Осень была очень похожа на позднее лето. Лишь больше стало в воздухе пушистых семян белоцвета, напоминающих летучих паучков. Да чаще слетали с кленов ярко-желтые листья.
И еще один признак был — кончились каникулы.
Только первого сентября Гелька узнал, что они с Янкой будут учиться в разных классах. Гелька в пятом, а Янка в шестом.
Янка сказал немножко виновато:
— Мне ведь почти двенадцать. Только ростом я такой, не очень…
— Значит, Юрка с тобой учился бы…— вдруг сказал Гелька. То есть не вдруг. Про Юрку они с Янкой думали постоянно. Только говорили о нем не часто, будто молчаливо условились не. будить лишний раз тревогу. Но теперь Гелька сказал, не выдержал. И в простых его словах смешалось множество вопросов: «Где он? Что с ним? Куда привела рельсовая дорога? Нашел ли? Вернется ли? Когда?» Янка сказал:
— Ничего. Он же не один…
— Сегодня директорша про него спрашивала,— насупленно проговорил Гелька.— «Не знаешь, куда подевался Юра?» Я говорю: «Кажется, в Нейск уехал…» — «Почему же не взял документы?» Я говорю: «Не знаю…» А что еще сказать?
— Будет заваруха,— озабоченно сказал Янка.
Но несколько дней прошли спокойно. По крайней мере, Гельку и Янку вопросами никто не тревожил.
…Из школы они ходили мимо детской поликлиники, вдоль старой стены, где в нишах прятались заросшие лавочки. И каждый раз молча вспоминали, как летом познакомились здесь. Как Янка попал в засаду. Но не говорили про это. Янка молча улыбался. Гелька сердито поддавал коленками тяжелый портфель с бронзовой ящеркой на крышке. Ящерка— это был такой значок, длиной со спичку. Однажды Гелька расцарапал им ногу, снял с крышки и прицепил под воротник.
— Зачем прячешь-то? — удивился Янка.— Носил бы на рубашке.
— Да ну, на рубашке… Скажут, как девчоночья брошка.
— Ничего не девчоночья, просто значок… Хорошая какая ящерка. Как живая… Откуда она у тебя?
— Я разве не рассказывал? Папа ее в лесу нашел, в траве, недалеко от скважины. Спрашивал там: «Чья, кто потерял?» Говорят: «Не знаем». Ну вот он мне и привез… Смотри, Янка, друзья-приятели топают!
Впереди, шагах в тридцати, шли Васька и Алешка Листов. Гелька звал про себя Алешку «Огонек», но другие звали его «Листик». Алешка был в новенькой зеленой форме второклассника. Васька блестел на солнце.
— Во, прогульщики,— обрадованно сказал Гелька.
— Почему? —возразил Янка.—Может быть, как мы…
У Гельки почему-то отменили урок географии, а Янку отпустили с физкультуры, потому что у него на шведской стенке вдруг закружилась голова.
— Нет, у них сейчас математика, я знаю… Эй, Ог… Листик! Васька! А ну, стоп! Лодыря гоняем, да?
Алешка обернулся, а Васька замер. Потом, не шевельнув туловищем, Васька развернул на сто восемьдесят градусов квадратную голову (тихонько заскрипела ребристая шея). Резиновые губы растянулись в улыбке, коротенькая макушечная антенна весело изогнулась. Но тут же Васька насупился и сказал:
— А чё… Она сама…
— Нас прогнали,— деловито сообщил Листик.— Вернее, его. А меня заодно…
— Как это вы достукались? — весело удивился Янка.
Листик бросил на Ваську косой взгляд:
— Да ну его… Сам виноват. Все время подсказывает на уроке…
— Да?! А если они сосчитать не могут! — взвинтился Васька. Затанцевал на тонких дюралевых ногах и привел голову и туловище в нормальное положение.— Такие задачки смехотворные, а они…
— Не у всех ведь мозги электронные,— сказал Гелька.— Ты, Василий, смотри. Будешь своими способностями хвастаться, тебя ребята выскочкой задразнят.
— Ребята ничего не говорят, они только рады. Это Настюшка придирается… Настасья Федоровна. Она меня терпеть не может.
— Ну уж…— осторожно не поверил Гелька.
— Да! Она вчера меня стукнула…
— Как это? — изумился Янка.
