Глава 90. Сорок шесть бобов во благо 1 страница

РИЧАРД БРАУН УШЕЛ НА РАССВЕТЕ. Остальные мужчины выглядели мрачно, но вели себя безропотно, и под командованием приземистого и угрюмого на вид парня по имени Оукс, мы возобновили наш путь на юг.

Ночью кое-что изменилось: напряжение, которое появилось в Джейми со дня нашего отъезда из Риджа, исчезло. Напряженная, больная и подавленная, я нашла эту перемену приятной, хотя было интересно, чем она была вызвана. Было ли это то же самое, что заставило Ричарда Брауна уехать с секретным поручением?

Джейми ничего не говорил, но позже расспросил о моей руке, которая так болела, что я не могла сгибать пальцы. Он продолжал внимательно следить за нашими спутниками, но потепление в отношениях повлияло и на них. Мой страх, что они могут внезапно потерять терпение и напасть на нас, несмотря на присутствие угрюмого Тома Кристи, уже начинал исчезать.

И, как будто в соответствии со спокойной обстановкой, погода внезапно прояснилась, и стала воодушевлять всех на большее. Не было желания продолжать натягивать отношения, был смысл в любом сближении. Без постоянного злорадства Ричарда Брауна, другие мужчины иногда становились вежливыми. Мы ехали по разбитым дорогам, скука и трудности путешествия утомили всех; пыльные и молчаливые, мы были похожи на стеклянные шарики, то отдалялись друг от друга, то, устав, притягивались к концу каждого дня.

Неясность в отношениях неожиданно изменилась в Браунсвике. За день или два до этого, Оукс явно предчувствовал что-то, и, поравнявшись с первыми домами, я заметила, что он вздохнул с облегчением. Наверно поэтому, когда мы остановились, чтобы подкрепиться в таверне на окраине маленького, полузаброшенного поселка, никто не удивился, увидев поджидающего нас Ричарда Брауна. Бóльшей неожиданностью стало, когда Браун что-то прошептал Оуксу и двое человек внезапно схватили Джейми, вырвав у него стакан с водой и грохнув его о стену дома. Бросив свою чашку, я кинулась к ним, но Ричард Браун вцепился в мое плечо железной хваткой и потащил меня к лошадям.

– Отпусти! Что ты делаешь? Отпусти, говорю! – лягнув Брауна, я пыталась выцарапать ему глаза, но он схватил меня за запястья и позвал одного из мужчин на помощь.

Сидя на лошади впереди человека Брауна, схватившего меня, я все еще вопила, напрягая легкие. В гвалте шума, доносившегося от вышедших из таверны поглазеть, были слышны крики Джейми. Но, ни кто не хотел вмешиваться в драку с вооруженными бандитами. Том Кристи орал и безрезультатно дубасил одного из них по спине. Кто-то сзади схватил меня за талию и резко дернул, так что я чуть не задохнулась.

***

В то время, как мы с грохотом спускались по дороге, Браунсвик и Джейми уже исчезли в пыли. Мои разъяренные крики не приносили результата, а сидящий сзади меня человек, требовал замолчать, и все сильнее сжимал руки вокруг моей талии. Трясясь от гнева и ужаса, я притихла, и в этот момент увидела, что Том Кристи все еще находился с нами, он был потрясен и взволнован.

– Том! – закричала я. – Том, вернись! Не дай им убить его! Пожалуйста!

Посмотрев в мою сторону, он вздрогнул, поднялся в стременах и, оглянувшись назад на Браунсвик, что-то крикнул Ричарду Брауну. Тот придержал коня, так чтобы Кристи смог поравняться с нами, наклонился, и отрицательно покрутив головой, что-то прокричал в ответ. Кристи явно не нравилась ситуация, и после пылкой перепалки, он, нахмурившись, замолчал, потом рванул обратно, но чуть позже, развернул лошадь и вернулся, поехав на расстоянии, позволяющем разговаривать со мной.

