Если бы можно было плачем исцелить скорбь и слезами поднять мертвого, золото бы ценилось меньше, чем горе.
Софокл. Скиросцы. отрывок 510
Глава 1
Одиннадцать дней спустя после того, как в Лугнаброне закончилась кровавая череда убийств Десмонда Куилла, в коттедже «Кроссез» был почти восстановлен прежний порядок. Нора сосредоточилась на уборке дома. Это было занятие, конкретное дело. На четвереньках отскабливая винные пятна от пола и стен, она размышляла, что здесь могла запросто пролиться и ее кровь. Что помешало Куиллу перерезать ей горло – и почему она была одержима этой мыслью, не в силах от нее избавиться? Она достаточно знала о чувстве вины выживших, чтобы увидеть его признаки, но это не мешало ей снова и снова видеть все это: сползающее набок неподвижное тело Доминика Брейзила, красный поток, заливающий грудь Броны Скалли, мертвая рука Куилла, сжимающая яркое золотое ожерелье.
В последние несколько дней физическая активность помогала отогнать эти видения; теперь они приходили куда реже. И каждую минуту, которую Нора проводила, расчищая разгром внизу, ей не надо было идти наверх и собирать вещи, не надо было думать о том, что ее время с Кормаком почти подошло к концу. Перед ней неясно вырисовывалось неизвестное будущее.
Она размышляла о безымянном, безликом существе, на котором ее зять должен был жениться всего через четыре недели. Легко было представить себе эту женщину безрассудной и отчаянной, возможно, не очень умной. Но Триона, красивая и блистательная и обычно очень осторожная, тоже в него влюбилась. Интеллект тут почти ни при чем. Каждые отношения представляют собой риск, падение очертя голову в пропасть, с проблесками надежды. И только некоторым везет. Нора вспомнила кучу шелка и наручники из тайника Оуэна Кадогана и тонкую кожаную веревку вокруг горла Урсулы Даунз. Может, Урсула с каждым разом рисковала все больше, флиртуя со смертью, веря, что Оуэн Кадоган или Десмонд Куилл, или кто-нибудь еще по какой угодно причине ослабит вовремя веревку и утянет ее назад от края пропасти. Впервые она увидела поступки Урсулы в истинном свете, поняла, что это был крик о понимании и поиск контакта, рожденные потребностью не менее глубокой, чем потребность в еде, воде, крове или тепле. Даже притяжение Десмонда Куилла к крови можно было увидеть таким образом. Глубокая потребность в связи с чем-то вне себя была той самой причиной, по которой древние жители озера совершали жертвоприношения, погружали оружие, золото – иногда даже соплеменников – в темные и, казалось бы, бездонные заводи. Куилл был прав в одном, подумала Нора; нам не следует смотреть назад с презрением прежде, чем мы не рассмотрим повнимательнее наше собственное поведение в настоящем.
Нора осмотрела книги, снова сложенные на столе, подреставрированные и вновь повешенные на стены картины, посуду – или то, что от нее осталось – поставленную обратно на полки буфета. Нора открыла коробку с новой керамикой, которую она нашла, чтобы заменить сервиз, разбитый Десмондом Куиллом. Все остальное, что было разгромлено за последние несколько дней, починить или исправить было сложнее, но, по крайней мере, с этим проблем не было. Каждая вещица была обернута для перевозки в салфеточную бумагу, не позволявшую ей биться о другие. Пока она вытаскивала каждую новую тарелку, разворачивая и ставя на полку буфета, одни и те же мысли продолжали крутиться у нее в голове. Куилл знал достаточно много деталей о найденных в болотах жертвоприношениях, и он использовал эту информацию, чтобы заставить полицию подумать, что недавние убийства могли быть ритуальными, связанными со смертью Дэнни Брейзила. Они и были своего рода ритуалом – кровавой данью Десмонда Куилла талисману, священному предмету, который он искал.
Нора встала чуть поодаль, чтобы осмотреть свою работу. Все тарелки были на месте, а сервант выглядел почти так, как до того, как Куилл разгромил коттедж, ища рисунок Лугнабронского ожерелья. Именно так они его называли, и оно благополучно перекочевало в руки Найалла Доусона и его коллег-хранителей Национального музея. Газеты называли его находкой столетия, телевизионные репортеры взволнованно описывали это новое впечатляющее добавление к материальному наследию Ирландии. Как только его осмотрят, проанализируют и подтвердят подлинность, оно, несомненно, отправится на выставку Национального музея. Нора невольно представила себе школьников, которых так презрительно предвидел Куилл и которые будут маршировать мимо ожерелья, скучая и толкая друг друга, понятия не имея о его древней мощи и недавней кровавой истории.
Ей внезапно пришло в голову, что Куилл разрушил куда больше, чем требовалось для поиска рисунка. Он знал, что рисунок был в книге, ему надо было только найти книгу и взять ее. Но он сделал куда больше: расколошматил всю посуду и бутылки с вином, перевернул мебель, свалил в беспорядке книги из книжных шкафов, что стояли в ряд по стенам. Комната была наполнена свидетельствами смертельной злости и ненависти, которых она не замечала в то, надо признаться, короткое время. Что она провела с ним. Презрение, да, раздражение, снисходительное отношение, но ничего подобного этому. Было слишком поздно выяснять сейчас, что вызвало эту ярость. Никто никогда не узнает этого наверняка.
Нора, засучив рукава, взялась за фотографии, что были свалены на полу. Сначала она только собрала их и свалила обратно в коробку, но теперь села, чтобы заново их упорядочить. У нее у самой была коробка вроде этой, с фотографиями, которые не влезали ни в один альбом, странного размера, или случайными снимками событий, которые никто не помнил. Большинство из этих фотографий были Повреждены, скручены и покрыты ягодообразными винными пятнами. Их придется взять обратно к Эвелин, и пусть она сама решает, что делать с ними. Она начала разбирать старые черно-белые фотографии Гэбриела и Эвелин в молодости; снимки, сделанные на вечеринках, где все пили и курили; фото Гэбриела за работой на раскопках; копию снимка, который она видела в доме Кормака. они с Габриелем в канаве, гордо показывают свое открытие. Где-то в середине кучи было поблеклое цветное фото, смятое в комок. Она расправила складки и увидела выцветший снимок: Гэбриел и Эвелин МакКроссаны и Десмонд Куилл. В те дни их волосы были темнее, а лица без морщин. Судя по одежде, прическе мужчин и длинным бакам, Нора догадалась, что фото было сделано где-то в начале семидесятых.
К ней эхом вернулись слова Куилла: «Разве вы никогда не хотели чего-нибудь столь сильно, доктор Гейвин, что были бы готовы пойти на все, чтобы получить желаемое?» Нора полагала, что он говорил об ожерелье, но возможно, он подразумевал что-то еще. И вдруг до нее дошло, что Куилл имел в виду на болоте, говоря о том, что Эвелин МакКроссан была беспечна, оставляя ключ там, где любой мог найти его. Дрожь прошла по ее спине.
В переднюю дверь позвонили, и Нора инстинктивно затолкала фото обратно в коробку и накрыла ее крышкой. Она посмотрела в маленькое ромбовидное окно и увидела за дверью Лайама Уарда, который стоял с наклоненной головой и задумчивым выражением лица.
– Добрый вечер, доктор Гейвин. Простите, что опять тревожу вас…
– Вовсе нет. Пожалуйста, входите, детектив. Кормак как раз спускался с лестницы.
– Хорошо; я рад, что вы оба здесь, – сказал Уард. – У меня небольшое официальное дело, один последний вопрос, если у вас найдется минута.
Нора собиралась уже провести Уарда в гостиную, когда у Кормака зазвонил мобильник. Он посмотрел на номер и сказал:
– Простите, на это лучше ответить. – Он отправился обратно наверх, и они слышали, как он сказал: – Алло, миссис Фойл. Все в порядке? – Джеральдин Фойл была соседкой отца Кормака в Донегале, которую Кормак просил навещать отца время от времени – это уже не раз вызывало напряжение между ними с отцом. Нора надеялась, что и на этот раз не случилось ничего более серьезного.
