II. Становление древнеРусской государственности 6 страница

Таким образом, по мнению О.В. Мартышина, вече «строилось по принципу полного должностного, ад­министративно-территориального (концы) и социально­го представительства и равных возможностей для уча­стников отстаивать свои взгляды».[130]

Попытка возродить деление на законные и незаконные вечевые собрания на формально-юридических основаниях, наталкивается на противоречие, отмеченное самим же автором. Возникающие стихийно, инициированные «снизу» веча опираются как раз на то самое представление о справедливости, которое О.В. Мартышин рассматривает как методологический фундамент своих построений. Очевидно, что по мере углубления социальной дифференциации начинают все более различаться представления различных групп о правильности и неправильности происходящих событий. Как правило, именно низы являются сторонниками сохранения «старины», поскольку происходящие изменения несут им чаще всего, новые тяготы. Именно в этом как раз и заключается причина их недовольства – нарушение обычая, произведенное властью. С другой стороны, понятно, что оценки «незаконности» возникают из интонаций источника, который создается в основном людьми, близкими к власти. Естественной для них будет отрицательная характеристика действий «черни», побуждаемой «наваждением диаволим».[131]

К тому же следует постоянно учитывать, что вечевой институт существовал в Новгороде в течение нескольких веков, вплоть до конца XV в. Очевидно, что за это время он неоднократно претерпевал изменения. Если на начальном этапе – это широкое демократическое собрание, по сути дела еще орган представительства народа перед государством, то с XII в. он все больше превращается орган государственной власти. Но и на этом его эволюция не останавливается, двигаясь в сторону, во-первых, ослабления степени его демократичности и усиления роли боярской верхушки[132], а во-вторых – установления все более отчетливых процедурных правил и формализации работы.

Нередко отмечается использование боярами вечевых собраний в собственных интересах, прикрываемых демократическими формами. В частности, приводятся примеры опоры на вечевые решения в борьбе бояр с кня­жеской властью в XI-XII вв. По-видимому такой подход во многом определяется сохранением идущих от советской историографии представлений о новгородском обществе как о классовом, где линия водораздела проходит между эксплуататорами-боярами и эксплуатируемыми низами. В действительности, борьба с князьями при всей очевидной выгодности ее в первую очередь для боярской верхушки, была одновременно отражением интересов новгородского общества в целом.

К тому же не следует забывать, что бояре отнюдь не были единой сплоченной группой (как, естественно, и низы); внутри верхушки новгородского общества существовали своего рода «партии», объединявшиеся вокруг тех или иных боярских кланов, которые вели между собой активную борьбу. Вече было как раз одной из самых явных арен этого противоборства. И здесь использовались вполне традиционные для него средства: демагогия, подкуп, посулы, наем кри­кунов и кулачных бойцов и т.п.

Таким образом, вече являлось весьма сложным и постоянно меняющимся институтом новгородской политической системы. Оно развилось из патриархального общинного собрания в высший государственный орган законодательства, управ­ления и суда Новгородской земли, сохранив при этом очень значительный потенциал демократического начала. Именно вече определяло полномочия исполнительной власти, именно ему были подотчетны и подконтрольны ее главные должностные лица – посадники и тысяцкие.

Должность посадника – важнейшая в системе новгородской исполнительной власти. Посадничество возникло из службы княжеского наместника, которая по мере укрепления новгородской автономии все более становилась самостоятельным институтом Новгородской «республики».