– Они не убьют его, – сказал он, повышая голос, чтобы быть услышанным в грохоте копыт и бряцанье упряжи. – Браун дал честное слово.

– Ради Бога, и вы верите ему?

Он смутился, потом еще раз взглянул на Брауна, торопившегося ехать вперед, потом обратно на Браунсвик. Нерешительность играла на его лице, затем губы сжались, и он покачал головой.

– Все будет в порядке, – сказал Кристи. Но при этом он не смотрел мне в глаза, и, не обращая внимания на уговоры вернуться, чтобы остановить их, осадил лошадь, отстав так, что я не могла больше его видеть.

Мое горло саднило от крика, а ушибленный живот болел от страха, сжавшись в узел. Мы ехали чуть медленнее, и теперь, покинув Браунсвик, я сосредоточилась на дыхании. Я не говорила, пока не удостоверилась, что могу делать это без дрожи в голосе.

– Куда вы меня везете?– спросила я, наконец. Я сидела неподвижно в седле, еле вынося нежелательную близость человека позади меня.

– В Нью-Берн, – сказал он, с ноткой издевательства. – Слава Богу, мы посадим Вас, наконец.

***

ПОЕЗДКА В НЬЮ-БЕРН прошла в тумане страха, волнения и дискомфорта. Мне было интересно, что со мной произойдет, но все предположения были заглушены беспокойством о Джейми.

Том Кристи был моей единственной надеждой, чтобы быть в курсе дел, но он избегал меня, держась на расстоянии, и я обнаружила, что это настораживает не меньше, чем все остальное. Он явно был обеспокоен, даже больше, чем в день смерти Мальвы, но у него больше не было вида тупого страдания – он был активно возбужден. Я ужасно боялась, что он знал или подозревал, что Джейми был мертв, но он не признавался в этом – ни мне, ни себе.

Все были согласны с моим похитителем в стремлении избавиться от меня как можно скорее. Мы останавливались ненадолго, лишь по необходимости, давая отдохнуть лошадям. Мне предлагали еду, но я не смогла есть. К тому времени, когда мы достигли Нью-Берна, я была полностью истощена не только от огромного физического напряжения и езды, но гораздо больше от предчувствия опасности.

Большинство мужчин осталось в таверне на окраине города. Браун и Том Кристи молча сопровождали меня по улицам города, и наконец, мы прибыли к большому дому из белого кирпича.

– Дом шерифа Толливера и также городская тюрьма, – сообщил мне с чувством полного удовлетворения Браун.

Шериф, хмурый и солидный на вид, рассматривал меня с заинтересованностью, смешанной с растущим отвращением, поскольку он уже слышал о преступлении, в котором меня обвиняли. Комната, в которой я находилась, была проходной, я не могла сосредоточиться и не делала попыток оправдаться или защитить себя, так как все мое внимание уходило на то, чтобы уберечь колени, уступая дорогу проходящим.

Я едва слышала бóльшую часть разговора между Брауном и шерифом. И лишь в последний момент, перед тем, как меня привели в дом, я увидела рядом с собой Тома Кристи.

– Миссис Фрейзер, – сказал он очень тихо. – Поверьте мне, здесь безопасно. Я не хотел бы иметь еще одну смерть ни на своей совести, ни на Вашей.
Он посмотрел на меня прямо, впервые за несколько дней? Или недель?... и я увидела в глубине его серых глаз и замешательство, и странное утешение.

– Доверьтесь Богу, – прошептал он. – Он избавит праведников от всех их опасностей.

И внезапно крепко сжав мою руку, ушел.

***

ТЮРЬМЫ ВОСЕМНАДЦАТОГО ВЕКА бывали и гораздо хуже. Женское отделение состояло из небольшой комнаты в задней части дома шерифа, которая, скорее всего, изначально была кладовой. Стены были грубо оштукатурены, кто-то из бывших обитателей, с намерением совершить побег, отбил большой кусок штукатурки, обнаружив, что под ней лежал слой обрешетки, а за ней непробиваемая стена из обожженного глиняного кирпича – примитивное заграждение, с которым я столкнулась сразу же, как только открыла дверь.