Она провела Уарда в гостиную, где они устроились в паре кресел около камина, но полицейскому, казалось, было как-то не по себе. Нора изучала его бессменный оливковый плащ, торчавшие из рукавов узкие запястья и кисти рук, длинный нос и мягкие карие глаза, жесткие с сильной проседью волосы. Этот человек производил впечатление мягкости, и Нора могла только снова гадать, что толкнуло его в мир полицейских. Наверняка то же самое, что вело ее и многих других: сильнейшее любопытство, потребность знать, узнавать, связывать точки – хотя теперь ей казалось, что чем больше на самом деле узнаешь, тем меньше возможно понять.
– Я только что пришел от Майкла Скалли, – сказал Уард. – Он просил вас через некоторое время отвезти его в больницу навестить Брону. Я хотел поблагодарить вас за это и за все, что вы сделали,
– Да ничего, мы рады были помочь. Вы сказали, что у вас есть последний вопрос, но я надеюсь, вы не против, если я тоже кое-что спрошу. Я тут пыталась понять, как все сходится. Все не просто так, верно? Все так запутано. Как вы начинаете такое разматывать?
– Как развязывают узел, я полагаю, по одной нитке за раз.
– Как вы узнаете, когда остановиться?
– В моем случае обычно выбираю не я. Начинают давить другие дела, и в конце концов старые приходится оставлять. Приходится действовать таким способом, иначе конца бы не было. Вы не такое хотели услышать, верно?
– Нет, но я понимаю. Так обстоит дело.
Кормак присоединился к ним с обеспокоенным выражением на лице.
– Все в порядке? – спросила Нора.
– Ничего срочного. Я тебе потом расскажу, – сказал он. – Продолжайте.
– Я как раз собирался рассказать вам, что мы нашли много интересного материала в доме Десмонда Куилла в Дублине, включая ключи к сейфу, полному артефактов – в основном железного века, судя по тому, что говорят нам эксперты. Там были также подробные записи, показывающие, что у него был большой бизнес по перепродаже украденных древностей, краденых предметов из музеев. Никто даже не знал, что они пропали.
Вдобавок к предметам, которые он продавал, были еще сотни тех, которые он, по-видимому, держал для себя, все они переписаны и задокументированы. Куилл во время находки Лугнабронского клада работал на Национальный музей, контролируя консервацию предметов из клада. Он наверняка сталкивался с Брейзилами, когда работал здесь.
– И они показали ему рисунки вещей, которые они нашли, – сказала Нора. – Вещей, которые они не передали Музею. Можете себе представить человека вроде Куилла, который только что увидел рисунок того ожерелья, одной из самых великолепных археологических находок за последние пятьдесят лет? Должно быть, он от этого чуть с ума не сошел. Вы говорили, он был одержим артефактами железного века?
– Было несколько предметов из других периодов, но этот, похоже, был его особенным пристрастием. Все хранимые им предметы относились к железному веку, с поправкой в ту или другую сторону на столетие.
– Может, именно поэтому его так интересовала сама идея тройной смерти, – сказала Нора. – Он пытался объяснить мне, как он видел кровопускание и жертвоприношение одухотворенным, словно убивая Урсулу и Рейчел и Доминика Брейзила он давал им нечто большее. Он говорил об ошеломляющей красоте крови.
– Мы нашли в сейфе, по крайней мере, полдюжины церемониальных бронзовых ножей, подобных тому, что он использовал на Доминике Брейзиле и, вероятно, также и на других жертвах.
– Вот чего я не понимаю, – сказала Нора, – почему Брейзилы вообще пытались продать ожерелье? Почему бы им было не удовлетвориться вознаграждением? Пусть оно составляло лишь часть стоимости ожерелья, у них бы было больше денег, чем они когда-либо видели в своей жизни.
– Но чтобы иметь на него право, – сказал Кормак, – им бы пришлось доказать, что они добыли ожерелье законным путем. Как только они унесли его с места находки, его происхождение стало подозрительным, и их заявка, скорее всего, не имела бы законной силы. По законам о драгоценных кладах государство могло забрать ожерелье, а Брейзилы бы не получили ни пенни вознаграждения. Куиллу наверняка хватило ума представить дело так, будто лучше всего им было перепродать его ему.
– Нам легко сидеть здесь и анализировать факты. Ситуации, подобные этой, кажутся простыми только снаружи, – сказал Уард. – Недоверие очень разрушительная сила, особенно между тремя людьми. Если Куилл настроил Брейзилов друг против друга, он точно знал, что делал. Вероятно, он надеялся на какое-то предательство, он просто не предвидел, что в конце концов останется без ожерелья.
– А чего не понимаю я, – сказал Кормак, – так это почему Куилл так долго ждал, чтобы найти ожерелье? Дэнни Брейзил исчез двадцать шесть лет назад. Если Куилл не верил, что Дэнни сам сбежал, почему он не пытался найти его, доказать, что он никуда не уезжал?
– Думаю, он пытался найти Дэнни, – сказал Уард. – но ничего не вышло. Он мог даже подозревать, что Доминик прикончил брата, но без тела или какой-либо улики преступления он не мог ничего доказать.
– Но из того, что Куилл сказал на болоте, – сказала Нора, – получалось, будто он продолжал давить на Доминика Брейзила все эти годы. Доминик так и не сломался, потому что не знал, где было ожерелье. Но Куилл-то не знал этого наверняка. Он не мог рисковать, убивая человека, который был его единственной возможной ниточкой. Но когда нашелся Дэнни Брейзил, Куилл точно понял, кто за это в ответе, так что мог все свалить на Доминика. Должно быть, он достаточно слышал о теле Дэнни, чтобы предположить, что это была «тройная» смерть, и он устроил так, чтобы раны его жертв были похожи на раны Дэнни – может, чтобы сбить вас с толку, а может, ему нравился этот метод, нравилась связь с идеей жертвоприношения. Думаю, в какой-то мере ему было приятно видеть, как расследовался ритуальный аспект дела.
– Все это было так долго захоронено. Каким образом это снова всплыло? – спросил Кормак.
– Наверное, катализатором послужила Урсула, – сказала Нора. – Когда нашлось тело Дэнни. она начала расследовать слухи о золоте из Лугнабронского клада и в конце концов нашла рисунок. Она знала, что это был ключ к нахождению ожерелья, но ей был нужен Куилл, чтобы помочь его расшифровать.
– Карта не имела бы смысла для кого-то, кто не знал район, – сказал Уард. – но для того, кто был здесь десятки раз, как Куилл, она была вполне понятна. Он видел берег озера и девять ульев, а надпись обеспечивала еще одну подсказку. Пчелы создавали прекрасную защиту. Кто бы подумал искать под ульями?
Кормак озадаченно потеребил ухо.
– Я понимаю связь между Куиллом и Брейзилами, но чего я не могу понять, так это как Урсуле удалось ее вычислить.
– Иногда ключом оказывается какая-нибудь мелкая деталь, – сказала Нора. – Урсула, должно быть, видела ту же фотографию, что и я, на стене в офисе Оуэна Кадогана. где запечатлены Брейзилы с их находкой. Десмонд Куилл тоже был на фото; лица его было не видно, но у него была та же галстучная булавка, которую он носил и до сих пор, столько лет спустя – весьма характерный трискелион. Мне потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, где я видела его раньше. Но если задуматься, то Куилла становится несложно узнать на фотографии – что-то в том, как он себя держит, эта прямая осанка. Точнее мне сложно это объяснить. – Это осталось маленьким поворотом судьбы, подумала она, тайной, которая, вероятно, никогда не разрешится. Она повернулась к Уарду. – Ничего не слышно о Терезе Брейзил?