По мнению Янина В.Л. «к концу XI в. …рядом с княжеским столом возникает боярский орган — посадничество. На первых порах… этот орган имеет…, главным образом символический характер. Однако уже в 1117 г. он конституирован в орган, решительно противостоявший княжеской власти… После 1136 г. это – главный орган новгородской государственности…».[133]

Эволюция развития этого органа В.Л. Янину видится следующим образом. На первых порах упорядоченной схемы смены посадников не существовало. Срок избрания был неопределенен, что приводило к стремлению отдельных боярских родов сделать должность наследственно-родовой. Поэтому в конце XIII в. «вводится годичный срок посадничества и устанавливается принцип избрания посадника лишь из числа пяти пожизненных представителей концов».[134] Следующим шагом в развитии системы стало появление с середины XIV в. шестого – «степенного посадника», главного по отношению к кончанским». Наконец, в XV в. число посадников увеличилось сначала до 24-х, а затем – 36-ти, правда, без изменения общего соотношения между концами. Тем самым, сложилось 3 посаднических уровня: степенные, кончанские старосты и простые посадники.

В функции посадников входили полицейские обязанности, текущая управленческая деятельность, суд, он обладал правом законодательной инициативы.

Вторым после посадника представителем светской власти в Новгороде был тысяцкий. Как и посадник это первоначально княжеский слуга (впервые упомина­ется в летописи под 1138 г. именно в этом качестве), однако с конца XII в. он превращается в представителя новгородской администрации. Впрочем, в основе этой должности лежит старая еще догосударственная десятичная военная система, где тысяцкий – предводитель «тысячи» военного ополчения.

Эта связь с догоосударственным бытом по-видимому весьма заметно отразилась в функциях этой должности. Так, по мнению Н.И. Костомарова, хотя и высказанному весьма осторожно, тысяцкий «имел специальное назначение за­ведовать преимущественно простым или черным наро­дом... Суд у тысяцкого был особый, чем у посадника» и «судил черный народ».[135] «…В качестве представителя от «черных» людей, то есть от населения… низшего, непривилегированного слоя жителей Новгорода» называет его и В.Ф. Андреев.[136] Такую роль тысяцких до некоторой степени можно сопоставить с деятельностью трибунов в Древнем Риме.[137] Впрочем, по-видимому, если первоначально его функции действительно определялись защитой и представительства низов, то постепенно полномочия его начинают распространяться и на другие группы, – прежде всего, на купцов. Отсюда вполне вероятным выглядит мнение, что первые тысяцкие не были (или, по крайней мере, не всегда были) боярами. Так, В.Л. Янин считает, что только «со второй четверти XIV в. должность тысяцкого, бывшая до того принадлежностью меньших бояр, становится предметом устремлений и со стороны великих или старейших бояр, которые на протяжении XIV в. узурпируют ее».[138] Для советской историографии, оперировавшей классовыми категориями, вполне естественным было исходить из того, что принадлежность к той или иной группе определяет позицию любого ее представителя. Поэтому переход должности тысяцкого в руки боярства рассматривался как прекращение представительской роли. Думается, однако, что в действительности именно функциональная характеристика должности определяла ее направленность и, соответственно, не имела прямой связи между социальным положением тысяцкого и его деятельностью. К тому же возможность с этой должности подняться на более высокое место посадника в условиях выборной системы во многом определялась наличием массовой поддержки, что также заставляло тысяцких проводить политику представительства в интересах непривилегированных слоев Новгорода.

Функции тысяцкого и посадника достаточно тесно переплетались. Источники постоянно ставят их рядом, идет ли речь о переговорах с иностранными государствами и князьями или об организации военных походов; участвуют ли они в административно-полицейской деятельности, или распо­ряжаются новгородскими земельными ресурсами, строят ли укрепления, или участвуют в подготовке вечевых заседаний. Такое положение выглядит вполне оправданно как раз в том случае, если принять во внимание именно представительскую функцию тысяцкого. Его задача – добиваться того, чтобы посадник в отправлении своих должностных обязанностей принимал во внимание интересы меньших людей.

Впрочем, наряду с общими сферами новгородского управления, существовали и непересекающиеся, свобод­ные от вмешательства друг друга. Посадник независимо от тысяцкого, в соответствии с договорами, заключенными с князьями, осуществлял совместный суд, а также назначение должностных лиц в регионы. В самостоятельное ведение тысяцкого входило регулирование в сфере торговли и суд по торговым делам.