В комнате не было окна, только масляная свеча на обожженном выступе двери бросала слабый круг света, освещая пугающий голый участок кирпича, но углы комнаты оставались в глубокой тени. Я не видела ведро с парашей, но знала, что оно было тут: густая, едкая вонь проникла в мой нос, и я автоматически начала дышать через рот, как только шериф втолкнул меня в комнату.

Дверь плотно закрылась за мной, скрипнув ключом в замке.

Там была единственная узкая кровать, занятая большой тушей под потрепанным одеялом. Через некоторое время туша пошевелилась и села, превратившись в маленькую, пухлую женщину, с непокрытой головой, неопрятную после сна. Она сидела, уставившись на меня сонным взглядом.

– Э – м-м, – сказала она и потерла глаза кулаками, как маленький ребенок.

– Так неловко беспокоить Вас, – сказала я вежливо. Мое сердце к этому времени немного утихло, хотя я все еще дрожала и задыхалась, прижавшись ладонями к двери, чтобы остановить дрожь.

– Не думай об этом, – сказала она и внезапно зевнула, как бегемот, показав мне ряд стертых, но здоровых зубов. Жмурясь и смущенно причмокивая губами, она наклонилась и, вытащив разбитые очки, водрузила их на нос.

Ее глаза были синего цвета, сильно увеличенные линзами, и огромные от любопытства.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Клэр Фрейзер, – сказала я, пристально наблюдая за ней, в случае, если она уже слышала о моем предполагаемом преступлении. Синяк на груди от камня, которым меня ударили, был все еще заметен, но уже начал желтеть над вырезом платья.

– Да? – Она прищурилась, как будто пытаясь узнать меня, но видимо безрезультатно и в итоге пожала плечами.

– У тебя деньги есть?

– Немного.

Джейми заставил меня взять почти все деньги – не много. У меня было по несколько мелких монет в каждом кармашке, привязанном к моей талии и пара ассигнаций, подшитых внутрь корсета.

Женщина была значительно ниже меня ростом, с мягкой, обвисшей грудью и складками жира, сморщивающими ее незатянутую в корсет талию. Она была в рубашке, платье было повешено на гвоздь в стене. Она казалась безобидной – и я стала дышать намного легче, начав осознавать тот факт, что в настоящий момент я была в безопасности, и больше не могла подвергнуться неожиданному, случайному насилию.

Другая пленница тоже не подходила ко мне, а лишь мягко спрыгнула вниз с кровати, босыми ногами на заплесневелый слой спутанной соломы.

– Хорошо, нужно позвать старую кашелку и потом послать за голландкой, почему бы это не сделать вам? – предложила она весело.

–... кому?

Вместо ответа, она повернулась к двери и затарабанила в нее, крича, – миссис Толливер! Миссис Толливер!

Дверь открылась немедленно, явив высокую, худую женщину, похожую на раздраженного аиста.

– На самом деле, миссис Фергюсон, – сказала она. – Вы – самая ужасная неприятность. Я просто пришла, чтобы выразить свое уважение миссис Фрейзер.

Она отвернулась от миссис Фергюсон с достоинством судьи и чуть-чуть наклонила непокрытую голову в мою сторону.

– Миссис Фрейзер. Я миссис Толливер.

У меня была доля секунды, чтобы решить, как реагировать. Я выбрала осторожную, во всяком случае, наглую линию благородного подчинения, поклонившись ей, как будто она была женой губернатора.

– Миссис Толливер, – промолвила я, опасаясь встретиться с ней глазами. – Как любезно с вашей стороны.

Она вздрогнула, как зоркая птица, заметившая скрытое движение червя в траве. Но сейчас я жестко контролировала свой взгляд, и она расслабилась, не обнаружив сарказма.

