II. Становление древнеРусской государственности 2 страница

Начинает, например, складываться новое отношение к былым нормам общежития, которые утрачивают строго неукоснительный характер и рассматриваются как предпочтительные. Если до сих пор трудовая взаимопомощь другим членам общины (супряга) считалась обязательной и в случае отказа от участия в ней могла привести в изгнанию из общины, то теперь дело ограничивалось лишь чем-то вроде бойкота.

Формируются и представления о существовании особых предназначений различных групп: мирный труд – удел большинства общинников, управленческие и военные функции – задача социальной верхушки.

В новой морали возникает противопоставление должного и сущего: значительная часть былых форм отношений отходят в область идеалов, все более расходясь с новой социальной реальностью.

Еще отчетливее, чем становление морали, набирает силу процесс превращения части мононорм в правовые нормы.

Прежде всего, начинают меняться сами субъекты взаимоотношений, между которыми возникают конфликты, а соответственно, возникает потребность в их урегулировании. Если ранее они завязывались, как правило, на межобщинной основе, то теперь возникают и между группами и членами одной общины. Естественно поэтому, появление норм, определяющих особость группы или индивида.[24]

Существенно расширяется и сама сфера действия формирующихся норм: землевладение и землепользование, договорные обязательства, наследование, положение членов семьи и т.д. Причем, все более важным источником конфликтов становится имущественный ущерб (грабеж, кража, потрава полей, невыполнение имущественных обязательств и т.п.). Впрочем, нередко имущественный ущерб все еще рассматривается как нанесение ущерба личности: тот же грабеж, например, поскольку означал применение насилия над человеком.

Трансформируются обычаи взаимопомощи, которая приобретает все более ассиметричный характер, в результате чего происходит узаконение права вождей на получение поборов и повинностей с общинников.

Изменяются мононормы взаимозащиты: если в первобытном обществе в случае конфликта по поводу убийств члена одной родственной группы представителями другой единственным ответом пострадавшей стороны могло быть лишь возмездие, означавшее нанесение равного ущерба виновной стороне (принцип талиона), то теперь возникает и другой вариант восстановления справедливости (а соответственно и урегулирования конфликта), – эквивалентное материальное возмещение нанесенного ущерба, например, уплата штрафов в пользу как потерпевших, так и лиц, осуществляющих урегулирование. К тому же, становится заметной дифференциация «цены крови» (вергельда) лиц, обладающих разным социальным статусом. Впрочем, возникновение вергельда не отменяло самого обычая кровной мести. Это было правом, но не обязанностью потерпевшей стороны, которая могла избрать и традиционный способ разрешения конфликта.

Очевидно, что если уж убийство можно было заменить уплатой возмещения, то тем более возможной становилась компенсация всех других видов ущерба: телесных повреждений, имущественного ущерба, оскорблений и т.п.

В то же время, эти нормы все еще действуют не столько в границах территориальных, сколько этнических – в рамках общины, племени (союза племен). Признаком сохранения связей со старым укладом является и подчеркнутая публичность реализации норм. Все действия совершаются в присутствии большого числа свидетелей, прежде всего, родственников. К тому же сохраняется неразграниченность между правом и обязанностью: та же кровная месть еще не столько право, сколько обязанность потерпевших.

Отсутствуют и специальные органы судебной власти. Судопроизводство осуществляет, как правило, общинное (племенное) руководство – советы старейшин, жрецы, вожди, последние среди которых постепенно занимают здесь главенствующее место. В ряде случаев, конфликт разрешался путем прямых переговоров или через посредников.

Одной из форм обеспечения соблюдения людьми обязательств являлась угроза применения вредоносной магии. Пытаясь наказать обидчика, потерпевший стремился навлечь на него кару с помощью магических действий, прибегая к услугам колдунов. Вообще, значительная часть «судебных» действий сопровождалась различными языческими обрядами, присягами, поединками, ордалиями (испытаниями), установлением «доброй славы» сторон.