Таким образом, посадник может рассматриваться как высший администратор исполнительной власти Новгорода, а тысяцкий – своего рода контролер, представитель непривилегированных слоев, отстаивающий интересы этой массы перед лицом этой власти.

В распоряжении посадников и тысяцких находился специальный «бюрократический» аппарат, обеспечивавшийся (как и они сами) из государственных средств: в их пользу шли специальные повинности, установленные с определенных территорий («поралье»). Среди них, например, «паробцы посадничьи», подвойские («чиновники» для выполнения различного рода поручений»), «биричи» (глашатаи), «приставы» (судебные исполнители) и др. По-видимому, на их содержание направлялась часть сборов, полученных в ходе судебной деятельности (судебные пошлины, штрафы, доля конфиско­ванного имущества).

В Новгородской земле действовали и другие, подчиненные высшим, должностные лица– выборные уличанские старосты во главе улиц, назначаемые посадники из новгородских, иногда местных бояр в пригородах, пятинах и «колониях», избираемые или назначаемые старосты в погостах. Они также имели в своем распоряжении определенный аппарат, обеспечивающий выполнение их обязанностей, и получали «корм» от населения.[139]

Третьим значимым лицом в системе новгородской власти являлся глава новгородской церкви – владыка, что явилось следствием фактического срастания здесь государства с церковной ор­ганизацией. Последнее одновременно означало невозможность достижения действительной самостоятельности без осуществления церковной автономии (авто­кефалии) от киевского митрополита, имевшего право назначать владыку по собственному желанию (которое, очевидно, нередко определялось желаниями киевского князя).

Успех был достигнут в 1156 г., когда после смерти владыки Нифонта новгородцы, воспользовавшись отсутствием на Руси митрополита Константина[140], собрались на вече («сьбрася всь град людии») и впервые избрали владыку («изволиша собе епископ поставити мужа свята и богом избрана именем Аркадиа»), правда, с условием, что, ког­да «приидет митрополит в Русь», тот пойдет к нему «ставиться».[141]

Понятно, что это не означало полного разрыва с митрополией. Митропо­лит оставался высшим духовным лицом на Руси и, соответственно, сохранял возможность влиять на новгородские церковные дела, однако признание права самостоятельного избрания новгородцами из своей среды архиепископа (с последующим утверждением – «поставлением» – митрополитом) создавало существенные предпосылки для ослабления этого влияния. А потеря Киевом статуса религиозной столицы и вовсе ликвидировала его.[142]

Уже сам сан подчеркивал особую роль новгородского иерарха. С 1165 г. во главе новгородской церкви стоял архиепископ, тогда как остальные русские епархии управлялись епископами.

Избрание владык на вече становится традиционным способом определения верховного иерарха. В 1193 г. этот порядок был усовершенствован использованием при выборах жребия: причиной стало отсутствие единодушия в отношении кандидатур. Тогда-то и была найдена формула, позволившая «со­единить принципы всенародного вечевого избрания с некоей видимостью проявления воли божьей»[143].

Такой способ, применявшийся при наличии не­скольких кандидатур, «обеспечивал высшей церковной должности ста­бильность и известную независимость от постоянного соперничества между кланами кончанских бояр. Вла­дыка как бы символически поднимался над склоками, несовместимыми со статусом церкви».[144]

Начиная с киевских времен, церковь в целом, и ее «подразделения», такие как Новгородское епископство, обладали обширным иммунитетом, освобождавшим от вмешательства светской вла­сти. Все это делало владыку почти неограниченным властителем внутри весьма значительного и постоянно растущего «хозяйства», включавшего монастыри и церкви, принадлежащее им имущество, в т.ч. земли, большое число представителей ду­ховенства, зависимых людей.[145] В пользу церкви продолжала поступать десятина, плата за совер­шение обрядов, вклады, дарения и т.п.

Значительный авторитет и накопленные богат­ства позволяли церкви активно вмешиваться во все сферы: не только духовной, но и военной, политической, социальной и эконмической жизни.