– Нет, ни слова, – сказал Уард. – В доме Брейзил о в тела не нашли, как вы уже к этому моменту, вероятно, слышали. Она словно растворилась в воздухе. Пожарные следователи по пожарам говорят, что все газовые баки и конфорки на плите были оставлены открытыми. Все, что потребовалось для взрыва – это одна искра от мазутной горелки. Вы когда-нибудь видели последствия газового взрыва? Дом полностью сровняло с землей. Ничего не осталось.
Нора не стала упоминать, как взрыв изменил последовательность событий – как то, что внимание Куилла обратилось к дому Брейзилов, когда тот взорвался, дало ей последний шанс отбиться. Или как большой пожар в результате взрыва так быстро привлек пожарную команду и, в конце концов, спас жизнь Броны. Всем этим, и многим другим, они были обязаны Терезе Брейзил. Она спасла их обеих, разрушив ложь, в которой жила так долго. Нора представила себе, как она покидает дом и закрывает дверь под свист выходящего газа.
– Вы будете здесь до конца лета? – спросил Уард.
Нора бросила взгляд на Кормака перед тем как ответить.
– Об этом мы тоже хотели сказать. Я завтра возвращаюсь обратно в Дублин, на вскрытие Лугнабронского болотного человека.
– И что вы надеетесь при этом выяснить? – спросил Уард. В его голосе звучало искреннее любопытство.
– Мы ищем примерную дату и причину смерти, какие-либо патологии и объяснения всего, что обнаружим. Для своего исследования я пытаюсь лучше понять, что происходит при сохранении тела в болоте. Возможно, мы сумеем проанализировать содержимое его желудка, и это может сказать нам многое о его диете и о социальных условиях того времени. Я уверена, он вызовет целый хор новых дебатов о жертвоприношениях. Мы, наверное, ищем то же самое, что ищете вы, расследуя преступление, – кто и как, но важнее всего, почему. Все это в конце сводится к мотивации человеческих поступков.
– А вы, доктор Магуайр? Вас ведь такое вроде тоже интересует.
Лицо Кормака потемнело, и он взглянул на Нору.
– Обычно да, но я не смогу поехать. Мне только что позвонила женщина, которая присматривает за моим отцом. Она говорит, что он приболел, и я туда завтра еду. Извини, Нора.
Уард уперся руками в колени и встал; его кудрявая голова едва не касалась низкого потолка.
– Мне пора.
Он поднял с кресла свой плащ и направился к двери, но Нора остановила его.
– А мы ответили на ваш вопрос, детектив Уард? Когда вы пришли, вы сказали, что у вас есть вопрос к нам.
– Ох, да… я почти забыл. Вот это, – сказал он, залез в нагрудный карман и вытащил маленькую черно-белую фотографию, которую показал по очереди им обоим. На фото была изображена темноглазая молодая женщина в крестьянской блузке. Она оглянулась на камеру через левое плечо, обращая к фотографу открытый и игривый взгляд. Прежде всего бросались в глаза сияющая молодость и потрясающая близость. – Кто-нибудь из вас узнает эту женщину? – спросил Уард.
– Да, конечно, – сказал Кормак. – Странно, что вы сами се не узнали. Это Эвелин МакКроссан, женщина, которой принадлежит этот дом. Хотя это старая фотография, ей сейчас за шестьдесят.
– На оборотной стороне здесь указано имя Эвелин Фицджеральд.
– Это ее девичья фамилия, – сказал Кормак. – Где вы взяли эту фотографию?
– Из запертого ящика в столе дома Десмонда Куилла в Дублине. Там была почти сотня фотографий одной и той же женщины – некоторые сделаны давным-давно, как эта, и десятки более новых. Некоторые были датированы последними несколькими месяцами. – Холодок, коснувшийся позвоночника Норы, вернулся. – Вы не представляете, почему Куилла так интересовала Эвелин МакКроссан?
– Без понятия, – сказал Кормак, а Нора лишь покачала головой. Одна фотография в куче ничего не значила. С трепещущим сердцем она заговорила:
– Полагаю, Куилл мог быть знаком с Гэбриелом и Эвелин. Много лет назад он был археологом и работал в Национальном музее. Уверена, они с Гэбриелом давно друг друга знали. А в таком случае он не мог не знать также и Эвелин.
– Вы можете позвонить мне, если надумаете что-нибудь еще, – сказал Уард. – Когда подозреваемый умирает до разрешения дела, всегда остаются вопросы без ответов. Спасибо, что уделили мне время.
Как только Уард ушел, Нора пошла к буфету, к коробке, где она спрятала фотографию Куилла с МакКроссанами. Она перевернула ее и прочитала надпись: «Десмонд, Эвелин и Гэбриел, Лугнаброн, 1967». Она протянула ее Кормаку.
– Я нашла эту фотографию их троих сегодня утром, – сказала она. – В каком году Гэбриел и Эвелин поженились?
– Я думаю, около 1969-го или 70-го. Я не знаю точно.
– Но они не были женаты, когда была снята эта фотография?
– Нет определенно нет.
Вопрос повис между ними, незаданный и без ответа.
– Если они знали друг друга, непонятно, почему Гэбриел никогда не упоминал о Куилле. Может, они поссорились и разошлись.
– Из-за Эвелин?
– Может быть.
Нора изучала зернистые лица на фото. Действительно ли атмосфера казалась несколько напряженной, словно двое мужчин соперничали из-за любви красивой девушки, что сидела между ними? Рука Куилла скользнула за спину Эвелин на удобную подушку – собственнический жест. Но как можно было увидеть нюансы отношений на снимке, стремительном моменте, замороженном во времени? Они знали, кто в конце концов завоевал любовь Эвелин, и это был не Десмонд Куилл.
– Если Куилла интересовала Эвелин, – сказала Нора, – то становится ясным кое-что из того, что он сказал Доминику Брейзилу на озере – насчет потери сокровища, которое стоило дороже золота. Может, он чувствовал, что заслужил ожерелье в качестве компенсации или репарации за испытанное пренебрежение. Отказ Эвелин был бы подходящим объяснением.
– Боже, бедная Эвелин. Уверен, она понятия не имеет обо всем этом.
– Теперь, раз Куилл мертв, уж конечно все кончено, – Нора выхватила фотографию из руки Кормака, и не успел он возразить, как она зажгла под ней спичку и бросила в золу в камине. Нора наблюдала, как загибались и чернели ее края. Последним исчез кусочек фотографии с улыбающимся лицом Десмонда Куилла. Если повезет, то Эвелин не придется стать последней посмертной жертвой Куилла и пережить связанную с этим горечь.
Глава 2
Кормак высадил Майкла Скалли и Нору у передней двери в больницу, и Нора с беспокойством наблюдала, как Майкл выбирался с пассажирского сиденья. Двигался он медленно, но она не была уверена, насколько он нуждался в помощи, и не знала, не обидит ли его предложение сесть в кресло-коляску. Когда они прошли через раздвижные двери в фойе. Скалли повернулся к ней и кивнул головой на несколько кресел-колясок, что стояли как раз у входа.
– Мне кажется, лучше бы мне проехаться в коляске, если вы не против, – сказал он.
Она сходила за одним из кресел-колясок, и Майкл погрузился в него, измотанный, хотя прошел от машины лишь тридцать ярдов. Встав за креслом, она посмотрела на его тонкие плечи, ходившие вверх-вниз от усилия, с которым он дышал, на усталость от постоянной боли на лице. Руки его сжали ручки кресла, и она увидела выступившие между сухожилиями вены. Вряд ли они еще встретятся после того, как она уедет.