Таким образом, к моменту возникновения государства у восточных славян все явственнее обнаруживается переплетение новых, выходящих за рамки традиционных мононорм классического родового строя инструментов, и большого количества сохраняющихся старых средств и форм регулирования общественных отношений. Фактически, здесь мы имеем дело с переходным периодом, когда старое и новое сосуществуют вместе. Этот период обычно определяется как строй «военной демократии».

Хотя перемены происходили в укладе жизни всего славянства, само оно едва ли не с момента своего возникновения отнюдь не было единым. Исследователи выделили несколько основных славянских групп: южную, западную и восточную. Восточные славяне к VII – VIII вв. заняли весьма обширную территорию в четырехугольнике: Финский залив – Карпаты – Черноморское побережье – верховья Волги и Дона. В свою очередь и они представляли из себя весьма разношерстный конгломерат союзов племен[25], именуемых в летописи «Повесть временных лет» как поляне, ильменские словене, древляне, дреговичи и др. По-видимому, первые два союза являлись наиболее развитыми, что позволяло им доминировать в восточнославянской среде.

Соседями восточных славян на северо-западе были скандинавские народы (норманны), более известные среди славян как варяги, на северо-востоке – финно-угры, на востоке и юго-востоке – кочевые тюркские племена (сначала гунны, затем авары (обры), далее булгары и хазары). На юго-западе через Черное море был прямой выход на одно из крупнейших государств того времени – Византийскую империю.

Отношения с этими важнейшими соседями для восточных славян развивались весьма непросто. Если Византийская империя являлась для них в течение длительного времени объектом агрессии, то, в свою очередь, славянские земли сами подвергались нападению со стороны кочевых народов (авар – обров, в славянской интерпретации[26], хазар) и варягов. В отдельные периоды славянским племенам приходилось даже уплачивать некоторым из них дань[27]. Впрочем, периоды войны сменялись миром, во время которого активно развивались и торгово-хозяйственные отношения между ними. Как раз через славянские территории проходил два важнейших торговых пути раннесредневекового мира – Волжский торговый путь, соединяющий арабский мир с Европой, и так называемый путь «из варяг в греки», связывавший Северную Европу и Византию.[28] Именно этим, собственно, славянские территории и оказывались столь привлекательны для всяких «находников».

 

2. Образование Древнерусского государства (IX – XI вв.)

Изучение проблемы образования государства (политогенеза) у восточных славян в течение длительного времени было неотделимо от рассказа «Повести временных лет», обычно именуемого «легендой о призвании варяжских князей» (или «норманнской» легендой). Согласно ей, в начале 60-х гг. IX в.[29] среди ряда северных славянских племен незадолго до этого освободившихся от варяжской зависимости (выражавшейся в уплате им дани) возникли острые разногласия («встал род на род»). Разрешить этот конфликт оказалось возможно лишь с помощью обращения о посредничестве к одному из варяжских князей (конунгов) Рюрику, представителю племени, известного летописцу как «русь», который пришел «княжить и володеть» в Новгороде. Вслед за этим два его боярина Аскольд и Дир обосновались в Киеве, что означало овладение варягами основными восточнославянскими центрами. Через двадцать лет, в 882 г., новгородские и киевские земли были объединены князем Олегом.[30] Киев стал столицей Древней Руси.