— Вот так! Пластмассовым треугольником.— Васька потер сзади нижнюю часть выпуклой ферропластовой канистры, из которой было сделано его туловище.
— Тебе же не больно. Вон какая броня,— утешил Гелька.
— Да?! — Васька сверкнул фиолетовыми фотоглазами.— Если железный, думаешь, не обидно?
Гелька и Янка вопросительно глянули на Листика. Тот неловко объяснил:
— Она у нас еще молоденькая, только из института. Сама еще как девчонка…
— Все равно это свинство,— сурово сказал Янка.
Листик смутился. Настасья Федоровна, видимо, ему нравилась. Листик наклонился и стал поправлять шнурки на кроссовках. Не разгибаясь, напомнил Ваське:
— Она же сразу извинилась.
— Ха! Извинилась! А потом опять придирается: «Почему ты голый в школу являешься?» Я говорю: «Я же робот, у меня и так шкура прочная». А она: «Не робот ты, а обыкновенный хулиган. И нечего приходить в школу без штанов!»
— Правда, придирается,— заметил Янка.
— Я ему свой матросский костюм дам,— примирительно сказал Листик.
Гелька представил роботенка Ваську в матросском костюмчике — большелапого, с квадратной головой, с ногами-трубками — и зажал улыбку. Серьезно сказал:
— Лучше комбинезон какой-нибудь. Я у себя поищу.
— В такую-то жару! — капризно отозвался Васька.
— Тебе какая разница? — удивился Гелька.
— Да, разница. Я терморецепторы в себя вставил.— Васька резиновой перчаткой хлопнул по блестящему животу с выпуклым клеймом «Промнефтегаз».
— Опять на свалку таскался за деталями,— строго сказал Гелька.
— Я ему на детали деньги давал, он их в «Юном конструкторе» купил,— заступился Листик.
— Но на свалку наш Васенька все равно таскался,— проницательно заметил Гелька.
— Его там ржавые бабки приваживают,— сказал Янка.
— Не бабки! — огрызнулся Васька.— Я хотел посмотреть, где папа Ерема жил.
— Папа Ерема жил в «Курятнике»,— сухо напомнил Гелька.
— «Курятник» же разломали! А сперва он жил на свалке… пока с бабками не поругался. Они его теперь вспоминают и жалеют… А вы тоже на свалку ходили, я знаю!
Гелька и Янка быстро переглянулись,
— Мы по делу,— сурово сказал Гелька.— А тебе туда соваться нечего. И нечего слорить, когда старшие говорят…
— Подумаешь! — роботенок дерзко мотнул антенной.
— Ничего не «подумаешь»,— поддержал Гельку Янка.— Ты, Васька, не вредничай, мы тебе все равно что родственники. Мы из-за тебя пальцы кололи. У меня потом два дня болел, я играть не мог.
— Я тоже колол,— напомнил Алешка Листик.
— И Листика слушайся,— дипломатично сказал Гелька.— А то у него будут неприятности в школе.
— Уже,— вздохнул Листик.
Васька засопел носом, сделанным из рожка от чайника, и сказал:
— Все на одного. Воспитатели…
Васька жил у Листика.
— Пошли,— сказал Листик.— Попрошу бабушку подогнать на тебя костюм.
Васька был маленький — Алешке по плечо. Глядя им вслед, Янка усмехнулся:
— А мы правда как воспитатели.
Гелька кивнул:
— Ага… Пока Васьки не было, никогда не думал, что могу такие речи говорить. Про послушание… Как тетя Вика!
— А все-таки он ничего роботенок,— сказал Янка.— Хорошего парнишку мы склепали.
— «Мы»! — засмеялся Гелька.— Если бы не твой дедушка…
— Ну, я и говорю, мы все: дедушка, ты, я, Листик…
— Я думал, твой дедушка только скрипичный мастер, а он на все руки…
— Да не так уж и трудно было. По готовым-то чертежам… И главное— все материалы на месте оказались!
— Вот это — самое большое чудо…— вздохнул Гелька.
— Что чудо?
— Что вагон оказался на месте. Приходим, а он будто никуда не уезжал. Даже колеса к рельсам, как раньше, приржавелые…
Янка задумчиво сказал:
— Я бы, наверно, решил, что все приснилось, если бы не вторая куртка. Одна на мне, а другая— в вагоне на гвоздике. Будто не снимали. Я даже испугался. Помнишь?