– Добро пожаловать, – сказала она с холодной любезностью. – Я понимаю Ваше благосостояние и готова познакомить Вас с нашими обычаями. Вы будете получать еду каждый день, но один только один раз, если Вы захотите что-то необычное – за ваш счет. Я буду приносить Вам кувшин для умыванья один раз в день. Вы будете выносить свои помои сами. И…

– О, это твоя обязанность, Мэйзи, – сказала миссис Фергюсон, оборвав заранее подготовленную для знакомства речь миссис Толливер. – У нее есть немного денег. Принесите нам бутылку джина, а потом, хорошая девочка, если нужно, Вы сможете рассказать ей что к чему.

Узкое лицо миссис Толливер, неодобрительно напряглось, но глаза стрельнули в мою сторону, блеснув в тусклом свете свечи. Я нерешительно потянулась к своему карману, прикусив нижнюю губу. Она оглянулась через плечо, затем быстро шагнула ко мне.

– Шиллинг – прошептала она, раскрыв руку. Я бросила монетку в ее ладонь, и та сразу же исчезла под фартуком.

– Вы пропустили ужин, – объявила она своим обычным неодобрительными тоном, шагнув назад.

– Однако, поскольку Вы только что поступили, я поставлю вас на довольствие и принесу что-нибудь.

– Как любезно с вашей стороны, – сказала я.

Дверь плотно закрылась за ней, перекрывая свет и воздух. Звук поворачивающегося в замке ключа породил крошечную искру паники, оставив тяжелый отпечаток. Я почувствовала, как кожа покрылась испариной, а в глазах застыли страх, безысходность и потеря. Хватило бы лишь одной искры, чтобы сжечь меня дотла, но, ни я, ни Джейми не могли себе это позволить.

– Она пьет? – спокойно спросила я, обращаясь с догадкой к моей новой соседке по комнате.

– Ты знаешь кого-нибудь, кто не делает это, учитывая шанс? – рассудительно спросила миссис Фергюсон и почесала свои ребра. – Фрейзер, – сказала она. – Ты – нет.

– Я… – сказала я, довольно грубо. – Я не хочу говорить об этом.

Ее брови поднялись, но она равнодушно кивнула.

– Как тебе нравится, – сказала она. – В карты играешь?

– В мушку или вист? – спросила я осторожно.

– Знаешь игру – хвастовство?

– Нет. – Джейми и Брианна играли в нее время от времени, но я никогда не знала правил.

– Ничего, я научу. Пошарив под матрасом, она улыбнулась, вытащив довольно потрепанную колоду карт, и со знанием дела раздула их, мягко помахав под носом.

– Не рассказывайте мне, – сказал я. – Вы здесь из-за мошенничества в картах?

– Мошенничество? Я? Ничего подобного, – сказала она, обидевшись. – Подлог.

К своему удивлению, я засмеялась. Я все еще чувствовала себя неуверенно, но миссис Фергюсон определенно доказывала свою доброжелательность.

– Как давно вы здесь? – спросила я.

– Ой, примерно месяц, – надевая измятый чепец, она кивнула на дверной косяк рядом со мной.

Обернувшись, я увидела, что он был заштрихован десятками маленьких зарубок, одни были старые и темные от грязи, другие недавно нацарапанные, показывали сырую желтую древесину. Вид отметок заставил мой желудок сжаться снова, но я глубоко вздохнула и повернулась к ним спиной.

– У Вас уже был суд?

Она покачала головой, блеснув очками.

– Нет, слава Богу. Я слышала от Мэйзи, что суд закрыли и все судьи разбежались. Никого не судили за прошедшие два месяца.

Новость была плохой. Видимо, это отразилось на моем лице, потому что она наклонилась и с сочувствием погладила мою руку.

– Я бы не стала торопиться, дорогуша. На твоем месте, я не стала бы. Если тебя не судили, то и не могут повесить. И хотя я встречала людей, которые говорят, что ожидание убивает, я не видела, чтобыкто-нибудь умер от этого. А я видела, как умирают на виселице. Грязное дело.