Именно этот рассказ, обнаруженный немецкими учеными, работавшими в России в XVIII в. (Г.-Ф. Миллер, Г.-З. Байер, А.-Л. Шлецер), лег в основу теории, получившей название норманизма, и стал отправной точкой длительного и ожесточенного спора, отзвуки которого слышны и до сего дня. Ученые (и не только) разделились на два лагеря – норманистов и антинорманистов – по вопросу об образовании Древнерусского государства. Первые с большой долей доверия относились к сообщению летописца (Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев и др.) о том, что Рюрик был варягом (норманном, скандинавом), а название государства произошло от наименования скандинавского племени, вторые же (среди наиболее известных – М.В. Ломоносов) – резко опровергали и этническую принадлежность Рюрика (его называли и славянином, и финном, и готом и т.д.) и летописное определение происхождения названия «Русь» (выводя его из южной – поднепровской – славянской топонимики). Впрочем, сегодня эти споры заметно утратили свою актуальность (хотя следы их еще нередко встречаются, как правило, в околонаучной литературе). В настоящее время центр дискуссии все больше смещается с проблем второстепенных, каковыми несомненно являются вопросы родословной Рюрика или племенного названия, к вопросам более существенным – к действительным причинам возникновения ранних государственных образований.

И здесь, прежде всего, встает вопрос о реальных взаимоотношениях славян с их соседями.

Эти отношения были весьма напряженными. Славяне подвергались натиску с двух сторон: с севера на них оказывали давление скандинавские племена, с юга же им приходилось противостоять нападениям степных кочевников. Но если последние были для славян не просто враждебны, а еще и чужды по образу жизни, то варяжская культура была им сравнительно близка и понятна. К тому же, здесь обнаруживались и общие интересы: их связывало единое стремление к совершению походов на богатые владения Византии с целью получения военной добычи. Тем самым, создавались условия для складывания между ними своеобразного альянса, который бы установил определенный баланс сил в этой части Европы: славяно-варяжское объединение с целью совместного натиска на Византию и противостояния кочевникам. Конечно, альянс этот было весьма условным, он, во многом сложился под давлением, но все же обоюдная заинтересованность славян и варягов друг в друге была несомненной. Эта заинтересованность наложилась на видимое даже из летописного рассказа, резкое повышение конфликтности внутри самого славянского общества, которому все сложнее становилось регулировать старыми средствами обострившиеся противоречия. Возникла потребность во внешнем арбитре, не могущем быть заподозренным в симпатиях к той или иной конфликтующей стороне. Роль такого арбитра, посредника и сыграли варяги.

Тем самым, Древнерусское государство возникло как результат разрастания внутри славянского общества противоречий, неразрешимых изнутри самого этого общества и вынужденного поэтому, в целях самосохранения, прибегнуть к помощи внешней силы, с которой оно, к тому же, имело совместные интересы. Очевидно, существуют и другие факторы, способствовавшие формированию государства в рамках системы взаимоотношений с варягами – преобладание их в транзитной торговле, оседание варяжских купцов в Восточной Европе, более высокий уровень социализации и др., однако они становятся государствообразующими лишь в том случае, если оказывается подготовлена почва к восприятию государства.

Естественно, не варяги создали Древнерусское государство (и уж тем более не экспортировали новую модель отношений, уже хотя бы потому, что сами таковой не имели)[31]. С этнической точки зрения мы имеем дело с процессом двусторонним (а еще точнее – многосторонним[32]): в нем существенны и неотделимы друг от друга как внутренние процессы саморазвития славянского общества (разложение старых и складывание новых форм отношений), так и влияние формирующихся взаимодействий с другими этническими группами, прежде всего, с варягами (сотрудничество, конфликты). И славяне, и варяги одновременно являлись участниками этого процесса (хотя, понятно, что место, роль, степень активности их не были одинаковы). В конечном итоге, в результате соединения этих разнородных элементов, своего рода синтеза, Древняя Русь сложилась как полиэтническое образование.[33]

Первые правители Древнерусского государства – Рюрик (862 – 879 гг.), Олег (879 – 912 гг.), Игорь (912 – 945 гг.), Святослав (945[34] – 972 гг.), Владимир I (980 – 1015 гг.) – варяжские по этнической принадлежности князья, активно опирающиеся в своих действиях на варяжские дружины и нередко рассматривающие Русь как временное место пребывания (как, например, Святослав, мечтавший перенести столицу из Киева на Дунай[35]). Однако постепенно, по мере проникновения в дружинную среду славянской племенной верхушки, а также в результате отпора, полученного со стороны Византийской империи, завоевательные устремления стали ослабевать, превращая Русь в самодостаточное, самоценное образование и для самих ее правителей.