Когда они доехали до палаты Броны, Майкл Скалли поднял руку, чтобы Нора остановила кресло-коляску за дверью. Он посмотрел на свою дочь, спящую в кровати; ее пораненное горло все еще было забинтовано. К тому времени, когда они доставили ее в больницу, Брона потеряла очень много крови, и первые дня два ее состояние было критическим, но, разрушения мозга от кислородного голодания, похоже, не было. За последние несколько дней она очень поправилась, и вчера уже сидела в кровати. Вероятно, у нее останется шрам, но каким-то чудом лезвие Куилла не задело в горле основные сосуды.
– Пусть пока спит, – сказал Скалли. – Я могу и подождать немного перед тем, как ее увидеть.
Нора развернула кресло, и они молча поехали обратно по коридору больницы.
– Я тут думал, – сказал Скалли наконец. – Я мало что могу сделать для Броны, даже если буду здесь. Ей придется самой принимать решения. Но я хочу быть уверен, что никто не будет на нее давить.
– Простите, что нам придется уехать завтра, – сказала Нора. – Как вы будете ездить к доктору?
– Я буду ездить сам, пока смогу, а когда поправится Брона, она будет возить меня, если я не смогу. – Он посмотрел на изумленное выражение лица Норы. – О да, у нее есть водительские права и свидетельство об окончании учебного заведения. Она очень способная независимая молодая женщина. Но вы представляете, с каким предвзятым мнением она сталкивается, даже от людей вроде вас.
– Мне не следовало предполагать…
– Почти все это предполагают, – сказал Скалли. – Ничего страшного.
– Мне любопытно знать, как вы общаетесь… или, полагаю, лучше спросить, как Брона общается с вами. Как она объясняет свои чувства и потребности?
– Вы представить не можете, что может происходить между двумя людьми без единого произнесенного слова, – сказал Скалли. – Я не говорю, что это просто, но мы всегда справлялись. Даже люди, которые говорят, иногда не могут заставить себя понять.
Нора остро почувствовала истину этих слов, зная, как сложно было ей сказать Кормаку. что она уезжает.
– Но она не пишет и не пользуется языком жестов?
– Да нет, – сказал Скалли. – Это сложно описать. В обычной жизни она как-то заставляет понимать ее. Должно быть, ужасно одинокая жизнь у нее, здесь со мной на болоте, но она не жалуется. Брона готовит и прибирается в доме, помогает мне в работе и читает. Каждое лето мы ожидали приезда Габриеля и Эвелин, ненадолго это избавляло от одиночества. Иногда я подумывал, не уехать ли, но не представлял, куда еще поехать. Где на земле человек может уберечься от одиночества? И я так понимаю, что иногда куда хуже, когда ты окружен людьми. Может, здесь дождя хватит, чтобы рыб утопить, может, это не самая живописная часть Ирландии, не самая желанная – но это мое место.
Пока он говорил. Нора ощутила приступ тоски по своему другому дому, где зимой в прериях снег покрывал сломанные колосья, где речные утесы сверкают золотом в осеннем свете и яркое солнце заставляет выглядеть меньше все, что лежит под ним. Она ужасно скучала по этой огромной пологости и открытости даже здесь, на этом черном болоте, и завидовала Майклу Скалли, тому, что он ощущал свою принадлежность какому-то месту.
– Я решил, что не хочу ложиться сюда, когда придет время, – сказал Скалли. – Лучше я буду в моем собственном доме, на моем собственном клочке земли. Знаю, я уже многое у вас попросил, но не могли бы вы как-то помочь мне это устроить?
– Если вы говорите об уходе за безнадежными пациентами, как в хосписе, то да, я могла бы порекомендовать людей, которые смогли бы вам помочь.
Они пошли дальше по коридору, оба погруженные в неудержимый поток своих мыслей. Нора задавалась вопросом, что станет с запасом знаний, которые Майкл Скалли накапливал всю свою жизнь – даже больше чем жизнь, если вспомнить обо всех тех людях, от которых он годами собирал частички истории. Конечно, у него были все эти невероятные папки, но читать их – это было не то же самое, что гулять с человеком, который мог отвести тебя точно туда, где три ворона пели над могилой короля.
По длинному коридору к ним приближалась фигура в белом халате, деловитый чисто выбритый молодой человек, вероятно, врач-ординатор, прикомандированный к клинике для специализации. Когда он подошел к ним, Нора остановила коляску и отметила, как нервно он взялся за ручку кресла и опустил голову, чтобы поговорить с Майклом.
– Мистер Скалли, перед тем как вы войдете к вашей дочери, мне хотелось бы с вами поговорить наедине.
– Доктор Конран лечит Брону, – сказал Скалли Норе и повернулся к врачу. – Это доктор Гейвин, которая ухаживает за мной. Если она не против, я бы хотел, чтобы она осталась со мной, какой бы новость ни была.
– Как пожелаете, – сказал Конран. – Мы можем пройти сюда в офис. – Он провел их несколько ярдов по коридору в маленькую комнатку, где по углам были втиснуты три заваленных письменных стола. – Вчера, как вы знаете, – осторожно начал молодой врач, – у Броны появилась боль в нижней части спины и ногах, и сегодня утром мы решили проверить, не пострадала ли она от компрессионного перелома. При назначении тазового рентгена полагается делать несколько анализов крови перед тем, как подвергать женщину детородного возраста даже такому небольшому количеству радиации. Один из общепринятых анализов крови – тест на наличие беременности. – Он неловко заерзал на стуле. – Должен вам сообщить, что у вашей дочери положительные результаты на этот тест.
– Вы хотите сказать, что Брона беременна?
Доктор провел рукой по подбородку.
– Да. Я попросил лабораторию повторить тест, чтобы удостовериться, что положительный результат не был ложным. Но видите ли, мистер Скалли, что когда вашу дочь доставили в больницу, мы не проводили никаких проверок на сексуальное нападение. Никто не просил это сделать…
Нора пробежалась мыслью по подробностям того ужасного дня. Возможно ли, что Брона пряталась в сорняках на пасеке потому, что на нее напали?
– У вас есть какая-либо причина полагать, что на мою дочь было совершено нападение? – спросил Скалли. – Я о чем-то не знал? Была ли она как-то поранена?..
Молодой ординатор был встревожен.
– Нет, нет, ничего подобного. Но, как я сказал, мы не осматривали ее…
Долгое время Майкл Скалли молчал. Когда он заговорил, его голос звучал резко и устало, но не враждебно.
– Благодарю вас, доктор Конран, за то, что высказались прямо. Я ценю это. Но у меня к вам два вопроса. Во-первых, почему, интересно, вы решили, что Брона была жертвой нападения?
– Ну, она… я думал…
Наблюдая за лицом ординатора, Нора поняла, что он испугался гнева Майкла Скалли по поводу его недосмотра, боялся, что это принесет неприятности ему, его коллегам и больнице. А еще было ясно, что он думал, что у Броны были ограниченные умственные способности. Нора жалела молодого доктора, но не могла винить его; разве она сама не предположила то же самое?
– Во-вторых, – продолжил Скалли, – если у вас есть какие-либо новости о ее медицинском состоянии, я не понимаю, почему вы передаете эти новости мне, а не самой пациентке. Моей дочери двадцать два года, доктор Конран. Она не глухая, и ее умственные способности в совершенном порядке.
– Простите. Я не знал… то есть я не был уверен. Ей вкололи снотворное, и…
– Я пойду и поговорю с ней. Можете считать, что я освобождаю вас от этой обязанности.
На лице ординатора появилось почти неприличное облегчение. Ему бы не помешало чуть поработать над врачебным тактом, подумала Нора: но когда он заговорил, ее раздражение немного рассеялось.
– Я тоже ценю вашу честность. Я очень сожалею, если слишком поспешно пришел к неверным заключениям, мистер Скалли, и я искренне извиняюсь, если обидел вас. Я запомню наш разговор и постараюсь больше не делать таких предположений. – Он протянул руку, и Майкл Скалли пожал ее. – А теперь я вас оставлю, – сказал Конран. – Можете немного посидеть здесь в кабинете, если хотите.
