Новгорода к Москве

Успехи 1471 г., создание довольно надежного заслона от на­бегов казанских татар выносили на первый план главный вопрос: освобождение от татарского ига, т. е. от номинального подчи­нения Большой Орде. Сам князь Иван Васильевич в Орде не бы­вал ни разу, дань туда поступала от случая к случаю и в урезан­ном виде. Летом 1471 г. ушкуйники-вятчане во главе с Костей Юрьевым совершили дерзкий набег на Орду и захватили саму столицу Сарай. По Устюжскому летописному своду, было захва­чено «полону бесчислено множество и княгинь саранских». Московский свод дает более обстоятельную информацию о про­исшедшем (хотя не упоминает имени вожака и не говорит о пле­ненных княгинях). Здесь сказано о «многом товаре», захвачен­ном налетчиками, и объясняется, почему Сарай так легко был захвачен. Мужская часть населения кочевала на расстоянии дневного перехода от города, а услышав о случившемся, татары создали мощный заслон из судов на Волге («всю Волгу заступиша суда своими»). Ушкуйники, однако, «пробишася сквозе их и уидоша со всем, а под Казанью тако же хотеша переняти их, и тамо проидоша мимо тех со всем в землю свою».

Из этой информации следует, что между Сараем и Казанью в это время поддерживались какие-то отношения, а Москва, оче­видно, была осведомлена о смелом замысле вятчан. Во всяком слу­чае, видимо, так считал ордынский хан Ахмед. В 1472 г. он, рас­считывая на помощь короля Казимира, решил осуществить большой поход на Русь. Иван III, узнав о движении татарских войск, как обычно, выехал в Коломну, чтобы не допустить перепра­ву татарских отрядов через Оку. Но татарские рати двинулись бли­же к литовским владениям на неукрепленный Алексии, где стоял лишь незначительный воинский заслон. Город был сожжен вместе с его жителями. Однако этот заслон задержал татарское войско до прихода подкреплений, и в конечном счете ордынское войско с боль­шими потерями откатилось на юг, неся значительный урон также от какой-то вспыхнувшей там эпидемии. Казимир, занятый противо­стоянием с Венгрией, не смог оказать помощи традиционному со­юзнику, да, видимо после успехов московских воевод у самых ру­бежей Литвы, и опасался за последствия.

Реакцией на успехи Москвы явилось дальнейшее углубление раскола в самих татарских ханствах. В зиму 1474 г. «приехал служити великому князю Муртоза, сын Казанского царя Мустофы». Царевич получил от великого князя «городок новой на Оце со многимы волостьми». А затем прибыл посол от Крымского хана Менгли Гирея «именем Азибаба, а прислал к великому князю с любовью и братьством». В свою очередь Иван III «с ним же вме­сте отпустил своего посла ко царю Менли (так в летописи. – А.К.) Гирею Микиту Беклемишева, такоже с любовью и братьством». Летописные сообщения за 1474 г. вообще заполнены сведениями о различных посольствах в Москву и из Москвы, причем они обычно точно датированы. Так, «месяца нуля 7 пришел из Орды Микифор Басенков с послом царевым Ахмутом Болшиа орды с Кара Кучуком, а с ним множество татар пословых было 6сот, коих кормили, а гостей с коньми и со иным товаром было 3 тысячи и двесте, а коней продажных было с ними боле 40 тысяч, и иного товару много». Содержание монголо-татарских «посольств», как отмечалось выше, всегда ложилось тяжелым бременем на поко­ренные народы. В данном случае примечательно обилие «гостей», т. е. торговцев, часто продававших в другом месте награбленные товары.

Посольство было отпущено в Орду 19 июля, и с ним отправил­ся в Орду московский посол Дмитрий Лазарев, а также посол ве­нецианский «Иван Тривизан», попавший в Москве в темницу за какие-то «попутные» (похоже торговые) дела. Москву уговорили дать послу возможность проехать к хану Ахмеду, дабы предложить ему выступить против турецкого султана. По просьбе венециан­цев, посол был выпущен «из нятья», и князь «подмогши его всем отпустил к царю Ахмату... съ своим послом о их деле».