Сращивание церкви и государства в Новгороде хорошо проявляется в особенностях финансовой системы, где существует тесная взаимосвязь между новгородской и архиепископской казной. Правда, при единстве взгляда на их взаимосвязанность, существуют разногласия в отноше­нии ее степени. Если для одних это фактически единая казна, где доходы государства и церкви сливаются, где владыка является фактическим распорядителем всех финансов; то другие ищут разницу между ними.

Как сами новгородцы, так и иерархи, по-видимому, не разделяли этих институтов, что явствует, например, из факта вечевого осуждения в 1471 г. владычного ключника за растрату или использования средств вла­дыки на общегородские нужды (строительство нового первых каменных стен новгородского кремля, каменных укреплений Торговой стороны, городского моста в 1330-х – 1340-х гг., каменного го­рода Порхов в 1387 по его повелению и благословению).

Экономическая деятельность дополняется весьма разнообразным участием госу­дарственных делах. Не присутствуя, как правило, на вечевых собраниях (но проходивших при постоянном присутствии на нем его представителя), он обычно благословлял работу веча (если, конечно, это было «правильным образом» организованное вече).[146] В ряде случаев решения принимались как совместные от имени вла­дыки и всего Новгорода. Архиепископ нередко выступал посредником-миротворцем в конфликтах, разгоравшихся как на вече, так и за его пределами (в 1359, 1418 гг.). Подобную роль он порой играл и при улаживании конфликтов с князьями (Так, после поражения новгородского войска в сражении на р. Шелони в 1471 г. владыка Феофил в ходе переговоров с Иваном III сумел добиться некоторого уменьшения назначенной Новгороду контрибуции). По его благословению заключались договоры о приглашении князей.

Участвовал владыки и в организации международной и межземельной деятельности, утверждая мирные договоры, где его имя ставилось первым, участвуя (через своих представителей) в посольствах. Объявление войны также требовало владычного благословения. Нередко в военных действиях принимал участие особый конный владычный полк.

Сдерживаю­щую роль играл авторитет архиепископа в отношении развивавшихся внутри Новгородской земли центробежных тенденций. Учитывая высокий уровень бремени возлагаемый на новгородские волости метрополией, не удивительно стремление части из них выйти из со­става государства. Впрочем, централизующая роль владыке удавалось не всегда. Так несмотря на все, в т.ч. и его усилия, Псков, пусть и на правах младшего брата, вышел из состава республики. Новгородской церкви осталось довольствоваться сохранением некоторой власти по отношению к псковской, примерно в тех же рамках, что существовали между нею и московской церковью.

При этом, естественно, сохранялись и традиционные полномочия влады­ки, вытекающие из его сана духовного главы: суд над церковными людьми во всех делах, суд над всеми жи­телями по делам, связанных с ве­рой (в т.ч. семейным и наследственным). В его функции входил контроль за точностью торговых мер и др.

Столь значительные полномочия и роль, которую играет новгородский архиепископ, к тому же упоминающийся всегда первым в перечне представителей республики, дают основания многим исследователям определять его как главу госу­дарства. Так, В.Ф. Андреев прямо пишет, что «владыка возглавлял не только церковь, но являлся и главой новгородского государства»[147].

В принципе, такое определение, является вполне правомерным, хотя, может быть, в силу недостаточности предложенной аргументации, дает основания для критики, подобной той, что выдвинули против этой позиции А.С. Хорошев или О.В. Мартышин.[148] Очевидно, что неразвитость государственно-правовых отношений не дает возможности давать четкую характеристику той или иной государственной структуры с точки зрения современного понятийного аппарата. Поэтому следует очень осторожно относится к переводу реалий политической системы Новгорода на близкий нам язык. И все же, как ни странно, именно сегодняшнее понимание места и роль главы государства вполне позволяет подкрепить заявленное положение.