Это создало условия и для постепенного становления Руси как государс­твенного образования со свойственными всякому государству функциями.

Первоначально эти функции были крайне примитивны и во многом являлись продолжением тех целей, которые, собственно говоря, и создали Древнерусское государство – целей, направленных по преимуществу за пределы Руси.

Основные устремления древнерусских князей – это военные походы на земли соседних народов – Византию (Аскольд и Дир в 866 г.[36], Олег в 907 г., Игорь в 941, 944 гг., Святослав в 970-971 гг., Владимир в 989 г., Ярослав в 1043 г.), Болгарию (Святослав в 968 г., Владимир в 985 г.) Закавказье и др. В рамках этих походов решались троякие задачи: получение военного трофея (краткосрочная), получение дани (среднесрочная), и, в конечном итоге, наиболее важная (долгосрочная) – обеспечение выработки стабильной системы торговых отношений (отраженная в договорах с Византийской империей 911, 944, 1046 гг.), создания, говоря сегодняшним языком, «режима наибольшего благоприятствования» в русско-византий­ской торговле. Общие выгоды от этих походов, в которых принимали участие представители значительной части древнерусских земель,[37] сплачивали рождающееся государство, создавали стимулы к сохранению и развитию процессов объединения.

Не менее объединяющее воздействие оказывала другая функция, также вытекавшая из тех оснований, на которых государство возникло, – оборона славянских земель от натиска последовательно сменявших друг друга степных кочевников – хазар, печенегов, половцев. Нередко эта борьба со «степью» по форме мало чем отличалась от тех завоевательных походов, которые русские князья совершали в отношении Византии. Однако по сути своей они носили оборонительный, ответный, либо своего рода «превентивный» характер, оказываясь реакцией на постоянное и непрерывное давление степи на протяжении, по крайней мере, IX – XII вв. В целом, Древнерусское государство вполне успешно справлялось с этой задачей: Святослав, сумел в 965 г. полностью разгромить Хазарский каганат, Ярослав практически прекратил набеги на Русь печенегов (1036 г.), борьба с половцами постепенно привела к оформлению довольно сложной системы сюзеренно-вассальных отношений, где последние стали играть роль буферного образования на южной границе Древнерусского государства.

Впрочем, настоящих границ у этого государства поначалу тоже не было, поскольку не существовало точно очерченной территории, подвластной русским князьям. Им еще только предстояло реализовать эту функцию формирования государственной территории (и подданного населения). Поэтому «внутренняя» политика Древнерусского государства на первых порах мало чем отличалась от тех действий, которые русские князья производили за его пределами. Иначе говоря, наряду с внешними завоеваниями, русские князья активно занимались присоединением, причем, отнюдь не всегда добровольным, тех или иных славянских (и не только славянских) племен. Летопись пестрит сообщениями о походах того или иного князя в соседние славянские земли (Олег присоединил земли древлян в 883 г., северян в 884 г., радимичей в 886 г.; Святослав – вятичей в 966 г.; Владимир – радимичей в 984 г.). Причем, даже присоединение не всегда гарантировало полное их подчинение, о чем свидетельствовало, в частности, восстание древлян против князя Игоря в 945 г. Впрочем, эта борьба имела вполне реальные последствия: она ограничивала аппетиты завоевателя, создавая основы для формирования более прочной системы отношений в рамках складывающегося государства. То же восстание древлян привело к определению точных размеров дани с них (а позднее и других славянских племен), что способствовало превращению дани из формы военной контрибуции в форму натурального налога, а самого процесса ее сбора из военной операции в тривиальной налоговую кампанию.