Она говорила едва слышно, рука ее поднялась, как будто сама по себе, и коснулась мягкой белой плоти шеи. Она сглотнула, и крохотный бугорок ее кадыка слегка подпрыгнул. Я тоже сглотнула, почувствовав, как неприятно сжалось мое горло.

– Но я невиновна, – сказала я. И удивилась, что сказала это как-то неуверенно.

– Конечно, да, – сказала она решительно, пожав мою руку. – Ты настаивай на этом, дорогуша. Не позволяй запугивать себя, и не соглашайся, признаваясь в мелочах!

– Я не буду, – заверила я сухо.

– На днях толпа пришла сюда, – сказала она, кивнув. – Они бы вздернули шерифа, если бы он не оказался таким жестоким. Он не пользуется популярностью, этот Толливер.

– Не могу представить, почему не популярен – он обаятельный парень.
Я не была уверена в своих чувствах к толпе, штурмующей дом. Повесить шерифа Толливера было бы очень хорошо, но все зашло слишком далеко. Воспоминания о враждебных толпах в Солсбери и Хиллсборо еще были свежи в памяти, и я не была уверена, что они остановятся на шерифе. Смерть от рук линчевателей была не лучше, чем этот более медленный вид судебной расправы, с которым я столкнулась. Хотя я предполагала, что всегда была возможность избежать бунта.

– И куда идти, если тебя обманули? – подумала я.

Не ответив на этот вопрос, я запихнула его в глубину моего сознания и обратила свое внимание обратно на миссис Фергюсон, которая все еще заманчиво держала карты.

– Согласна, – сказала я. – Но не на деньги.

– О, нет, – заверила меня она. – Боже упаси. Но у нас должны быть, хоть какие-то ставки, чтобы был интерес. Мы будем играть на бобы, да? – Она присела на корточки, и, порывшись под подушкой, вытащила маленький мешочек, из которого высыпала горстку мелких белых зерен.

– Великолепно, – сказала я. – Когда мы закончим, то посадим их, и будем надеяться, что появится гигантский бобовый стебель, он прорастет через крышу, и мы сможем убежать.

Она залилась смехом, заставив меня почувствовать себя немного лучше.

– Твои б слова да Богу в уши, дорогая! – сказала она. – Я раздам сначала, хорошо?

***

 

ХВАСТОВСТВО, ОКАЗАЛОСЬ разновидностью покера. Я достаточно долго прожила с шулером, чтобы понять, что миссис Фергюсон играла честно. Я была на сорок шесть бобов в выигрыше к тому времени, когда вернулась миссис Толливер.

Дверь открылась без церемоний, она вошла, держа трехногий табурет и кусок хлеба. Последний оказался и моим ужином и ее явным предлогом для посещения камеры, поскольку она сунула его мне, громко сказав, – Держите, это вам до завтра, миссис Фрейзер!

– Спасибо, – сказала я мягко. Хлеб был свежим, и, по нему, вместо масла, медленно стекало жирными каплями растопленное сало. Я откусила без колебаний, так как достаточно оправилась от шока и чувствовала себя действительно очень голодной.

Миссис Толливер, оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что горизонт чист, тихо прикрыла дверь, поставила табурет, и присев на корточки, вытащила из кармана бутыль синего стекла, наполненную какой-то прозрачной жидкостью.

Она вынула пробку, взболтнула и отпила залпом, судорожно задвигав своим длинным, худым горлом.

Миссис Фергюсон промолчала, но наблюдала за процессом с аналитическим вниманием, сверкая своими очками, как будто сравнивая поведение миссис Толливер с предыдущими случаями.

Миссис Толливер опустила бутылку и, с минуту постояв, вцепившись в нее, резко передала ее мне, и тяжело задышав, внезапно села на табурет.

Как можно незаметнее я вытерла рукавом горлышко бутылки, и сделала символический глоток. Это был джин, хорошо приправленный ягодами можжевельника, чтобы скрыть низкое качество, но содержащий много спирта.