Посольства из Москвы в данном случае имели задачей пре­пятствовать союзу Ахмеда с Казимиром, не допустить их совмест­ного выступления против Москвы, причем в середине 70-х гг. более опасным представлялся именно Казимир. Польский король не мог примириться с утратой влияния на Северо-Западе Руси, а у Москвы вставала задача возвращения попавших под власть Лит­вы и Польши русских земель. Поэтому и в «докончание» с Менгли-Гиреем не было включено имя главного врага крымского хана – Ахмеда. Но в 1475 г. сам Менгли-Гирей попал в Мангупе в плен к вторгшимся на побережье Крыма туркам, и на какое-то время связи Москвы и Крыма были прерваны. С того же 1475г. Менгли-Гирей, освобожденный из заключения по распоряжению воеводы султана Мухаммеда, признал себя вассалом Турции, с чем хан Ах­мад также не хотел мириться.

Осень 1475 г. и зиму 1476 г. Иван III провел в Новгороде. Летописец подробно описывает встречи с боярами, посадника­ми, старостами, тысяцкими, архиепископом; пиры и приемы, со­провождавшиеся подарками с той и другой стороны, бесчислен­ные разбирательства взаимных жалоб в княжеской резиденции на Городище. Князь старался не отступать от статей «грамоты», уступал просьбам архиепископа и посадников. Но в одном воп­росе он оказался непреклонным: были взяты под стражу бояре, которые выступали «за короля», т.е. ожидали помощи от Кази­мира. Трое были заточены в Коломне и трое в Муроме. Архиепис­коп и большая депутация от Новгорода «били челом» о заклю­ченных великому князю и после его возвращения в Москву. Но князь остался непреклонен.

Полугодовое Пребывание в Новгороде не разрешило всех про­тиворечий. Они вскоре вновь обозначились на поверхности. Под 1477 г. в Московском своде сообщается о новгородском посоль­стве якобы от архиепископа Феофила и «всего Великого Новгоро­да» с просьбой называть Ивана III и его сына Ивана «государями», а не «господинами», как было до сих пор. Но отправленным в Нов­город московским послам было сказано, что «с тем есмя не посылывали»: «И назвали то лжею». В Новгороде было созвано вече, на котором убили предполагаемого организатора посольства Васи­лия Никифорова, а затем на владычном дворе убили и ходившего в качестве посланника вечевого дьяка Захария Овина, а также его брата. Снова звучали призывы идти «за короля», о чем москов­ские посланники и доложили князю.

На сей раз сборы были недолги. В октябре 1477 г. многочис­ленные отряды разными путями двинулись на Новгород. Навстре­чу устремились желающие перейти на службу к московскому кня­зю или же запастись «опасом» – охранной грамотой. Титул «государь» звучал теперь во многих обращениях. Псковичи напра­вили грамоту «Господину государю великому князю Ивану Васильевичу царю всеа Руси». Они били челом к своему «государю», сетуя о внезапной беде: весь Псков выгорел в пожаре. Об «опасе» проси­ли и послы от новгородского владыки: «Аназвали великого князя государем: чтобы еси, государь, пожаловал опас дал владыце и по­слом новогордцкым приехати к себе бити челом и отьехати доброволно». К «господину государю князю великому» обратился и архи­епископ Феофил с просьбой об освобождении ранее уведенных на Москву бояр. В ответе же князя напоминалось, что на этих бояр были жалобы от многих новгородцев и что именно от них исходило наибольшее зло самим новгородцам.

К концу 1477 г. войска московского князя и его вассалов за­нимали все важные центры и пути в Новгородской земле, и о во­енном противостоянии Новгорода многократно превосходящим силам не могло быть и речи. Но и Иван III не стремился разру­бать узел противоречий военным ударом, не без оснований пола­гая, что угроза удара в данном случае эффективней выигранного сражения. И дело не только в том, что Новгород исторически был вотчиной великих князей, - это признавалось и новгородскими властями. Требовалось время и видимость «нейтралитета» мос­ковских воевод до тех пор, когда внутренние новгородские про­тиворечия станут неразрешимыми без обращения к авторитетной внешней силе.