— Нет, я не помню, что ты испугался. У меня у самого тогда мозги набок… Но я обрадовался. Думаю: вот хорошо, что Еремины чертежи теперь в двух экземплярах.
Янка тихо улыбнулся:
— И дневник Глеба. Как будто нам подарок: и тебе, и мне — пожалуйста… Гелька, ты все листы прочитал?
— Конечно. Не один раз…
— Я тоже. А стихи даже наизусть помню… Гелька, а ты говорил, что он стихов не писал…
— Я же тогда не знал еще… Да это и не его стихи, Янка. Он же просто вспоминает старую песню.
— Не вспоминает, а придумывает. Ты прочитай внимательно.
— Я внимательно…
— Ну, еще раз. Давай я тебе покажу.
— У меня же его дневник не с собой…
— У меня с собой. Пожалуйста! — Янка вытащил из сумки пачку потрепанных листов.— Давай сядем…— Он продрался сквозь дикий укроп к лавочке в кирпичной нише. Гелька за ним.
В укропе прятался похожий на колючие рыбьи плавники зуболист. Гелька чертыхнулся и вскинул ноги на скамью. Янка тоже. Теперь они сидели друг к другу лицом, прислоняясь лопатками к боковым стенкам ниши. Ниша была узкая, сидеть пришлось в такой тесноте, что Гелька увидел у своего носа Янкино коричневое колено с розовыми проплешинками на месте отвалившихся коросточек. На колено упал откуда-то красный жук-пожарник. На его спинке чернел узор, похожий на человечье лицо. Вернее, на маску. Гелька сердито сдул жука, он вспомнил неподвижную маску Клоуна.
«Геля Травушкин, подари искорку…»
Янка вдруг сказал с улыбкой:
— Мы тут похожи на двух заговорщиков…
— Ага... Или на узников, которых сейчас замуруют в стене,— хмуро сказал Гелька. Кирпичи были прохладные, и он передернул плечами.
Янка серьезно возразил:
— Мы не дадимся.
— Янка… А если Клоун все еще охотится? Если отберет у Васьки искорку?
— Как же отберет? Он не может без согласия.
— Ну, выманит.
— У Васьки-то? Васька не дурак.
— Да, пожалуй,— согласился Гелька.
Васька в самом деле был не дурак. За две недели жизни он прочитал кучу книжек и все учебники для первого класса. Выучил английский язык и физику по программе радиотехникума. Недаром директорша Клара Егоровна разрешила ему ходить сразу во второй класс. Но по натуре он оказался не слишком воспитанным и к тому же чересчур самостоятельным для своего возраста. Было в нем что-то от папы Еремы в молодости.
«Но это и хорошо. Искорку он не отдаст»,— подумал Гелька. И сказал Янке:
— Я вот что придумал: надо найти ту барабанную палочку, от которой развалился Гребец. Наверно, она там и лежит в кустах. Пускай Васька носит ее с собой.
— Найдем, конечно,— согласился Янка.— Сейчас и сходим. Только сперва я тебе прочитаю Глеба… Вот слушай.
Глеб писал:
«…А больше всего я люблю вспоминать летний поход после четвертого класса. Даже не сам поход, а привал на поляне в березовом лесу. Были уже сумерки, и стволы в них светились, как обмазанные фосфором.
Я помню круг брезентовых палаток, а в центре круга трескучий костерчик. И песню, которая появилась неизвестно откуда. Хорошая такая, немного печальная песня. Мотив я хорошо запомнил, навсегда, а слова— еле-еле. Только несколько строчек. Но не хочется мне, чтобы песня исчезла из памяти, и вот я понемногу придумал свои слова…»
Янка прочитал это негромко и раздельно. Глянул из-за листа на Гельку. Гелька виновато сказал:
— Да… А я как-то не обратил внимания. Думал, просто песня… А правда, хорошая?
Янка кивнул. И зашевелил губами. Он читал еле слышно, для себя, но в Гельке слова песни все равно отдавались со звоном. Он знал их наизусть:
Звездной ночью осенней
Улечу из гнезда.
На буденовке серой —
Голубая звезда.
Голубые петлицы—
В них клинки скрещены.
Рвется синяя птица
В небо гневной войны.
Верный конь меня знает-
Не уронит с седла.
Жаль, что шашка стальная
Мне пока тяжела.
Но нагану я верю —
Не изменит в огне.