Миссис Фергюсон, в свою очередь, сделала здоровенный глоток. Таким образом, мы продолжали пить, передавая бутылку из рук в руки, и обмениваясь душевным теплом. Утолив первую жажду, миссис Толливер стала более приветливой, ее ледяное поведение существенно смягчилось. Несмотря на это, я ждала, пока бутылка не опустела, прежде чем задать вопрос, в первую очередь вертевшийся в моем уме.

– Миссис Толливер, мужчины, которые привели меня сюда, Вы случайно не слышали, они что-нибудь говорили о моем муже?

Она прижала кулак ко рту, чтобы подавить отрыжку.

– Скажите что-нибудь?

– О том, где он, – поправилась я.

Она моргнула, глядя в пустоту.

– Я не слышала, – сказала она. – Но предполагаю, что они, возможно, сказали Толли.

Миссис Фергюсон передала ей бутылку, мы сидели рядышком на кровати, единственное место в небольшой комнате, где можно было сидеть не падая.

– Ну, предположим, ты могла бы спросить его, Мэйзи, могла бы? – сказала она.

В остекленевшем взгляде миссис Толливер появилось беспокойство.

– О, нет, – сказала она, покачивая головой. – Он не разговаривает со мной о таких вещах. Не мое это дело.

Я переглянулась с миссис Фергюсон, и она слегка качнула головой: сейчас лучше всего не нажимать на этот вопрос. Взволнованной, мне было трудно прекратить этот разговор, но толком ничего нельзя было сделать. Я собрала оставшиеся клочки своего терпения, прикидывая, сколько бутылок джина я могу позволить, прежде чем деньги закончатся, и чего я смогу добиться с их помощью.

***

В ТУ НОЧЬ Я ЛЕЖАЛА НЕПОДВИЖНО, вдыхая влажный, густой воздух с запахами плесени и мочи. Я чувствовала запах Сейди Фергюсон рядом со мной: слабые миазмы несвежего пота заглушал сильный перегар от джина. Я пыталась закрыть глаза, но каждый раз, когда я это делала, маленькие волны клаустрофобии захлестывали меня. Я чувствовала, как потеет штукатурка стен, становясь все ближе, цеплялась руками за ткань матраса, чтобы не бросится к запертой двери. Мне приснился страшный сон – я билась и визжала, видела свои ногти, сломанные и окровавленные от царапанья об твердую древесину, свои крики, которые были не слышны в темноте – но никто не пришел.

Я думала, что это отличная возможность. Я много слышала от миссис Фергюсон о непопулярности шерифа Толливера. Если бы на него напали и вытащили из дома, или он потерял самообладание и сбежал, то вероятность, что он или его жена, будут помнить о заключенных, была слаба.

Толпа могла найти и нас – и убить в безумии. Или не найти, но поджечь дом. Кладовая была из глиняного кирпича, но прилегающая к ней кухня – деревянной. Сырое или нет, но помещение сгорит, как факел, не оставив ничего, кроме проклятой кирпичной стены.

Несмотря на запах, я глубоко вдохнула, выдохнула и, приняв решение, закрыла глаза.

Довольно для каждого дня своей заботы. Это была одна из любимых фраз Фрэнка, в общем – хорошее пожелание.

Немного зависит от дня, но, тем не менее… не так ли? Я подумала об этом.

Так? Кому ты рассказываешь… Мысль была настолько яркой, что, возможно, я услышала ее, или мне только показалось.

Если я представила себе это, то также могла вообразить стиль сухого развлечения, который был особенностью Фрэнка.

– Прекрасно, – подумала я. Я уже спорю на философские темы с призраком. Это было хуже, чем я думала.

Фантазии это были или нет, но им удалось отвлечь мое внимание от беспокойства. Я почувствовала приглашение, или, пожалуй, искушение. Огромное желание поговорить с ним. Потребность в спасительном разговоре, даже если он односторонний... и придуманный.

– Нет. Я не буду использовать тебя таким образом, – подумала я, немного грустно.

