. — Но, говоришь, любимые? Хе-хех… Их я не покину ни на мгновение. А что насчёт вас, господин хороший?

— У меня… — голос Карамеля дрогнул, будто сквозь его плоть прорывался иззубренный острый кинжал. — У меня всё непросто.

— Что же может быть настолько непросто, что оно уничтожило саму возможность такого простого дела, как поиск себе второй Души Солнцестояния? — заметила я с улыбкой. Напев кратко мелодию, чтобы саккомпанировать нотам лиры, я продолжила говорить:

— Ведь эта традиция стара, как само время. Когда принцесса Селестия впервые подняла Солнце над Эквестрией, она увидела три пары пони — предков единорогов, земных пони и пегасов — и благословила эти Души Солнцестояния светом, что необходим был для основания цивилизации, стоящей на фундаменте красоты, чести и любви. И по сей день у каждого пони есть драгоценная душа, которую они ценят превыше всего. И, уверена, ты не исключение.

— Хм-м-м… Да… — промямлил Карамель. — Думаю, я просто боюсь.

— Разве не боимся все мы?

— Но это же не оправдание! — воскликнул он, нахмурившись в гневе, вряд ли, впрочем, направленном на меня. — В последнее время жизнь у меня непроста. Я могу справиться с ней в одиночку. Но Винди…

Гнев на лице Карамеля рассеялся, сменившись гримасой боли. Он вздохнул, ещё сильнее сгорбившись перед костром.

Я напела и сыграла на струнах еще несколько аккордов, после чего вновь бросила на него взгляд.

— Полагаю, ты говоришь о некой «Винд Вистлер», которую недавно упоминали твои друзья?

— Хммф… Она для меня особенная кобылка, — сказал Карамель, плавя свой взгляд в жарком пламени костра. — Ты сказала, что жизнь — это как сон, так? Когда Винди рядом, это всегда хороший сон, и я ни за что не хочу от него пробуждаться. Она очень добра, весела, честна и умна. Я распадаюсь вдребезги от её смеха, будто сложен из спичек, и только звук её голоса может собрать меня вновь.

— Хи-хи-хи… — я хихикнула и остановила игру на лире. — Сдаётся мне, я наткнулась в этом году на костёр Вильяма Крупспира.

Он криво улыбнулся и глянул на меня краем глаз.

— Винд Вистлер сама однажды сказала, что я говорю как поэт. Хотя, когда я рядом с ней, мне кажется, будто я набрал в рот камней. У меня никак не получается говорить правильные слова.

— Редко слова работают так, как того желаем мы, — сказала я. Решительно возобновив игру на лире, я принялась заполнять гармонией тишину меж глотками воздуха. — Так почему же Винд Вистлер сейчас не здесь, не с тобой? Я бы заплатила сотню битов, чтобы посмотреть, как взрослый жеребец выплёвывает изо рта камни.

— Я бы мог попросить её стать моей Душой Солнцестояния в мгновенье ока. Но…

— Что «но»?

— Это было бы неправильно, — расстроенно произнёс он.

— О?

Карамель сглотнул. После нервного вдоха, он, наконец, решился сказать:

— Моя семья на ферме дошла до последнего предела. Посевы сельдерея умирают, и мы не можем вырастить достаточно к сезону урожая в этом году. Мать и отец отчаялись настолько, что начали продавать собственность, но даже это нам не помогает. Я нанялся на две разные работы в городе, только чтобы поддержать их чем могу, но боюсь, уже слишком поздно. Семья связалась с какими-то дальними родственниками в Вайнпеге. И мы всерьёз задумываемся над тем, чтобы уехать из города до Тёплого Очага, покинуть ферму — продать её, и всё такое. Я, наверное, могу остаться в Понивилле, но что это будет за жизнь? В самом лучшем случае, я буду жить в квартире, едва находя время, чтобы поспать, лавируя меж двух, а то и, может, трёх работ.

— Однозначно, звучит как большая неудача, — сказала я с глубокомысленным кивком. — Хотя, я должна спросить, каким бы прямолинейным ни показался вопрос: как же это всё связано с тем, что ты сейчас не проводишь время с Винд Вистлер?

