Этот терапевтический прием, уже проиллюстрированный в главе 9-й («Ритуал в борьбе с беспощадным мифом»), заключается в том, что мы без оговорок принимаем улучшение - например, исчезновение симптома, - даже несмотря на то, что оно не подкреплено соответствующим изменением паттернов взаимодействия в семейной системе. Имеется подозрение, что такое улучшение является маневром, в который включены все члены семьи, пусть даже он проявляется исключительно через идентифицированного пациента. Цель семьи - уйти от опасной темы и сохранить status quo. Для такого улучшения характерны внезапность и необъяснимость в соединении с беззаботным отношением и известным оптимизмом: «Все хорошо, прекрасная маркиза...» Таким образом семья косвенно сообщает терапевтам о единодушном стремлении своих членов вскочить на первый же уходящий поезд и умчаться на нем из терапевтического пространства как можно скорее.
В этом случае, когда ясно, что семья пытается взять под контроль терапевтическую ситуацию, терапевты не могут позволить себе упустить инициативу. Казалось бы, это семейное поведение можно интерпретировать как «бегство в здоровье». Однако наш опыт говорит, что подобная интерпретация была бы ошибкой, поскольку она предполагает критическое отношение, совершенно несовместимое с принципом позитивной коннотации, и потому должна вызывать отрицания и дисквалификации или, хуже того, симметричную борьбу. Наконец, как мы видели в случае семьи Казанти, это устремление к бегству часто появляется после какой-либо терапевтической ошибки или терапевтического вмешательства, правильного самого по себе, но преждевременного или невыносимого для семейной группы.
Мы отвечаем на угрозу выхода семьи из терапии тем, что, напротив, безоговорочно соглашаемся с улучшением и берем на себя инициативу завершения терапии, в то же время демонстрируя неопределенность и уклончивость своей позиции.
Поскольку в этот момент семья еще не дозрела до того, чтобы явным образом потребовать завершения терапии, и пока занята предваряющими это решение маневрами, получается, что мы сами, сообразуясь со своей авторитетной позицией, решаем прервать терапию. Первая цель такого шага - сохранение твердой инициативы и контроля за ситуацией, предотвращение и аннулирование маневра «противника». Наша вторая цель имеет непосредственное отношение к нашему контракту с семьей - соглашению о конкретном числе сеансов. В ситуации необъяснимого исчезновения симптома идентифицированного пациента на фоне вышеупомянутого коллективного сопротивления мы решаем немедленно прекратить терапию, желая проверить подлинность «выздоровления», пока у нас еще остаются сеансы в резерве на случай, если «выздоровление» не выдержит проверку временем.
Мы сказали, что наша позиция в этой ситуации неопределенна и уклончива. Это обусловлено тем, что мы не позволяем себе как-либо выразить свое критическое мнение о предполагаемом улучшении и в то же время не подтверждаем его. Мы ограничиваемся простым комментарием, в котором «фиксируем» удовлетворение семьи результатами терапии и сообщаем о своем решении завершить терапию текущим сеансом. Мы подчеркиваем, что готовы согласно контракту отработать с семьей неиспользованные сеансы, если у семьи возникнет такая потребность.
Эта терапевтическое вмешательство провоцирует семью на ответные реакции, которые могут варьировать по своей интенсивности, однако в любом случае они принимают форму открытого действия. Одна из типичных реакций - вопрос: «Но что вы сами думаете?», направленный на то, чтобы вовлечь нас в обсуждение наших сомнений и возражений, которые затем легко были бы дисквалифицированы. Не поддаваясь на это, терапевты продолжают утверждать, что их решение базируется на демонстрируемой семьей удовлетворенности. В результате оказывается, что семья объявлена ответственной за решение, исходящее на самом деле от терапевтов.
Еще одна характерная реакция - мрачное молчание, за которым следуют протесты, выражения сомнения, неуверенности и пессимизма и в конце концов - настойчивое требование назначить еще один сеанс либо, на худой конец, твердо пообещать, что при необходимости их просьба о назначении сеанса будет выполнена без проволочек.
Независимо от реакции семьи, терапевты остаются тверды в своем решении прервать терапию, предоставив семье возможность обратиться к нам с просьбой провести оставшиеся сеансы, но с условием, что это произойдет не ранее, чем по истечении определенного промежутка времени. Такая парадоксальная тактика позволяет нам предотвратить саботаж со стороны семьи, ставя ее в ситуацию, когда она должна будет рано или поздно сама попросить о продолжении терапии.
Подобного рода маневр может применяться и с другими типами семей, например, с молодыми парами, имеющими ребенка - идентифицированного пациента в раннем детском или предпубертатном возрасте. В этих случаях, если удается быстро достичь исчезновения симптома, у родителей иногда тотчас же возникает желание уйти из терапии. Мы при этом избегаем оказывать давление, критиковать и интерпретировать. Наш опыт показал, что коллективное сопротивление семьи непреодолимо. Уважая родительское сопротивление, мы берем на себя инициативу прерывания лечения, но всегда оставляем открытой возможность возвращения к терапии. Подобная позиция терапевтов позволяет родителям почувствовать себя более свободными по отношению к терапии. Излишне говорить, что положительные изменения у ребенка вселяют в них определенное доверие к терапевтам. Некоторые из этих пар впоследствии вернулись к нам для обсуждения собственных проблем (не пользуясь в качестве предлога симптомом ребенка).
В других случаях, завершая терапию, мы договариваемся о телефонном разговоре или о проведении сеанса через несколько месяцев для сообщения новостей и контроля за результатами. Таким образом, мы оставляем семью «в состоянии терапии» благодаря тому, что косвенно даем ей знать о сохраняющемся интересе к ней и своей доступности для дальнейших контактов.