– Не правильно, что я должна думать о тебе, когда мне нужно отвлечься, а не ради тебя самого. А ты никогда не думал обо мне, ради меня самой?

Вопрос плавал в темноте моего сознания. Я увидела его лицо совершенно ясно – черты искаженные шутками, с одной приподнятой темной бровью. Я была смутно удивлена; это было так давно, когда я целенаправленно думала о нем, я должна была давным-давно забыть, как он выглядит. Но я не забыла. И я предполагаю, что это был ответ на мой вопрос, тогда, я стала вспоминать о нем, молча.

– Спокойной ночи, Фрэнк.

Я повернулась на бок, лицом к двери. Теперь почувствовав себя намного спокойнее, я могла разобрать очертания двери, и способность видеть уменьшила ощущение, что я была похоронена заживо.

Я снова закрыла глаза и попыталась сконцентрироваться на себе. Это часто помогало, принося ощущение покоя. Слушая пульсирование крови в сосудах и урчание внутренних органов, я понимала, что все продолжает спокойно функционировать, без малейшей потребности моего сознательного вмешательства. Как будто я сидела в саду, слушая жужжание пчел в ульях. Остановив эту мысль, я почувствовала толчки памяти в сердце, как жалящие укусы пчелы.

Я отчаянно думала о своем сердце, как о внутреннем органе, его толстых, мягких полостях и тонких клапанах – но там я чувствовала лишь боль. В моем сердце была пустота.

***

Джейми. Страсть, отражающаяся в пустоте, холодной и глубокой, как трещина ледника. Бри. Джемми. Роджер. И Мальва… словно свербящая, незаживающая рана.

До сих пор я не придавала значения шорохам и тяжелому дыханию соседки. Я ощутила легкое прикосновение на моей шее, затем скользнув вниз, ее рука легла на мою грудь, нежно обняв ее.

Я прекратила дышать. Затем очень медленно выдохнула. Совершенно не желая того, моей груди стало удобно и приятно в ее ладони. Я почувствовала прикосновение к спине; большой палец, мягко прослеживал углубления моего позвоночника сквозь рубашку.

Я понимала потребность в человеческих утехах и сильного голода к прикосновениям. Я принимала это, зачастую учитывая, что хрупкая паутина человечества, постоянно разрушается, и постоянно обновляется. Но это были прикосновения Сейди Фергюсон, которые говорили больше, чем о простой теплоте или потребности собеседника в темноте.

Я взяла ее руку, и, мягко сжав пальцы, отняла от своей груди, уверенно положив ее на грудь Сэйди.

– Нет, – тихо сказала я.

Она не решалась предложить объятия и утешение, но сзади прижалась своими ногами так, что тело ее изогнулось, обвившись вокруг меня своими теплыми бедрами.

– Никто не узнает, – прошептала она, все еще не теряя надежды. – Я могу заставить тебя немного забыться. – Нежно лаская, ее рука погладила мое бедро.

Если бы я захотела, размышляла я, то могла бы соблазниться. Но это был не мой путь.

– Нет, – сказала я более твердо и, перекатившись на спину, отодвинулась подальше, насколько это было возможно, примерно на дюйм-полтора.

– Я сожалею – но нет.

Она затихла на мгновение, потом тяжело вздохнула.

– Ну что ж. Возможно, чуть позже.

– Нет!

Шум на кухне прекратился, и дом погрузился в тишину. Это не было похоже на безмолвие гор. Не смотря на покачивание ветвей, шепот ветра и обширное глубокое звездное небо, это была тишина города, нарушаемая дымом и затуманенная тусклым жаром очагов и свечей; наполненная дремлющими мыслями, свободно блуждающими в темноте.

– Могу я обнять тебя? – спросила она задумчиво, прикоснувшись пальцами к моей щеке. – Только это.

– Нет – повторила я. Но протянула к ней руку и взяла ее в свою. Так мы и заснули – целомудренно, крепко соединенные руками.