Во-первых, представляется, что признание владыки главой государства вовсе не равнозначно провозглашению Новгорода теократической республи­кой, как считает А.С. Хорошев. Факт присутствия во главе государственного образования представителя церкви на самом деле не обязательно означает власть религии или церкви. Это с очевидностью относится к Новгороду, где речь, скорее, идет об огосударствлении церкви, нежели об оцерковлении государства. Во-вторых, странным выглядит возражение, о том, что владыка не может рассматриваться в качестве главы государства на том основании, что «подлинные хозяева республики – крупнейшие боярские фамилии», что его «власть не распространялась на все области управления», что «владыка избирался и контролировался вечем», и что «говорить о подчиненности ему по­садника или тысяцкого нет никаких оснований».[149] Ни один из этих аргументов не противоречит возможности именно юридически, считать владыку главой государства. В любой современной республике мы можем обнаружить и контроль в отношении «главы государства» со стороны законодательной власти, и ту или иную ограниченность полномочий, которые не распространяются «на все области управления», и неподчиненность ему тех или иных должностных лиц. Новгородский владыка – несомненно, глава государства, если, конечно, не вкладывать в это понятие только и исключительно абсолютную власть.

Наличие столь разных по полномочиям и сферам управления государственных структур и должностных лиц (вече, посадники, тысяцкий, владыка и др.) требовали создания механизма координации всей этой многообразной и разнонаправленной деятельности. Очевидно, что ни одна из них самостоятельно не могла в полной мере решить подобную задачу. В силу этого, постепенно, в ходе развития политических процессов в Новгороде начинает складываться специальный орган, призванный обеспечить относительно целостный характер осуществления государственной работы.

Таким органом стал боярский совет, «совет господ»–«оспода», сформировавшийся как «совещательный» по функциям и аристократический по составу. В основе его происхождения лежала боярская ду­ма, действовавшая когда-то при князьях, состоявшая из представителей старшей дружины, постепенно разбавленной местной племенной верхушкой. По мере становления самостоятельной Новгородской республики она превратилась в собрание, отдельное от князя, в кото­ром князь участвовать мог, но в лишь качестве приглашенного лица и без права решающего голоса.

С другой стороны, совет господ, по-видимому, не был официально оформленным учреждением. Новгородские источники о нем молчат, поэтому основную информацию можно почерпнуть лишь в иностранных (прежде всего, немецких) документах (первое упоминание – 1292 г.). Такая источниковая ситуация вполне объясняет преимущественно предположительный характер определения его роли в управлении, состава и полномочий.

Так, нет четкого представления о составе и численности совета. Расширительное толкование доводит его до уже упоминавшихся «300 золотых поясов», т.е. всех знатных людей Новгорода. Так понимал, например боярский совет М.ф. Владимирский-Буданов.[150] Янин рассматривает совет как орган координации деятельности концевых посадников, одной из главных функций которого являлось избрание из своего состава общегородского посадника. Первоначально он был небольшим, включавшим в себя лишь 5 членов, однако увеличение числа посадников В XV в. привело к раз­растанию совета.[151]

Но наибольшую поддержку получила позиция, согласно которой «оспода» являлась органом координации деятельности всех основных должностных лиц Новгорода – владыки, посад­ника, тысяцкого, кончанских старост (посадников), сотских, княжеского наместника с привлечением к работе «старых» (бывших) посадников и тысяцких. Таким образом, численность его могла достигать 50-ти и человек (В.О. Клю­чевский).

Председателем совета обычно считают владыку, в палатах которого и проводились заседания.

Сам по себе совет не мог вынести официальных, обязательных для выполнения решений. Принятые им решения реализовывались в последующих постановлениях вечевых собраний, в практической деятельности должностных лиц, в консолидированной политике (если удавалось достичь консенсуса) проводимой действующими в Новгороде боярскими «партиями».

