IV. Кана галилейская

Было уже очень поздно по-монастырскому, когда Алеша пришел в скит; егопропустил привратник особым путем. Пробило уже девять часов, - час общегоотдыха и покоя после столь тревожного для всех дня. Алеша робко отворилдверь и вступил в келью старца, в которой теперь стоял гроб его. Кроме отцаПаисия, уединенно читавшего над гробом Евангелие, и юноши послушникаПорфирия, утомленного вчерашнею ночною беседой и сегодняшнею суетой, испавшего в другой комнате на полу своим крепким молодым сном, в кельи никогоне было. Отец Паисий, хоть и слышал, что вошел Алеша, но даже и не посмотрелв его сторону. Алеша повернул вправо от двери в угол, стал на колени и началмолиться. Душа его была переполнена, но как-то смутно, и ни одно ощущение невыделялось слишком сказываясь, напротив одно вытесняло другое в каком-тотихом, ровном коловращении. Но сердцу было сладко, и, странно, Алеша неудивлялся тому. Опять видел он пред собою этот гроб, этого закрытого кругомдрагоценного ему мертвеца, но плачущей, ноющей, мучительной жалости не былов душе его, как давеча утром. Пред гробом, сейчас войдя, он пал как предсвятыней, но радость, радость сияла в уме его и в сердце его. Одно окнокельи было отперто, воздух стоял свежий и холодноватый - "значит дух сталеще сильнее, коли решились отворить окно", - подумал Алеша. Но и эта мысль отлетворном духе, казавшаяся ему еще только давеча столь ужасною ибесславною, не подняла теперь в нем давешней тоски и давешнего негодования.Он тихо начал молиться, но вскоре сам почувствовал, что молится почтимашинально. Обрывки мыслей мелькали в душе его, загорались как звездочки итут же гасли, сменяясь другими, но зато царило в душе что-то целое, твердое,утоляющее, и он сознавал это сам. Иногда он пламенно начинал молитву, емутак хотелось благодарить и любить... Но, начав молитву, переходил вдруг начто-нибудь другое, задумывался, забывал и молитву и то, чем прервал ее. Сталбыло слушать, что читал отец Паисий, но утомленный очень мало-по-малу началдремать... "И в третий день брак бысть в Кане Галилейстей, читал отец Паисий, и беМати Иисусова ту. Зван же бысть Иисус и ученицы его на брак". - Брак? Что это... брак... - неслось как вихрь в уме Алеши, - у нейтоже счастье... поехала на пир... Нет, она не взяла ножа, не взяла ножа...Это было только "жалкое" слово... Ну... жалкие слова надо прощать,непременно. Жалкие слова тешат душу... без них горе было бы слишком тяжело улюдей. Ракитин ушел в переулок. Пока Ракитин будет думать о своих обидах, онбудет всегда уходить в переулок... А дорога... дорога-то большая, прямая,светлая, хрустальная и солнце в конце ее... А?.. что читают? "...И не доставшу вину, глагола Мати Иисусова к нему: вина не имут"...слышалось Алеше. - Ах да, я тут пропустил, а не хотел пропускать, я это место люблю: ЭтоКана Галилейская, первое чудо... Ах, это чудо, ах, это милое чудо! Не горе,а радость людскую посетил Христос, в первый раз сотворяя чудо, радостилюдской помог... "Кто любит людей, тот и радость их любит"... Это повторялпокойник поминутно, это одна из главнейших мыслей его была... Без радостижить нельзя, говорит Митя... Да, Митя... Все, что истинно и прекрасно,всегда полно всепрощения, - это опять-таки он говорил... "...Глагола ей Иисус: что есть Мне и тебе жено; не у прииде час Мой.Глагола Мати Его слугам: еже аще глаголет вам, сотворите". - Сотворите... Радость, радость каких-нибудь бедных, очень бедныхлюдей... Уж конечно бедных, коли даже на свадьбу вина не достало... Вонпишут историки, что около озера Генисаретского и во всех тех местахрасселено было тогда самое беднейшее население, какое только можновообразить... И знало же другое великое сердце другого великого существа,бывшего тут же, матери его, что не для одного лишь великого страшногоподвига своего сошел он тогда, а что доступно сердцу его и простодушноенемудрое веселие каких-нибудь темных, темных и не хитрых существ, ласковопозвавших его на убогий брак их. "Не пришел еще час мой", он говорит с тихоюулыбкой (непременно улыбнулся ей кротко)... В самом деле, неужто для того,чтоб умножать вино на бедных свадьбах, сошел он на землю? А вот пошел же исделал же по ее просьбе... Ах, он опять читает: "......