Когда он ушел, Нора заняла место за креслом-коляской и опять повезла Скалли по коридору к палате Броны. Когда они были, наверное, в десяти футах от двери, Майкл приподнял руку, чтобы еще раз остановить кресло. Нора заглянула в палату и увидела, что заставило его остановиться. Брона все еще спала, но металась по кровати, сжимая в кулаки постельное белье.
– Я хочу вам кое в чем признаться, – сказал Скалли. – Той ночью, когда Броны не было допоздна – когда я позвонил вам – это был не первый раз. Ее не было дома всю ту ночь, когда убили Урсулу Даунз. Что-то разбудило меня в ту ночь. Было четверть третьего, и я пошел удостовериться, все ли с ней в порядке. Но ее не было в комнате и нигде в доме. Она не приходила домой всю ночь, а на следующий день ее одежда пахла древесным дымом. Когда я услышал об убийстве, мне следовало бы что-то сказать, рассказать Лайаму, что Брона выходила, но я сидел тихо. Я беспокоился за ее безопасность и думал, что чем меньше людей знает, что она отсутствовала той ночью, тем лучше все будет.
Нора посмотрела на Скалли и увидела, что его плечи поднялись от невольного вздоха, увидела морщины на его лице и блеск слезинки в уголке глаза.
– Я думал, что смогу защитить ее. Но если окажется, что кто-то причинил ей вред, а я промолчал…
В этот момент глаза Броны Скалли открылись. Она увидела их за дверью и бросила на отца взгляд такой нежной преданности, что стоявшая рядом с ним Нора почувствовала, как этот взгляд охватывал и ее.
Потом Брона Скалли посмотрела прямо на нее, сквозь страх и трепет, и Норе показалось, будто глаза девушки ее пронзают. Взгляд Броны был и благословением, и осмысленным признанием всего того, что они пережили вместе. Затем глаза Броны опять закрылись, и Нору словно освободили от оцепенения, в котором она находилась.
Глава 3
Лайам Уард стоял перед открытым буфетом, глядя на стоявшие там банки бобов и бутылку соуса карри и не испытывая ни капли вдохновения. Он стоял так по привычке, разговаривая с Лугом, который при виде собачьих консервов в буфете указывал на одну из банок. Этому ритуалу они следовали каждый вечер, и до сих пор оба получали от него удовольствие, даже после стольких лет вместе.
– Что сегодня – тушеная баранина или пирог с мясом и почками? – Луг поднял хвост, словно флаг. – Значит, пирог с мясом и почками. Мудрый выбор.
Он открыл банку и наполнил посудину пса. Наблюдая, как тот, голодный, набросился на мясо и подливку; мысленно Уард опять вернулся к делу. Ему было сложно избавиться от этих размышлений, пока он не разберется с основными узлами, хотя всегда что-то не поддавалось, сколько бы времени и терпения он ни прикладывал.
История Чарли Брейзила о том, что он устроил костер, подтвердилась, но у них не было и намека на то, сколь долго он там оставался. Он также упустил одну важную деталь: он был там не один. Уард лично осмотрел место и наступил на что-то в золе. Под ногой у него оказался браслет, который они с Эйти подарили Броне на ее десятилетие. Он был сделан из нескольких тоненьких ниточек золота, сплетенных в нечто вроде обруча. Насколько он знал, Брона всегда это носила, никогда не снимала.
Он поднял браслет и опустил его в карман, чувствуя грызущую вину. Он сказал себе, что не будет скрывать его существование, если это окажется важным. Но он уже нарушил правила по отношению к возможным уликам. Он вытащил браслет из кармана и пристально смотрел на него несколько минут, вертя его в пальцах. Пора вернуть его Броне.
Он думал о всех тех вещах вроде этого браслета, которые имели какое-то отношение к делу, но никогда не попадут в его отчет. Слишком много было связей, слишком много историй, которые не требовались в дело, хотя и были его неотъемлемой частью. Вещи, подобные коробке трофеев в квартире Урсулы Даунз – судя по всему, она таскала их у десятков мужчин. Каждый предмет был снабжен этикеткой и подписан именем и датой, а иногда было даже три или четыре даты на протяжении одной недели. Какую патологическую потребность, какую нехватку пыталась восполнить Урсула Даунз?
Рейчел Бриско действительно была дочерью Томаса Пауэра, как догадался Магуайр. После того как ее родители развелись, девушка уехала с матерью в Англию, где они приняли девичью фамилию матери. Все это подтвердила им Сара Бриско, которая приехала более недели назад за телом своей дочери. Ее не заинтересовало то, что они нашли в квартире Рейчел в Дублине: записные книжки, полные мелких тесных записей, дотошно документирующих ее наблюдения за Урсулой Даунз за недели и месяцы до раскопок.
Их было почти невозможно прочитать, эти записи все более расстроенного сознания, но что Уард из этого понял, – это то, что Рейчел Бриско не была убийцей, несмотря на то, что сказал Десмонд Куилл – если только не считать суицид убийством себя. Потому что таков был план девушки: найти Урсулу Даунз, как-то приблизиться к ней и, наконец, перерезать себе вены перед женщиной, которая отравила ее существование.
Его собственная кровь холодела, когда он читал эти слова, написанные, наверное, в тот самый момент, когда эта мысль обрела форму в голове Рейчел Бриско. Это была долгая и трудная ночь, но он заставил себя продолжить чтение, переживая через эти записи мучительное существование молодой женщины, которая действительно желала умереть, думая о еще одних страданиях, которые он был не в силах облегчить.
Он посмотрел на Луга, который как раз приканчивал последние остатки подливки в миске, слегка толкая ее по полу.
– Молодец, старина. Голод отличная приправа, правда? Наверное, скоро ты созреешь для прогулки.
При слове «прогулка», еще одном из их вечерних ритуалов, Луг поднял голову, и Уард взял поводок и прикрепил его к ошейнику пса. Обычно они ходили с дороги мимо хоккейного поля к перекрестку, потом вверх по холму мимо развалин замка и обратно домой по узкой дороге вдоль Серебряной реки. В такие вечера, когда долгий вечерний свет стелился по холмам, они оба предвкушали прогулку. Но когда Уард открыл переднюю дверь, он обнаружил стоящую на пороге Кэтрин Фрайел.
– Привет. Лайам, – сказала она, быстро опомнившись. – Я надеюсь, вы не возражаете против того, что я вот так к вам заскочила. Морин Бреннан сказала мне, где вас найти. – Она протянула ему конверт. – Я хотела, чтобы вы получили мой отчет как можно скорее, и…
Луг высунул нос из двери и уткнулся им в ее свободную руку, желая, чтобы его почесали, и Кэтрин наклонилась, чтобы погладить мягкие уши и посмотреть ему прямо в морду. Уард признался себе, что слегка выбит из колеи. Почему доктор Фрайел приехала сюда лишь для того, чтобы передать отчет, который в любом случае был бы у него утром? Пес пододвинулся поближе, радуясь неожиданному вниманию, и попытался лизнуть гостью, но она его удержала.
– Он ужасно ласковый. Как его зовут?
– Луг.
– Прекрасное имя. Бог солнца, победитель тьмы, – она быстро подняла глаза, будто собираясь по выражению лица Уарда определить, соответствовал ли Луг своему имени. – Мой сын последние полтора года настойчиво просит завести собаку. Я сказала ему, что не знаю. С этой новой работой меня так часто не бывает дома. Но для него, наверное, это еще один веский аргумент завести собаку. Я все еще надеюсь, что он выбросит из головы эту мысль, однако он очень настойчив.
– Как зовут вашего сына?
– Джонни… Джон, в честь отца. Я все забываю, что теперь он хочет, чтобы его называли Джон.
– Сколько ему?
– Исполнится десять в октябре. Его сестры в школе, и он очень много времени проводит сам по себе. Наверное, ему будет полезно иметь товарища.