Соответственно, главной задачей совета в отношении веча являлись подготовка повестки дня собрания, выработка необходимой аргументации предполагаемого решения, подлежащего вынесению на обсуждение и принятие вечем, и разработка мер по обеспечению необходимого числа сторонников. Предварительная работа совета, как правило, определяла не только повестку дня, но и решения веча.

Должностные лица, участвовавшие в работе совета вырабатывали в ходе обсуждения вопросов совместную стратегию и тактику будущей работы, получали возможность скоординировать свою деятельность. Наконец, «оспода» определяла свою политику по отношению к князю.

Недостаточность источниковой базы не позволяет выявить степень разработанности процедуры и документированности работы совета. В конечном итоге, принятые решения оформлялись (если, конечно, удавалось их провести) постановлениями вечевых собраний и избранием предложенных должностных лиц, осуществлявших выработанные решения. Тем самым, боярский совет являлся закулисным, но от того не менее действенным органом реализации боярской политики, входящих в его состав членов.

Столь значительная роль демократических органов и высших должностных лиц в Новгороде по рукам и ногам связывала князя, не оставляя ему самостоятельной власти ни в законодательстве, ни в управлении, ни в судопроизводстве. После 1136 г. новгородцы стали сами приглашать и изгонять их. В результате положение князей в Новгороде подчас бывало столь незавидным, что они, не дожидаясь вечевого приговора, по своей воле уходили из города, а охотни­ков занять освободившееся место иногда и не находи­лось. Только в течение XII – XIII вв. в Новгороде 58 раз менялись князья.[152]

Как ни странно на первый взгляд, но новгородцы в таких случаях, вместо того чтобы наслаждаться плодами завоеванной свободы, стреми­лись как можно скорее пригласить себе нового князя. От­сюда следует, что княжеская власть была необходи­мостью для Новгорода. Новгородцы настаивали не на упразднении ее, а на свободе приглашении и изгнании князя, на превращении его в обычное должностное лицо.

Условия, определявшие пределы деятельности и права князя, формулировались в договорной грамоте – юридическом документе, детально описывающем систему отношений, сложившихся между Новго­родом и князьями.

Первая дошедшая до нас грамота относится к 1264 г., однако начало их составления относится к более раннему периоду. Правда, предпринимались попытки объяснить отсутствие более ранних договоров тем, что до середины XIII в., т.е. до того момента, когда проявились притязания ростово-суздальских князей на Новгород,, не было надобности оформлять соглашения документально: проще было прогнать неугодного князя и позвать более уступчивого. Однако и устойчивость формулы грамоты 1264 г., и неизменность повторения ее в более поздних актах, и использование в хронологически предшествующей ей летописи явно свидетельствует об ином.

Грамоты составлялись по единой схеме, в одних и тех же выражениях с частыми ссылками на старинный обычай («так пошло», «так не пошло») и на договор с Ярославом, подтверждающие права вольного города. Признаком утверждения грамот обеими сторонами слу­жило наличие княжеских и новгородских печатей.

Новгородско-княжеские договоры заключались бес­срочно и расторгались волеизъявлением одной из сто­рон. Князь мог покинуть Новгород, будучи недоволен реализацией договора новгородцами или потребностями межкняжеских отношений. Точно также, поводами для разрыва соглашения новгородцами служили нарушения договор­ных условий князем.

Принятый в Новгороде князь не становился ни его верховным правителем, ни главой новгородской адми­нистрации. Он свободно распоряжаться лишь в нескольких четко указанных в грамоте волостях, данных ему в кормление. Управление в них осуществляли княжеские слуги. Отдельные территории пограничных волостей, если того требовали интересы обороны, также управлялись княжеской администрацией однако основную их часть, как и большинство новгородских земель, он обязан был «держать мужами новгородскими». Назначение управляющих князь мог производить только с со­гласия посадника и не мог лишить мужа волости «без вины». Запрещалось также раздавать волости новго­родцам «на низу», т.е. в вотчине князя.