…Барабан в револьвере.
Барабан на коне…
Наши парни хохочут —
Блеск по белым зубам:
«Ты зачем приторочил
У седла барабан?
Это дело пехоты —
Топать с маршем везде.
Нам совсем неохота
Оставлять лошадей…
Янка перестал двигать губами, и Гелька понял, что он думает о барабанщике Юрке. Гелька сказал:
— Сегодня полезем на крышу? Вдруг будет сигнал…
Янка облизнул губы и как-то жалобно шевельнул бровями. Промолчал.
— Янка…
— А? — будто очнулся он.— Полезем, конечно…
— Янка… А что такое буденовка?
— Шапка такая военная…
— Я знаю, что шапка. А какая?
— Ну, вроде старинного шлема. Глеб же рассказывал… Не помнишь разве?
«Не помню,— вздохнул про себя Гелька.— Это, наверно, без меня. Когда я обиделся и ушел…»
Янка понял. Он торопливо сказал:
— Сейчас нарисую.
Он зашарил по нагрудным карманам. На разноцветных форменных рубашках — желтой у Янки и сиреневой у Гельки — карманы делились продольными швами на узкие чехольчики. Как газыри на старинных черкесках. Это была новая школьная мода. В трубчатые футлярчики удобно было совать карандашики, ручки, круглые микрокалькуляторы. А также палочки-леденцы в блестящих фантиках и стеклянные трубочки для стрельбы сухими ягодами… Янка нащупал синий фломастер, пристроил на коленях пачку бумаги и на обороте печатного листа сделал быстрый рисунок. Показал Гельке. На картинке была остроконечная шапка с козырьком и длинными ушами. С большой звездой, затушеванной синими штрихами.
— Ну, я так и думал,— сказал Гелька.— Я вспомнил…
Дома Гелька взял с полки растрепанные листы с записями Глеба. Устроился на подоконнике и снова прочитал про поход и про костер на привале. А потом и песню. Это была даже не песня, а целая поэма или баллада. Конечно, Глеб сочинил ее длиннее той, что пели у костра.
…Наши парни хохочут—
Блеск по белым зубам:
«Ты зачем приторочил
У седла барабан?
Это дело пехоты —
Топать с маршем везде.
Нам совсем неохота
Оставлять лошадей».
Усмехаются парни,
И слова их верны:
Гулкий топот конармии —
Пульс гражданской войны.
Только мне после боя,
У ночного костра,
Снится небо иное
И другая пора:
Дремлет летнее поле,
Тонко птица звенит.
Позабыты все боли.
Чист и ясен зенит.
В этом ясном затишье
Ласков солнечный свет.
…И выходят мальчишки,
Вдаль идут по траве.
Над лугами, над лесом
Тишина, тишина.
Лишь из песен известно,
Что бывала война.
От невзгод отгороженно
Можно жить не спеша.
…Почему же тревожен
Их мальчишечий шаг?
Что подняло их рано?
Чей далекий призыв?
Может, в их барабанах
Эхо дальней грозы?
Пальцы палочки сжали,
Как сжимают наган.
Травы бьют по изжаленным
Загорелым ногам…
Вам никто не расскажет,
Что разбило их сон.
Эти мальчики — стража
На границах времен.
Они струнками-нервами
Чуют зло тишины:
«Нет, ребята, не верим мы
В слишком тихие сны.
Что-то стали на свете
Дни беспечно-легки.
На уснувшей планете
Прорастут сорняки.
Чья-то совесть задремлет,
Чья-то злоба взойдет,
И засохнут деревья,
И моря стянет лед…»
Солнце плечи им трогает,
Ветер спутал вихры.
И быть может, тревога их —
Что-то вроде игры.
Но скользит темным крылышком
Тень по сжатым губам.
…Я вот этим мальчишкам
Свой отдам барабан…
«Это будто про Юрку,— уже не первый раз подумал Гелька.— Это Глеб уже, наверно, здесь написал, в Старогорске…»
За окном, в траве под березами, скандалили воробьи. На них сипло и лениво гавкал от своей будки Дуплекс. Листья берез золотились от осени и от солнца. Сквозь листья — на подоконник, на Гельку, на бумагу — падали тонкие лучи. Янка, если бы захотел, смог бы сыграть на них, как на струнах, «Осеннюю песню»… Нет, не осеннюю. Пусть придумает музыку к этой, про Юрку!