– А что говорит его отец?
На лице Кэтрин появилось откровенное изумление, и она слегка отвернулась, перед тем как ответить.
– Я потеряла мужа три года назад.
– Простите, Кэтрин… я не знал. Я не хотел делать предположения… – Уард опустил глаза. – Не больно-то я хороший детектив, верно?
Кэтрин встретила его взгляд лукавой улыбкой, и в груди у него что-то тревожно сжалось.
– Ерунда. Вы прекрасный детектив. Вам со многим пришлось справляться за последние несколько дней, – неожиданно она наклонилась, чтобы напоследок еще раз почесать Луга за ухом – очевидный знак прощания. – Мне на самом деле уже пора.
Уард почувствовал, как шанс ускользает от него. Через несколько секунд он, возможно, исчезнет навсегда, а Лайам не мог этого допустить. Сам того не ожидая, он сказал:
– Я восхитительно провел время за ужином в тот вечер.
– Я тоже, Лайам.
Уард вспоминал, как он сдерживался в течение ужина, как он старался смирить свои эмоции, чтобы надежда не захватила его. Теперь, столкнувшись с первой настоящей возможностью, он чувствовал себя почти парализованным.
Они оба стояли неподвижно в открытых дверях, пока Кэтрин наконец опять не заговорила.
– После смерти мужа я некоторое время пыталась жить в обратном направлении. Но обнаружила, что это не срабатывает. Единственное направление, в котором я могу жить, это вперед. Это пугает, но это единственный вариант, который я вижу, – она прислонилась к Уарду и коротко коснулась своими губами его губ в знак прощания, но не стала отодвигать лицо, так что он почувствовал тепло ее кожи. На мгновение Лайам был не в силах дышать и думать. Но когда она начала отстраняться, он левой рукой взял ее за предплечье.
– Кэтрин, возможно, я сумел бы убедить вас остаться еще на один вечер, поужинать со мной опять? – и что-то в ее глазах зажгло сухой трут его души, и Уард почувствовал, как медленное пламя, давно засыпанное землей и считавшееся мертвым, неожиданно затрепетало, оживая в его груди.
– Сумели бы, – сказала Кэтрин. – Обязательно сумели бы.
Глава 4
Чарли Брейзил пробирался через обуглившиеся остатки дома, в котором вырос, ища остатки знакомого, частички его прежней жизни, которые можно было бы спасти. Но разрушение было полным; повсюду он видел только опаленную обивку, обугленные обломки стульев и шкафов, разбитое стекло и раскрошенный бетон. Пожарная бригада сказала, что это был газовый взрыв. Его мать точно знала, что делала. Она сама выпустила овец, чтобы удержать его подальше от дома и чтобы он не пострадал. Тогда он не понял, но теперь увидел, что она хотела, чтобы он жил. Об отце он не хотел думать.
Где была сейчас его мать? Он пытался представить, как она держится сама по себе, отбрасывает тень, которая двигалась где-то по земле, он знал, что никогда больше ее не увидит. Он сам не мог определить точно, что чувствовал. Может, потом придут гнев и беспокойство. Но пока он испытывал только облегчение от того, что ее не было в доме. Он хотел, чтобы она тоже жила. Чарли поковырял носком ботинка мусор, перевернул почерневшее радио, что стояло на кухонной полке с тех пор, как он себя помнил.
Теперь он смог объяснить то ощущение, которое всегда испытывал по отношению к этому дому – что-то здесь было не так. Его отец всегда говорил, что дом был несчастливый, но Чарли был убежден более чем когда-либо, что дело не в доме и не в земле, на которой он был построен. И все же что-то в этом было. Какая-то темная сила проживала здесь. Ни разу он не помнил, чтобы, ложась спать вечером, отец не проверил двери и окна, не опрыскал святой водой дверной косяк и камин, отвращая все, что могло пробраться. Он словно ожидал вторжения. Несомненно, он знал о всяческих опасностях, о которых Чарли и его мать и не подозревали.
После того как спасатели унесли тело отца с пасеки, они вытащили тело человека, который, как сказали, убил его, человека по имени Десмонд Куилл. На трупе были рубашка с воротником и галстук, но внимание Чарли привлекла булавка для галстука, простой бронзовый диск с тремя завитушками. Он посмотрел на бледное лицо мертвеца и вспомнил его почти на двадцать лет моложе, улыбавшегося через окно машины, что остановилась рядом с ним на дороге. Тот человек сказал, что он друг, что родителей Чарли вызвали по непредвиденным обстоятельствам, и они послали его забрать их сына, взять поужинать, пока их не будет, а затем привести его домой. Чарли боялся пойти против воли отца, поэтому он согласился. Он помнил, что сначала был недоверчив, но тот человек сделал в точности так, как и сказал. Они поехали в шикарный ресторан где-то в горах Слив-Блум. Он вспомнил поездку в горы; солнце тогда было все еще высоко. Было раннее лето, и кусты по обеим сторонам дороги цвели розовыми цветами. Он вспомнил, какая жадность охватила его при виде всей поданной на стол еды; он наелся до отвала, съел ростбиф с подливкой и два десерта, и все это время человек напротив него наблюдал за ним, улыбался, курил и говорил очень мало. После обеда они позвонили его отцу из вестибюля ресторана, человек как-то неудобно положил теплую руку ему на шею, и Чарли пришлось поговорить по телефону. Но не успел он рассказать о своем великолепном обеде, как человек вырвал у него трубку и проговорил в нее: «Вы знаете, чего я хочу. Думаю, обмен честный, – сказал он. – Я просто хотел, чтобы вы знали, как легко это вышло».
Чарли запомнил звук голоса отца, не слова, а тон отчаяния и мольбы. После этого он боялся всю дорогу домой, но тот человек высадил его у ворот и, не сказав ни слова, уехал. Габаритные огни его машины становились все меньше и меньше, пока не исчезли в ночи. Отец вышел из дома, встряхнул его за шиворот, влепил затрещину и сказал ему никогда не садиться в машину с незнакомцем, не важно при каких обстоятельствах, и никогда не рассказывать своей матери, что случилось этим вечером, потому что это непременно ее убьет. Он так и не рассказал матери, и поскольку большого вреда ему никто не причинил, вся история просто стерлась из памяти. После этого необычного вечера отец начал проверять двери и окна каждую ночь. Теперь он понимал, в какой смертельной опасности был тогда, и почему его отец так сильно отреагировал. Но вопрос все же оставался: почему Десмонд Куилл решил пощадить его жизнь?
Он не видел Десмонда Куилла в последующие годы, но видел такое же отчаяние в глазах отца. Это было, когда в дом приходили полицейские, спрашивали о каких-то животных, что были замучены и убиты у болотной дороги, два ягненка и козленок из стада его матери. Чарли прекрасно знал, что все винили в этом его, но все они были не правы; он никогда бы не смог сделать такое с животными. От воспоминания о крови на фотографиях, что они показывали, ему даже сейчас было нехорошо.
Чарли обернулся, словно кто-то коснулся его сзади. Повернувшись на месте, он никого не увидел. Он ощутил отчетливое прикосновение – если только ему не показалось – в том же самом месте, где когда-то рука Десмонда Куилла покоилась на его шее. Пытаясь стряхнуть с себя ощущение беспокойства, он двинулся через руины, обозревая массу мусора и обломков там, где несколько дней назад был дом. Если бы взрыва не было, это строение в конце концов рухнуло бы от тяжести знания, стропила крыш больше не выдержали бы ношу стыда и вины, которую они подпирали так долго. Все то, о чем он гадал – тайные исчезновения его матери, ее фотография, которую он нашел в своем пчеловодческом сарае, предметы в тайнике под камнями – были фрагментами картины, которая начинала складываться у него в голове.