Неравенство князя и веча ярко сказывалось и в сфе­ре внешних сношений, в решении вопросов войны и ми­ра. Князь должен был безоговорочно служить Новгоро­ду в случае нападения на него или решения веча открыть военные действия. Но князь не имел права объявлять войну от имени Новгорода. В договоре 1371 г. с великим князем тверским Михаилом Алек­сандровичем говорится: «А без новгородского ти слова, княже, войны не замышляти». Князь мог быть инициатором военных действий («позва Всеволод Новгородцев на Чернигов» – 1195 г.), но реализовать инициативу имел право лишь при положительном решении новго­родцев («прииде князь Ярослав с полкы своими в Новгород, хо­тя идти на Плесков на князя Домонта и новгородцы же взбраниша ему» – 1266 г.). Войны, которые вел князь своими силами в интересах собственного княжества, ни к чему не обязыва­ли жителей Новгорода. В каждом конкретном случае он должен был до­говариваться с республикой о союзничестве безотносительно к его статусу новгородского князя.

Не мог князь влиять и на развитие внешнеэкономических связей Новгорода с другими государствами. Даже его собственное право торговать с заграницей было ограничено: он мог это делать только через новгородских купцов.

Существенно ограничены были личные права князя и его мужей: им запрещалось владеть (а соответственно и приобретать, получать в дар) землями и селами в Новгородской земле, выводить людей в свои земли, принимать закладников.

На начальном этапе князь нужен был Новгороду, прежде всего, как во­еначальник. Частые угрозы нападения со стороны Швеции, Литвы, Ливонского ордена, усобицы в русских землях, захватнические войны на севере и северо-востоке требовали от Новгорода постоянной бо­евой готовности.

К тому же вследствие традиционности и общепризнанности его роли как военного руководителя, князь обладал важными преимуществами. Разнородность и разноподчиненность отдельных новгородских полков (принадлежав­ших владыке, руководимых по­садниками, тысяцкими, воеводами) создавала немалые сложности с точки зрения координации действий, определения соподчиненности их друг другу. Князю, со знатностью которого никто не мог равняться (а родовитые бояре с трудом подчинялись равному), существенно легче было добиться единоначалия и выполнения поставленных задач. Наконец, занятому торговлей и ремес­лом городу удобно было иметь в своем распоряжении профессиональную княжескую дружину, чтобы меньше отвлекаться на решение военных проблем.

В задачу князя входила не только защита границ, но и расширение ко­лониальных владений Новгорода, которое к тому же давала военный трофей, распределявшийся между городом и дружиной. Так, взяв в результате похода в Чудскую землю в 1214 г. дань, князь Мсти­слав «да новгородцам две части дани, а третью часть дворянам» своим.

Впрочем, с конца XIII – начала XIV века, когда новго­родский стол стал фактически принадлежностью великих князей, их роль как военачальников заметно уменьшается: сами они редко бывали в Новгороде, а их бояре-на­местники не пользовались у новгородцев доверием, по крайней мере, большим, чем собственные посадники и тысяцкие. Фактически, как справедливо замечал Н.И. Костомаров, к этому времени Новгород при­вык жить без князя, превратившись для него в «полузавоеванную страну».

С другой стороны, постепенное исчерпание военной функции князя не стало основанием для прекращения потребности в нем: изменился сам характер этой потребности: теперь он становился гарантией защиты от притязаний других князей, средством нормализации отношений с Новгорода с остальной Русью. Именно этим и объясняется стремление новгородцев приглашать на престол силь­нейших князей. Однако в этом случае по мере укрепления позиций последних, выделения среди них очевидного лидера, выбор становился фактически безальтернативным, превращался в фикцию, играя роль разве что средства сохранения ограниченности княжеского вмешательства дела Новгорода. Тем самым, закладывался и юридический и фактический фундамент под притязания великих князей (которыми начиная с Ивана Калиты, практически постоянно являлись московские князья) на установление все более полной власти над Новгородской землей (недаром, начиная с Василия II, Москва называет Новгород своей отчиной), вплоть до окончательной потери ее независимости.