Гелька еще раз перечитал последние строчки. Между ними проступали бледно-голубые линии. Гелька перевернул лист. На обороте был рисунок буденовки.
Гелька сжал губы, обхватил себя за покрытый колючими волосками затылок и минуты две сидел неподвижно. Потом выдернул из кармашка тонкий фломастер и написал на краю листа: Янка …
— Ну и что?— сказал Янка, словно успокаивая Гельку.— Это и понятно. Если разобраться, это же один и тот же лист. Только… только как бы в двойном существовании…
Гелька все еще загнанно дышал от стремительного бега. Они сидели у Янки, на пустой веранде с разноцветными стеклами. На некрашеных половицах перед ними лежали два совершенно одинаковых листа из дневника Глеба. На изнанке листов было два абсолютно одинаковых рисунка; синяя буденовка с большой звездой. И две одинаковые надписи: «Янка».
— У них природа совершенно одна и та же. Это фактически один лист,— снова сказал Янка.
— Все-таки непонятно,— вздохнул Гелька.
— Ну и что? — откликнулся Янка.— Разве мало случалось непонятного с той поры, как мы познакомились? А искорка — это понятно?
Гелька не ответил. А что отвечать? Янка правильно говорил.
— На свете вообще столько непонятного,— продолжал Янка.— Что такое музыка — это понятно? А электричество? Ученые до сих пор не знают, что это такое. А люди пользуются им давным-давно. А если бы люди боялись непонятного, что было бы на свете?
— Иногда боятся,— сумрачно сказал Гелька.— Скважину вот закрыли. Папа целый месяц в столице живет, все добивается, чтобы разрешили исследование, а толку никакого.
— А почему?
— Не разрешают, и все. Говорят, есть решение…— Гелька нудным голосом будто прочитал: — «Ввиду неясности результатов и возможности проявления непредвиденных последствий бурение сверхглубокой скважины приостановить на срок, необходимый для разработки новой программы и теории «Два Ц»…»
— А что за теория?
— Толком никто не знает… И какой срок, никто не знает. Наверно, не маленький, если вход зацементировали…
— Гелька, а что в этой скважине обнаружили? Ты ничего толкового так и не рассказывал.
— А я ничего толкового и не знаю… Бур не пошел, будто в броню уперся. Спустили микроробота с телеглазом, а он показывает на экране звезды…
— Будто землю насквозь прокопали и небо увидели?
— Да нет. Небо-то увидели то самое, которое у них над головой. Те же созвездия. Дело было ночью… А потом все погасло и робот не вернулся. Послали еще одного, а на экране что-то непонятное…
— Что?
— Папа не стал говорить… Янка, у них же есть правило: пока открытие не выяснилось, это секрет… Да и вообще папа приехал какой-то хмурый. На себя не похожий…
— Может, эта скважина— прямой тоннель в другие галактики,— сказал Янка.— Или в другие пространства…
— Как те рельсы…
Янка кивнул. И они долго молчали, думая про Юрку и Глеба, которые ушли за стрелку таинственного рельсового пути. Гелька прислонился к стенке и положил один листок с буденовкой себе на колени. Смотрел на рисунок.
— Нам теперь и телефона не надо,— улыбнулся Янка.— Можем на этих листах переписываться— самая быстрая и тайная связь.
— Ага… А то тетушка вечно локаторы настораживает, когда я по телефону говорю…
Дома Гелька сразу попробовал новый вид связи. Написал:
«Янка, приходи, как договорились. В 21.00».
И под этой строчкой невидимый красный фломастер вывел:
«Ладно».
Гельке показалось, что слово неуверенно дрогнуло.
«Янка, может быть, ты не хочешь?»
«Я хочу. Только…»
«Что?»
«…Ты не смейся, я сейчас объясню».
«Я не буду смеяться!» — торопливо написал Гелька и очень встревожился.
«Я почему-то стал бояться высоты. В прошлый раз полезли на крышу, и я весь обмер. А сегодня на шведской стенке опять».
«Янка! Тогда не надо!»
«Нет, я приду. Это надо перебороть».
«Янка, а ты не заболел? Я, когда лежал с вирусом 7-ж, все видел во сне, что лезу на колокольню Капитанской церкви, а потом падаю, падаю. Тоже было страшно».
«Нет, Гелька, тут что-то другое. Ты не бойся, я приду».