Дань с населения являлась не единственным источником доходов князей; в их пользу взимались также штрафы за преступления, торговые пошлины, они получали до­ходы с имений, обрабатывавшихся преимущественно тру­дом княжеской челяди (слуг-рабов). Сбор их осуществлялся в ходе так называемого «полюдья». Полюдьем назывался объезд области князем, или его представителем (обыкновенно по зимнему пути).[38] Дань собиралась деньгами или, чаще, натурой, особенно мехами. Меха служили главной статьей княжеской торговли на заграничных рынках.

В ходе «полюдья» вырабатывалась и другая важнейшая функция государства – посредническая, арбитражная. Наиболее отчетливо она проявляется в фигуре князя. Князь все более становился не столько олицетворением силы, которой следует подчиняться из страха, сколько воплощением справедливости; он выступал в качестве внешней «незаинтересованной» стороны, кому можно и должно доверить разрешение внутренних споров, суд. В то же время, князь не являлся основным источником права, он, по большей части, был лишь его носителем, выразителем тех правовых норм, которые были созданы традиционным укладом в славянской и варяжской среде. Это вполне отчетливо проявилось в дошедшем до нас памятнике древнерусского права – «Русской правде». (Подробнее об этом см. в главе 5 Раздела II). Таким образом, складывалась ситуация, в которой князь, как бы принуждая население к заключению с ним договора, сам, в то же время, был обязан неукоснительно соблюдать его условия.

Киевский князь самостоятельно осуществлял внешнюю политику, ведал сношениями с другими князьями и государствами, заключал договоры, объявлял войну и заключал мир. В то же время, в тех случаях, когда военные нужду требовали созыва народного ополчения, ему было необходимо заручиться согласием ве­ча. Князь был военным организатором и вождем: собирал и форми­ровал дружину, находящуюся у него на службе, назначал начальни­ка народного ополчения – тысяцкого и во время военных действий командовал как своей дружиной, так и народным ополчением.

При всем сохранении в фигуре князя архаичных, идущих от племенного вождества, черт, нельзя, в то же время, не видеть, что под старой формой скрывается уже совершенно новое содержание: он – первое, и первоначальное, звено структуры формирующегося, пока еще весьма примитивного, под стать примитивности его функций, государственного аппарата.

Вторым новым элементом этой структуры, тоже вполне архаичным по форме, становится боярский совет («боярская дума»[39]), выросший из совмещения былого совета старейшин («старцев градских») и дружинной верхушки («старшей дружины», «княжьих мужей» или бояр).

В своей деятельности князь и дума опирались на рядовых дружинников («младшую дружину», «гридей», «отроков», «детей»), несущих основные исполнительные (по преимуществу – военные) обязанности.[40] Отношения между всеми этими звеньями весьма демократичны и ничем не напоминают отношений монарха со своими подданными. Дружина может воздействовать на принятие князем решения, бояре могут иметь собственные дружины и, порой, весьма независимы от князя.^[41] Жесткое подчинение ограничивается лишь периодом военного времени, впрочем, достаточно длительного.[42]

Численность дружины были невелика, доходя до 700-800 человек.[43] Однако, учитывая, что это были сильные, храбрые, высокопрофессиональные воины, она представляла собой грозную силу. Дру­жинники составляли товарищество или братство, союз преданных князю людей. Дружина содержалась на княжеском дворе, получала долю из дани, собираемой с населения, и из военной добычи после по­хода. Она являлась одним из важнейших источников формирования древнерусской элиты.

Таким образом, функции и структура Древнерусского государства с очевидностью свидетельствуют о несомненном военном [44] характере этого государства, предназначенном, в первую очередь, для решения военных задач. Поскольку их выполнение требовало определенной централизации имеющихся сил, Древняя Русь должна была быть относительно единой. Однако в случае перехода к решению задач невоенного характера, такое государство не могло сохранять устойчивость и тем самым, оно несло в себе самом элементы временности, возможность будущего распада. Государство состояло из весьма автономных по отношению друг к другу и к центральной власти земель-волостей, в основе которых лежало все еще сохранявшее значение былое племенное начало. Поэтому крайне важно учитывать именно относительный характер единства. Настолько относительный, что И.Я. Фроянов предлагает даже говорить не о едином Древнерусском государстве, а лишь о «суперсоюзе» – совокупности городских волостей, своеобразных аналогов античных городов-государств.

