О работе духовника, над душами людей

— Геронда, а если бесстыдный человек, когда к нему проявляют участие, становится еще более бесстыдным, то как ему помочь?

— Я тебе вот что скажу: если я вижу, что мое учас­тие, доброта, любовь не идут человеку на пользу, то я ре­шаю, что не имею близости с этим человеком, и бываю вынужден уже не вести себя по отношению к нему с доб­ротой. По [духовному] закону, чем с большей добротой ведут себя по отношению к тебе, тем больше ты должен изменяться, рассыпаться в прах, таять, подобно свече.

Как-то давно я познакомился с одним человеком, и в начале нашего знакомства, желая ему помочь, расска­зал ему о некоторых пережитых мной божественных событиях. Однако, вместо того чтобы поблагодарить Бога: «Боже, как мне тебя благодарить за это утеше­ние...» — и повергнуться в прах от благодарности, этот человек дал себе волю и стал вести себя с наглостью. Тогда я занял по отношению к нему строгую позицию. «Я помогу ему издалека, молитвой», — решил я. И по­ступил так не потому, что не любил этого человека, а потому, что такой образ поведения был ему на пользу. — Геронда, а если человек поймет свою ошибку и попросит прощения?

— Если он ее поймет — дело другое. Тогда мы с ним
можем прийти к взаимному пониманию. В противном же
случае — если мое любочестие не идет ему на пользу, я не
нахожу в этом человеке отдачи и не чувствую, что нахо­жусь с ним в родстве. Если у человека есть любочестие,
смирение и нет наглости, то и ты по отношению к нему
ведешь себя просто. Со всеми людьми я вначале веду себя
с радушием и простотой. Я всецело отдаю себя другому,
чтобы он получил помощь, чтобы дать возможность разви­тия для [создавшейся между нами] атмосферы любви. А
потом потихоньку начинаю указывать человеку на его не­достатки. В зависимости от возраста моего собеседника я

смотрю на него как на моего брата, отца или деда. Я грею человека, как солнышко, чтобы наружу вылезли все змеи, скорпионы, жуки — то есть его страсти, — а затем помо­гаю человеку их умертвить. Однако если вижу, что этот человек не ценит [моей любви к нему] и не получает от моего поведения пользы, но, играя на моей простоте или моей истинной любви, начинает вести себя нагло, то поти­хоньку отхожу от него, чтобы он не стал еще более наг­лым. Но вначале я отдаю себя человеку всецело, и поэто­му моя совесть остается спокойной. Живя в монастыре Стомион, я взял к себе одного паренька, чтобы помочь ему и заодно выучить плотницкому ремеслу. Я относился к не­му по-доброму, считал его братом. Однако я видел в юно­ше некоторые качества, которые были мне не по душе. Однажды я его спросил: «Который час?» — «Час — у тебя в башке завяз!» — ответил он мне. Ну что же, тогда я по­думал: «Нет, в таком духе лучше дальше не продолжать. Надо и мне маленько кумекать своей «башкой», потому что иначе парень повреждается». Ведь я относился к нему так, что если бы у него было любочестие, то по [духовным] законам он должен был бы повергнуться от благодарнос­ти в прах. Однако я увидел, что он не вмещал, не понимал меня. И потом он ушел от меня сам. Я его не выгонял. Ви­дишь: терпение, любовь делают бесстыдного более бес­стыдным, а любочестного — более любочестным.

Доброта вредит нераскаянному человеку

— Геронда, помню, как-то Вы меня так отругали...

— Если понадобится, я тебя еще раз отругаю, чтобы мы все вместе пошли в Рай. Но уж на этот раз я приму драконовые меры!.. Ведь у меня какой типикон: сперва даю человеку понять, что он нуждается в том, чтобы его отругали, а уже потом снимаю с него стружку. Правда, хороший метод? Я вижу, как человек совершает какой-