Янка поднялся на крышу быстро, без остановки, но там сразу сел у кожуха энергосборника и прижался к нему поплотнее. Неловко сказал:
— Что же со мной такое? Сроду не боялся… В Приморске на такие скалы лазил…
— Может, пройдет…— утешил Гелька.
— Может быть… А если не пройдет, я все равно себя переборю… Открывай зонт…
…Почти каждый вечер они забирались на Гелькину крышу и раскрывали зонт, оклеенный изнутри шелестящей фольгой. Это был маленький самодельный локатор. Провод шел от него к микроприемнику «Турист», подключенному к двум парам наушников. Локатор шарил по звездам и горизонту. В наушниках трещало и попискивало, иногда пробивались обрывки передач. А Гелька и Янка ждали, не проклюнется ли какой-нибудь сигнал от Юрки и Глеба. Слова какие-нибудь или песенка знакомая…
Ни о каких сигналах они с Юркой и Глебом не договаривались. Как их можно послать, никто не знал. Но пока зонтик-локатор выхватывал из эфира непонятные звуки, была хоть какая-то надежда.
Очень крошечная, но все-таки надежда…
Вот и сейчас Гелька медленно водил по небу ручкой зонта, на котором тонким штыком торчала антенна. Янка, уже отдышавшийся от страха, наугад крутил ручку настройки. Вякала в наушниках музыка, перемешивались разные языки, потом наступала шелестящая космическая тишина…
Наконец Гелька отложил зонт, снял наушники. Посмотрел вверх.
Сентябрьский поздний вечер был черным, звезды в зените казались громадными и раскидывали голубые лучи.
— Янка, а почему Глеб написал, что на буденовке голубая звезда? Звезды же всегда были красные.
— Конечно, красные. Они были блестящие такие, эмалевые. А под них нашивались еще звезды— большие, их из сукна вырезали. У каждого рода войск — звезда своего цвета. У пехоты — малиновая, у артиллерии — черная, у конников — голубая… Конники в те времена были самой быстрой армией.
— Я два года назад ездил в лагерь «Ласточка», там жили две лошади. Одна настоящая и одна робот. Мы на них катались, только не быстро, конечно…
Янка улыбнулся в темноте:
— Может, нам на Ваське покататься?
— На нем покатаешься! Так лягнет, что не захочешь… Интересно, почему они с Листиком не пришли? Раньше каждый вечер прибегали…
— Может, костюм Ваське перешивают…
— Или обоих дома засадили за школьные приключения.
Янка сказал:
— Васька вчера опять у меня выпытывал, какой был папа Ерема, и как мы жили раньше, и какой был «Курятник»… Для него, для Васьки, это такая давняя давность...
— Мне тоже иногда кажется, будто все давно-давно было,— признался Гелька.— А иногда наоборот: будто вообще ничего не было.
— Ага! Кажется, что прибежишь на станцию, а там «Курятник», а в нем Ерема, Глеб, Юрка…
— Зря начальник велел сломать вагон,— сказал Гелька.— Знаешь, Янка, я иногда думаю… Это, конечно, чушь, но бывает такая мысль: если бы «Курятник» остался, Юрка и Глеб скоро вернулись бы… По крайней мере, Юрка…
Гелька не знал, конечно, что Юрка хотел вернуться и не смог.
Когда тоска по Гельке, по Янке, по Старогорску вдруг сжала его и не пустила дальше, он виновато и быстро попрощался с Глебом. Скомканно сказал:
— Гелька думает, что я его бросил. Наверно, так нельзя…
И он пошел назад.
Он шел долго, но огни Старогорска, которые казались близкими, вдруг растаяли, и впереди, над пустым степным горизонтом, встал быстрый рассвет. Юрка оглянулся. Глеба сзади, конечно, не было. А впереди... Что было впереди?
Юрка постоял на шпалах. На прямом рельсовом пути посреди поля, где в траве начинали посвистывать птицы. Он был один и вполне мог заплакать от этого одиночества и от неизвестности. Но он не стал.
— Раньше надо было думать,— сказал он себе.— Теперь шагай.
Он поднял сухой стебель сорняка и, щелкая им по рельсу, пошел навстречу утреннему ветерку. И даже тихонько засвистел сквозь зубы. Он шагал быстро, и плетеный аксельбант барабанщика хлопал его по форменной рубашке…