Если Уард сказал ему правду, Дэнни Брейзил, возможно, был ему больше чем дядя. Он вспомнил первое пугающее зрелище тела на болоте, веревку вокруг его шеи, и пальцы его бессознательно двинулись к кожаному талисману. Он повязал его почти десять лет назад и с тех пор никогда не снимал, веря, что эти три узелка имеют силу, чтобы защитить его от вреда. Никто не объяснял ему, как точно Дэнни погиб на болоте. Это было и не нужно, он сам достаточно видел, чтобы представить себе, как это произошло. Он не мог об этом не думать. В последние несколько дней, работая на болоте, он вдруг представлял себе эту сцену, и земля словно расступалась под его ногами. Он спотыкался или падал назад, чувствуя потерю равновесия, ориентации и головокружение.
Плюс ко всему он едва мог есть и спать из-за беспокойства о Броне. Ему придется скоро опять ее увидеть – он не мог держаться в отдалении. Он понимал, что если покажется в больнице, то все узнают, но это уже как-то не имело значения.
Три раза за последние одиннадцать дней он прокрадывался в больницу, чтобы увидеть ее. Первые два раза он просто смотрел, как она спит. Но в последнюю ночь Брона проснулась, и когда Чарли протянул руку, чтобы коснуться ее лица, она взяла его ладонь, положила ее на свое бьющееся сердце, а потом на округлую мягкость своего живота. Чарли закрыл глаза и унесся в мыслях в ту ночь их третьей чудесной встречи.
Он разжег костер и смотрел на пламя, думая о Броне, до ноющей боли внутри желая увидеть ее опять, почувствовать, как трепещет под его рукой ее пульс, как вдруг по ту сторону костра он увидел ее лицо, освещенное мерцающим пламенем.
Она начала медленно кружиться вокруг костра, а он почему-то стал двигаться в противоположном направлении от нее. Три раза они обойти костер кругом. Он почти инстинктивно знал, что нужно делать, и чувствовал, как волосы у него на тыльной стороне шеи встают дыбом. В первый раз в жизни он не чувствовал сомнений. Он взял Брону за руку, и вместе они бросились вперед и перепрыгнули через огонь. Чарли ощущал его палящий жар и языки пламени, лизавшие подошвы его обуви. Если бы они упали, им был бы конец – но Чарли знал, что они не упадут. Они благополучно приземлились на противоположной стороне, сначала пятками, а потом упали вперед. Не успел он прийти в себя, как Брона Скалли подняла его, взяв его лицо в ладони. Пальцы у нее были прекрасные и прохладные на ощупь.
Стоя рядом с ее больничной койкой, Чарли открыл глаза, посмотрел туда, где лежала его рука, и ощутил, как его переполняет жизнь, трепеща и переливаясь через край. Память о Броне, покрытой живыми пчелами, все еще не оставляла его и наполняла удивлением. Он вдруг понял, что она должна была тогда чувствовать.
Чарли прошел через обломки дома и встал там, где прежде была его комната. Он увидел, как мало на самом деле шагов было до двери, гостиной, кухни. Наконец он увидел всю ту крошечную вселенную, в которой его семья следовала по отдельным орбитам своей повседневной жизни, избегая друг друга как можно тщательнее. Он поднял кусок кровли и обнаружил, что ниша, где он держал все свои пчеловодческие книги, сплющилась по бокам, книги обуглились по краям и покоробились от воды, которой тушили огонь. Их потерю Чарли ощутил остро, хотя и знал, что все, что ему было из них нужно, он уже впитал и надежно запер в голове, так что эти знания протоптали дорожки в его сознании. Ему не нужно было больше учиться, он знал, что делать: просто измерять температуру и количество осадков, ощущать влажность в воздухе, предвидеть сезоны роста деревьев и луговых цветов, читать настроение самих пчел.
Поднимаясь на холм, Чарли обернулся и посмотрел назад на пустое пространство, где стоял дом его родителей, и тут понял, что не хочет и не испытывает потребности знать, который из братьев Брейзилов на самом деле ответствен за его появление на свет. Когда придет время, он похоронит обоих отцов. Нет нужды думать об этом прямо сейчас. Сейчас ему надо было думать о Броне. Кроме того, стояла середина лета, и пчелы требовали присмотра.
Глава 5
По возвращении из больницы Нора опять попыталась убедить Майкла Скалли остаться у них в коттедже или, по крайней мере, позволить ей или Кормаку остаться с ним на ночь, но он только усмехнулся.
– Разве я не пережил сам по себе последние полторы недели? Не так уж я плох, чтобы не потерпеть еще одну ночь. Идите, – сказал он, – и наслаждайтесь временем, которое у вас осталось вместе. Тут вы меня не переспорите, так что можете сразу сдаться оба и уходить.
– Хорошо, – сказала Нора, – но мы вернемся попрощаться перед тем, как завтра уедем.
– Только еще один вопрос перед тем, как вы уйдете, – сказал Скалли. – Вы не знаете случайно, что стало с Чарли Брейзилом? Ему есть где жить? Мне следовало бы полюбопытствовать раньше, но…
– У вас было полно других забот, Майкл. А Чарли в порядке. Я видела его в Килкормаке вчера, и он сказал мне, что нашел там комнату над одним из магазинов. Наверное, место не идеальное, но у него хоть есть крыша над головой. Скалли кивнул.
– Хорошо. Это очень хорошо.
Нора вернулась в «Кроссез», думая о вопросе Майкла Скалли. Была ли это простая соседская забота, или у него были другие причины интересоваться благополучием Чарли Брейзила?
– Не хочешь прогуляться на холм, пока солнце не зашло? – спросила она Кормака.
– Веди, – сказал Кормак.
Они пошли на холм, шагая близко, но не касаясь друг друга, так же, как при первом приезде Норы. С каждым шагом, который они делали по направлению к заходящему солнцу, она ощущала, как время убывает, ускользает. Плащ ночи покроет землю на несколько коротких часов перед тем, как опять придет дневной свет, а с ним, как пелось в песне, печальное расставанье.
На вершине холма они наткнулись на кучу пепла, оставшуюся от костра. Они обошли его с обеих сторон. Нора увидела две пары глубоких следов, отметины пяток были глубже, чем все остальное.
– Посмотри-ка, – сказала она Кормаку. – Как думаешь, что тут такое?
– Ты никогда не слышала о кострах в Иванов день? – Нора отрицательно покачала головой, и Кормак продолжил: – Это одна из сохранившихся языческих традиций, которые, скорее всего, уже прекратились в большинстве областей. Иногда просто семья, а иногда вся община собирается и устраивает костер, достаточно большой, чтобы гореть всю ночь. Предполагается, что это время подходит для благословения дома, урожая, животных. Люди обходили вокруг костра три раза в направлении движения Солнца, чтобы отвратить болезни, а иногда молодые люди прыгали через пламя.
– Ты думаешь, кто-то перепрыгнул через этот костер?
– Похоже на то. После того как костер потухнет, полагалось провести животных через золу или опалить их спины ореховым прутом. Все уносили от костра горящие палочки, и первый, кто принесет такую в дом, как считается, приносит с собой удачу. Еще из костра уносят раскаленный уголек и обносят его вокруг дома три раза, и сохраняют немного золы, чтобы смешать ее с семенами на следующую весну. Я не знал, что кто-то здесь еще устраивает костры в Иванов день. Я бы очень хотел узнать, кто это был.
«Ты мог бы спросить Брону Скалли», – подумала Нора, но ничего не сказала. Наверное, Брона и Майкл Скалли предпочли бы держать свои семейные дела в тайне, и она не собиралась рассказывать то, что ей доверили по секрету, даже Кормаку.
– Я собиралась спросить, что миссис Фойл сказала о твоем отце. Что-то серьезное? Тебе никогда еще не приходилось ездить туда и разбираться с ними.