— Мы всё больше и больше сближались большую часть прошедшего года, — сказал Карамель. — Она почти ничего не знает обо всём том ужасе, который обрушился на меня. И моя жизнь обещает стать ещё безумнее, и… и…

Он зажмурился, кратко вздрогнув.

— Она весела и полна жизни. Ей ни к чему весь этот груз неудач какого-то вшивого земного пони вроде меня. Ни к чему ей мои проблемы, которые только загрязнят голубое небо у неё над головой. Я… я люблю её. Я правда люблю, и вот потому я должен её отпустить…

Я выдала низкую ноту. Её острая дрожь затанцевала меж нас, и я бросила заинтересованный взгляд в его сторону:

— Да неужели?

— Если я предложу ей стать со мной Душой Солнцестояния, я подам ей неверный знак, — пробормотал он. — Это праздник Летнего Солнца, наступление нового года — для меня, по крайней мере. Мне пора отдаться с головой работе ради своего будущего… И её будущего тоже.

Он скорбно уставился в огонь, будто все счастливые цвета его жизни пожрало пламя.

— Пришло время… отказаться от Винди. Это к лучшему.

— Хм-м-м… — я кивнула и сказала монотонным голосом: — Всегда к лучшему, когда мы позволяем мечте умереть прежде, чем она успеет исполниться. В конце концов, ведь когда мечта приводит нас туда, куда мы жаждем попасть, пропадает всякий смысл мечтать.

Карамель моргнул. Он посмотрел на меня, прищурившись.

— А?

Я хихикнула.

— Хи-хи-хи… Тебе это тоже кажется чушью, да? — я продолжила играть, на этот раз бросая ради него в мелодию весёлый ритм. — Скажи мне, ты когда-нибудь слышал Легенду о Безумной Пони?

— Эм-м-м… — Карамель почесал голову в растерянности, затем хитро ухмыльнулся мне: — Чего? Ты, значит, возомнила себя бардом?

— Я раньше делала и куда большие глупости. Хочешь её послушать?

— Что? Легенду? — он сглотнул и снова повернулся к огню. — Не знаю. Она длинная?

Я бросила взгляд на западный горизонт. Там, на краю мира, всё ещё лежала полоска алого сияния. Луны нигде не было видно.

— Довольно короткая, как и все хорошие вещи в этом замечательном мире. Если хочешь, я не скажу ни слова, и говорить будет только лира. Разницы особой нет…

— Хе, ну, я не против. Я ведь никуда не тороплюсь… — он вздохнул и уставился на далёкие костры, где другие пони сейчас общались в больших компаниях, все осиянные радостью, который он был столь болезненно лишён. — К тому же мне не помешает хорошая история. В последнее время жизнь была скучной повестью.

Я улыбнулась. Самая лучшая аудитория — это невинная аудитория. И самая сложность в том, чтобы продержать её в том ж невинном состоянии на протяжении всей истории. Не задумываясь ни на мгновенье, я подняла лиру высоко над головой и отпустила ноты величественно плыть высоко в небеса, куда не дотянутся до них языки пламени костра.

— Легенда о Безумной Пони начинается в городке — совсем как этот — во время праздника Летнего Солнца — столь же торжественного и ликующего как и этот, которым мы сейчас уже готовы вот-вот насладиться…

 

«Жители того городка были полны радости и экстаза. Видишь ли, в тот год канун Летнего Восхода был самым тёмным и самым долгим, и когда принцесса наконец подняла Солнце, оно было самым ярким и воодушевляющим. Все пони пели и танцевали на улицах в ликовании — все, кроме одной пони, прибывшей сюда из другого города, и обнаружившей, что ей мало чему радоваться. И, на самом деле, вскоре она узнает, что ей много от чего сходить с ума от злости.

Всё началось довольно незаметно. Пони бросали на неё взгляд дважды, и оба раза с одним и тем же выражением. Затем пони махали ей чаще одного раза, будто приветствуя её в первый раз снова и снова. Затем те жители городка, с которыми она общалась ранее и была в этом совершенно уверена, воспринимали её как совершенную незнакомку, как было тогда, когда она только приехала туда несколько дней назад.

— Я не понимаю. Разве мы недавно не говорили? — спрашивала она их. — Разве не вы ухаживали за мной в больнице, когда я очнулась после сотрясения? И вы — не вы ли двое нашли меня этим утром без сознания в тени городской ратуши?