Глагола им Иисус: наполните водоносы воды, и наполниша их доверха. "И глагола им: почерпите ныне и принесите архитриклинови, и принесоша. "Якоже вкуси архитриклин вина бывшего от воды, и не ведяше откуду есть:слуги же ведяху почерпшии воду: пригласи жениха архитриклин. "И глагола ему: всяк человек прежде доброе вино полагает, и егдаупиются, тогда хуждшее: ты же соблюл ecи доброе вино доселе". - Но что это, что это? Почему раздвигается комната... Ах да... ведь этобрак, свадьба... да конечно. Вот и гости. вот и молодые сидят и веселаятолпа и... где же премудрый Архитриклин? Но кто это? Кто? Опять раздвинуласькомната... Кто встает там из-за большого стола? Как... И он здесь? Да ведьон во гробе... Но он и здесь... встал, увидал меня, идет сюда... Господи!.. Да, к нему, к нему подошел он, сухенький старичок, с мелкими морщинкамина лице, радостный и тихо смеющийся. Гроба уж нет, и он в той же одежде каки вчера сидел с ними, когда собрались к нему гости. Лицо все открытое, глазасияют. Как же это, он стало быть тоже на пире, тоже званый на брак в КанеГалилейской... - Тоже, милый, тоже зван, зван и призван, - раздается над ним тихийголос. - Зачем сюда схоронился, что не видать тебя... пойдем и ты к нам. Голос его, голос старца Зосимы... Да и как же не он, коль зовет? Старецприподнял Алешу рукой, тот поднялся с колен. - Веселимся, - продолжает сухенький старичок, - пьем вино новое, винорадости новой, великой; видишь, сколько гостей? Вот и жених и невеста, вот ипремудрый Архитриклин, вино новое пробует. Чего дивишься на меня? Я луковкуподал, вот и я здесь. И многие здесь только по луковке подали, по однойтолько маленькой луковке... Что наши дела? И ты, тихий, и ты, кроткий моймальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей. Начинай, милый, начинай,кроткий, дело свое!.. А видишь ли Солнце наше, видишь ли ты его? - Боюсь... не смею глядеть... - прошептал Алеша. - Не бойся его. Страшен величием пред нами, ужасен высотою своею, номилостив бесконечно, нам из любви уподобился и веселится с нами, воду в винопревращает, чтобы не пресекалась радость гостей, новых гостей ждет, новыхбеспрерывно зовет и уже навеки веков. Вон и вино несут новое, видишь, сосудынесут... Что-то горело в сердце Алеши, что-то наполнило его вдруг до боли, слезывосторга рвались из души его... Он простер руки, вскрикнул и проснулся... Опять гроб, отворенное окно и тихое, важное, раздельное чтениеЕвангелия. Но Алеша уже не слушал, что читают. Странно, он заснул наколенях, а теперь стоял на ногах, я вдруг, точно сорвавшись с места, тремятвердыми скорыми шагами подошел вплоть ко гробу. Даже задел плечом отцаПаисия и не заметил того. Тот на мгновение поднял было на него глаза откниги, но тотчас же отвел их опять, поняв, что с юношей что-то случилосьстранное. Алеша глядел с полминуты на гроб, на закрытого, недвижимого,протянутого в гробу мертвеца, с иконой на груди и с куколем с восьмиконечнымкрестом на голове. Сейчас только он слышал голос его, и голос этот ещераздавался в его ушах. Он еще прислушивался, он ждал еще звуков... но вдруг,круто повернувшись, вышел из кельи. Он не остановился и на крылечке, но быстро сошел вниз. Полная восторгомдуша его жаждала свободы, места, широты. Над ним широко, необозримоопрокинулся небесный купол, полный тихих сияющих звезд. С зенита догоризонта двоился еще неясный Млечный Путь. Свежая и тихая до неподвижностиночь облегла землю. Белые башни и золотые главы собора сверкали на яхонтовомнебе. Осенние роскошные цветы в клумбах около дома заснули до утра. Тишиназемная как бы сливалась с небесною, тайна земная соприкасалась созвездною... Алеша стоял, смотрел, и вдруг, как подкошенный, повергся наземлю. Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему емутак неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ееплача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее,любить вовеки веков. "Облей землю слезами радости твоея и люби сии слезытвои..." прозвенело в душе его. О чем плакал он? О, он плакал в восторгесвоем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и "не стыдилсяисступления сего". Как будто нити ото всех этих бесчисленных миров божиихсошлись разом в душе его, и она вся трепетала, "соприкасаясь мирам иным".Простить хотелось ему всех и за все, и просить прощения, о! не себе, а завсех, за все и за вся, а "за меня и другие просят", прозвенело опять в душеего. Но с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, какчто-то твердое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его.Какая-то как бы идея воцарялась в уме его - и уже на всю жизнь и навекивеков. Пал он на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом, исознал и почувствовал это вдруг, в ту же минуту своего восторга. И никогда,никогда не мог забыть Алеша во всю жизнь свою потом этой минуты. "Кто-топосетил мою душу в тот час", говорил он потом с твердою верой в словасвои... Через три дня он вышел из монастыря, что согласовалось и со словомпокойного старца его, повелевшего ему "пребывать в миру". ----------------