Переговоры с представителями Новгорода длились несколько недель и перемежались пирами-приемами. Новгород производил замены в своей делегации, расширяя круг представителей, а вели­кий князь отправлял своих бояр «на говорку», где они выслуши­вали предложения новгородцев, а затем передавали ответы князя. С самого начала новгородская делегация настаивала на освобож­дении арестованных в 1476 г. бояр и ограничивалась признанием Ивана III «государем» при сохранении структуры внутреннего управления, как это было в отношениях Москвы с Псковом. Отказывались новгородские делегаты и принимать участие в ка­ких-либо военных акциях Москвы за границами собственно нов­городских земель.

Естественно, московского князя предложения новгородской стороны не устраивали, и он тянул время, не давая окончательного ответа. Продолжение переговоров обычно следовало через несколь­ко дней. Московская сторона, уходя от обсуждения предложений новгородцев, напоминала об их прежних «неисправлениях», а так­же о жалобах на боярское правление. Постоянно напоминали о по­сольстве «Назара да Захара», в организации которого новгородцы пытались обвинить Москву. А тем временем московские рати рас­полагались в непосредственной близости от Новгорода.

7 декабря 1477 г. та же делегация была пополнена пятью «чер­ными» (простыми, незнатными, податными) людьми «от пяти кон­цов». Согласно «регламенту», новгородские посланцы просят раз­решения князя поговорить с московскими боярами, а затем излагают примерно те же пожелания. При этом посольство согла­шалось отдать под юрисдикцию наместников разные города Нов­городской земли, но оставляло за собой сам Новгород. Посадник Яков Федоров просил, чтобы князь «вывода не учинил из Новогородскые земли», чтобы «не вступался» в боярские вотчины и зем­ли, и не вызывал новгородцев в Москву. И «все били челом», дабы новгородцев не вызывали на службу в «Низовскую землю». Посадник Фефилат внес некоторые изменения в пожелание по­садника Луки Федорова, чтобы «государь князь великы... на всяк год имал со всех волостей Новогордских дань съ сохи по полу­гривне новогородской», т.е. по норме, установленной Ордой. Это больше, чем предложение, сделанное двумя неделями раньше, но пока Москва не освободилась от ордынской дани, это серебро должно было пройти мимо Москвы.

На сей раз Иван III ясно определил свои требования, передав их через занятых на переговорах бояр: «Хотим государьства на сво­ей отчине Великом Новегороде такова, как нашо государьство в Низовской земли на Москве, и вы нынеча сами указываете мне, а чинити урок нашему государьству быти, ино то, которое государьство мое», т.е. князь прямо бросает упрек делегации Новгорода в попытках указывать «государю», как ему «государствовать».

Новгородская делегация оправдывалась тем, что новгородцы не знают, как «держиться государьство» в «Низовской земле», и ника­ких указаний князю не дают. На это последовало заключение кня­зя, переданное новгородцам князем Иваном Юрьевичем Патрикее­вым: «Князь великы тебе своему богомолцу, владыце, и вам, посадником и житиим и черным людем так глаголеть: что есте били мне челом, великому князю, что бы яз явил вам, как нашему госу­дарьству быти в нашей отчине, ино наше государьство великих кня­зей таково: вечю колоколу в отчине нашей в Новегороде не быти, по­саднику не быти, а государьство нам свое держати, ино на чем великым княземь быти в своей отчине, волостемь быти, селом быти, как у нас в Низовской земле, а которые земли наших великых князей за вами, а то бо было наше. А что есте били мне челом великому князю, что бы вывода из Новгородскые земли не было, да у боар у новогородскых в вотчины в их земле нам, великым князем, не вступатися, и мы тем свою отчину жалуем, вывода бы не паслися (не опасались. – А.К.), а в вотчины их не вступаемся, а суду быти в нашей отчине по стари­не, как в земле суд стоит».