Еще более усиливало возможность распада государства несовершенство системы местного управления, точнее, самоуправления. В основе ее лежала вервь – территориальная община, в функции которой входило решение земельных вопросов (распределение земельных наделов), контроль за членами общины, обеспечение уплаты дани (налогов), следствие и суд по внутриобщинным конфликтам, исполнение наказаний. Руководство общинами осуществляли выбор­ные старосты, выступавшие также представителями интересов верви перед княжеской администрацией. Вся сельская Русь представляла собой совокупность подобных общин, также крайне мало связанных между собой.

Фактически, Древнерусское государство еще не вполне государство, это, скорее, «полугосударство», некое образование с зачатками государственности, зародыш будущего государства.

С одной стороны, оно выполняет вполне очевидные государственные функции с помощью особого пусть и весьма примитивного государственного аппарата, представляющего собой фактически огосударствленные два звена общинно-племенной структуры управления: вождь-князь и совет старейшин. С другой, – управление носит еще явно недифференцированный характер, администрация неотделима от суда (более того, суд рассматривается как одна из важнейших ее функций), отсутствует какое-либо разделение властей.

Наконец, особенно отчетливо показывает несформированность государства тот факт, что в системе решения вопросов общественной жизни продолжает играть заметную роль третий, сохранивший свою прежнюю природу, элемент архаичной, догосударственной структуры – вече, хотя и реже, но продолжающее довольно регулярно собираться.

На протяжении довольно длительного времени в классической советской историографии господствовала точка зрения Б.Д. Грекова о том, что во 2-й половине IX – 1-й половине XI вв. «в Киевском государстве, как таковом, вече, строго говоря, не функционировало». Однако сегодня большинство исследователей вернулись к позиции досоветской историографии о существовании веча на всем протяжении существования Древней Руси, включая и Киевский период. Другое дело, что вопрос о происхождении, природе, правовой и территориальной компетенции, социальном составе участников остаются предметом острых дискуссий.

По-видимому, в основе разногласий лежит попытка рассматривать вече как статический институт, тогда как в действительности, на протяжении всего времени его существования он меняется. Ведя свое происхождение от племенных вечевых собраний, он медленно, но поступательно движется в направлении превращения его в третье звено государственной структуры. Впрочем, завершение этого процесса может быть отнесено лишь к удельному периоду (см. Глава 5).

На ранней же стадии – это несомненно еще по сути дела общественный институт, представитель общества (волости) перед государством (но не орган этого государства). Соответственно, нет и каких-либо норм, которыми бы определялись или ограничивались его власть, состав или компетенция. Вече могло принять к обсуждению и решить любой вопрос. Оно могло призвать на княжение[45], принять или изгнать князя, заключить с ним договор об условиях княжения. В его компетенцию входили вопросы о войне и мире, о начале, продолжении или прекращении военных действий (инициатором здесь могли выступать как князь, так и вече) в том случае, если это требовало создания народного ополчения и выбора его руководителей.

Вече являлось собранием всех свободных людей старшего города земли-волости. Могли в нем принимать участие и представители младших городов, а также сельской округи, однако, по всей видимости, такие случаи были сравнительно редки.[46] Независимо от этого решение старшего города считалось обяза­тельным для жителей всей волости.