– Нет, не в этом дело. У моего отца был небольшой удар, – сказал Кормак, пытаясь преуменьшить серьезность дела, несомненно, ради нее. – Жизни не угрожает, но миссис Фойл не хочет превышать свои полномочия, как она сказала. Мне придется поехать и посмотреть, что происходит. Вероятно, я вернусь в Дублин до того, как тебе придется уехать; я просто не узнаю, как обстоят дела, пока не попаду туда.
– Я могла бы поехать с тобой на пару дней…
– Ах, нет, я не могу просить тебя об этом, пропустить осмотр болотного человека. Это важно.
– Ты тоже мне важен. Кормак взял ее за руку.
– Спасибо. Я ценю твое предложение. Но я знаю, как много значит этот осмотр для твоей работы. У тебя никогда не будет другого такого шанса.
– Почему Донегал так далеко? Почему твой отец не мог быть из Килдейра?
– Мог бы, наверное. Но тогда он не был бы моим отцом, не так ли?
Нора думала о Джозефе Магуайре, неистовом на вид седовласом и могучем человеке, которого она никогда не видела, кроме как на фотографиях.
– Да, ты прав.
Они поднялись на вершину холма, и при неожиданном виде волшебного дерева Броны Скалли, украшенного всем этим лоскутным убранством, у Норы снова перехватило дыхание. Она оперлась спиной о его ствол и посмотрела вверх на изогнутые ветви.
– Что в этом месте такого, что оно мне так нравится? Я просто хотела прийти сюда еще раз, потому что когда я вернусь, это может выглядеть совсем по-другому, и я хочу впитать каждую подробность.
Кормак оперся на низкую ветвь рядом с ней.
– Ты хочешь сказать, что вернешься? – его сомнение резануло ее как ножом.
– Я знаю, что была не очень откровенна с тобой. Надеюсь, ты можешь понять, почему мне надо ехать домой. Это не потому, что я хочу уйти от тебя…
– Я понимаю твою верность. Я понимаю, что значит исполнять обещание. Поэтому даже если тебе придется уехать на некоторое время, это будет не слишком долго. Слишком долго не бывает.
– Я хочу верить этому… Я просто не знаю, следует ли нам давать друг другу какие-либо обещания.
Кормак внимательно посмотрел на Нору, заставив ее ощутить тревогу.
– Может, ты и права, – сказал он. – Может, лучше, если мы просто оставим все как есть. Но ты подожди здесь минуту, хорошо?
Нора растянулась под деревом, а он пошел к зарослям орешника возле ближайшего пня. Вытащив перочинный нож из кармана, Кормак отсек несколько узких зеленых побегов, нарезав их на кусочки около двенадцати дюймов в длину. Затем он вернулся и растянулся на траве рядом с ней.
– Хорошо известно, что орешник – мощный талисман против беды, – сказал он. Нора внимательно наблюдала, как он согнул руками гибкие зеленые ветви и быстро смастерил простое сплетение, подобное тем, что она видела в музеях – узел любви.
– Вот, – сказал Кормак, – держи его при себе.
Нора взяла талисман, зная, что никогда не оставит его, что бы ни случилось. Она всегда будет носить его с собой, этот залог невысказанной надежды. Она притянула Кормака к себе, и они легли в высокой траве, переплетя руки и ноги и глядя вверх, на дикую щедрость волшебного дерева. Нора думала о том, с чем каждому из них предстоит столкнуться в будущем – возможно, им придется заглянуть смерти в лицо, выяснить больше о себе и людях, которых они любят, чем они когда-либо желали знать. Она будет так далеко от этого святилища. Она знала, что это всего лишь иллюзия, что здесь не было настоящей защиты, не было безопасности, но все же здесь эта иллюзия была сильнее, чем в любом другом месте, где ей приходилось бывать.
Словно читая ее мысли, Кормак повернулся к ней и сказал:
– Только вот что: не надо думать, что ты непобедима, раз у тебя теперь есть это. – Он протянул руку и коснулся орешникового узла. – Может, талисман и сильный, но это не значит, что ты можешь выбросить осторожность на ветер. Пожалуйста, береги себя, Нора.
Она не назвала ему настоящую причину, по которой ехала домой. Как объяснить, что она надеялась не дать убийце ее сестры заполучить новую жертву? Но сейчас она поняла, что Кормак знал, почему ей надо было ехать, и что, хотя он боялся за нее, он все равно понимал ее.
Солнце как раз зависло над горизонтом на западе, и его яркий оранжевый диск светился в темной дымке взбитой торфяной пыли. Она опять задумалась о Миде, средней провинции, и ощутила близость Кормака. Если она уйдет сейчас, возможно, они никогда не смогут вернуться в это место. Запомнить ли ей его как святилище, или как место жертвоприношений? Наверное, древние были правы, веря, что все это одно и то же.
Крепко сжимая руку Кормака, Нора села и посмотрела на Лутнаброн, Озеро скорби, думая о древних людях, которые дали имя этому месту. Какие жертвы они приносили здесь? Какую скорбь, какое бесконечное горе они пережили? Какие тайны о начале жизни и ее конце они пытались разгадать? Нора сидела неподвижно и наблюдала, как одинокая цапля медленно и элегантно брела по мелководьям, пока мелькнувшая вспышка серебра не привлекла ее внимательного взгляда.
Благодарность
Я благодарна многим людям, что помогали мне в исследованиях для этой книги: Барри Рафтери, за помощь с археологическими вопросами и за его удивительную книгу «Языческая кельтская Ирландия», археологам Джейн Уайтейкер и Эллен О'Кэрролл, которые ответили на сотни вопросов и допустили меня к своим болотным раскопкам; Конору МакДермотту, Кэти Мур и Каре Мюррей, из Отдела археологии влажных земель Ирландии, познания которых в болотной археологии могли бы заполнить многие тома; доктору Джону Харбисону, государственному патологоанатому Ирландии, за то, что он поделился со мной своим обширным опытом касательно сцен преступления; Хизер Джилл-Робинсон за то, что она поделилась своими знаниями по болотному сохранению; Кевину Барри, за то, что он показал мне, где нашел в болоте тело, и его жене Бетти за гостеприимство; Имону Дули, за его удивительную историю Борд на Мона в Буре; Полу Риордану, генеральному управляющему болота в Буре, бригадиру мастерской Буры Кормаку Кэрроллу и всем рабочим, которые показывали нам мастерскую; Эдди О'Салливану из Федерации пчеловодческих обществ Ирландии и Джону Донохью, который разрешил мне ходить за ним по пятам по его пасеке одним сырым днем; отставному офицеру Гарда Сиокана Патрику Дж. Клири за постоянные советы и информацию по полицейским процедурам; Даихи Спрулу за новую помощь с ирландскими переводами; и, наконец, всем тем удивительным музыкантам, что вдохновляли эту книгу музыкой. Помощь этих людей, несомненно, предотвратила многие существенные ошибки; в тех, которые остались, виновата только я. Спасибо также моим замечательным редакторам: Сьюзанн Кирк из «Скрайбнер» и Кэролин Кохи из «Ходдер энд Стоутон». Саре Найт из «Скрайбнер» – за их неоценимую поддержку и моему несравненному агенту, Салли Уоффорд-Жиран. Всем, кто воодушевлял меня, особенно моей писательской группе, семье и моему замечательному мужу, до raibh mile maith agaibh.
[1] В переводе с английского языка это имя означает Испания, а Брейзил — Бразилия.
[2] Гарда — полиция Ирландии.
[3] cire perdue — метод литья металла, при котором между двумя слоями формы находился воск, который при нагревании вытекал и заменялся расплавленным металлом.
[4] Хелен Келлер — слепоглухая девушка, научившаяся общению и написавшая об этом книгу
[5] Примечание: героиня поет на двух языках: ирландском и английском. Перевод английских стихов В. Синельникова.
[6] la tene — кельтская культура позднего железного века (с V по I в. до н. э.). находившаяся под влиянием греческой и этрусской культуры. Название по району у озера Невшатель в Швейцарии.