О настроениях в стане осажденных рассказывают и псков­ские летописи. В городе бурлили разногласия. Одни хотели стоять до конца, другие – подчиниться воле великого князя. Надежды на то, что московская рать постоит у города и уйдет, явно не оправ­дывались. А после того как находившийся вместе с новгородцами в осаде их воевода суздальский князь Василий Васильевич Шуй­ский «бил челом» великому князю, надежд на успешную оборону и вовсе не оставалось. 14 декабря, в очередную «неделю» (воскре­сение), послы явились с уведомлением о принятии московского ультиматума. «Государя» просили целовать на обговоренных ус­ловиях крест. Но князь «отрече то: не быти моему целованию». Не позволил он целовать крест также своим боярам и наместнику и отказал послам в выдаче «опасной грамоты».

Далее на протяжении нескольких недель продолжался своеоб­разный торг. Новгородцы надеялись откупиться двумя волостями – Луками Великами и расположенной северо-западнее Ржевой Пу­стой. Но князь отказался от такой подачки. Тогда ему предложили 10 волостей. Великий князь снова отказался и передал через своих бояр: «Взяти ми половину всех волостей владычних да и монастырьскых да Новоторжьскые, чии ни буди».

Покушение великого князя на половину монастырских сел, видимо, связано с намечавшимися вскоре спорами о монастыр­ском землевладении, в которых Иван III будет поддерживать «не­стяжателей». Новгородские посланники согласились с требованием, но готовы были отдать князю половину владений только шести монастырей, «а иные бо монастыри государь пожаловал, земель у них не имал, поне же те убоги, земль у них мало». Князь распоря­дился провести опись обозначенных волостей, предупредив, что все утаенное – «то земли великих князей». Хотя у владыки князь поло­вины волостей забирать не стал (взял лишь 10 волостей, в коих зна­чилось около 300 «сох», дань с которых должна бы была составить 150 гривен), само требование выявляет недоверие к нему Ивана III. Примерно вдвое больше составили половины владений шести мо­настырей (остальным князь оставил их земли). Посольство новго­родское, выторговывая уступки, жаловалось на «тесноту в граде и мор на люди и глад». Князь же уточнял, что составляет новгород­ская «соха» («3 обжи соха, а обжа один человек на одной лошади ореть, а хто на 3 -х лошадех и сам третей ореть, ино то соха»), и пла­тят ли с «сохи» по полугривне или 7 денег. Князь «захотел взяти с обжи по полугривне», но владыка умолил брать по полугривне с трех обж и собирать дань один раз в году. Князь согласился, огово­рив, что единая плата будет взиматься с собственников всех категорий. Согласился он и с просьбой не посылать своих писцов и данщиков, оставив это на усмотрение новгородцев.

Разрешив еще ряд спорных вопросов, в частности о взаимоот­ношениях Новгорода и Пскова и перебазировании княжеской ре­зиденции из Городища на «двор Ярослава», князь отправил 20 ян­варя 1478 г. посла в Москву с уведомлением о результатах похода, и тот через неделю (столько обычно занимала дорога), прибыл в Мос­кву. 2 февраля князь повелел «поимати боярыню Новогородскую Марфу Исакову, да внука ее Васильа Федорова сына». На следую­щий день по его распоряжению наместник Иван Васильевич Стрига «поймал» «грамоты докончальные» новгородские с литовскими князьями и королем и доставил их князю. 7 февраля в Москву были отправлены Марфа Борецкая с ближайшим ее окружением. 17 февраля князь выехал из Новгорода. Вслед за ним выехал вла­дыка «проводите его», и на «первом стане» «явил бочку вина да жребец, а боаре новогордскые являли мехи вина и меду, да ели у него вси, пили с ним». С подобными остановками князь доехал до Москвы лишь 5 марта, и вскоре после этого в Москву был достав­лен вечевой колокол. Однако память о вечевых традициях долго будет жить в Новгороде, и позднее к ней не раз будут обращаться в лихие для «Земли» и «Власти» времена.