***

Нас разбудил, как я подумала вначале, ветер, стонущий в дымоходе, который сзади примыкал к нашей каморке. Стоны становились все громче, раздался пронзительный крик, потом внезапно все стихло.

– О боги и маленькие рыбки! – Сейди Фергюсон села, широко раскрыв глаза, и заморгала, пытаясь на ощупь найти очки.

– Что это было?

– Роженица, – сказал я, так как слышала эти специфические крики довольно часто. Стоны начались снова. – И срок очень близок. – Я соскользнула с кровати и встряхнула свою обувь, удалив мелких тараканов и пару чешуйниц, забившихся в носки башмаков.

Мы сидели около часа, слушая чередующиеся стоны и крики.

– Разве это не должно прекратиться? – сказала Сейди, нервно сглотнув. – Разве ребенок не должен родиться сейчас?

– Возможно, – сказала я рассеянно. – Некоторые младенцы занимают больше времени, чем другие. – Я прижала ухо к двери, пытаясь понять, что происходит на другой стороне. Женщина была в кухне, на расстоянии не больше десяти футов от меня. Время от времени я слышала приглушенный и полный сомнений голос Мэйзи Толливер. Но по большей части, только ритмичную одышку, стоны и крики.

Еще час и мои нервы сдадут. Сейди лежала на кровати. В надежде заглушить шум она сильно прижала подушку к голове.

Достаточно, подумала я, и когда услышала голос миссис Толливер, пнула в дверь каблуком башмака, прокричав – миссис Толливер! – так громко, как только могла, чтобы быть услышанной сквозь шум.

Она действительно услышала меня, и через некоторое время, ключ заскрипел в замке, впустив в каморку волну воздуха и света. На мгновение меня ослепил дневной свет, но я моргнула и разглядела очертания женщины, стоящей на коленях у очага, лицом ко мне. Она была темнокожей. Обливаясь пóтом, и, подняв голову, она выла как волк. Мэйзи Толливер вскочила, как будто кто-то сзади вонзил в нее булавку.

– Извините, – сказала я, пройдя мимо. Миссис Толливер не остановила меня, и я уловила сильную волну ароматизированных можжевельником паров джина, когда коснулась ее.

Негритянка опустилась на локти, тяжело дыша, и выставив напоказ свой неприкрытый зад. Ее живот висел, как спелая гуава, в прилипшей к нему пропитанной пóтом рубашке.

Я быстро задавала вопросы в короткие интервалы между стонами. Миссис Толливер сообщила, что это был четвертый ребенок, и что она скоро родит, так как воды отошли накануне ночью, и что она также была заключенной и рабыней. Я могла бы догадаться по пурпурным рубцам на ее спине и ягодицах.

От миссис Толливер было мало толка, покачиваясь с остекленевшим взглядом, она лишь смогла предоставить небольшую кучку тряпья и тазик с водой, чтобы я протерла вспотевшее лицо женщины. Сэйди Фергюсон осторожно высунула свой носик в очках из коморки, но поспешно вернулась назад, когда разразился следующий вопль.

Беременность была с тазовым предлежанием, что составляло немалую трудность, и следующая четверть часа была ужасна для всех. Наконец, я приняла маленького ребенка, ногами вперед, в слизи, неподвижного, и странного бледно-синего оттенка.

– Ох, – разочарованно сказала миссис Толливер. – Он мертвый.

– Хорошо, – сказала мать, хриплым, низким голосом, и закрыла глаза.

– Чёрта с два, если это так, – сказала я, и быстро перевернула ребенка лицом вниз, хлопнув его по спине. Никакого движения. Я поднесла восковое лицо младенца к своему, и, накрыв его нос и рот своим ртом, с трудом отсосала слизь, затем повернула голову и далеко сплюнула жидкость. Со слизью на лице и вкусом серебра во рту, я легонько подула на него, сделала паузу, и, держа его, обмякшим и скользким, как свежая рыба, подула еще раз – и увидела, что он открыл свои ничего не понимающие синие глаза, еще более темные, чем его кожа.