Степень организованности веча также была различной. В ряде случаев мы видим очевидную стихийность собрания, вызванную, например, возмущением какими-либо действиями власти.[47] Чаще, однако, оно созывается по инициативе «лучших людей» (бояр и старцев градских) или князя.[48] В последних случаях можно обнаружить некоторые элементы подготовительной работы (выработка «повестки дня», подбор кандидатур на выборные должности и т.п.), определенной упорядоченности проведения собрания с соблюдением ряда правил: осуществление различных обрядовых действий, выступления в пользу того или иного решения, «голосования». М.Н. Тихомиров даже считал вполне вероятным существование каких-то «протокольных записей» решений. Впрочем, говорить о четкой, детальной и устойчивой процедуре проведения веча, конечно же, было бы явной модернизацией. Имели место лишь общие контуры, которые легко могли быть изменены непосредственно в ходе обсуждения. Решения принимались большинством голосов в прямом смысле этого слова – силой крика. В случае раскола дело могло дойти до элементарной драки, что, однако, рассматривалось как вполне легитимный способ разрешения конфликта: в глазах участников веча победа в столкновении определялась не столько собственно силой той или иной стороны, сколько силой правды, имеющей божественную природу.

Нет единства среди историков и в вопросе о степени демократичности веча: одни (Б.Д. Греков, В.Л. Янин, М.Б. Свердлов) полагают, что оно являлось собранием преимущественно аристократических элементов, или находящимся под их полным контролем; другие, как И.Я. Фроянов, считают, что в Древнерусском государстве, во всех его землях, на протяжении Х – XIII веков «глас народный на вече зву­чал мощно и властно, вынуждая нередко к уступкам князей и прочих именитых «мужей». По его мнению «руководить и господствовать – вовсе не одно и то же… наличие лидеров-руководителей… на вечевых сходах нельзя расценивать в качестве признака, указывающего на отсутствие свободного волеизъявления “вечников”. Древнерусская знать не обладала необходимыми средствами для подчинения веча. Саботировать его решения она тоже была не в силах».[49]

Как бы то ни было, вечу в IX – X вв., по крайне мере в ряде случаев, принадлежала весьма заметная роль в развитии политических процессов в Древней Руси, в которых оно выступает, скорее, как проявление общественной воли, либо сотрудничающей, либо оппонирующей рождающемуся государству, чем, соответственно, если не определяет, то, несомненно, оформляет его складывающуюся структуру.

Тем самым, мы имеем дело с переходным, формирующимся государством, в котором сосуществуют как элементы уже нового, несомненно государственного порядка, так и старые, сохраняющие связь с прежним укладом. Именно это очень сложное взаимопереплетение порождает среди исследователей острые дискуссии: одни обращают в первую очередь внимание на появление новых черт в жизни славянского общества (порой, преуменьшая роль старых), другие, напротив, подчеркивают значение архаичных характеристик, чем, в свою очередь, преувеличивают незрелость существующих отношений. По видимому, правильнее было бы, определив в качестве несомненно приоритетного направления движение в сторону все большего развития именно государственных структур (а вместе с ними и нового, настоящего общества), понимать, что сам по себе этот путь чрезвычайно длительный, лишь постепенно заменяющий порядки и принципы догосударственного строя. В IX в. процесс образования государства начинается, но вовсе не заканчивается.

Таким образом, в IX-XI вв. на обширной территории Восточной Европы все более активно идет процесс формирования значительного по размерам, сильного в военном отношении, набирающего политический авторитет и обеспечивающего достаточно устойчивое общественное развитие Древнерусского государства. Это имело существенное значение для международной обстановки конца I – начала II тысячелетия н. э., поскольку создавало оборонительный рубеж между Западом и Востоком, усиливало натиск на Византию, способствовавший ослаблению последней (что вкупе с крестовыми проходами привело в XV в. к прекращению ее существования), наконец, фактически завершало оформление «ареала» раннесредневековой западной цивилизации. Русь IX – начала XIII вв. может с несомненностью рассматриваться в качестве государства европейского или, если быть более точным, провинциально-европейского типа.

Древнерусское государство оказалось колыбелью древнерусской народности, ставшей основой трех современных славянских народов – русского, украинского и белорусского.