Пока же Новгород продолжал бурлить, и осенью 1479 г. Ивану III пришлось снова направиться в Новгород «миром», но в сопровождении значительного отряда с пушками. В летописях этот визит князя излагается отрывочно и глухо, а в иных не упо­минается вовсе, хотя предшествующий поход был описан почти по дням на протяжении нескольких месяцев. О причинах поезд­ки великого князя в Новгород наиболее обстоятельно сообщает­ся в «Истории Российской» В.И. Татищева. Здесь пересказыва­ются некоторые нерусские источники (в том числе неизвестные до сих пор) о намерении Ахмеда и Казимира организовать боль­шой поход на Русь, используя и Орден, и оппозиционное Моск­ве новгородское боярство. По Татищеву, «князь великий Иоанн (выше по тексту он, в соответствии с летописями и традиционно русским произношением – «Иван»; форма «Иоанн» обычно упот­реблялась по отношению к церковным деятелям или же в иност­ранных источниках. – А.К.) Васильевич уведав тайне, яко новогородцы, забывше свое крестное целование, мнози начашеся тайне колебатися и королем ляцким и князьям литовским ссылатися, зовуще его с воинствы в землю Новогородскую». В результате по­хода великий князь повелел арестовать зачинщиков заговора и архиепископа Феофила.

Татищев обычно обозначал события в соответствии с источни­ком. Предшествующий год у него датировался мартовским стилем, а продолжение открывается январским 1480 г. Это явное указание на соединение разных источников, причем январским годом мог датироваться какой-то западный (возможно, польский) источник. Дата «поимания» архиепископа Феофила 19 января имеется и в не­которых других летописях (в Московском своде явная ошибка: «тое же зимы сентября в 9»), но открывается этим сообщением новый год только у Татищева. Сам текст его также отличается от других летописей. У него отмечается, что князь «новогородцев больших крамольников более 100 казни и вся имения их взя. Иных же с 1000 семей детей боярских и купцов разосла по городам низовым в Володимере, Муроме, Нижнем, Переяславле, Юрьеве, Ростове, на Костроме и в иных городех; тамо даде им поместья. Много же куп­цов и черных людей, до 7000 семей, по городам на посады и в тюрь­мы разосла и в Новгороде казни, а на их место жаловал поместьями их детей боярских с иных же городов и многих холопей боярских, много же и купцов в Новгород приведе. И тако конечне укроти Великий Новгород».

«Вывод» новгородцев и перемещение на их места служилых лю­дей и купцов из «Низовской земли» осуществлялся не один год. Под 1489 г. у Татищева (очевидно, из другого источника) повторя­ется упоминание о тысяче выселенных. Потомки переселенцев дол­го помнили и передавали потомкам рассказы об этих событиях. (На севере Рязанской области вынужденные переселенцы оста­вили заметный след и в антропологическом облике края.)

Великому князю предстояло решить в 1480 г. и еще одну про­блему. «Немцы» из Ливонии нарушили заключенное в 1474 г. на 30 лет перемирие и начали нападения на псковские «пригороды». По просьбе псковичей московский князь направил в помощь им воеводу князя Андрея Оболенского, который вместе с псковича­ми совершил успешный поход к Юрьеву. Однако воевода вскоре ушел из Пскова: очевидно, был отозван Иваном III. Но псковичи похоже не поняли, в чем дело, и, решив, что воевода на них обидел­ся, догнали его и упрашивали вернуться. Отношение к собствен­ному князю, московскому наместнику Василию Васильевичу Шуйскому, выразил псковский летописец: «Бяше тогда въ граде Пскове князь невоиск и грубый, токмо прилежаше многому питию и граблению, и много всей земли грубости учини». Уход отря­да воеводы Андрея Оболенского осложнил положение города, и хотя ливонцам не удалось захватить его, урон предместьям и окре­стностям был нанесен огромный.